Форум » Игровой архив » Выжить или убить » Ответить

Выжить или убить

Гийом де Монморанси: Ночь с 21 на 22 ноября 1576 года. Франция. Между Тулузой и Бордо.

Ответов - 17, стр: 1 2 All

Гийом де Монморанси: - Дьявол, - прошипел сквозь зубы де Торе, когда понял, что внезапная атака на лагерь католиков провалилась с треском. Его людей, его последних людей, убивали. Да и Бог бы ты с ними, но Меченый, которого он уже не раз видел в клубах дыма от пороха и тумане, вновь ускользал от него. Он сам видел, как де Гиз, словно оголтелый выбежал из своего шатра, сам видел, как его меч начал рассекать воздух и тела. Но ему не дали приблизиться к вожделенной цели и на десяток шагов, а стрелять мешал дым, их костров, выстрелов своих. Гийом ударил в бока своего коня шпорами, так, словно собирался пронзить его душу, и пустился кругом объезжая лагерь католиков, но везде натыкался на обезумевшие от неожиданного страха лица людей и их штыки. - Твою то в богу, в душу, в мать, - выругался он в очередной раз поняв тщетность своей попытки. - Уходим, скорее! – крикнул он своим людям, которые еще были живы, а на людей наваррца ему было плевать, в этот раз они были как пушечное мясо, их кинули первыми на приступ лагеря католиков, их и потеряли первыми. - Отступаем, - неистово кричал он, сам не спеша, тем не менее, примкнуть к тем, кто послушался его приказа. Он носился в дыму и подхлестывал своим оружием плашмя коней протестантов, которым приказал давать драпа, а сам все еще надеялся. Надеялся столкнуться в дыму с надменными серебристо-серыми глазами, чтобы заставить их закрыться. Носился пока не получил от пробегающего мимо всадника удар такой силы, что Гийому показалось весь мир полетел на куски точно также, как сейчас раскроили его тело. Обернувшись, сквозь кровавую пелену, застилавшую глаза, он увидел, как с русых прядей волос его обидчика стекает кровь, и шрам у него на левой скуле. - Командир, да что же вы? – пронеслось где-то. Правая рука не владела больше поводьями, но конь куда-то бежал. И это было хорошо. Де Торе улыбнулся и тут же сморщился. * *согласовано с Генрихом де Гизом

Henri de Guise: - Пусть приближаются, - был спокойный ответ Анри де Гиза на сообщение дозорного, что к лагерю подходит чей-то отряд. Это могли быть и враги, и друзья. Но скорее враги. Те, кто хотел присоединиться, уже это сделал. Генрих дал себе еще несколько мгновений полежать, вытянувшись на досках, после чего вскочил. - Всех к бою, всех до единого, - кровь закипала в жилах медленно, но неумолимо. Раздались выстрелы, принц Жуанвиль улыбнулся. Наконец-то. Его уже начинало мутить от слащавой физиономии Монморанси-среднего, которого приходилось пока тащить за собой. Четкие приказы, громкие оклики командиров, де Гиз вышел из палатки с оружием наголо и почувствовал на себе чей-то взгляд. Разглядеть чей не представилось возможном, выстрелы слышались отовсюду, дым от них застилал происходящее не хуже тумана. - Коня! – крикнул он. - Любого! Тот, кто в него целился был конный, он это увидеть успел. Ему подвели не его белого жеребца, а чьего-то буланого скакуна, но оседланного. Герцогу большего и не надо было. Он мчался сквозь дым пороха, рубя на ходу любого, кто поднимал на него оружие, не разбирая свой это или чужой. В какой-то момент он даже опешил, увидев, кто это отдает приказы уходить, отступать. Гийом де Монморанси. Лоррейн со злости вспорол первое живое, что ему попалось на ходу – грудь коня какого-то протестанта, смотревшего на него обезумевшим взглядом. Горячая кровь животного, чей всадник повалился вслед за ним, брызнула на ноги и на лицо. Он позабыл о том, что он вельможа, что за ним стояла и была возложена на него вся армия французского короля, он хотел найти в дыму этого дьявола, что оставил ему метку на лице. Но Бог справедлив к истинным католикам. Когда в очередной раз, его сабля рассекла чью-то плоть, и он обернулся, он увидел, что это был де Торе, кого спешно пытался увезти один из его людей. - Взяять! – взревел пэр Франции, чувствуя, как ком в горле, порожденный жаждой мести, заставляет хрипеть. Вскоре все стихло, а Анделуса, истекающего кровью, приволокли в палатку к Главнокомандующему войсками Франции, и привязали к подобию стула из бревна.* *все действия согласованы с Гийомом де Монморанси

