Форум » Игровой архив » Заповедь старого солдата » Ответить
Заповедь старого солдата
Henri de Valois: 10 марта 1577 года, день. Франция, Париж. Лувр.
Ответов - 10
Henri de Valois: Солнце врывалось в открытые окна, врывалось вместе с ветром, заставляя слуг и пажей зябко ежится, но Анрио наслаждался этой свежестью. В Париж пришла весна, ранняя и теплая, говорят, в Венсеннском лесу даже распустились первые фиалки. Сквозняк выдувал из Лувра зимнюю затхлость и заставлял мечтать о том времени, когда дороги высохнут и можно будет покинуть Париж и обосноваться на время в Шенонсо. К приезду туда короля и его двора, в замке должна была быть достроена бальная галерея, служащая, как бы, мостом через реку. Не смотря на всеобщее порицание, Генрих не скупился тратить деньги на обустройство королевских замков, полагая так: он уйдет, а эти шедевры останутся Франции. Надо думать не только о настоящем, но и о будущем! О будущем говорил сегодня и Мишель Гуфье, вновь вернувшийся ко двору. После его английских приключения, Его величество милостиво дал согласие на то, чтобы этот вельможа провел некоторое время с семьей. По правде сказать, это было самое малое, что Генрих мог сделать для своего верного поданного. Но герцог де Роаннэ вернулся гораздо раньше, чем король ожидал. - Мы рады вам, - откровенно приветствовал он Его светлость. Действительно, Его величество был рад. Могущество короля не монолит, могущество короля мозаика, сложенная из могущества, богатства, и, конечно же, верности его подданных. Вот только Генриху III Валуа выпало править в весьма непростое время. Те из его подданных, что были богаты и могущественны, предпочитали либо восставать против него, либо объединятся с его врагами. Так что те немногие исключения, что были, Генрих ценил. И заставлял ценить других. Отменив обычную аудиенцию, он провел Мишеля де Роаннэ в зал Совета, и закрыл двери. Тот единственный, кому закрытые двери не указ, и сам войдет, если захочет, а остальным, включая матушку, нечего здесь делать. Уединение располагало к откровенности. - Отчего вы так увлечены Новым светом, герцог? Признаюсь, я с трудом понимаю это. Генрих склонился над картой, разложенной на столе. Белых пятен было намного больше, чем тех, что уже отмечены опытной рукой картографа. Белые пятна король не любил. Они несли в себе неопределенность. - Что, например, здесь? Изящная узкая ладонь Валуа накрыла одно из них. Тускло блеснул алмаз в перстне.
Мишель де Роаннэ: Вернувшись из Англии, встретившей его так неласково, герцог некоторое время провел в Уароне, с Элен и сыном. Подрастающий наследник имел право на внимание отца, так же как и его арендаторы. Но потом он затосковал. Хорошо было вернуться под величественные своды родового замка, хорошо было обнять сына и провести несколько ночей с Элен, благодаря ее за находчивость и мужество. Но, в сущности, на этом все. Натура моряка требовала дела, а с насущными делами прекрасно управлялась жена. Так что почтительно поцеловав ее на прощание, обещав сыну в следующий раз взять его собой, он отбыл ко двору. Там он, хотя бы, мог служить своему королю. – Здесь, сир, может быть что угодно, – он почтительно поклонился, приблизившись к столу. – Туземцы. Залежи серебра. Озера или топи. Может быть, ферма какого-нибудь беглеца-одиночки из Англии или Франции, и такое бывает. Правда, в одиночку там выжить почти невозможно. В этом и прелесть Нового Света, Ваше величество. Никогда не знаешь, что тебя ждет через пару шагов. Вельможа улыбнулся, мечтательно, почти влюбленно. Луч света упал на лицо короля, оттенив гордые черты Генриха Валуа, и герцог почувствовал к нему не только почтение, но и расположение. Король был молод, но в нем чувствовалась любознательность вкупе с осторожностью. Редкое и крайне удачное для правителя сочетание свойств характера. Но Мишель понимал так же, что у королей иные интересы нежели у простых смертных. Они не одержимы чистой страстью к открытиям неизведанного, им нужно думать выгоде, о славе вверенного им государства. Поэтому заговорил о вещах, более понятных сильным мира сего. - Новый Свет, сир, это наше будущее. Дайте людям надежду, и они терпеливо снесут все невзгоды. Бедных она сделает богатыми, несчастных счастливыми. Счастье еще, что новый свет слишком большой пирог, чтобы Испания смогла проглотить его, не подавившись. Давайте позаботимся о том, чтобы отрезать уже сегодня его большой и сочный кусок, и уже наши дети скажут нам за это спасибо.
