Форум » Игровой архив » Короля в тупик загоняют пешки » Ответить
Короля в тупик загоняют пешки
Philibert de Gramont: 21 января 1577 года, вечер, Лувр.
Ответов - 13
Philibert de Gramont: Быстрые и уверенные шаги молодого придворного Генриха Валуа гулким эхом отдавались под сводами коридоров Лувра. Филибер спешил к своему королю, чтобы вновь сообщить ему нерадостное известие. В марте минувшего года Грамон, загоняя лошадей, так же стремился в Париж, к Генриху-Александру, чтобы оповестить последнего о том, что бежавший из столицы король Наваррский жив и прекрасно себя чувствует, покидает Нерак, посещает Бордо, наслаждаясь гостеприимством графини де Гиш. А так же о том, что Беарнец был замечен в обществе младшего из Монморанси. Да, Грамон хорошо помнил ту соколиную охоту, ставшую такой судьбоносной для сына Элен де Клермон. Но тогда Филибер лишь предупреждал Генриха-Александра, что «дружба» молодого Бурбона и синьора де Торе не сулит ничего хорошего. Сейчас же Грамон вынужден сообщить своему королю, что над его головой действительно сгущались тучи, готовые разразиться огненным дождем, несущим смерть членам королевской семьи. Следуя по запутанным коридорам Лувра, Грамон ощущал себя вестником несчастья. Почему-то Судьба полагала, что именно сенешалю Бордо следует доверять такое нелегкое дело – оповещать сына гордой Флорентийки обо всех опасностях, тайных и явных, подстерегающих Генриха Валуа на каждом повороте его жизненного пути. В то же время, де Гиш благодарил всех святых за то, что они позволили ему оказаться в нужное время в нужном месте и услышать о подлых планах заговорщиков. Что было бы, не окажись его там. Сейчас, зная об опасности, можно было начинать действовать. В ином случае, неизвестно, сколько бед и горя постигло бы и без того многострадальный королевский дом Валуа. Мысли Грамона путались, то выстраиваясь в логическую цепочку, то обрываясь. Филибер пытался подобрать слова, в которых он преподнесет Генриху-Александру эту ужасную новость. Графа успокаивала мысль, что если король не предпримет решительных мер, то уж вдовствующая королева сделает все, чтобы обезопасить свою семью. Все же правильно, что они с Шарлоттой разделились. В то время, как де Гиш следовал к Генриху-Александру, баронесса де Сов направилась к вдовствующей королеве. Мать и сын, если Судьба не учинит никаких преград, одновременно узнают о заговоре. Время совсем неподходящее для аудиенций. Но разве дело, приведшее его сюда, не снимало некоторых ограничений. - Мне нужно видеть короля. Дело не терпит промедления. – Грамон не потрудился понизить голос, влетев в приемную Генриха-Александра, поэтому услышать его должны были и по ту сторону двери. И, даст Бог, услышат.