Гийом де Монморанси: Он пришел в себя не от холодной мутной жижи, которой плеснули ему в лицо, называемой водой, а от боли в рассеченной мышце и кости плеча, и в вывернутых за спину запястьях, перетянутых веревкой. «Идиоты», - мелькнула шальная мысль в голове синьора де Анделус. Из-за позы, которую ему придали при привязывании к какому-то бревну, рана на его теле расходилась, и кровь из нее струилась на землю шатра, в который его притащили. Какое-то время в таком положении и при той же интенсивности кровоотделения от тела, и он вновь потеряет сознание, и даже, если с ним желают поговорить, то сделать этого не смогут. А иначе, зачем было оставлять его в живых – не любоваться же на грязную и небритую физиономию. Хотя с братца станется. Судя по металлическому привкусу во рту и неприятным ощущениям в скуле и нижней губе, люди Лоррейна приложили свои руки к приданию своеобразной красоты командиру напавшего на них отряда. Значит, все-таки, его схватили. Где-то в душе, очень глубоко, Гийом предполагал, что их вылазка может закончится именно так. Но мысль, которую любой, хоть сколько-нибудь ценящий свою жизнь, человек счел бы безумной, не остановила де Торе, а напротив, подстегнула его решимость совершить попытку нападения на отряд де Гиза. Быть убитым рукой прославленного военноначальника, менее почетно, чем убить его самого, но тоже недурно. - Ваша светлость, простите, поклоном приветствовать не могу, - Монморанси хмыкнул и обернулся на свои руки, издевкой объясняя свое поведение, - но это не умаляет моей радости видеть вас, - подняв взгляд к лицу принца Жуанвиля, Данжю осклабился разбитыми губами, собрал во рту слюни привкуса железа и сплюнул под ноги лотарингскому вельможе, который сейчас был больше похож на мясника. За плевок он тут же получил в челюсть от одного из трех гизаров, что стояли подле него, но только хрипло рассмеялся. - Я смотрю у вас в лагере со светской любезностью принимают гостей, Гиз. Все, как я люблю. Не хватает только музыкантов, вина и женщин. Хотя можете позвать моего братца, он от радости видеть меня, небось, даже споет, - чуть дернув ногами, чтобы более уверенно упереть их в землю и постараться не рухнуть от следующего удара.* *согласовано с Henri de Guise


