Форум » Игровой архив » Во имя собственного блага » Ответить
Во имя собственного блага
Виктория Фортуна: 12 ноября 1576 года. Тулуза, дворец Ассеза, ближе к вечеру.
Ответов - 11
Виктория Фортуна: Ну, вот они в Тулузе, и что же? Виктория осторожно выглянула из окна особняка, с мрачным любопытством любуясь на то, как изящный особняк превращается в казарму. Они бежали от войны, но война нашла их и здесь. Нашла громкими, властными голосами, звоном шпор и шпаг, запахом лошадей, пороха и тревоги. Затаившись, бывшая куртизанка наблюдала и размышляла, два очень похвальных занятия, которые снискали бы одобрение всех философов, от Платона до Абеляра. Кое-что было ясно как божий день. Генриху де Монморанси придется воевать, воевать по-настоящему. Неясно другое, как к этому отнесется сам наместник Лангедока? Покровитель Виктории Фортуны был весьма непрост и противоречив, с одной стороны, для него ценнее всего был его покой и комфорт, с другой, в нем текла кровь, которая нет-нет, да давала о себе знать. Словом, предсказать, куда подует ветер милости или немилости Его светлости было весьма затруднительно. Но зачем гадать? Слуги уже подтвердили страшным шепотом, что после разговора с герцогом де Гизом наместник удалился к себе и лег почивать. Говорили разное, кто шептал, что он был «бледен, как смерть», кто утверждал, что «черен, как мертвец». Были еще высказывания «красен, как рак» и «зелен, как жаба», но их Виктория тут же отвергла, как недостойные утонченной натуры Его светлости. Но в любом случае, стоило во всем убедиться самой. В покои Генриха де Монморанси Виктория пробиралась крадучись, стараясь держаться подальше от посторонних взглядов. Это была осторожность, может быть, и излишняя, но въевшаяся в плоть и кровь Ночной дамы Гийени. А когда показалась заветная дверь, и вовсе припустила бегом, только мелькнули из-под синей бархатной юбки все еще красивые ноги в черных чулках. Наместник спал, и бывшая куртизанка перевела дух. Хуже, когда мужчины не могут уснуть от свалившихся на них напастей. Сколько приходило к ней таких? Графов, епископов, богатейших негоциантов. Думаете, все они хотели вкусить плотской радости и за это раскошеливались на щедрые дары? Нет. Этой самой радости можно было вдосталь хлебнуть в любом веселом доме. Они приходили, чтобы на утро снова обрести себя и силу идти дальше. А плотские радости… что ж, Виктория Фортуна всегда была им рада, да и спалось после них ох как сладко. - Ваша светлость, вы спите? – проворковала она, проведя пальцами по волосам Генриха де Монморанси, частично потерявшим юношескую густоту. Глупые женские вопросы это то, что позволяет мужчинам чувствовать себя очень умными. – Сегодня такой чудесный день. Помните, мы хотели посмотреть новые ткани, а еще зайти к золотых дел мастеру, и парфюмеру? Сундуки, преградившие путь погоне, возврату не подлежали, а носить одно и то же больше половины дня было не во вкусе Его светлости, да и Виктория никогда не отказывалась от нового платья. Пусть ее красота поблекла, но не настолько уж она дурна собой, чтобы рядиться в обноски.