Henri de Valois: Услышав голоса в приемной, Генрих Валуа поднял глаза от бумаги. Он писал при свечах, писал письмо в Нерак, сестре, Маргарите. Много лет назад он, как ему казалось, закрыл для нее дверь в свое сердце. Но сегодня, смотря на легкомысленное, а местами откровенно фривольное представление, он поймал себя на мысли о том, что сказала бы Марго на ту или иную реплику. Как бы смеялась, чуть откинув голову, подставляя восторженным взглядом всех кавалеров белую точеную шею. Как хмурилась бы, когда, на ее взгляд, актеры уж слишком вольничали на сцене. Когда-то они были очень близки. До тех пор, пока мимолетные увлечения и всепоглощающая страсть не разделили их, словно ударом меча, поставив между ними иные жизни. Мать упрекала его за холодность к сестре, хотя, Его величество не верил, что искренне. Но сегодня, пожалуй, он готов был искренне протянуть Маргарите руку. Прекрасно понимая, что теперь она не королева без королевства, а королева, чей муж воюет с Францией. Но все равно, они были слишком похожи, всегда слишком похожи, и Анри был уверен – Маргарита обрадуется его письму. Но письмо не удалось закончить, да и слова ложились на бумагу трудно. Словно почувствовав взгляд короля, занавесь шевельнулась, появился паж, доложив о том, сенешаль Бордо просит аудиенции. - Это я как раз слышал, - усмехнулся Его величество, кивнул головой, и мальчишка готовностью помог королю снова облачится в камзол, застегнув серебряные крючки. Пусть к ночи тело просило отдыха, негоже государю показываться на глаза подданным в неподобающем виде. – Зови. Плохи дела короля, когда к нему не спешат с новостями. А когда спешат, пусть даже в неурочное время, еще не все потеряно. К тому же сенешаль Бордо пользовался определённым доверием молодого государя. В нем было все, что Генрих ценил в своих приближенных. Ум, храбрость, изящество, и, наконец, верность. - Входите, граф, - поприветствовал он вошедшего*. – Что такого случилось, что вы все еще на ногах? Служба мне не требует от моих подданных всего их времени. Оставляйте его себе хотя бы на сон, еду и любовь. Припомнив даму, с которой сегодня появился на спектакле граф де Гиш, король улыбнулся, дружески и чуточку лукаво. Он вовсе не требовал от своих приближенных обета безбрачия и целомудрия, как о том судачили сплетники. Далеко не ангел сам, он вполне готов был понимать слабости других. Разумеется, если эти слабости не затмевали достоинства. *согласовано
Philibert de Gramont: Если бы сына Элен де Клермон спросили, ради чего он живет, что ставит превыше всего на свете, во имя чего готов совершать безрассудства, де Гиш, не задумываясь ни на минуту, ответил бы, что живет ради Любви, дышит ею и ради нее же готов на все, что под силу простому смертному, и даже больше. Разумеется, молодой придворный Генриха Валуа не солгал бы. Он действительно превыше всего все на свете ставил любовь к Шарлотте, к детям и своему королю. Любовь к женщине преображала его, учила прощать и сострадать. Любить баронессу де Сов уже было счастьем. Филибер как будто очнулся от кошмарного сна, в котором царила ненависть, жажда мести и замкнутый круг из пороков и пригрешений. Позволив молодой женщине коснуться его израненной души своей заботой, доверившись ей, Грамон чувствовал, что кровоточащие раны на сердце, словно смазанные чудодейственным бальзамом, затягивались, а душа сенешаля Бордо оказалась не такой уж и черной. Любовь к женщине, на которую отвечали взаимностью, дарила ощущение неземного счастья, заставляла снова учиться жить. Любовь к детям никогда не ставилась под сомнение. Она просто была, как что-то безоговорочное и неподдающееся изменениям. Антуан и Катрин, как два пальца на руке сенешаля Бордо, были одинаково любимы им. С любовью же к королю Франции все было намного сложнее. Она не возникла из ниоткуда, не была фанатично-безрассудной и необъяснимой, но, в то же время, была лишена каких-либо расчетов и желания что-либо получить за счет нее. Любовь к Генриху-Александру зародилась в Грамоне еще задолго до того, как последний стал королем Франции. Возможно, король из Генриха получился не такой, какого жаждали увидеть французы, но Филибер и любил не корону, не власть, которой был наделен Александр Всевышним, он любил этого человека, который когда-то увлекался кальвинистским учением и называл себя маленьким протестантом, каким в свое время был и сам де Гиш. Конечно, позже Екатерина Медичи выбила из сына гугенотскую ересь. Но все же он попытался. Грамон благоговел перед этим человеком. Да, у Генриха-Александра были свои слабости, он совершал ошибки, как всякий смертный. Но кто безгрешен. Де Гиш видел в Генрихе Валуа прежде всего человека. Человека, наделенного властью, но не утратившего при этом душу того самого «маленького протестанта». Во всяком случае, так казалось Грамону. И сейчас жизнь короля Франции в настоящем и маленького протестанта в прошлом была в опасности, потому что не каждому было дано различить под короной обычного человека, способно страдать и радоваться жизни так же, как и все. - Сир, - Филибер отвесил королю изящный поклон, - да прости меня Ваше Величество, но я не могу идти отдыхать с мыслями, что, возможно, мой король недоволен мною. Взгляд серых глаз сына Элен де Клермон осторожно остановился на Генрихе-Александре. У кого поднимется рука на этого человека? Неужели жажда власти может быть настолько сильна, что приведет к убийству, подлому и жестокому. - Сегодня на спектакле мы увлеклись с графом де Келюсом обсуждением одного действа, которое показывали актеры, и позволили себе повысить голос. Если сей факт как-то расстроил моего короля, я готов искупить свою вину. Как истинный придворный, граф де Гиш пытался в разговоре не бить прямо в цель, а зайти с лучшей стороны. - Я слышал, что графу выпала честь сопровождать Ее Величество в Суассон. А вот отец Жан, возможно, и не сможет сделать то же самое, поскольку, как я узнал всего четверть часа назад, у исповедника королевы появились неотложные дела.