Henri de Guise: Нападение протестантов на лагерь католиков было отбито, но герцога интересовало кое-что. Даже не то, откуда еретикам стало известно о расположении этой ночью отряда де Гиза из сотни человек, направляющегося из Тулузы в Бордо в компании нескольких десятков солдат, которых выделило местное дворянства в помощь армии короля Франции, и подтягивающихся к ним людей Генриха де Монморанси, а то, с чего вдруг кальвинисты пошли на это безумие такой малочисленной группой. Отследить передвижение католиков было нетрудно, как и разведать, где они остановятся на стоянку. Но неужели де Торе разучился считать? В это поверить было невозможно. Генриха не покидало ощущение, что его давнего противника кто-то заманил в ловушку, где капканом, который захлопнулся, послужил сам принц Жуанвиль. А своим ощущениям во всем, что касалось войны, Анри привык доверять. - Я тоже бесконечно рад видеть вас, сударь. Столько воспоминаний, связанных с вами, к сожалению, не связанным, как сейчас, - пэр Франции неспешно убрал свой меч в ножны, и принял из рук гизара салфетку, смоченную в воде гораздо более чистой, чем та, которой плеснули в лицо Гийому де Монморанси. Ей он отер собственное лицо, на котором уже подсыхала чужая кровь, и заметил, что отросшие пряди волос тоже испачканы. Придется омываться в ручье, что тек неподалеку. Он проследил за плевком Данжю и за карой, которая воспоследовала за ним от одного из трех солдат, что стояли в шатре Главнокомандующего. Светло-серые глаза мрачно сверкнули, и на благородном лице лотарингца отразилось неудовольствие. - Не стоит его бить из-за таких пустяков, господа, - коротко пресек он дальнейшее самоуправство верных ему людей. – Шервуд, пригласите сюда наместника, его брат желает поздороваться с ним, - подойдя к де Торе совсем близко, он достал из-за пояса мэн-гош. Довольно простенький для человека его положения, без инкрустации и драгоценных камней, но зато превосходно заточенный и сделанный одним из лучших мастеров Толедо. - За мной должок, месье де Торе, - рукой, все еще облаченной в перчатку, он взял за подбородок пленного и поднял его голову, чтобы встретиться взглядом, уперев носок своего сапога между ног де Торе. В глазах вельможи не отражалось ничего, кроме умиротворения. – А всем известно, что герцог де Гиз отдает свои долги. Старый дурак Колиньи мог бы про это рассказать. Если бы был жив, - Генрих улыбнулся мягко, почти нежно, как это умел делать его брат Людовик, глядя в глаза дернувшего несколько раз Гийома, и приставил к его скуле острие даги, медленно протыкая кожу человека, лицо которого держал крепко в своей левой руке, на левой скуле. Лоррейн имел возможность налюбоваться на отметину, которую ему оставил Анделус при их последней встрече, и теперь, не спеша, вырезал такой же узор под глазом младшего из Монморанси, чувствуя, как его кровь пропитывает перчатку. Закончив «творить», Анри почти любовно отер с раны пленника буро-алую массу своей салфеткой, которая поспешила наполниться кровью вновь, но он успел увидеть, что метки теперь у них будут идентичны. Он отпустил лицо Данжю и принялся распарывать рукав его куртки, чтобы осмотреть рану, которую нанес до того, проделывая это так, словно его призванием было оказывать помощь собственным врагам.* *согласовано с Гийомом де Монморанси

Генрих де Монморанси: Генрих от нетерпения кусал губы, меряя шагами земляной пол своей палатки. План мадам де Лорен сработал. Все же как прозорлива была эта женщина. Анделус заглотил наживку и притащил свой зад к Бордо, надеясь, что удача опять улыбнется ему. Ну уж нет, братец. Черта с два. И Лоррейн тоже пусть не расслабляется. Все равно один порешит другого. А лучше бы сдохли оба. Перегрызли друг другу глотки и позволили среднему из сыновей Анна де Монморанси жить спокойно. Так ведь нет. Они даже проститься с этим бренным миром спокойно не могут. Наместник Лангедока остановился и прислушался. Казалось, за пределами его шатра начинался другой мир. Там лилась кровь, слышались стоны и проклятья раненых. Там, наверняка, земля уже была усыпана телами убитых. Королевский наместник поежился. Туда он не пойдет. Но быть бы уверенным, что не придут сюда. С братца станется. Чем закончится эта бойня, предполагать было трудно. Численный перевес, конечно же, был на стороне принца Жуанвиля. Однако на стороне де Торе частенько выступала удача. Но Генриху было все равно, кто из этих двух первым испустит дух. Даже если одним из его врагов станет меньше это уже большое счастье. - Что? – Монморанси вздрогнул от неожиданности, когда в палатку вбежал человек. Сердце бешено заколотилось, а руки затряслись. В первую секунду Генрих подумал, что это младший братец примчался за его душой. – Не сметь вваливаться ко мне, как в трактир. – Заорал наместник Лангедока, пытаясь тем самым придать себе смелости и успокоиться. Снаружи все смолкло. Любопытство маршала Франции заставляло поинтересоваться у вновь прибывшего, за кем сегодня пришла дама по имени смерть. Но вопроса не потребовалось, как только посыльный принца Жуанвиля открыл рот. - Мой брат? – Генрих не мог скрыть разочарования. Получалось, что живы оба его врага. Но отчаиваться не стоило. Анделус попал в плен к де Гизу. Это было понятно, как Божий день. А кто сказал, что пленных оставляют в живых? Видеть физиономию младшего братца Генриху совсем не хотелось. Но, с другой стороны, Гийом в плену. А разве неприятно увидеть своего врага униженного поражением и пленением. Да это как бальзам на раны. - Сопровождайте. – Уверенно кивнул Монморанси гизару. Но уверенность королевского наместника исчезла сразу, как только он покинул свою палатку. Тела убитых с изуродованными лицами и жуткими ранами застилали землю. Посыльный принца Жуанвиля шел впереди, и, казалось, его совсем не смущало зрелище, представшее глазам. Генрих чувствовал, как к горлу что-то подступает. Ему становилось дурно. И если бы он не боялся запачкаться чужой кровью, он бы позволил себе потерять сознание. В палатку главнокомандующего королевскими войсками Монморанси вошел, прикрывая рот и нос ладонью. Но когда увидел своего младшего братца, его окровавленную физиономию, маршал почувствовал, как силы возвращаются к нему. Он прямо помолодел лет на десять. - Аааа, мой любимый младший братец, - На лице Генриха появилась слащавая улыбка. – Давно не виделись. Вижу у тебя все прекрасно. – Генрих брезгливо поморщился, заметив плевки и кровь на полу. – Ваша светлость, - обратился наместник Лангедока к принцу Жуанвилю. – Я благодарю Вас за столь теплый прием, оказанный моему брату. Он достоин таких почестей. Правда, братец? От Генриха не укрылось, что отметины на лицах обоих его врагов были одинаковы, отличаясь лишь тем, что на лице одного шрам был давнишний, а другой обзавелся им совсем недавно. Ну что ж, Бог шельму метит. Может и сбудется его мечта, сдохнут оба в один день.