Генрих де Монморанси: Как ни странно, но Генрих спал. Однако сон наместника Лангедока не был легким, как сон праведника; или глубоким и безмятежным, как сон, свойственный беззаботной юности. Монморанси, что было редкостью для его натуры, в этот раз заснул, как только его голова коснулась подушки. Он не ворочался, сбивая простыни и путая волосы, как было последние месяцы. Мысли роем не наполняли его голову, мешая заснуть и вызывая в памяти страшные тени прошлого, да и настоящего. Нет. В этот раз маршал уснул сразу. Но глупо было бы радоваться такой удаче. Сон, пришедший к королевскому наместнику, был не дружелюбнее бессонницы, ставшей для Генриха верной подругой, от которой у потомка Анна де Монморанси все тело сводило судорогой. В этот раз Лангедокскому корольку снился его, помутившийся рассудком, брат Франсуа. Причем последний, как и свойственно всем родственничкам из семейства Монморанси, потешался над Генрихом. Он обрядил наместника в шутовские одежды, усадил его на худого и облезлого осла, который беспрерывно что-то орал на своем языке, дал в руки палку и отправил Генриха к Монпелье, требуя, чтобы последний в одиночку и с этой деревяшкой в руках вернул крепость себе. Но на этом мучения королевского наместника не заканчивались. Стоило Генриху оказаться у ворот Монпелье, как они сами распахнулись, открыв страшную черную пасть крепости, и из ее темноты на черных, как сажа, жеребцах и в три раза больше обычных коней, появились младшие братец и сестрица. Маршал даже во сне почувствовал, как весь затрясся от страха, сидя на своем осле, который орал еще громче. Но рев осла перекрывал зловещий смех родственников. Гийом и Мария смеялись, не стесняясь, показывали на Генриха пальцем, а их черный кони ржали, выбивая копытами искры, который, попадая на королевского наместника, обжигали его, доставляя невыносимую боль. Теперь Генрих понимал, что это не ворота Монпелье, а врата ада. Но Монморанси уже готов был попасть и в ад, только бы не слышать зловещего смеха своих родственников. Генрих даже попытал закрыть уши ладонями, но вся тщетно. Конь Анделуса встал на дыбы и высек копытом о камень искру, которая попала на осла маршала, и мгновенно несчастное животное рухнуло под наместником бездыханным. Генрих, оказавшись на земле, попытался подняться, как почувствовал чью-то ногу на своем плече. Он хотел было послать тысячу проклятий своему младшему братцу, который так насмехался над ним, но подняв голову, различил над собой безмолвную фигуру принца Жуанвиля. Генрих хотел уже взмолиться, просить о пощаде, как почувствовал легкий ветерок, заигравший его волосами. Сразу стало легче и спокойнее, и маршал проснулся. Виктория. Генрих уже привык к бывшей куртизанке. Если бы королевскому наместнику кто-нибудь год назад сказал, что общество женщины будет ему так приятно и будет приносить с собой спокойствие и уверенность, он бы не поверил. Однако все было так. - Мадам, - маршал поймал руку бывшей куртизанки и прижался к ней губами, - я посылал за Вами, но так и не дождался Вас. – Монморанси попытался припомнить свой страшный сон, чтобы поведать о нем мадам де Лорен, но передумал. К чему тратить время на рассказ о снах, когда реальность была не менее ужасна. – Конечно же, мы везде побываем, мадам, где планировали, но сначала выслушайте меня. Мне нужен Ваш совет. Потому что тучи над моей несчастной головой сгущаются и грозя разразиться каменным дождем. А он, милая моя Виктория, заденет и Вас. Монморанси не преминул припугнуть и Фортуну. Как известно, человек, которому есть чего бояться, будет думать быстрее, чтобы его бесценная шкура не пострадала. А шкурка бывшей куртизанки была еще очень даже ничего. Поэтому женщина непременно что-нибудь придумает и даст дельный совет.