Луи де Можирон: - Черте что, а не потайные ходы. Дьявол бы побрал этих строителей и слуг, - ворчал недовольный миньон, продвигаясь в кабинет Александра по одному из срытых в толщине стен Лувра ходов. Причиной недовольства придворного была собственная безалаберность. Расставшись с Келюсом после спектакля, и выдержав полный укоризны взгляд голубых глаз миньона, когда придумывал очередную причину, почему не может пойти с ним гулять этой ночью, Людовик быстро ретировался. Уже давно можно было бы говорить Жаку, что он собирается остаться этой ночью в постели короля, но Луи даже с другом не осмеливался называть все своими именами. Нет, он не боялся насмешки или непонимания, просто хотелось сохранить нечто сакральное в их с Генрихом отношениях, и эти недомолвки, придумывание причин, давали именно такое ощущение. Так вот. Простившись, наконец, с Жаком де Леви, Можирон так торопился попасть поскорее к Генриху, который удалился к себе в кабинет, что забыл факел, углубляясь в тайный ход. Возвращаться назад не хотелось, и Луи положился на собственные знания и память, поскольку не раз проникал в кабинет государя именно этим путем. Однако, подходя к уже знакомой стене, в темноте такой, что глаз коли-не коли, а видно ничего не станет, он собрал своей головой несколько углов на поворотах, едва не скатился по небольшой лесенке, и под конец просто ударился лбом о скрытую с другой стороны резными панелями дверь. Еще издали, в тишине темноты, он стал прислушиваться. В кабинете раздавались два голоса. А Генрих сказал, что будет один, поскольку ему надо написать письмо королеве Маргарите. По сравнению с присутствием самой дочери Медичи при дворе Валуа – это было самой малой из неприятностей. Хотя сердце ревнивого придворного неприятно кольнуло, но он не осмелился возражать, когда монарх озвучил свои планы. И тут… Он не один, а еще чужой мужской голос. Пылая негодованием, Луи уже хотел развернуться и проделать путь «мученика» в обратном направлении, как его плечо задело механизм, активирующий отрывание двери. - Дьявол побери этих строителей, - в очередной раз повторил он, стиснув зубы, но отступать было поздно. Синьор де Сен-Сафорин появился с таким видом, будто бы вошел в главную дверь и объявленный слугой. - Де Гиш?! – побледнев от недоумения и ревности, миньон полоснул взглядом по сенешалю Бордо и вопрошающе посмотрел на короля.
