Форум » Игровой архив » Да, возвращение бывает тяжелее прощания » Ответить
Да, возвращение бывает тяжелее прощания
Жан-Луи де Ногарэ: 10 марта 1577 года, Лувр, вечер.
Ответов - 10
Жан-Луи де Ногарэ: Всю дорогу из Испании во Францию Жана-Луи де Ногарэ швыряло из буйного веселья в мрачнейшую меланхолию, чем, вероятно, были немало изумлены его спутники. Гасконец то наслаждался благами жизни, хорошей едой, вином, наряжался сверх всякой меры, то погружался в грусть. Да, он был свободен. Снова свободен. Да, он возвращался ко двору короля Франции, к господину, которого в глубине души любил, хотя и отравил эту любовь предательством. Но там же его ждала любовница и королева. Простила ли она? Смирилась? У гасконца не было ответа на этот вопрос. Но в любом случае, во власти Луизы де Водемон погубить его. А может быть, она уже это сделала? Может быть, все это только ловушка? Он приедет в Париж, и на его шею накинут петлю. Эти мысли сжигали Ногарэ изнутри. Но неизбежное случилось. Кортеж достиг Франции, а затем и Парижа, и вот уже Лувр, и Ногарэ с волнением вдыхает сырой, тяжелый воздух, проезжая через ворота замка. И в руках дрожь. Дворянин и придворный, вернувшийся во Францию, первым делом должен засвидетельствовать свое почтение монарху, иное невозможно. И тут Жан-Луи понял, что за все время, которое он провел рядом с Шомбергом, Людовико Гонзага и герцогом де Рецом он ни разу не спросил о здоровье и благополучии Генриха Валуа. Избегал даже произносить имя того, кому был обязан столь многим. Спросить сейчас? Но какой в этом смысл. Снова его судьба повисла волоске от пропасти. Проходя коридорами Лувра, такой знакомой дорогой, Жан-Луи поклялся себе сохранять хладнокровие. Осторожность, только осторожность. И власть. Оказавшись игрушкой в руках монархов и Случая, гасконец понял, как уязвим. Раньше он искал богатства, потому что детство свое провел в бедности, если не сказать, в нужде. Теперь он понял, что богатство без власти ничто, пыль и прах. Приемная государя гостеприимно распахнула свои двери перед вчерашним пленником, и гасконец робко шагнул туда, куда раньше входил с видом хозяина.
Henri de Valois: После того, как Генрих Валуа побывал у постели умирающего Монлюка, в его сердце поселилась меланхолия. Нельзя соприкоснуться со смертью, и остаться к ней безучастным. Генрих Александр, отослав всех и отгородившись от приемной дверью и тяжелым пологом, глушащим все звуки, стоял у окна, прижав ладонь к холодному стеклу, мысленно вопрошая вечность. К чему все усилия, к чему движения души и сердца, старания жить достойно своего титула и имени, если все закончится холодным небытием? Конечно, когда-нибудь прозвучат трубы Страшного суда и все восстанут из мертвых, но не забудем ли мы за время этого долгого сна все, что любили? Вздохнув, Его величество вернулся за стол, пытаясь в привычном обрести покой. На серебряном подносе лежали личные письма, которые он пока так и не прочел, сверху – письмо Маргариты. Переписка, которую он начал по собственному почину еще в январе, получила неожиданный горячий отклик со стороны сестры. Ее послания были полуофициальны, но полны той прелестной иронии, изысканного слога, что были присущи Марго, и Генрих Александр невольно подпадал под ее очарование. Распечатав, он пробежал глазами первые строки приветствия. Показалось ему, или нет, что сестра там, далеко, в Наварре, чем-то обеспокоена? Когда-то они остро чувствовали каждое движение души друг друга, может быть, эта связь не вовсе угасла? В дверь тихо постучали. Нахмурившись, Генрих Валуа произнес: - Войди. Возможно, произнес несколько более резко, чем следовало, но его охватила досада на то, что у него нет и вечера, чтобы побыть наедине с собой и своими мыслями. Король. Всегда и во всем король. Может быть, уже не стоит с этим и бороться, тщательно огораживая часть своей души от холодного блеска короны? Может быть, сломать все стены внутри, и пусть власть, этот ядовитый поток, уничтожит все сады любви и добра, им тщательно возделанные? Может быть, тогда ему будет легче жить и дышать?