Henri de Valois: - Вы идеалист, герцог, но ваш идеализм мне по душе. Король с улыбкой провел пальцами по изгибам реки Святого Лаврентия. Так легко было представить себе, как в невероятных далях устанавливается порядок, как растет французская колония. Дома, церкви, фермы. Представить легко. Осуществить трудно! Его величество вернулся в кресло, ладони легли на резные подлокотники, изображающие львиные головы. Звериная пасть справа и слева будто охраняла покой государя. По правде сказать, плохо охраняла, тревог с каждым днем становилось все больше. Было бы проще простого отмахнутся от идей Мишеля Гуфье. Тем более, что до сего дня он тратил на свои мечты свои собственные средства, не прибегая к помощи королевской казны, довольно-таки скудной. Но будущее, как знал Генрих Валуа, редко приходит в удобное время, и либо ты идешь с ним, либо… либо о тебе забывают. Как любой правитель, Генрих III мечтал о том, чтобы его имя вошло в историю. Чтобы потомки вспоминали о нем с благодарностью и уважением. Но наши желания это одно, а как оно будет – кто знает? - Я читал ваши записки о том, чтобы давать поселенцам землю в собственность. Не вижу в этом ничего предосудительного, если они по-прежнему будут подданными французской короны. Но что делать с вероисповеданием, герцог? Стоит католикам и кальвинистам оказаться по ту сторону океана, они начнут резать друг друга точно с таким же упоением. Делать колонию католической – ослабить страну. Делать ее протестантской – кто даст мне гарантию, что они не перейдут на сторону Англии? А Англия скоро появится на тех землях, будьте уверены. Королева Елизавета стратег, а английский флот сильнее французского. Король размышлял вслух, озвучивая те мысли, что уже давно пришли ему в голову. Сказать откровенно – неизведанное манило. Он уж думал обратиться за помощью к Церкви. Ее могла соблазнить перспектива обращения к Христу тысяч и тысяч душ туземцев. Но Анри хорошо знал служителей господа. Это означало бы пустить козла в огород. Там, куда ступит Церковь, все будет принадлежать церкви. Церкви, не короне.
Луи де Можирон: Прокатавшись на Аиде все утро по полям за крепостными стенами Парижа, маркиз д’Ампуи вернулся в Лувр. Он хотел ворваться к королю, неся на своей коже прохладу ветра, с весной, запутавшейся в растрепанных светлых волосах, чтобы утащить его продолжить прогулку вместе, сбежав от всех дел, забот и докучливых слуг. Но порыв молодого человека был пресечен лакеем в приемной монарха, доложившем о том, что Его Величество дает аудиенцию Мишелю де Роаннэ, знаменитому мореплавателю. Пришлось быстро пригладить волосы пятернями рук, одернуть и застегнуть хоть на несколько крючков расстегнутый настежь колет, заткнуть за пояс хлыст, которым изредка подстегивал Аида, требуя бежать так быстро, как только то позволяли его сильные ноги. На сапоги маркиз бросил безнадежный взгляд, поскольку все они были покрыты пылью, землей и ярко-зелеными травинками, которые его вороной конь выбивал из-под своих копыт. Отодвинув слабо-сопротивляющегося слугу в сторону, Людовик бесшумно приоткрыл дверь в кабинет и скользнул внутрь комнаты, не забыв ее затворить за своей спиной. Скрытый тяжелыми портьерами, молодой человек некоторое время прислушивался к беседе мужа государственного и мужа путешествующего, с восхищением ловя каждое слово Александра. Откинув портьеру, он приложил палец к губам, прося Генриха пока не выдавать его появление для господина де Роаннэ. Маркиз помнил великолепную Элену де Коссе, супругу этого