Henri de Valois: Его величество не сразу вспомнил, о каком разговоре с графом де Келюсом идет речь, а вспомнив, едва удержался от улыбки. Жак де Леви, служивший своему королю еще в бытность оного наследным принцем и герцогом Анжуйским, был ревнив ко всем, кого отличал государь. - Граф достойно выполнит свою миссию в Суассоне, с ним королеве Луизе ничего не угрожает. Пока те, кому я верю, достойно исполняют свой долг, сударь, они всегда могут рассчитывать на мою любовь. У всех свои слабости, граф, но в своих друзьях мы любим не только достоинства, но и недостатки. Генрих Валуа мог бы добавить, что любовь к идеалу обречена на трагедию, тут умрешь либо от скуки, либо от разочарования, но к чему смущать сенешаля Бордо подобными сентенциями. К тому же, их беседа неожиданно была прервана появлением маркиза д’Ампуи. Полюбовавшись пару мгновений на возмущенное, ревнивое лицо фаворита, Его величество сделал приглашающий жест, дескать, проходите, маркиз, присоединяйтесь. У него не было секретов от Луи, да и вряд ли Филибер де Грамон собирался сообщить ему что-то секретное. - Так что там с Суассоном, граф? Отчего это отец Жан не сможет сопроводить госпожу де Водемон и что за иные дела у него появились? Генрих слегка нахмурился, чувствуя в словах сенешаля Бордо нечто большее, нежели просто новость об одном из царедворцев. Заболел исповедник королевы, ангелы ли его забрали – не так уж важно, любви к мрачному красавцу ван дер Дейку король не питал, ясно читая в его глазах осуждение, но был любезен. Король всегда должен быть любезен с женщинами и священниками, подавая пример своим подданным. Кивнув графу де Гиш на стул (Людовику приглашений не требовалось, в королевских покоях он был у себя), Его величество нетерпеливо откинул со лба темную прядь. Итальянские глаза любимого сына Екатерины Медичи блеснули выжидающе и нетерпеливо.
Philibert de Gramont: Взгляд маркиза д’Ампуи Грамон выдержал с достоинством, хоть и ощутил жжение, словно к коже приложили раскаленный прут. В этом взгляде королевского фаворита читались ревность и недоумение. Ну что ж, Луи де Можерону, как и всякому любимцу короля, встряска пойдет лишь на пользу. Любое чувство нужно разбавлять всплесками эмоций и ревности, иначе оно становится скучным и в результате может надоесть. Точно так же любое постное блюдо необходимо сдобривать перцем, чтобы оно стало более аппетитным. К тому же, любовь к королю у сенешаля Бордо тоже была сильна, так почему она не имела права на жизнь? Лишь потому, что это не по нраву маркизу д’Ампуи? Но, если на попытки ревновать графа де Леви и прочих фаворитов Генриха-Александра Грамон был всегда готов ответить отпором, то ревность Людовика де Можирона де Гиш воспринимал спокойно, как должное, поскольку заменить маркиза д’Ампуи королю на данный момент не мог никто. Поэтому молодой придворный Генриха Валуа лишь вежливо кивнул королевскому фавориту, когда последний громко произнес его имя. - Мое почтение, месье. Мы, кажется, сегодня уже виделись. Маркиз д’Ампуи чувствовал себя в покоях короля, как у себя. А то, что секретов у Генриха-Александра от своего фаворита не было, знал каждый. Однако сведения, которые Грамон собирался сообщить своему королю, теперь придется озвучить при синьоре де Сен-Сафорине. Почему-то сей факт не радовал сенешаля Бордо. Почему, де Гиш и сам не смог бы объяснить. Казалось бы, Людовик де Можирон , как и всякий преданный Генриху Валуа, должен быть рядом с ним в трудную минуту. Но в присутствии маркиза Филибер еще больше ощущал себя вестником беды. - Сир, позвольте мне не присаживаться. – Грамон чувствовал на себе взгляды короля и его фаворита. Сыну Элен де Клермон казалось, что стоит ему воспользоваться приглашением короля и опуститься на стул, вся решимость, с которой он спешил к Генриху-Александру по коридорам Лувра, моментально исчезнет. По какой-то иронии Судьбы ему выпало несчастье сообщить королю, которого он боготворил, что есть недовольные, которые не только не чтят свое монарха, но и не посчитают грехом поднять на него руку. -Сир, речь пойдет не о Суассоне. Не сомневаюсь, что граф де Келюс прекрасно справится с возложенными на него обязанностями. Де Леви любит своего короля и предан ему всей душой так же, как многие из Вашего окружения, сир. Как я, как маркиз. – Де Гиш еле заметно вновь кивнул Людовику де Можирону. -Но, увы, как и во всяком стаде есть паршивая овца, точно также среди Вашего окружения есть предатели, подлость которых не искупит даже их духовный сан, которым они прикрывают свои черные души. Я говорю об отце Жане. – Де Гиш умолк, чтобы перевести дух, но не более. - Сир, Вы знаете, что я никогда не посмел бы беспокоить своего короля или наговаривать на человека в Вашем присутствии, если бы не был свидетелем того, о чем сейчас говорю. Сегодня здесь, в Лувре, в зале с колоннами отец Жан получил четкие указания от человека в темно-лиловом камзоле лишить жизни Вас, Ее величество королеву-мать и герцога Анжуйского. Грамон глубоко вздохнул, как будто скинул с себя тяжелую ношу. Сейчас бы он не отказался от стула. Филибер остановил взгляд на танцующем пламени свечи, не решаясь взглянуть на Генриха-Александра.