Жан-Луи де Ногарэ: Сначала Жану-Луи показалось, что король постарел с их последней встречи, постарел на целый десяток лет. Но вот Генрих Валуа взглянул на вошедшего, и у гасконца отлегло от сердца. Все это была лишь игра света и тени, избороздившая лицо государя несуществующими морщинами. Вслед за тем, сердце защемило, да так сильно, что на глазах гасконца появились слезы. Радость и горечь этой встречи превзошли его ожидания, но ни на мгновение не поколебали решимость Ногарэ отныне и навеки обращать на собственную пользу любой взгляд, любой вздох короля Франции. И начать следовало немедленно. - Ваше величество, простите меня, что я вот так, без доклада. Но я думал, что в память о прежней дружбе вы, может быть, удостоите меня милостивым взглядом. Жан-Луи пересек кабинет и опустился на колени перед Генрихом Валуа, почтительно целуя его руку. Трепеща внутри. - Вы видите перед собой самого несчастного вашего подданного, мой сир. Я так мечтал покрыть себя славой ради вас, ради одного вашего одобрительного взгляда, и вот я здесь, еще более ничтожный, чем в тот день, когда попросил у вас позволения отправиться в Новый свет. Темные, бархатные глаза гасконца взглянули на Гнриха Валуа с самой чистой любовью и беззаветной преданностью. И пусть они были искренними не больше. Чем на половину, но все же были! Мелькнула в голове хладнокровная, бессовестная мысль. Любопытно, а что маркиз д’Ампуи? Где он? Отчего не рядом с государем? А Келюс? Ах, господа, как не хорошо оставлять короля одного. Но, быть может, господа уже получили от короля все что хотели, и могли позволить себе такое пренебрежение? Отлично, в таком случае он, Жан-Луи де Ногарэ, займет их место.
Henri de Valois: Меньше всего король, проводящий этот вечер в одиночестве, ожидал увидеть одного из своих друзей, оставившего свет ради неизвестности и скитаний. Он часто вспоминал Жана-Луи де Ногарэ, часто говорил маркизу д’Ампуи, что считает безумством отъезд молодого гасконца в Новый свет, что это путешествие его погубит. И вот Жан-Луи здесь, перед своим королем, это ли не чудо? Генрих Валуа был великодушен к своим друзьям, прощая им, возможно, слишком многое за их верность, поэтому ему и в голову не пришло помучить Ногарэ напускной холодностью, хотя бы в отместку за все волнения, которые тот причинил своему государю. - Почему ты говоришь так, словно что-то изменилось? Генрих ободряюще улыбнулся в ответ на тревогу, читавшуюся в темных южных глазах Жана-Луи. - Добро пожаловать, друг мой, добро пожаловать ко двору, который ждал тебя и скучал по тебе, как и твой король! Подняв с колен Жана-Луи Генрих от всего сердца обнял своего фаворита. В печали вечера, в том одиночестве, которое вдруг окружило короля Франции, возвращение Ногарэ стало солнечным лучом во тьме. Один солнечный луч это еще не яркое полуденное солнце, но он дает надежду. А без надежды на лучшее человек все равно, что мертв. - Мы устроим чудесный праздник в честь тебя, сегодня же, но сначала сядь. Сядь, и расскажи мне обо всем! И перестаньте глядеть так печально, сударь, я желаю видеть вашу улыбку, как в старые добрые времена! Как в старые добрые времена. Когда они были молоды не только телом, но и душой, когда смерть казалась чем-то легким, необязательным, не страшным. Когда казалось, что нет такого груза, который окажется неподъемным, и нет печали, которая надолго поселится в сердце, изгнав из него всю радость. Да, Генрих Валуа скучал по этим временам.