Виктория Фортуна: Вот как. Не смотря на то, что Генрих де Монморанси был склонен к преувеличениям, особенно, к преувеличениям собственных бед и страданий, Виктория Фортуна безошибочно научилась определять, когда Его светлость играет на публику, даже если публикой был он сам, а когда речь идет о чем-то действительно важном. Отметив про себя, что ее чутье не подвело ее и в этот раз, и приезд герцога де Гиза вместе с армией в Тулузу не стал для ее покровителя праздником, бывшая куртизанка подвинулась поближе к наместнику. Пусть тепло тела, объятия, запах духов станут ненадолго лекарством, успокаивающим ум и унимающим тревоги. А выход всегда найдется. О чем она и сказала Генриху де Монморанси. - Расскажите мне о том, что вас тревожит, друг мой, - мягко улыбнулась Виктория. – Но я готова предположить, что это связано с нашими сегодняшними гостями, не так ли? Слишком уж по-хозяйски они себя ведут. И не терзайте себя понапрасну. Я позабочусь о том, чтобы ни один камень из этого дождя не коснулся вашей головы. Я, конечно, не королева и не герцогиня, но кое-что и я могу. Вряд ли сильные мира сего отдают себе отчет, как их мало, и как много вокруг них отверженных, живущих на дне, копящих злобу. Время от времени эту злобу надо было выплескивать, иначе она разъедала внутренности, как кислота, и тут уже было не важно, на кого. На солдат короля, на людей де Гиза, на католиков, на протестантов, на самого Господа! А шлюхи? Падшие женщины всех мастей, от тех, что продают себя на улицах до тех, что предлагают себя на шелковых простынях. Кому-нибудь приходило в голову, как много они знают, и насколько готовы прийти на помощь одной из своих сестер? Особенно, если той есть, чем им заплатить. Вряд ли. Высокие господа не смотрят на грязь под ногами. А напрасно. - Я слушаю вас, Ваша светлость. Но поверьте мне, если ваша беда зовется герцог де Гиз, то это не беда, половина беды. А с половиной мы как-нибудь справимся.
Генрих де Монморанси: - Да, Бог мой, - взвизгнул Монморанси, настроение которого менялось очень быстро из-за расшатанных нервов и подступающей мигрени, - моя беда зовется герцог де Гиз, будь он проклят. И помимо него у меня еще масса проблем: Валуа, Бурбон, родственнички. И каждый из этих гадюк считает, что имеет полное право потешаться надо мной. Над потомком такого великого рода Монморанси. Да если бы Вы только видели, как Гиз разговаривал со мной. Как он унижал меня. К своим гизарам он относится с большим почтением, чем к маршалу Франции. Генрих вспомнил свой сон, в котором принц Жуанвиль буквально вытирал об него ноги. Рыдания, вырвавшиеся из груди наместника Лангедока, прервали его речь. Когда Генрих был один, и некому было наблюдать, как маршалу плохо и обидно, он просто лег спать. К чему растрачивать силы и нервы понапрасну. Сейчас же зритель появился. Да и какой? Сочувствующий. Следовательно, можно было дать волю и слезам, и гневу, и богохульству. Виктория, слава Всевышнему, не девица на выданье, поэтому ничто из услышанного не потревожит ее нежной натуры. – Что же мне делать, Виктория, что делать? Я нужен им, - Генрих указал нервным движением руки в какое-то ему известное направление, - до тех пор, пока у меня есть связи, люди, деньги и хоть какое-то влияние в этой провинции. Но этот общипанный дрозд вызнал все про моих людей. А я не мог не сказать, мадам, я до последнего отказывался говорить. Мне угрожали пытками и расправой. Я сдался. Теперь он знает все. И отправляет меня сова воевать. – Монморанси уткнулся лицом в подушку, словно обиженный ребенок, которого заставляли идти доедать ненавистный завтрак. – Но идти вновь сражаться означает подписать себе смертный приговор. Маршал поднялся с кровати и начал ходить кругами по комнате. Он хотел сражаться лишь за себя и во имя себя. Если и рисковать чем-то, то лишь ради собственного блага. И плевать он хотел на противостояние Валуа и Бурбона. Ему была важна его собственная выгода. А что он будет иметь от победы того или другого из враждующих? Да ничего. Победит Валуа, в лучшем случае, Генриху все же обломится обещанное маркграфство Салуццо. Но в этом Монморанси уже сильно сомневался. Победит Бурбон…Здесь вообще все просто. Наваррский просто отдаст Генриха на растерзание Анделуса. Так к чему весь этот риск жизнью и состоянием, когда в результате королевский наместник остается в числе униженных и обделенных. - Послушайте, мадам, если Вы и правы относительно Гиза и его армии, возможно, это полбеды. Что же делать другой половиной? Всеми теми стервятниками, которые окружили меня со всех сторон? Я не хочу сражаться на стороне Валуа. Но я не хочу воевать и во славу Бурбона. Что же делать? Снова бежать? В таком случае куда? Генрих запустил пальцы в свои уже редеющие волосы с целью дернуть за них от нетерпения и раздражения, но, во время одумавшись, опустил руку, подавив тяжелый вздох.
