Форум » Игровой архив » Не было бы счастья, да несчастье помогло » Ответить
Не было бы счастья, да несчастье помогло
Луи де Можирон: 14 ноября 1576 года. Франция, Париж, трактир "Рог изобилия", далее аббатство св. Женевьевы. После полудня
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Жак де Келюс: Келюс видел, как Можирон рванулся к брату Горанфло, видел, как у него отлегло от сердца. И хотя маркиз, не скупясь на слова, поносил толстяка, внутри себя он наверняка благодарил Бога за то, что сей неразумный раб Его жив и даже почти здоров. Столь трогательная дружба между человеком благородного происхождения и простолюдином, которой у Жака де Леви никогда не было и которую ему, наверное, не суждено было понять, заставила графа смущенно улыбнуться и отвести взгляд. Наморщив лоб и брезгливо оттопырив губу, когда расчувствовавшийся монах принялся лобызать своих спасителей, миньон высвободился из грозящих удушением объятий и ободряюще похлопал сборщика податей по широкой спине, призывая успокоиться, взять себя в руки и перекусить. - Не возражаю, - высказался он по поводу предложения Можирона вернуться в «Рог Изобилия», когда они выбрались на улицу, - Тем более, что я и сам не насытился полностью. А уж для Горанфло дверь в заведение Клода Бономе и вовсе должна сейчас представляться вратами рая. Все-таки у бедного брате, привычного своим стандартным аппетитам, за время пребывания в заточении мог случиться голодный обморок. Теперь, однако, оного не стоило опасаться. - Как видите, мэтр, перечисленных вами ранее кушаний нам теперь явно не хватит, - указывая кабатчику на брата Горанфло, произнес Келюс, когда вся троица предстала перед его стойкой, - Но, я думаю, их выбор справедливо будет предоставить нашему натерпевшемуся другу, - он подмигнул монаху и посмотрел на маркиза, - Что скажешь, Луи?
Клод Бономе: - Господь и все его святые! Добро пожаловать, господа мои, добро пожаловать! Мэтр Бономе восторженно поднял руки к нему, явно милостивому сегодня к трактирщику, раз опять привел на порог двух молодых придворных и злополучного брата Горанфло. - Добрый мой брате, как же я рад видеть вас целым и невредимым! Что с вами случилось, вы выглядите таким исхудавшим! На самом деле, вряд ли такое было возможным, круглые щеки и не менее круглый живот были при монахе, как и раньше, но глаза да, глаза выдавали прямо-таки вселенский голод. И долг Клода Бономе, как повелителя кастрюль и поварешек, состоял в том, чтобы его утолить, даже если вся кухня сегодня будет работать исключительно на монаха и его друзей. Поймав за ухо мальчишку-помощника, хозяин «Рога изобилия» наставительно указал ему пальцем на живописную группу из двух служителей короля и одного прислужника божия. - Иди, и вели приготовить для господ все самое лучшее! И побольше! А вы, мои драгоценные, устраивайтесь, где пожелаете и как пожелаете, я ради вас готов и трактир закрыть на вечер, и мадам Полетт на жаркое пустить, только прикажите! Расчувствовавшись, мэтр промокнул краешком передника увлажнившиеся глаза. Все же он был мастером своего дела, и любил его ради красоты, а не ради стяжательства, хотя, когда это были лишними звонкие монеты, которыми люди расплачивались за вкусную трапезу и уют, царивший в его заведении!