Henri de Valois: Его величество считал, что его невозможно чем-то удивить, ибо за свою не такую уж долгую жизнь он повидал всякое. Смерть отца и братьев, Жернак, Варфоломеевскую ночь, Ла-Рошель, Польшу. Но, однако же, Филиберу де Грамон это удалось, и темная бровь Генриха Валуа приподнялась в едва заметном изумлении. Отец Жан и те, кто состоял с ним в заговоре, хотели не просто посадить на трон нового короля (не упомяни граф де Гиш герцога Анжуйского в числе жертв, король бы заподозрил брата), они хотели смены династии. Любопытно, и кто же должен занять место Валуа? В том, что сенешаль бордо говорит правду, король не усомнился ни на мгновение. -Значит, лишить жизни меня, королеву-мать и Его высочество. Ничего не скажешь, план амбициозный. А отец Жан и его сообщник не упомянули, кто будет править, когда не станет меня, моего брата и моей матери? Гизы? Наварра? Кто? В этом простом «кто» прозвучала вся боль благородной души короля, знающего, что он со всех сторон окружен предателями, но Генрих Валуа достаточно владел собой, чтобы, взяв себя в руки, благодарно кивнуть Филиберу де Грамону. - Впрочем, это скоро узнается. Позвав стражу, король приказал схватить отца Жана. Священник он, или нет, пользуется расположением Рима, или нет, а если он замешан в заговоре против короля Франции, ему никто не поможет. - Скажите, граф, кто-нибудь еще, кроме вас, знает о случившемся? Заговоры, обычно, плетутся в тайне, и бывают успешны, если тайну их некому раскрыть. В этот раз Генриху повезло, как повезло королеве Екатерине и принцу Франсуа. Их всех спас случай, избравший своим посланником Филибера де Грамона, графа де Гиш. Но чем меньше людей посвящены в эту темную историю, тем лучше. Повинуясь внезапному порыву, Его величество подошел к сенешалю, положив руку на его плечо, вынуждая того посмотреть в глаза своему государю. - Кто-нибудь еще слышал этот разговор? Говорите правду, граф, не бойтесь. Вы уже сделали достаточно для своего короля, чтобы он был признателен вам отныне и вовеки. Мне лишь надо знать истинное положение вещей, чтобы иметь возможность защитить себя и свою семью.