Виктория Фортуна: - Будь у вас всего один враг, Ваша светлость, я бы, пожалуй, потеряла из-за этого сон. Но счастлив тот, кто имеет много врагов. Стравите их между собой, и вся беда! Виктория поудобнее устроилась на подушках, привычно играя роль внимательного зрителя. Да, наместнику нужно было внимание, как цветку вода, без этого он мог и зачахнуть. Внимание, восхищение и сопереживание его трудностям. А еще убежденность в том, что со всеми затруднениями он справится сам – и геройски. Даже если это не так. Особенно, если это не так. - Война та же свадьба. Давайте посмотрим, кто с кем составит лучшую партию. Пусть ослабят друг друга, а вы напишете королю письмо, в котором с сожалением признаете, что присланные им люди, увы, не справились, или справились не так хорошо как могли бы, потому что не слушали вас, Ваша светлость, такого опытного политика, знающего провинцию как свои пять пальцев. Не можешь победить? Сделай так, чтобы и соперники не победили. Очень женский взгляд на войну, скажет кто-то, но и Генрих де Монморанси, как убедилась бывшая куртизанка, не горел желанием покрыть себя героической славой в сражении, хотя бы потому, что такая слава часто приходит посмертно. Что касается противостояния Валуа и Бурбона, католиков и гугенотов, Виктории не было до него никакого дела. Сегодня одни, завтра другие. Думай о своем благе и не прогадаешь. Виктория улыбнулась вельможе, и выказала свою мысль уже четко и ясно: - Что если подсказать вашему родственнику, синьору де Торе, уязвимые места армии герцога де Гиза? Столкните их, и посмотрите, чем все закончится. С безопасного расстояния, конечно. Засада, ночной налет, внезапное нападение. Что-то в этом духе. Если повезет, избавитесь от всех сразу, если нет, то они долго будут зализывать раны, и оставят вас, Ваша светлость, в покое.
Генрих де Монморанси: - А в этом что-то есть, - задумчиво, как будто рассуждая сам с собой, протянул Монморанси. – Стравить этих шакалов и с удовольствием наблюдать, как они перегрызают друг другу глотки. – На холеном лице королевского наместника появилось подобие улыбки. – Мадам, Вы мой Ангел-хранитель. Как же я сам до сих пор не додумался до этого. Только представьте, как яростно они будут сражаться. Правда, потом будет много трупов. Но нам-то что. Они будут не на нашей совести, да и труп врага, как известно, всегда пахнет хорошо. Настроение наместника Лангедока явно улучшилось. Генрих глубоко вздохнул. Он чувствовал, что оживает. Тучи, которые сгущались над его головой еще четверть часа назад, становились не такими мрачными, а из-за них робко пробивался луч надежды. Неужели ему все же удастся избежать той участи, которую он, под впечатлением от встречи с Генрихом де Гизом, уже сам себе нарисовал. Неужели те, кто угрожал ему, издевался над ним, использовал его, захлебнутся в собственной крови, но перед этим окропят землю кровью других врагов маршала. Как же все замечательно получалось. А женщины, когда хотят, могут думать широко. - Уязвимые места армии де Гиза, говорите? – Монморанси задумался. – Этот главнокомандующий королевской армией, действительно, выболтал кое-что. Мадам, согласитесь, нельзя же настолько доверять людям. Или он полагает, что запугал меня, и что я, Монморанси, буду подчиняться его приказам. Нет. Нет, черт возьми! Генрих был возбужден от мысли, что не только спасется, но и отмстит за себя. - Де Гиз поведет армию к Бордо с востока. – Припомнил слова принца Жуанвиля королевский наместник. – И он хочет, чтобы я со своими людьми перекрыл доступ к городу с севера. Главнокомандующему важно занять крепость. Мне поручено написать письма своим людям и оповестить их о необходимости стягиваться к северу от Бордо. – Монморанси посмотрел на бывшую куртизанку. – Письма будут. И будут незамедлительно. Генрих действительно направился к столу с письменными принадлежностями. Сейчас он напишет то, чего требовал принц Жуанвиль. Люди потомка Анна де Монморанси будут там, где хочет видеть их герцог де Гиз. Только вот они и пальцем не пошевелят, чтобы перекрыть доступ к городу. Уж Монморанси постарается. А так же придумает, как оповестить «любимого» младшего братца, что доступ к Бордо с севера будет открыт. Брешь в армии Гиза. Неужели братец не клюнет, не заглотит такую наживку. Право, как все замечательно получалось. Улыбка, игравшая на лице наместника Лангедока, была слаще засахаренных фруктов. - Мадам, думаю, нам стоит прикупить что-нибудь для гардероба, как мы и планировали. Поскольку в провинции скоро будет столько крови, что наряды Вам придется менять очень часто.