Гийом де Монморанси: Если бы Лоррейн приказал своим людям продолжить избивать пленного, то это бы ничуть не удивило де Торе, и даже вызвало некоторое облегчение, поскольку во время побоев всегда можно подставиться так, чтобы удар пришелся крайне «удачно», и погрузиться в спасительное забвение. Но Гиз был спокоен, и это если не пугало, то настораживало. Опасения Анделуса подтвердились, когда в руке герцога холодно блеснуло лезвие даги. В какой-то миг Гийому показалось, что лотарингец хочет выскоблить ему глаз из глазницы. Серые глаза были слишком близко от его собственных и слишком невозмутимы. Кожа перчатки равнодушно коснулась подбородка Монморанси, и он непроизвольно попытался выдернуть голову из крепкой руки, видя, как острие оружия приближается к его лицу. Еще одно такое движение, и он действительно мог остаться без глаза, а потому замер, лишь глухо рыча от боли, которая от скулы разливалась толчками по всему телу. Плечо не столь горело, как лицо. Белки глаз покраснели до алого от старания подавить крик и не доставить своему возлюбленному врагу удовольствия слышать просьбы о пощаде и звуки муки, раздирающей плоть. Принц Жуанвиль не торопился, или же это де Торе показалось, что прошла вечность с момента, как кожу прокололо острие и до минуты, когда де Гиз отер его щеку и удовлетворенно осмотрел. - Сволочь, - единственное слово, которое выплюнул Данжю, когда экзекуция над ним была завершена. По щеке к подбородку, капая с него на грудь струилась теплая кровь в несколько дорожек, где-то внизу сливаясь в одну. Сердце билось, как сумасшедшее, где-то под ребрами, и казалось, что мешает дышать. Для себя де Торе понял, что страх ему не чужд, но не страх смерти, а страх остаться слепым. Зачем-то Гиз принялся разрезать его куртку, освобождая поврежденную руку, и де Торе усмехнулся, приходя в себя с трудом после пережитого. Какая трогательная забота – ни дать, ни взять заправский лекарь собирается врачевать своего любимого пациента. - Анри, если ты каждый раз будешь так радоваться нашим встречам, то, когда я отсюда выберусь, обещаю тебя навещать почаще, - кто бы сомневался, что наместник Лангедока будет рад встрече со своим братом именно при таких обстоятельствах, только не Гийом. – Как поживает мадам де Лоррен? Еще не отравила тебя? Я удивлен. Могла бы оказать такую услугу нашей милой сестренке, которая ее подослала к тебе. Хотя, быть может, и не за тем подсылала, у меня сейчас с памятью не очень хорошо. Ты ж знаешь, я всегда был ветренником, - тут Анделус прервался и зашипел от боли, как ошпаренный кот, переводя колючие глаза с алыми белками на Лоррейна, который поливал его рану вином и, судя по тому, что приказал принести чан с углями от костров, не собирался на этом останавливаться.* - Ваша светлость, я польщен вашим вниманием, или вы тут единственный лекарь на весь лагерь? Боже, как обнищала армия французского короля, - притворно сокрушался де Торе, внутренне содрогаясь от перспективы того, что с ним может сделать де Гиз дальше. *согласовано с Henri de Guise