Philibert de Gramont: Скоро узнается. Слова Генриха-Александра набатом прозвучали для сенешаля Бордо. Сначала Грамону показалось, что фраза, оброненная королем, наполнена отчаянием и безысходностью. Как будто любимый сын гордой Флорентийки устал противиться Судьбе, устал бороться за жизнь и корону. Но, слава Всевышнему, Филиберу это все лишь показалось. Треволнения уходящего вечера давали знать о себе. Даже в ничего незначащие фразы сознание сына Элен де Клермон вкладывало какой-то особый мрачный смысл. Однако, услышав приказ короля схватить отца Жана, де Гиш успокоился. Генрих Валуа знал, как поступить правильно. И уж точно сын Екатерины Медичи не собирался сдаваться без боя. Но разве можно говорить о честном поединке с людьми, которые бесчестно ведут свою игру, прячась и действуя исподтишка. Арест духовника королевы это, конечно, полдела, но все же уже что-то. - Королем они хотят видеть мальчишку Лонгвиля! – Отвечая на вопрос Генриха-Александра и в точности повторяя слова, произнесенные человеком в темно-лиловом камзоле, произнес де Гиш. Зачем эти «скоро узнается», когда и сейчас все известно. Дальнейшие объяснения были бессмысленны. Все же, как азартна Судьба. Незадолго до смерти, брат Генриха-Александра – Карл – признал Лонгвиля принцем крови. Уже везение для Леонора д’Орлеан. Позже и самому Генриху мальчик пришелся по душе. Опять же удача. Но как, должно быть, гадко слышать монарху, что обласканный им Лонгвиль может занять его место и не в каком-то далеком и туманном будущем, а в ближайшее время, если, конечно, заговорщикам удастся осуществить задуманное. Однако последующий вопрос короля заставил Грамона оставить мысли об усопших монархах, принцах крови, их везении и невезении. Сейчас Генрих сталкивал, возможно сам того не подозревая, между собой две привязанности своего придворного – любовь к монарху и любовь к женщине. И, возможно, Филибер взял бы на душу грех – солгал своему королю, чтобы уберечь возлюбленную. Но Шарлотта в эту самую минуту должна была беседовать с королевой-матерью. Поэтому скрывать что-либо было бессмысленно. Взгляд серых глаз сына Элен де Клермон встретился со взглядом сына гордой Флорентийки. Генрих мог прочесть в этом взгляде непоколебимую уверенность и преданность своему монарху. - Да, Ваше Величество, - твердо произнес Грамон, - этот разговор так же слышала баронесса де Сов, опекуном дочери которой, как Вам известно, сир, я являюсь. Она так же не могла остаться безучастной к судьбе Вашей семьи, поэтому в данную минуту должна быть у Ее Величества королевы-матери. Я уповаю на то, что мы поступили правильно, сир, взяв на себя смелость и поступив таким образом. Де Гиш отвесил королю изящный поклон. На самом деле он точно знал, что они с Шарлоттой поступили правильно. Генрих-Александр примет решение, что делать дальше, а мудрая Флорентийка даст сыну ценный совет. В этом Грамон не сомневался.
Екатерина Медичи: А Флорентийка в это время шла потайным коридором, соединяющим ее покои с покоями сына. Нынче не до условностей, да и чем меньше людей будут знать о ее разговоре с королем, тем лучше. А разговор был необходим. Следовало незамедлительно, но действуя в глубокой тайне, принять все меры против заговорщиков, и сделать все, чтобы отец Жан назвал их имена. Как можно больше имен. Медичи желала знать, кто этот новый (или наоборот, старый) враг. А еще, объятая тревогой, она жаждала убедиться, что с Генрихом все хорошо, что ее сын жив и здравствует. - Не отставайте, Шарлотта, - бросила она через плечо вдове барона де Сов. Да, воистину причудливо судьба сплетает свои нити. Возвращенная из монастыря и спасенная от жестокой воли почившего супруга баронесса де Сов сумела оказаться в нужном месте в нужное время. Или это Филибер де Грамон сумел? Впрочем, неважно. Главное, что планы заговорщиков останутся только планами. Потайная дверь отъехала в сторону и королева-мать черной тенью проскользнула в кабинет сына, задохнувшись от облегчения. Жив. Судя по всему, граф де Гиш уже успел сообщить ему весть. Жаль, что Шарлотта не удержала любовника, королева предпочла бы сама рассказать обо всем сыну, ну да не важно, главное – жив. - Генрих, милый мой сын! Порывисто сжав сильные пальцы короля, Екатерина Медичи пытливо взглянула в его лицо. Рассержен? Испуган? Не принял всерьез все случившееся? Увы, да, иногда Генрих бывал слишком беспечен. - Как только я обо всем узнала – сразу поспешила к вам. Что вы намерены предпринять? Разумеется, королева-мать знала, что нужно предпринять, но она не была королем. Она даже не была регентом, как во времена детства Карла, а ее любимый сын не терпел явного вмешательства в его дела. Приходилось притворяться и осторожничать, чтобы не потерять его благоволения.