Луи де Можирон: - Мы не откажемся от пары молочных отпрысков мадам Полетт, мэтр. А саму даму приберегите, вдруг нам с графом удастся убедить Его величество взять несколько ее поросят на разведение в хлеву Лувра, - миньон похлопал душевного кабатчика по плечу, и, наконец-то, с удобством расположился за столом, отложив на скамью рядом с собой плащ и шпагу. Только сейчас он почувствовал, что вся эта беготня за Крильоном и спасение брате из стен его родной обители, держали его в высочайшем напряжении. Улыбка сползла с лица Можирона, которое вмиг стало уставшим. Сняв перчатки, и положив их поверх эфеса шпаги, он потер ладонями глаза и щеки. - Жак, спасибо, - внезапно абсолютно серьезно сказал придворный, обращаясь к своему другу и пихнул в бок брата Горанфло, - надеюсь, эта бочка красноречия нам еще пригодится. Надо было взбодриться и срочно. Поэтому, едва на столе появились бутыли с вином и стаканы, Луи выхватил одну и быстро разлил ее содержимое себе и двоим своим сотрапезникам. - За хороший обед, - не чокнувшись ни с кем, он опрокинул вино в себя и резко выдохнул, приводя в порядок мысли и потрепанные нервы. - Какого дьявола тебя, бездонная прорва, угораздило попасть в заточение? Что ты вообще делал у вашего аббата, когда тот помирал? И почему тебя обвинили в его смерти? И, сучьи твои потроха, что там у вас вообще произошло? – Людовик распылялся с каждым вопросом все больше, и в конце уже был готов собственноручно прибить спасенного ими женевьевца, и может быть, даже сделал бы это, если бы не пришлось спрятать от глаз Келюса предательски подрагивающие от перенапряжения руки. - Ты ни куска отсюда не съешь, пока я не услышу ответы на свои вопросы, а будешь сидеть и смотреть, как мы с графом обедаем. На столе уже стали появляться блюда. Маркиз схватил куриную грудку, политую каким-то соусом и вонзил в нее зубы, не сводя синего взора с толстяка, который мог умереть от такой пытки, захлебнувшись собственной слюной.
брат Горанфло: Переполненный восторгом и предвкушением, задрав одной рукой полу рясы, чтобы не наступить на нее в спешке и сверкая толстыми икрами и щиколотками, «истощенный» монах чуть не в припрыжку домчался до любимого нежной любовью заведения и едва не поддался искушению броситься на шею возлюбленному трактирщику, и рыдая у него на груди, выпросить себе обратно завтраки, которых он был лишен маркизом за возвращение в Париж. Но в присутствии Луи этого лучше было не делать. Можно было получить несколько ударов ножнами по хребту за такую вольность. Поэтому, усевшись за стол, Горанфло лишь сверкал своими огромными глазищами и жадно слушал молодых людей и самого Бономэ, не решаясь пока вставить и слова. Он кивал на каждую фразу с таким усердием, что казалось, еще немного и его голова скатится с плеч. Но радость длилась недолго. Его друга словно подменили, он начал обвинять своего верного и преданного Горанфло в страшнейших преступлениях, будто бы тот был виноват действительно в них. - Я… - заблеял Жак-Непомюссен, на всякий случай отодвигаясь подальше от Можирона, - я не виноват! Ни в чем не виноват! – затрясся толстяк. – Ну вот опять, - он в ужасе закрыл свой рот грязной ладонью, таращась на королевского фаворита. – Тогда тоже так все начиналось, - прошептал он и вдруг закричал: - Господин Жак! Господин Жак, остановите его! Остановите немедленно! Мертвой хваткой брате вцепился в руку Келюса и чуть ли не через весь стол потащил его чтобы тот заставил хоть как-то замолчать своего друга. - Тогда тоже так все начиналось! – горячо зашептал графу он, он очень громко. – Аббат тоже запретил мне есть и заставил смотреть, как он трапезничает, а потом бац! И… - сборщик подати отпустил Келюса, двумя руками вцепился себе в горло и затряс ногами изображая конвульсии. По его мнению, маркиз д’Ампуи обрекал себя сейчас на верную смерть, запрещая ему прикасаться к еде. А Горанфло любил своего друга, потому, не слушая его, вцепился в куриный бок зубами, и оторвав от него изрядный кусок мяса, залил во рту вином. Как мог, так и спасал.