Жан-Луи де Ногарэ: Король желал видеть его улыбку, и Жан-Луи де Ногарэ рад был исполнить пожелание Его величества, и улыбнулся, хотя душу все еще мучила тревога. Неужели все вот так просто? Неужели он зря терзался, подозревая везде и во всем ловушки, а на самом деле их нет, и перед ним ровная дорога к будущему благополучию и процветанию? Очень хотелось в это верить, но молодой гасконец стал недоверчив и осторожен. Осторожен, как змея. Но лицо его было лицом друга. Верного и преданного. Так же как и его слова: - Мой возлюбленный король, я расскажу вам все, без утайки, но сначала молю вас, уймите мою тревогу, и соблаговолите рассказать как вы жили без меня. Как здоровье мадам Катрин? Благополучна ли Ее величество королева Луиза? Как граф де Келюс и маркиз д'Ампуи? Задав свой вопрос и поднявшись с колен, Ногарэ со всем почтением и с тайным стыдом обнял своего короля. Если бы не его грех с королевой, если бы не его вечный страх, что об этом грехе узнают, с какой бы радостью и искренностью он служил бы Генриху Валуа! Но он должен защитить себя. А для этого был только один путь, сделать так, чтобы привязанность к нему короля превзошла все иные привязанности. - Сир, клянусь, только любовь к вам поддерживала меня в этом ужасном испанском плену. И надежда увидеть вас. Хотя, признаюсь, было мгновение, когда она совсем погасла. Опустив глаза, Ногарэ с трудом отогнал невольный озноб воспоминаний. Навсегда запомнит он темные казематы, провонявшие грязью и страхом, скудную еду, жару днем и холод ночью. С каким наслаждением он теперь позволял себе роскошь тонких тканей и изысканных блюд, и, наверное, никогда ими не пресытится.
Жорж де Шомберг: Комната, отведенная для него в Лувре, встретила путешественника спертым воздухом и запахом пыли, но разве это имеет значение для того, кому пришлось испытать неудобства комнат постоялых дворов или тесноту каюты на корабле. Открыв оконную раму, Жорж впустил в комнату свежий воздух. Если быть честным, то воздух Парижа совсем нельзя было сравнить с морской свежестью, но для Шомберга это не имело никакого значения. Он дома. Дома? Вот уж не думал Жорж, что когда-нибудь Париж станет ему домом. Философствовать было не в натуре саксонца, делившего часто все на черное и белое, не смешивая цвета и чураясь полутонов. Политика это удел Гаспара. Скрипнула дверь и Шомберг обернулся, надеясь увидеть кого-то из друзей, но это лишь двое слуг внесли его багаж. Быстро сменив пыльную дорожную одежду на свежий наряд, Жорж де Шомберг направился к королю, засвидетельствовать свое почтение. Там же он надеялся застать и Келюса с Можироном. Конечно, можно было не обременять себя переодеванием, а принести в покои короля «пыль странствий и дорог», но Шомберг напомнил себе, что он не в трактире, а в Лувре, по виду придворных судят и о короле. Направляясь к королевским покоям, Шомберг прислушивался к гулкому отражению его шагов в пустынных коридорах. Саксонец был в прекрасном расположении духа, возвращение в Париж означало не только возвращение ко двору, это предвещало еще встречу с друзьями. Пару раз он даже улыбнулся (пусть даже эта улыбка и походила на ухмылку) суровым швейцарцам, несших караул в Лувре. Немецкий фрайгерр чертовски рад был видеть, что за время его отсутствия, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вот и дверь, ведущая в приемную Его величества. Одернув колет, Жорж приоткрыл дверь и шагнул в королевскую приемную. Каково же было удивление Шомберга, когда он увидел Жан-Луи де Ногаре. Ни графа де Келюса, ни маркиза д’Ампуи, ни других приближенных рядом с королем Генрихом видно не было. - Ваше величество, - поклонился Жорж де Шомберг, - я лишь хотел засвидетельствовать Вам свое почтение, простите, если я не вовремя. Вижу, что месье д’Эпернон успел опередить меня, сир.