Henri de Valois: - Мальчишку Лонгвиля… Этого следовало ожидать. Генрих остался спокоен к этому известию, даже не удивился ответу Филибера де Грамона. Любой претендент на трон, даже самый слабый, неизменно собирает вокруг себя желающих его именем совершить заговор. Он надеялся, что молодой Лонгвиль под опекой герцога и герцогини де Невер избежит этой участи, однако же нет, не избежал. Но обрушивать свой гнев на невинного Его величество не собирался. Ответят те, кто действительно виновен в измене. Услышав, что разговор слышала баронесса де Сов, и она уже у королевы Екатерины, Генрих Александр едва заметно поморщился. Матушка наверняка уже спешит сюда, радуясь любой возможности напомнить о себе. Но что поделать. Судьба отвела от него и от его матери и брата удар, так зачем жаловаться, что она сделала это не так, как хотелось бы? - Я понял вас, граф, и благодарен вам, - Его величество улыбнулся своему придворному и повернулся на звук открывающейся потайной двери. А вот и королева-мать. - Матушка, не стоит волнений, со мной все благополучно, благодаря графу де Гиш. Поблагодарите его за то, что заговор вовремя раскрыт и опасность миновала. Поцеловав руку матери, Генрих терпеливо сносил цепкую хватку ее пальцев и любящий встревоженный взгляд. Да, любовь этой женщины бывала для него тяжким бременем, но став старше и мудрее он научился относиться к ней снисходительно, стараясь время от времени радовать самолюбие королевы и чувства матери. Хотя бы в благодарность за то, что она родила его и помогла стать королем. Вопрос Екатерины Медичи о том, что он собирается предпринять, прозвучал как раз вовремя. Начальник стражи, заглянув, сообщил, что отец Жан схвачен. - Завтра, мадам, им займется мэтр Кабош. А когда мы узнаем все подробности – накажем виновных. И чаша его царствования наполнится еще одной мерой чьей-то крови, а когда-то Генрих надеялся, что возможно править иначе.
Philibert de Gramont: Как ни странно, но появление королевы-матери, которая, казалось, возникла из ниоткуда, ничуть не удивило Грамона. Для молодого придворного Генриха Валуа образ мудрой Флорентийки всегда представлялся вездесущим, как будто Екатерина Медичи и впрямь могла быть в нескольких местах одновременно, если того требовали интересы страны, династии Валуа и ее любимого сына. Сенешаль Бордо именно сейчас, увидев мать и сына вместе, понял особенно четко, что оставаясь душой и телом преданным Генриху-Александру, он, в то же время, по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств или по воле его величества Случая, стал человеком вдовствующей королевы. Но де Гиш прикончил бы на месте всякого, кто осмелился бы сказать, что он продался Флорентийке, предав своего короля. Нет. Ни о каком предательстве не было и речи. Конечно, у Грамона были причины выполнять поручения королевы-матери в тайне от монарха, но разве эти поручения не были направлены на благо Франции и самого Генриха-Александра? Дальновидная Флорентийка видела на десять шагов вперед – умение, которого, возможно, не доставало ее сыну. Правда, некоторые поступки вдовы Генриха Второго и были жестоки, но кто сказал, что власть и милосердие всегда должны идти в ногу. Иногда лучше удалить больной зуб, чем постоянно терпеть боль. Филибер с нежностью взглянул на Шарлотту. Его возлюбленная как будто была обречена жить бок о бок с интригами и опасными играми сильных мира сего. А ведь он поклялся, что будет оберегать ее впредь от подобного. Граф во время успел подавить вздох. Ничего. Опасность миновала, а страх он поможет преодолеть возлюбленной. Отец Жан уже схвачен, пытки же помогут вспомнить ему своих сообщников. - Ваше Величество! - де Гиш пока и сам не знал, зачем ему то, о чем он собирался просить короля, но чувствовал, что нужно поступить именно так. - Сир, позвольте мне допросить отца Жана. Я, ни в коем случае, не сомневаюсь в способностях палача, но просто узнать имена заговорщиков это слишком мало. Будут наказаны эти, появятся другие. Нет, сын Элен де Клермон не палач. Но Грамон чувствовал, что он должен поговорить с духовником королевы. Быть может, этот его порыв ничего и не даст, но совесть будет абсолютно чиста. Перед всеми: и перед обвинителями, и перед обвиняемым.