Жак де Келюс: Жак де Леви никогда не отличался жестокостью, но и милосердием от природы не был наделен. Поэтому, когда достославный хозяин «Рога Изобилия» самолично украсил их стол яствами*, граф, который был не так голоден, как Можирон, и уж точно не так, как брат Горанфло, решил не спешить накидываться на еду, дабы не дразнить последнего. Однако и вмешиваться, чтобы прервать изощренную пытку, уготовленную для несчастного толстяка его другом, он тоже не стал. Вместо этого он просто молча сидел, смакуя вино и наблюдая за ними обоими с веселым блеском в глазах. Впрочем, долго оставаться в стороне у него не получилось. Дородный монах вцепился в его руку и потянул его на себя с такой силой, что миньон и глазом не успел моргнуть, как оказался на другой половине стола, рядом с маркизом д'Ампуи, напротив которого сидел мгновение тому назад. - Черт бы вас побрал, Горанфло, вы же мне чуть руку не оторвали! - пожаловался Келюс, потирая запястье и до сих пор пребывая в легком шоке от столь неожиданного насильственного действия, которое с ним совершил сборщик податей. Эдакую бы силищу, да в нужное русло... Между тем, когда до него дошло, куда тот клонит, молодой человек не удержался от смеха. - Вы что же, брате, укокошили вашего настоятеля за то, что он морил вас голодом? Вот это я понимаю! По-христиански у вас там все, в вашем аббатстве, - схватившись за бутылку, граф налил бургундское во все три стакана и чокнулся со своими сотрапезниками, - Ну, будем здоровы! А ты, Луи, кончай уже мучить беднягу, он и так настрадался. Чего доброго, еще свернет тебе шею, и ведь не подумает, что потом помрет с голоду, лишившись того, кто его кормит, - в несколько глотков осушив до дна свой стакан, Келюс принялся заново наполнять оный до краев. Хорошо пошло, - Ешьте, брате, ешьте. Не стесняйтесь. И расскажите-ка нам, с какой стати вас обвинили в колдовстве? Бьюсь об заклад, что эта история достойна ушей самого Одиссея. *согласовано с Клодом Бономе
Луи де Можирон: Нахождение в трактире и присутствие Келюса сдерживали маркиза от того, чтобы не дать волю своему гневу, когда монах начал лепетать что-то несусветное. Казалось, он совсем раздружился с рассудком, что и подтвердилось, когда брате заголосил не своим голосом и вцепился в руку Жака де Леви. - Жак, еще немного, и я решил бы, что наш толстый проповедник перепутал твою руку с курячьей ногой. Право, в таком рвении, он общается только с едой, - зло ухмыльнулся Людовик в свой стакан, который поспешил наполнить, взяв пример со второго миньона. Им всем не мешало бы прийти в себя, и хорошо, что сегодня с ним рядом оказался Келюс. Его рассудительность была достойным противовесом бреду, который нес Жак-Непомюссен. В словах, изрыгаемых помутневшим сознанием женевьевца, маркиз д’Ампуи услышал нечто, что заставило его на недолгое время отрешиться от собутыльников в задумчивости. Аббат Фулон умер во время трапезы. Интересно, что сие могло быть – отравление и злой человеческий умысел, промысел Господний, или что-то еще? Ну не колдовство же в самом деле. Луи был далек от веры в потусторонние силы. И опять же, граф де Леви был прав. Можиро бросил пока еще сердитый взгляд на Горанфло. Пока эту прорву не набьешь хоть немного пищей, он вряд ли вменяемо заговорит. - Хватить орать тут, как на паперти, ешь давай, - буркнул придворный, толкнув кончиками пальцев одно из блюд к брате поближе. - И рассказывай подробно, как скончался твой аббат. С самого начала, как ты с ним встретился, что было в тот день? Он ел монастырский обед и вдруг… ? - маркиз скопировал по-быстрому то, что до этого изображал его тучный подопечный, и вновь посерьезнел. – И за что ты был наказан тогда такой суровой карой? Поболтав вино в своем стакане, фаворит Анри Валуа метнул быстрый взгляд на Келюса. - Надо будет, чтобы Крильон предоставил королевскому совету все, что найдет в аббатстве. Сдается мне, там может быть что-нибудь любопытное, учитывая то, кто ему покровительствует. Луи имел ввиду и в целом лотарингскую семью, и архиепископа Реймсского в частности.