Виктория Фортуна: Куртизанка одобрительно кивнула своему покровителю. Думай о себе, заботься о себе, не пренебрегай собственной выгодой. Вот те заповеди, которыми руководствовался любой здравомыслящий человек, крестьянин, торговец, вельможа – не важно. Все хотят жить в покое и сытости, а там хоть потоп. Конечно, слова о долге, чести и вере звучали красивее, но и тут Виктория Фортуна была спокойна за Генриха де Монморанси, если надо будет говорить, он скажет то, чего от него ожидают услышать. - Почему бы нам не позаботиться о людях герцога де Гиза? Я слышала, у его солдат железная дисциплина, но что если все продажные дамы Тулузы проникнуться таким восторгом от этих бравых вояк, что начнут оказывать им ласки задаром? Многие ли устоят? А южанки весьма требовательны в любви, Ваша светлость, измотают солдат герцога так, что они на ногах стоять не будут. Кстати, а что с самим герцогом де Гизом, Ваша светлость? Не святоша же он? Виктория Фортуна видела прославленного полководца лишь мельком, но впечатление он произвел даже на нее. Кавалер, как говориться, хоть куда. Для него в Тулузе тоже нашелся бы лакомый кусочек. - А еще, думаю, мне стоит написать вашей сестре, графине де Кандаль. Если за вашей перепиской следят, то никому не придет в голову вскрывать мои письма, а если вскроют – умрут от скуки. Я обещала ее сиятельству рецепт слабительного отвара, запоры дурно влияют на цвет лица, как всем известно. Ну а где-нибудь между строк сообщу ей новости из Тулузы, мы, женщины, такие болтливые, к сожалению. Возможно, она захочет поделиться этими новостями с вашим младшим братом, даже если и так, то вы здесь не причем, не правда ли? Виктория довольно улыбнулась, уже складывая в голове строчки письма в Нерак. Армия, это, конечно, хорошо, Ваша светлость, но и бывшая куртизанка – очень неплохо.