Henri de Valois: Короли не часто слышат вопросы от своих придворных, разве что эти вопросы предписаны этикетом и случаем, формальны от первого до последнего звука, и предполагают такой же формальный ответ. Возможно, поэтому, Генрих Валуа окружил себя, как неразрывным кругом, теми, кого считал своими друзьями. Чтобы видеть в их глазах тревогу и слышать вопросы, и знать, что его благополучие важно для кого-то, и вовсе не потому, что ты король. - Все хорошо, - ответил Анри, улыбаясь светло и радостно, как уже давно, наверное, не улыбался. Искренняя забота Ногарэ согрела его сердце, заледеневшее сегодня от печали по умирающему Монлюку. – Матушка здорова, и, как всегда, пытается править Францией и мной. Королева Луиза скоро вернется из своего паломничества. Она задержалась в Суассоне, одна из ее любимых фрейлин, кузина, Антуанетта д’Омаль принимает постриг, и госпожа де Водемон пожелала лично присутствовать на этом событии. Граф де Келюс сейчас с Ее величеством и исправно жалуется мне на скуку. Король рассмеялся, совсем по-юношески лукаво, отлично представляя себе физиономию Жака де Леви. Но, во-первых, тот заслужил небольшое наказание за ссору с Филибером де Грамоном, а во-вторых, у королевы должна была быть достойная и надежная охрана. - С маркизом д’Ампуи все благополучно, думаю, ты увидишься с ним нынче вечером, если наш друг Можиро соблаговолит вернуться со своих прогулок. Ну же! Не печальтесь, Ногарэ! Все плохое позади, друг мой, клянусь тебе. Все лишения, все невзгоды. Теперь мы будем смеяться, веселиться и кутить, так, чтобы на том берегу, в Сен-Жерме, моему брату не удалось уснуть от шума! Похвальное намерение, воистину королевское, но Генрих Валуа не успел его исполнить, дверь открылась, и его кабинет украсило еще одно близкое и дорогое лицо, явился Жорж де Шомберг. - Проходите, сударь, проходите! Все, кто может явиться не вовремя, остались сегодня по ту сторону двери, и я этому рад. Ну что, месье де Шомберг? Как вам Испания? Как ее король? Боюсь, наш друг Ногарэ долго не сможет вспоминать о испанском гостеприимстве без содрогания, ну а вы что скажете? Генрих нетерпеливо махнул рукой, призывая Шомберга закончить с поклонами, налить себе вина и сесть уже к ним поближе. - Отчего же вы мне не написали, что с вами возвращается наш блудный Жан-Луи? даже в письмах герцога де Невер об этом не было сказано ни слова!
Жан-Луи де Ногарэ: Облегчение, как волна, накатило на молодого гасконца, и он с трудом перевел дыхание. Луизы де Водемон не было в Лувре. Она вернется скоро, но сейчас ее нет, а значит, у него есть время подготовиться к этой встрече. И ее возможным последствиям. Антуанетта д’Омаль принимает постриг, и это еще одна замечательная новость, девчонка слишком много знала. Не так уж плохо, Жан-Луи, не так уж плохо, клянусь папским нутром! - Сир, вы мое солнце, которое сияет даже в ночи, и клянусь, если вы хотите кутить до утра, я поддержу вас, пока меня будут держать ноги! А если маркиз д’Ампуи не явится оттуда, куда он запропастился, Ногарэ воспользуется и этим. Он, глупец, упивался любовью к нему королевы, ее подаркам, а маркиз д’Ампуи поступил куда умнее. Любовь короля делала его неуязвимым, и Нограэ многим готов был пожертвовать ради этой неуязвимости, даже многолетней дружбой с Людовиком де Можироном. Появление Жоржа де Шомберга он встретил широкой улыбкой. - Простите, друг мой, что я раньше вас пришел поприветствовать Его величество, но я и не видел нашего короля куда дольше вашего, так что мне простительна эта торопливость. И прошу вас, мой добрый сир, не упрекайте вашего верного Шомберга, на нем висело тяжкое бремя в виде барона де Ливаро. Клянусь вам, свет еще не видел более говорливого человека! Но как же, сир, я соскучился по Парижу? А вы, дружище? Сир, может быть, праздники подождут? Может быть, погуляем по Парижу? Плащи, маски, шпаги. Конечно, с нами нет храбреца Келюса и маркиз запропастился, но, Шомбрег, неужели нас с вами не хватит, чтобы уберечь Его величество? Глядя на короля, Ногарэ сделал вывод, что тот томим одним из приступов грусти, которые случались с ним время от времени. О причинах этой грусти он не особенно задумывался ранее, но почему бы не развлечь Генриха Валуа? Не напомнить ему о прежних днях? В конце концов, они еще молоды, и могут делать все, что хотят!