господина, и ему было любопытно посмотреть, что представляет из себя ее муж, за которым женщина готова была пойти в пасть к самой Бесс Тюдор. Испросив взглядом у короля разрешения, Луи сделал шаг от портьер в кабинет и с поклоном начал говорить. - Если позволите, Ваше величество, то я внесу в вашу серьезную беседу пару своих мыслей, - с поклоном из волос придворного выпала маленькая веточка, которая, по всей видимости, прилепилась к ним во время прогулки маркиза. И снова, как всегда при посторонних, Можирону пришлось дожидаться от государя разрешающего жеста, прежде, чем заговорить. - Если католики и кальвинисты не найдут способа примириться друг с другом на Новой земле, и продолжат уничтожать друг друга, то местное население вырежет и тех, и других. Стяги с крестами будут растоптаны, сожжены или принесены на алтари тех богов, которым покланяются в тех местах. У тех, кто носит на груди крест, как знак веры, должно хватить разума, чтобы предотвратить это, и достучаться до разума тех, кому милее иные божества. Война, религиозная война, не уместна там, где ты не хозяин, и для того, чтобы быть им там, мало поставить флаги держав. Я прав, герцог? – насмешливо-серьезный взор миньона обратился с короля на мореплавателя, без стеснения изучая его суровое лицо.
Мишель де Роаннэ: Всегда радостно поговорить о том, что занимает самое важное место в твоем сердце, вдвойне радостно, когда собеседник не только выслушивает тебя, но когда понимает твои мысли и тревоги. Мишелю Гуфье повезло, сегодня его собеседником был сам король, и каждое его слово свидетельствовало о том, что к этому вопросу Генрих Валуа подошел весьма основательно. В нем не было поверхностных суждений и желания как можно скорее принять решение. Нет, молодой государь взвешивал все «за» и «против» и герцог почтительно молчал, чтобы не помешать ходу мысли Его величества, с удивлением осознавая, что этот Валуа ему гораздо более по сердцу, чем прочие. Гуфье всегда стояли за корону и короля, и будут стоять, пока жив мир, но служить можно по-разному. Можно лишь сухо исполнять свой долг, а можно отдавать свое сердце. Неожиданно их разговор с Его величеством приобрел еще одного собеседника. Герцогу де Роаннэ не понадобилось много времени, чтобы узнать в вошедшем юноше маркиза д’Ампуи, чье имя знающему человеку объясняло ту легкость, с которой тот проник в зал Совета. Это был фаворит Его величества, самый близкий друг, и, как известно всей Франции, не только друг. Мишель за легким поклоном скрыл секундное замешательство. Видит бог, он не был святым, как не был и верным супругом Элене де Коссе. Но все же в самой идее такой вот любви было что-то языческое и опасное. К счастью для Мишеля, Генрих Валуа стоял слишком высоко для того, чтобы тот позволил себе хоть какую-то оценку, или осуждение. Короли, как солнце. Вне орбиты простых смертных, а значит, можно не думать о том, что тебя не касается. - Сир, позвольте мне сказать, что маркиз д’Ампуи прав. Франция плотно заселена, и если покопаться в истинной причине всех войн, то мы не найдем там ничего возвышенного. Только жажда земли, богатства и власти. Католики и гугеноты режут друг друга не за Христа, а за виноградники и поля. А Новый Свет бескрайний! К тому же. Стоит французам оказаться на далеких землях против англичан или испанцев, они тут же забудут свои распри и вспомнят о своей крови, Ваше величество. Ни один добрый француз, католик он, или гугенот, не потерпит вмешательства в свои дела какого-то англичанина или испанца. Никогда!