Генрих де Монморанси: - Право, от моей сестрицы одни хлопоты. – Королевский наместник кончиками пальцев коснулся холеных щек. - То ей рецепт слабительного подавай, то мою голову на золотом блюде. – Генрих задумался. - А напишите ей, мадам, напишите. И в подробностях, не скупитесь на них. Да не перепутайте: северная сторона Бордо будет абсолютно открыта. Генрих полностью пришел в себя. Как же иногда мало нужно для того, чтобы вновь захотеть жить. Всего лишь луч надежды на спасение. А этот луч для потомка Анна де Монморанси все больше освещал небосклон над его головой. - Мадам, Вы бы распорядились, чтобы нагрели воды мне для ванны. – Монморанси брезгливо передернул плечами. – После встречи со старшим из Лоррейнов чувство, как будто рядом с лошадьми месяц жил. – Выражение брезгливости появилось и на лице маршала Франции. – Кстати, милая моя Виктория, рецепт, который просила у Вас моя сестрица, наверняка, неплох и позволяет быстро достичь нужного результата. Я, разумеется, говорю о цвете лица. Быть может, наварить отвара, да напоить лошадей солдат герцога де Гиза. – Генрих брезгливо всплеснул руками. – Нет-нет-нет. Даже жутко представить, что здесь будет. Утопят мою провинцию…- Наместник Лангедока не договорил, зажав пальцами нос, как будто отвар уже дали лошадям, и он действительно оказался очень эффективным. - Милая моя Виктория, - слащаво улыбнулся бывшей куртизанке Генрих и сжал руки мадам де Лорен в своих. – Если солдаты герцоги де Гиза и могут довольствоваться любой из дам Тулузы, то главнокомандующий королевской армией – принц. Об этом не стоит забывать. – Монморанси заглянул в глаза бывшей куртизанки. – Вот поэтому к нему кабы кого не отправишь. Вы понимаете меня, мадам? Королевский наместник окинул Фортуну оценивающим взглядом знатока женщин. Правда, последние сейчас мало его интересовали. Только если в качестве орудия для осуществления планов по спасению собственной несравненной персоны. Но даже он мог отметить, что Виктория еще весьма ничего. А если приодеть, да подать как нужно. К тому же, мадам де Лорен - особа опытная. А опыт ценился на вес золота. Как бы хорошо было определить Фортуну на ночь к де Гизу. Сколько эта женщина могла бы выведать у королевского главнокомандующего. А напоследок и отваром напоить. Генриху казалось, что для этой женщины уже нет ничего невозможного. Он и сам ее, бывало, побаивался. - Ну так что, мадам? Или ванну пока отложим и займемся тем, что не терпит промедления?
Виктория Фортуна: Ванна для господина наместника была готова так быстро, как это только возможно. Виктория понюхала несколько флаконов с маслами, и остановилась на вербене. Капелька спокойствия им всем не помешает, а кроме того, вертелась у нее в голове одна мысль… Нет, вовсе не себя она имела ввиду, размышляя о герцоге де Гизе, но кое-кто у нее на примете был. Усадив наместника в деревянную бадью, выстланную чистой простыней и сняв верхнее платье, куртизанка приступила к делу. - Хочу развлечь вас, Ваша светлость, одной давней историей. Случилась она, вот же как забавно, с дальним родичем нашего великолепного герцога де Гиза, сыном Его святейшества Александра VI, Цезарем Борджиа. Это был поистине великий полководец, которого боялись как друзья, так и враги. Не правда ли, удивительное сходство с герцогом де Гизом? Как-то раз его так горячо встречали в одном из городов, кажется, в Неаполе, что устроили в его честь праздник с красивейшими куртизанками. Говорят, выбирал куртизанок то ли отец, то ли брат одной девицы, которую он незадолго до этого то ли соблазнил, то ли украл. Виктория Фортуна намочила чистую льняную тряпицу душистым белым мылом. До того, как стать Ночной Дамой, она была любознательной девицей, живо интересовавшейся всем, чем девицам интересоваться не следует. Никогда не знаешь, что пригодиться. Рецепт слабительного или старая история давних дней. - Возможно так, а возможно нет. Откуда нам теперь знать? Но из Неаполя великий полководец уехал, больной весьма гадкой и неприятной болезнью. Это, конечно, не помешало ему войти в историю, но, говорят, весьма ему досаждало. Сестра же его, Лукреция, пошла еще дальше, и послала в подарок одному слишком болтливому кавалеру чудесную девицу, невинную и нежную, вот только больную оспой. Проснулся кавалер рядом с мертвой любовницей, да и сам к вечеру отдал богу душу. Ужасные были времена, не правда ли, Ваша светлость?