Екатерина Медичи: Медичи и сама бы не отказалась послушать, что скажет духовник королевы Луизы. Особенно ее интересовало имя любовника невестки, которое так и осталось для нее загадкой, а загадки королева Екатерина очень не любила. Для такого деликатного разговора, само собой, свидетели не нужны. Королева-мать доверяла Филиберу де Грамону, быть может, больше, чем кому-либо, но все же не настолько, чтобы давать ему в руки такую тайну, касающуюся святая святых, алькова супруги короля Франции. - Просьба графа де Гиш продиктована, конечно, только благородными намерениями, но, сир, прошу вас вспомнить, что отец Жан приставлен был к вашей супруге в качестве исповедника. Я бы хотела убедиться, что он не скажет лишнего на пытках из страха или мести. Такого, что опорочит честное имя госпожи де Водемон. Как ваша мать, я обязана позаботиться об этом, прошу вас, не отказывайте мне. Флорентийка многозначительно взглянула на сына, молчаливо призывая того вспомнить, что королева Луиза вовсе не была образчиком супружеской верности. И если есть тому доказательства (хотя бы существующие в памяти отца Жана) то недурно бы было завладеть ими. Пока это не сделал кто-то другой.
Henri de Valois: У матушки на все были свои резоны. Генрих к этому привык, но каждый раз не мог не задумываться. А к добру ли? Пусть намерения у королевы Екатерины были самыми похвальными, король ей не доверял. Она способна утаить от него самое важное, решив, что старшему сыну просто ни к чему об этом знать. Граф де Гиш иное дело. Своему придворному, вошедшему в близкий круг фаворитов, король верил. Верил, беря за основу чувство приязни к этому молодому вельможе. - Матушка, я благодарен вам за заботу, но допросить отца Жана нужно немедленно, а с вами я бы хотел осудить кое-что важное. Посему, пусть сенешаль Бордо займется этим делом, а вы, если пожелаете, допросите исповедника королевы позже. Анри коснулся примирительным поцелуем пухлой руки Флорентийки. Он пошел на такую уловку вовсе не из страха перед матерью, лишь из сочувствия к ее самолюбию, к ее властолюбию. Эти чувства следовало время от времени тешить, и тогда Екатерина Медичи была добрым союзником. - Граф, вы можете распоряжаться нашим узником до рассвета. Потом его переведут в Бастилию. И мне безразлично, что скажет по этому поводу Рим. Предательство, совершенное католиками не менее гнусно от того, что заговорщики одной веры со мной! Будь Генрих Валуа моложе, чище, если бы он верил бога так горячо, как когда-то, сегодняшняя весть поколебала бы его веру в людей и бога. Но, к счастью, или к несчастью, все было не так. Он уже давно избавился от иллюзий, свойственных молодости. Он давно видел все и всех сквозь беспощадную призму истины, и никто не был свободен от слабостей и недостатков. Никто. Даже самые горячо любимые. Где-то там, в подвалах Лувра, томился пленник. Хотел ли Генрих Валуа его смерти? Нет. Его мучений? Конечно, нет. Но он хотел знать правду. И верил, что Филибер де Грамон добудет ее для своего короля. Эпизод завершен
полная версия страницы