Henri de Valois: Король улыбался, слушая маркиза д’Ампуи и герцога де Роаннэ. Их горячность делала им честь, свои же сомнения Генрих Валуа держал при себе. Он с детства был удостоен доверия своей матери, этой умнейшей женщины и великой интриганки, с юности он уже был полноправным участником ее политических игр, а не безвольной пешкой, как остальные ее отпрыски. И навсегда запомнил одну истину, которую открыла ему Екатерина Медичи: есть вера, а есть религия. Вера это то, что у тебя в сердце, а религия – это политика и ничего кроме политики. Возмутившись сначала таким словам, Анри рос, наблюдая за всем, что происходит при дворе, за играми католиков и протестантов, за интригами Рима и Женевы, и, в конце- концов признал: мать права. И сейчас, глядя на карту Нового света, он терзался предчувствием, что и на этой земле все повторится сначала. Ибо люди не меняются. Размышления короля были прерваны торопливым стуком в дверь. - Сир, прошу меня простить, но Вашему величеству следует знать. Ваш маршал, сеньор де Монлюк.. Генрих выпрямился, нахмурившись, возле губ залегла твердая складка – предчувствие дурных вестей. - Что с де Монлюком? - Он умирает, сир. Меньше чем через три четверти часа Его величество был в доме маршала, не обращая внимания на поклоны и приветствия прошел в спальню, и замер… Этот человек, мудрейший полководец, храбрый солдат, нынче стоял на пороге смерти, и она уже наложила особый отпечаток на его лицо, заострив черты, прибавив синевы, резче обозначив морщины. Но даже на одре болезни, даже глядя в вечность этот человек внушал уважение. Даже королю Франции. Генрих Валуа взял в свои руки ладонь Монлюка, верно служившую ему, столько лет державшую шпагу. - Неужели вы решили оставить своего короля, маршал, - собравшись с силами сказал он, голос Генриха дрогнул. – Кто же останется со мной, если уйдете вы?
Fatalité: Монлюк умирал. Ему, видевшему столько смертей, не было страшно. Что уж там он заслужил, рай или ад, пусть решает всеблагой господь. А если на этой земле останется хоть малая память о нем, значит он жил не зря. Совесть маршала была чиста. Он верно служил своему королю и своему богу, он был справедлив с солдатами и строг с теми, кто обладал хотя бы толикой власти, зная как легко употребить ее во вред. И все же он умирал. Сметь стояла у его постели, как часовой, спокойно ожидая, когда пробьет последний час Блэза де Лассеран-Массенкон де Монтескью. Суетились только лекари и домочадцы, и за суетой он наблюдал со снисходительным равнодушием человека, знающего, чем все закончится. Она даже немного развлекала его, эта суета, напоминая о том, чего он скоро лишится. Или от чего освободится, все зависит от того, как на это смотреть. Однако сегодня суета в доме достигла своего апогея, и, приподнявшись на подушках, Монлюк с почтительным изумлением попытался поклонится королю Франции. Высшая честь для любого солдата, удостоится последнего слова от того, за кого приливал кровь. - Сир, простите меня, что не встречаю вас как полагается, - прохрипел он. Слуга тут же бросился смачивать пересохшие губы водой, но маршал нетерпеливо отстранился. Все это мелочи. Важным было то, что он, пусть уже через легкую предсмертную дымку, видел своего короля и чувствовал пожатие его руки. Вопрос Генриха Валуа заставил его устыдиться своей слабости, своего возраста и немощей старого тела. - Простите меня, мой король. Простите. Если бы я мог служить вам вечно, я бы с радостью сделал это. Но я не могу… В голове крутилась какая-то навязчивая старая песенка про смерть и солдата, где смерть уговаривает служивого отправится за ней, обещая, что в земле покойно и тихо. Может быть и так. - Жалею только об одном, - признался королю Монлюк. – Жалею, что умру здесь, как женщина, вместо того, чтобы пасть в бою за вас, сир, как подобает мужчине.