Жорж де Шомберг: - Я скажу, сир, что солнечная Испания куда более красива, чем моя родина, но сердце мое навсегда отдано Франции, - Шомбергу и в самом деле было с чем сравнивать. Он побывал и в разных немецких княжествах и в Польше, теперь еще и в Испании. – И не сочтите за лесть, но с Вашим величеством не сравниться, ни один монарх Европы. И прошу простить меня, что не написал Вам о возвращении месье де Ногарэ, я полагал, что герцог де Невер или герцог де Рец поспешили известить короля о благополучном возвращении не только одного из самых вернейших ваших подданных, но и того, кому вы оказывали честь, называя своим другом. – Тогда Жоржу все казалось само собой разумеющимся, словно освобождение из испанского плена и было целью всей их пышной дипломатической миссии. К тому же Шомбергу было привычнее держать в руке шпагу, чем перо. Но, король охотно прощал такие мелкие недостатки своим друзьям, поэтому саксонец один раз принеся свои извинения, тут же забыл о своем промахе. Нет смысла там тысячу раз сожалеть о не написанных строчках, раз Ногарэ цел и невредим сейчас в Лувре в обществе короля Франции. - Жан-Луи, у барона де Ливаро есть и свои достоинства, - ухмыльнулся Шомберг, припоминая их с бароном приключения по дороге в Испанию и в самой Испании. – Он не давал нам скучать, да и по дороге туда благодаря ему у меня была возможность тренировать силу воли, сдерживая желание обнажить против него шпагу. Я не делал этого, только зная, как это огорчит Ваше величество и какой урон нанесет репутации французского посольства. Но, хвала всему святому, теперь мы в Париже, и я надеюсь, сир, что Вы освободите меня от необходимости держать шпагу в ножнах против тех, кто служит герцогу Анжуйскому. – От такой длинной речи у обычно немногословного саксонца даже пересохло во рту. Благо к его услугам на столе было вино, и Жорж налил себе полный бокал. - Ты прав, Ногарэ, наши шпаги не менее остры, чем у Келюса и Можирона, а в нашей преданности Его величеству еще никто не сомневался! – Шомбергу пришлась по душе предложение своего товарища устроить прогулку по Парижу. Да, черт побери, они могут славно развлечься! Плащи, маски, шпаги, и пусть Монсеньор трепещет в своем Сен-Жерме за сотней засовов. – Я не менее Вашего, мой друг, соскучился по мостовым и трактирам Парижа. – Отсалютовав серебряным бокалом, Жорж с удовольствием отпил вина, которое не шло ни в какое сравнение с испанскими винами и уж тем более теми, что доводилось им пить в гостиницах. - И пусть анжуйцы позаботятся, чтобы у Его высочества не испортилось настроение! - грубовато засмеялся Шомберг над своей шуткой в адрес брата короля.
Henri de Valois: Слова друзей были подобны теплу огня в ледяной пустыне, на которую этим вечером была похожа душа Генриха де Валуа. От блеска их глаз, их улыбок король оживал. Ночная прогулка? Отчего бы нет? Он давно не покидал Лувр, казалось, врос в эти стены, а они поглотили его, целиком. Да, Лувр пил души своих королей, и Его величество как спасения ждал лета, чтобы уехать в Шенонсо. Там, под журчание воды, в прохладных стенах, он снова станет собой… а пока, почему бы не погулять по ночному Парижу? - Я не сомневаюсь в вашей храбрости, друзья мои, и в вашей преданности. Если вы того желаете, то идемте! Жан-Луи, подай мне плащ и шпагу. Мой славный Шомберг, предупреди всех в приемной, чтобы расходились, я буду работать до утра, а швейцарцы пусть никого ко мне не пускают. Даже дорогую матушку Екатерину, если вдруг у нее проснется внезапная тоска по моему обществу. Скрыв лицо под маской, вооружившись шпагой и взяв с собой дагу, Анри почувствовал себя помолодевшим лет на пять. Словно вернулись старые времена, когда он не так уж много времени проводил при дворе, потому что братец Карл не без умысла бросал его во всякую заварушку. Но Генрих не боялся. Тогда с ним была его неизменная удача и его бесценная любовь, и он верил в то, что ничего дурного с ним не случится. Сейчас хотелось узнать, по-прежнему ли благосклонна к нему Судьба? Или отвернулась от того, кого раньше осеняла своим крылом? Покои короля покидали через потайной ход. Иначе было бы невозможно сохранить эту прогулку в тайне. Остановившись за воротами, Генрих Валуа вдохнул темноту Парижа, позволив ей раствориться в его крови. Это была свобода. Чистейшее из всех возможных наслаждений. - Итак, куда держим путь? Генрих вгляделся в мрак ночных улиц. Что ждет их сегодня в этом лабиринте? Эпизод завершен
полная версия страницы