Henri de Guise: Мерзко. Мерзко и противно до горечи на языке. Если губы герцога де Гиза слегка дрогнули в понимающей улыбке, когда де Торе выпустил из своего рта оскорбление на счет Главнокомандующего французскими королевскими войсками, то встреча двух братьев вызывала отвращение. Для Генриха, у которого рано не стало отца и мать предала их семью, решив создать другую, его братья и сестра были самым ценным, что у него было. На месте наместника он был бы готов сражаться, занять место брата, молить о пощаде для него, если это бы помогло, лишь бы ему не причинили вреда. Но у детей Анна де Монморанси не горело друг к другу никаких чувств, кроме ненависти, и это было омерзительно. Анделус не кричал, пока Лоррейн резал ему лицо, только хрипел, в его глазах страх мелькнул лишь на мгновение и исчез. Интересно, что было бы окажись связанным на этом бревне старший из этих двух братьев. Хорошо, что это было не так. Анри перестал бы уважать сам себя. Наши враги – есть отражение нас самих. Он уже сдернул обрезанный рукав с плеча пленника и рассмотрел рану. Свежая, но грязи в ней было предостаточно. Нагноение вызовет лихорадку, а тащить за собой больного…Светло-серый взгляд замер на лице де Торе приветствующего своего родственника. А может и не тащить? Но нет, удовольствия наместнику Лангедока смертью Гийома тоже доставлять не стоило. Пока Его светлость размышлял, руки его обрабатывали распоротую плоть, заливая вином, вымывая из раны пыль, землю, волокна одежды, протирая чистой салфеткой. Он распорядился принести угли, и их доставили в чане для приготовления пищи, неся его на длинной палке. - Возможно, я еще дам наговориться вам в волю, господа де Монморанси, а пока меня интересует кое-что, - Гиз отбросил в сторону тряпку, пропитанную кровью и вином, снял перчатки, кожа которых начала деревенеть и отправил их вслед за ветошью, - Анделус, что это было? Неправильный расчет, сознательное безрассудство или последствия дезинформации? Мадам Фортуна ваш шпион? – он бросил быстрый взгляд в сторону наместника и указал одному из гизаров на чан с углями. Тот молча кивнул, разломал палку надвое и потренировался брать деревяшками угли так, чтобы они не падали. – Быть может, у вас есть ответы на эти вопросы, наместник? – по следующему знаку герцога, его человек поднес один из углей к плечу де Торе и прижал его краю раны.