Henri de Valois: Истинное величие способно пронзить даже сердце короля, хотя Генрих считал, что сердце его закалилось в ежедневных трудах на благо Франции, трудах, результаты которых даже не были видны. Зато праздники, которые он устраивал, дары, которые он преподносит тем, кто ему действительно был дорог, обсуждались всеми. Сейчас же уходил из жизни один из последних верных короне людей, и от этого было невыразимо грустно. Блэз де Лассеран-Массенкон де Монтескью был верен королю, а не Генриху. Поэтому он никогда не разочаровывался в своем государе, ибо разочаровать может человек, а не помазанник божий. - Вы исполнили свой долг, маршал. Вся ваша жизнь была образцом служения и верности долгу. Принцев крови с детства учат произносить правильные слова, уместные в любом положении, будь то бракосочетание или похороны, коронация или казнь. Но сейчас Генрих Александр был искренен. - Ваше имя не забудется, обещаю. А что еще мы вправе ждать от этой земной жизни, не так ли? Найдется ли у вас совет для своего короля, сеньор де Монлюк? Обещаю, я буду помнить о нем, и стараться следовать ему. И если у вас есть какие-то желания, мой священный долг их исполнить. Монлюк закашлялся, и король сам поднес ему бокал с разбавленным вином. Матушка уж наверняка будет недовольна, упрекая его в неосторожности. Короли не должны быть там, где Смерть, чтобы та не решила забрать их раньше времени. Но придется ей это как-то пережить, потому что многолетняя непоколебимая верность старого солдата нуждалась в награде.
Fatalité: Монлюк с благодарностью взглянул на короля. Сам он ни за что не решился бы завести этот разговор, даже стоя одной ногой в могиле, но Генрих Валуа предвосхитил его желание. - Сир, и совет, и просьба. У меня есть дочь… незаконная… от женщины, которую я любил не так сильно, как она того заслуживала и несомненно, гораздо меньше, чем войну. Ее зовут Ортанс. Ортанс д’Эгийон. Она воспитывается в монастыре кармелиток в Блуа. Прошу, сир, позаботьтесь о ней в память обо мне, больше мне не кого переложить эту ношу. Маршал мог бы ругать себя за то, что уделял мало внимания дочери. За все пятнадцать лет, что прошли с ее рождения, они виделись от силы четыре раза. Но вся его жизнь была отдана службе короне. Вся, без остатка. Будь Генрих Валуа его сыном, он бы со спокойным сердцем оставил ему свою шпагу, зная, что тот не посрамит честного клинка. Но он был его королем, и он оставлял ему свою дочь, веря, что ей окажут покровительство. Прежде чем снова заговорить, ему понадобилось несколько минут, чтобы восстановить дыхание. - А совет, сир… вот вам мой совет: не щадите своих врагов, какими бы высокородными они ни были. Лучше пусть вас ославят тираном, чем мучеником. Поступайте с ними так, как поступаете с врагом на поле боя. Жизнь, та же война, сир… та же война. Жаль, что я не смогу больше быть рядом с моим королем в этой войне. Сделав над собой усилие, Монлюк с благодарностью поцеловал руку Генриха Валуа. - А теперь вам надо идти, мой король. И мне. Мне тоже скоро надо будет уйти. Но я уйду с любовью и благодарностью в сердце к вам, государь. Да благословит вас бог.
Henri de Valois: - Будьте спокойны. Ваша дочь отныне под моим покровительством, ее судьба будет устроена. Это самое малое, что я могу сделать для вас, де Монлюк. И я не забуду ваш наказ, клянусь. Генрих Валуа поднялся, коснувшись ласковым жестом холодного лба маршала Франции. Душа его принадлежала богу, и король надеялся, что господь простит этому солдату, честно исполнявшему свой долг столько долгих лет, все его прегрешения, вольные и невольные, и подарит заслуженное утешение. У двери ему захотелось оглянуться, чтобы запечатлеть в памяти это благородное, исполненное достоинства даже в страданиях, лицо. Но не оглянулся. Монлюк вел свою последнюю битву, и не хотел бы, чтобы его король видел, как он проиграет. Потому что Смерть никому не дано победить. В Лувр Генрих Валуа возвращался молча, отсутствующим взглядом глядя куда-то вдаль, в уже потемневшее вечернее небо с россыпью звезд. Есть ли что-то там? А если есть, то что? Иногда он сам ужасался своему неверию и спешил загладить вину долгими молитвами. Но даже королям случается сомневаться в том, что есть еще какая-то жизнь, кроме той, что мы ведем здесь, на земле. А сомневаться было нельзя. Правитель, не верящий в бога, превращается в чудовище. Чудовищем Генрих Валуа не хотел становиться, но все же в ушах его звучал последний наказ Монлюка: «Не щадите своих врагов». Эпизод завершен
полная версия страницы