брат Горанфло: Отчаянно набивая рот, будто бы ест последний раз в жизни и вот-вот из горла самого вытащат кусок, прихлебывая вином, Жак-Непомюссен принялся за свой рассказ. Благо тугой памяти в списке его недугов не наблюдалось. Он рассказал придворным Генриха Валуа все подробности того злосчастного дня, когда свершился суд праведный над неправедным настоятелем аббатства. Повествуя, то есть занимаясь одним из нескольких своих любимых дел, при этом совмещая его с другим – самым любимым, трапезой, монах то и дело бросал на Людовика де Можирона опасливые взгляды и втягивал инстинктивно голову в плечи, опасаясь от вспыльчивого миньона очередной взбучки. Зато взоры, достающиеся на долю графа де Келюса, были полны влюбленности и нежных чувств, среди которых, если поискать, можно было обнаружить благодарность и восхищение. - И вот этот де Физ и принес ту самую корзину, из которой так пахло, что я чуть было не лишился чувств. Я точно это помню. А все знают, все, - толстый палец-колбаска назидательно устремился вверх, - что брат Горанфло не может совладать с собой, когда до его ноздрей доносятся такие восхитительные запахи. Я и не совладал, - как самом собой разумеющееся, сообщил женевьевец об отсутствии должного смирения. - Стал перечить Фулону. Вот вы скажите мне справедливейший из графов, - обратился брате к Келюсу, почти незаметно уводя у того из-под носа блюдо с копченостями, - разве справедливо, если дар делается всей обители, а достается он только настоятелю? Вот я считаю, что это не по-христиански, а по-жмотски. И решил внести справедливость. А отче как раскричится, как покраснеет весь, я тут струхнул не на шутку, подумав, что в него демоны вселились. А он как давай пожирать этот пирог, да запивать вином. Это хорошо даритель де Физ уже уплелся из кельи, а то бы увидел, как непотребно ведут себя святые отцы и как с ними потом обращаются Небеса, - закончив свой рассказ, монах вытер жирные губы тыльной стороной руки и счастливо рыгнул на весь трактир, после чего довольно рассмеялся. - А меня обвинили в колдовстве, решив, что это я потворствовал уходу нашего настоятеля в мир иной, поскольку с утра он был бодр, здоров и румян, - тут голос монаха резко утих до шепота, - но честное слово, это не я, вот вам крест, - он осенил себя крестным знаменем, и для убедительности добавил: - Чтоб мне век голодным ходить. Хоть и были у меня на его счет поскудные мысли, но я его не убивал. Сок от колбаски растекся по небу Жака-Непомюссена, и он зажмурился в блаженстве.