Генрих де Монморанси: Как же наивен его младший братец. Собрался выбраться из цепких лап старшего из Лоррейнов. Теперь Генрих абсолютно ясно понимал, что физиономию Анделуса разукрасил де Гиз. Ну что ж, не повезло братцу. Только вот принц Жуанвиль, право, занимался всякой ерундой и понапрасну тратил время. Де Торе проживет и с изрезанной физиономией, да еще и гордиться будет лишним шрамом на своем теле. Демонстрировать сестрице и другим женщинам, с которыми развлекается. Его надо было прикончить, как бродячего пса. С другой стороны, наместник Лангедока был совсем не против, чтобы его младший братец немного помучился перед смертью. Самую малость. За то, что заставил его, Генриха, страдать и столь длительно время жить в страхе. И чего Лоррейн тянет? Королевский наместник и сам бы пустил кровь этому шакалу, но мараться лишний раз не стоило, особенно если есть люди, которые сделают это за тебя. - Думаю, мой дорогой Гийом, единственный, кого ты навестишь, это Он. – Монморанси поднял глаза к небу. – Но визит будет единственным и последним. – На холеном лице наместника Лангедока появилась слащавая улыбка. – Ах, нет, мой дорогой братец. Там тебя не ждут. Увы. Туда, как известно, приглашают только праведников. А тебе, после того, как ты сдохнешь, как бродячий пес, гореть в адском пламени вечно. – Улыбка все еще играла на губах королевского наместника, как будто он говорил комплименты. - Мадам де Лорен? – Лицо Генриха помимо его воли исказил испуг. – Отравить меня? Да у тебя горячка. – Руки Генриха задрожали, и он, чтобы скрыть эту дрожь, убрал их за спину. – Да, мадам де Лорен гостила у меня, - начал было потомок Анна де Монморанси, но, вспомнив, что в данной ситуации отвечать больше положено его младшему братцу, нежели ему самому, замолчал. Значит, любимая сестрица давала Виктории поручение. Или братец совсем помутился рассудком, что несет подобную ересь. Бывшая куртизанка уже не раз доказала маршалу свою преданность. Но, тем не менее, нужно быть осмотрительнее и осторожнее. Что-то и впрямь он слишком доверился Виктории Фортуне. Еще одной головной болью стало больше. И все благодаря родственнику, будь он проклят. Заткнулся бы уже. Генриху не пришлось мысленно просить дважды, потому что Гийом утратил дар речи и лишь шипел от боли. Нет, право, старший из Лоррейнов мог быть прекрасным палачом. Во всяком случае, пытать он умел отменно. - Ну что Вы, Ваша Светлость! - голос Генриха де Монморанси дрогнул. Он не ожидал такого поворота событий. Что же родственнички вечно создают ему проблем. Не мог Анделус промолчать про Викторию. – Какой шпион? Эта дама – моя давнишняя знакомая. Прошлое у нее, знаете ли, весьма интересное и насыщенное. Она – ночная дама Гиени. Сейчас помогает мне по хозяйству. Женская рука должна чувствоваться в доме. – Королевский наместник сцепил пальцы рук за спиной, чтобы не показывать перед врагами свою дрожь. Если вскроется его предательство, де Гиз прикончит его на месте. А доставлять такое удовольствие братцу Генрих не собирался. Да и смерти боялся больше всего на свете. Смерти и боли. – Так что, Ваша Светлость, это единственное, что я могу ответить на Ваши вопросы. Жизнь непредсказуема, и одному Богу известно, как месье де Торе решился на столь безумное предприятие. – Бледные губы Генриха растянулись в вымученной улыбке. – Хотя он сам только что сказал, Вы же слышали, Ваша светлость, что всегда был ветреником. – Королевский наместник от страха пошел пятнами. Только бы не вскрылось предательство. А дальше видно будет.