Генрих де Монморанси: - Бог мой, что Вы мне тут рассказываете всякие страсти, Виктория? – Королевский наместник брезгливо поморщился. – Оспа, гадкие болезни. Мало проблем, еще этого не хватало. – Генрих поерзал в деревянной бадье. – Вода, мадам, совсем остыла. Я могу простудиться. И, возможно, слечь с лихорадкой. – В голосе Монморанси прозвучал испуг. - Но я не могу доставить этого удовольствия своим врагам. Белое мыло приятно пахло, вербена успокаивала, а движения бывшей куртизанки, которая умело колдовала над потомком Анна де Монморанси, позволяли последнему, наконец, расслабиться. Генрих даже на минуту прикрыл глаза, как сытый кот, которому чесали его мохнатое пузо. Но времени на удовольствия и отдых не было совсем. Враги не дремали. Нужно было действовать незамедлительно. Лучше предупредить каждое действие этих стервятников. Наместник Лангедока в полуха слушал приятный голос Виктории Фортуны, улавливая лишь то, что, как ему казалось, несло в себе угрозу. - Я не понимаю, к чему Вы клоните, мадам. – Генрих открыл глаза. – Герцог де Гиз, поверьте, здоров. Никакой оспы, к большому моему сожалению, у него нет. Я же видел его. Бодр, свеж и испускать дух, насколько я понял, не собирается. Во всяком случае, в ближайшее время. - Маршал вдохнул аромат вербены. – Хотя…подождите. Он не болен сейчас. Но кто сказал, что он не может подцепить что-нибудь мерзкое. – Генрих ударил ладонью по воде так, что брызги полетели в разные стороны, грозя облить и мадам де Лорен. – Милая моя Виктория, я, кажется, начинаю понимать, что Вы имеете в виду. Гадкая болезнь, говорите. Монморанси погрузился в размышления. Все же люди раньше были сообразительнее. Надо же было придумать подсунуть кавалеру больную оспой девицу. - Давайте одеваться. – Моморанси отвел руку Фортуны с льняной тряпицей. – Что-то мне не по себе стало от Ваших рассказов. Слуг ко мне не подпускайте. И впрямь, кто знает, чем они больны. Хотя вот такой несчастный бы сейчас весьма пригодился. Как думаете, моя дорогая? Может, знаете такого. Ну, из тех, кого уже давно ожидают на том свете? Так бы и принца Жуанвиля с собой прихватил.
Виктория Фортуна: - Все можно найти, если знать, что искать – туманно ответила Виктория, подавая наместнику нагретую сухую простыню. За окнами дворца Ассеза Тулуза застыла в янтарном ноябре, как мошка в кусочке прозрачной смолы. Обманчиво-живая, но навсегда лишенная собственной воли. В свою очередь те, кто, вероятно, считал себя хозяевами этой древней земли, тоже не принадлежали себе, являясь игрушками Судьбы. А младший брат судьбы зовется Случаем. Почему бы не задобрить это капризное божество, и не переманить его на сторону Генриха де Монморанси? Он ничем не хуже и не лучше других, герцога де Гиза, Генриха Наваррского, синьора де Торе. Те же желания, те же страхи. - Не будем думать о плохом, Ваша светлость. Посмотрите, вечер дивно хорош. В Тулузе вечера – самое чудесное время. Лавки открыты чуть не до полуночи, на площадях играет музыка. Знаете, как здесь говорят? Молись утром, трудись днем, вечером веселись. Философия хороша уже тем, что проста и легко выполнима. Бывшая куртизанка не любила сложных философий, как и сложных людей, считая и то и другое фальшивым. Изрядно поредевший гардероб Его светлости был представлен пред его очи, за дверью ждали слуги с легким ужином, второй, по местной традиции, подавался после захода солнца и мог длиться едва не до полуночи. В Тулузе не торопились жить, и уже этим она нравилась Виктории де Лоррен. Тут во всем умели находить удовольствие. Тут даже убивали не без изящества и лишь с легким сожалением, что мир так тесен, что нет в нем места всем. И католикам, и протестантам. Виктория прислушалась. С последним вздохом заката за окном умолкла птица. Это правильно, всегда надо знать, когда замолчать, и куртизанка молча подала своему покровителю чистую камизу, лишь многозначительно улыбнувшись уголками губ. Свою песню они еще споют. Во имя собственного блага. Эпизод завершен
полная версия страницы