Жак де Келюс: Келюс немало подивился, насколько складно умеет излагать брат Горанфло по мере того, как его бездонный желудок исправно пополняется лучшими запасами с кухни милейшего Бономе. - Луи, твой дружок - прирожденный оратор! - экзальтированно заметил молодой человек, ловко успевая ухватить пару колбасок, прежде чем поднос с копченостями перекочевал к блещущему красноречием монаху. Граф внимательно выслушал весь рассказ брата Горанфло. В то, что сборщик податей был повинен в преждевременной кончине аббата Фулона, он, разумеется не верил. Не верил он и в то, что настоятель Святой Женевьевы просто неудачно подавился куском пирога. За смертью Фулона что-то стояло, но что? Жак де Леви, стеклянным взглядом уставившись в одну точку (на сей раз ею был поднос с мерланами) и инстинктивно прихлебывая бургундское, погрузился в размышления. Де Физ. Эта фамилия была ему знакома. Так зовут супруга баронессы де Сов. Вернее, звали, ибо супруг сей, как слышал Келюс, уже почил. - Де Физ, вы сказали? - переспросил он у брата Горанфло, - Такой...старый напыщенный индюк с противной физиономией? Но ведь он покойник, - Жак повернулся к маркизу, - Ты когда-нибудь видел, Можиро, чтобы покойные бароны восставали из могил и наносили визиты в столичные монастыри? Или я что-то упустил? Насчет Бертона он был полностью согласен со своим другом. Начальник парижской полиции - настоящий солдат, честный и преданный служака, да и неплохой ищейка, который будет носом землю рыть, если это поможет ему выявить все видимые и невидимые угрозы для королевской власти. - И чем скорее Крильон это сделает, тем лучше, - захмелевший миньон ощутил, как в нем просыпается воинственность, - Учитывая этих самых покровителей, время на данный момент является самым ценным ресурсом в нашем распоряжении. Нам нельзя его терять.
Луи де Можирон: Луи отстал, наконец, от многострадального брата Горанфло, на долю которого за последние дни выпало и без того много страданий (теперь уж пусть наслаждается жизнью, то есть - пьет и ест вдоволь), и, смакуя на языке паштет, устало потер глаза двумя пальцами одной руки, при этом морща недовольно нос. Не складывались части мозаики в одну картинку. - Ты прав Жак, покойники из гробов не встают, а вот воспользоваться их именем могут. Хотя этот мог захотеть получить дополнительное покаяние, - усмехнулся молодой человек, оттяпав себе порцию мерланов и колбасок. - Де Физ бывший секретарь Генриха, который исправно наушничал мадам Екатерине о делах короля, и, не помри он сам, рано или поздно, когда милосердие Анри к старости иссякло бы, мог отправиться в камеру Бастилии доживать свои дни. Но я не верю в то, чтобы его выпустили из ада за прощением, поэтому, выпьем и рассудим трезво, - опустошив свой стакан, маркиз подлил всем вина, попутно сдувая со лба светлые пряди, чтобы не мешали видеть друзей и вино – приятные для глаз зрелища. – Старый прохвост это быть не мог, и тут два варианта – либо это кто-то из его родственников, а, честно говоря, при всех своих знаниях дворянских родов, я не помню таких, - тут следует уточнить – надменного миньона просто мало интересовали низкородные дворяне, - либо это самозванец. Так что, дружок, молод или стар был этот де Физ, что наведывался к твоему аббату? – Рот брате был забит так, что щеки едва не трескались, поэтому он жестами пояснил, что молод, усиленно тыча пальцами в лица придворных Генриха Валуа. - Понятно, значит молод, - заключил Можиро, и «великий оратор» усиленно закивал в знак того, что его поняли правильно. - Вот и смотри, Жак, что получается: самозванцы, как правило, не идиоты, и соблюдают хотя бы подобие внешнего сходства с человеком, чье имя называют. Тут этого нет. Поэтому я отбрасываю этот вариант. Остается, что дражайшего Фулона навестил кто-то из родственников покойного секретаря. На сим заключаю – едим, пьем и отдыхаем вдоволь, а при удобном моменте я испрошу у Его величества разрешения навестить вдову покойного секретаря, к ней мы с тобой и наведаемся, получив его, граф. Кому, как не вдове знать о родне мужа. А этого, - маркиз д’Ампуи мотнул головой в сторону толстяка, - оставим тут, под присмотром мэтра Бономэ. И только попробуй, скотина, выйти дальше двора этого трактира, - синие глаза угрожающе сверкнули, но Горанфло было все равно – он счастливо улыбался ближайшей перспективе своей жизни. Состроив план на будущее, Луи в полную силу присоединился к пиршеству в кругу своих друзей.* *согласовано с братом Горанфло Эпизод завершен
полная версия страницы