Гийом де Монморанси: Острие даги, порезавшее лицо, показалось ласковым перышком, по сравнению красно-черной головешкой угля, прижатого к ране. Боль разрывала тело на куски, как голодная псина. Пленник дернул головой и закусил отворот собственной грязной куртки, чтобы не изжевать в лохмотья губы и язык, стараясь не заорать. Но из глотки все равно рвались плохо сдерживаемые крики, разрывая от натуги гортань. Рот наполнился кровью, а в нос бил запах жареного мяса. До чертиков хотелось сделать вид, что сознание покинуло пытаемое тело, но Гийом понимал, что это не остановит Лоррейна, и он будет продолжать, а значит, прикидываться долго не получится. Но разум мутился, с трудом прорывался сквозь вязкую пелену, пытаясь найти выход из капкана, и вновь затмевался болью, так и не найдя его. От усилий, прилагаемых к заглушению крика, де Торе вырвало собственной кровью на сапоги одного из солдат Гиза. Мелькнуло сожаление, что не на сапоги братца или герцога. Но все равно – стало чуть легче. Хотя может и от того, что уголь убрали от раны. Сквозь рваные всхрипы- вздохи можно было услышать несколько крепких ругательств, доставшихся в адрес присутствующих, пока синьор де Анделус приходил в себя. Ему вновь плеснули водой в лицо, и он сделал слабую попытку отряхнуться от нее. - Ваши манеры, месье, и способы в светской беседе получать ответы на свои вопросы, стоит взять на вооружение. Они мне по вкусу, - Ги попробовал пошевелить пальцами рук, но на одной они занемели от веревок, а на другой плохо слушались из-за травмы плеча. – Могли бы и так спросить, мне тут покрывать некого, - то и дело сплевывая с языка вкус крови и рвоты, Данжю поднял взгляд на своего брата и посмотрел в его глаза. Он хорошо знал Генриха. Они росли в детстве вместе, и точно знал, что тот сейчас едва не сходит с ума от страха за свою шкуру. И хоть у Монморанси-младшего не было никакой уверенности, что тогда в лагере протестантов он получил донесение из недр отряда Меченого, опорочить любимого родственника в глазах его союзника – тоже военный прием. – Я регулярно получал шпионские донесения из вашего стана. Обычно они все были достоверны. Правдивым было и это. Ошибка была только в вашей численности. Имею все основания полагать, что передавались эти сведения той самой ночной дамой Гиенни, которая была прислана к нему, - Гийом усмехнулся, глядя на убранные за спину руки наместника, - нашей младшей сестрой. Хотя к последнему, кишками чувствую, приложил руку и мой братец, с любовью и надеждой, что мы с вами поубиваем друг друга, Гиз. Скалясь красно-бурыми от крови зубами, де Торе вновь перевел свои глаза на лицо Анри. Он был связан, ранен и слаб, но бить старшего брата все еще мог. И ложь далеко не худшее оружие, если врешь убедительно. - В аду мне будет явно веселее, дорогуша. Все свои. Да и ты рано или поздно свалишься туда же. Я ж без семьи никуда, сам знаешь. Кстати, как поживает мадам Антуанетта и твои милые детишки? Я бы с удовольствием навестил их, - на лице Данжю можно было прочесть, что подобный визит для семейки его возлюбленного родственничка закончится бойней.

Henri de Guise: С видом философа, размышляющего о путях мироздания, Анри де Гиз слушал сиплую речь пленника и его признания, но, слушая, он попутно разглядывал его рану. В тех местах, где ее прижгли углем, она более не кровоточила, место ожога сочилось сукровицей, но и только. Этот шрам у де Торе останется на всю жизнь также, как и тот, что красовался на его левой скуле. Теперь он задолжал герцогу. И Генрих был уверен, что каким бы лицемером и негодяем не был Гийом де Монморанси, он постарается оплатить этот долг, покуда будет живой. Рассказ его был похож на правду. Во всяком случае Лоррейн и сам склонялся к тому, что все было именно так, как описывал де Торе. Даже, если учесть, что покровитель куртизанки был наместником Лангедока, для того, чтобы лезть в дела военные, нужно иметь весомые причины. И вряд ли речь шла только о деньгах. Мадам де Лорен не была похожа на беспечную даму, еще не успевшую позаботиться о своем будущем. Тут было что-то еще. - Просто так – скучно, сударь, а вы, как мне известно, не поклонник скуки, - сухо отрезал Главнокомандующий королевской армией, и посмотрел на солдата, стоящего в ожидании дальнейших распоряжений с палками наготове. – Повторить. По всему порезу. После смочите ему рот вином, но пить не давайте, и развяжите. После повторной пытки углем, да еще длительной, у Данжю не будет сил оказать сопротивление, да и руки его слабы еще будут какое-то время. Одна очень долгое. - Так что, тезка, как считаете, вашему брату стоит поверить? – острый, как лезвие мэн-гоша, которое пробередило кожу младшего из сыновей коннетабля Анна, взгляд лотарингца уперся в лицо его второго отпрыска. – Или же он лжет? Я бы на его месте не стал. Он безрассуден, но не идиот, чтобы врать сейчас, когда и так все понятно. Но, быть может… - в благодушном жесте принц Жуанвиль приобнял «королька» южной провинции за плечо, стиснув его в своих пальцах с такой силой, что наверняка останутся синяки, и участливо заглянул в глаза своего пока-союзника, - … он просто желает вас оговорить? И чтобы мы с вами поссорились? Так ведь? – даже близкие родственники сейчас не смогли бы распознать в голосе Гиза глубоко запрятанную ярость, только легкую иронию, непонятно к кому относящуюся. Зато ее могло почувствовать плечо наместника. - Но мы же с вами друзья, не так ли? Настоящие соратники, которых объединяет одно дело, одна борьба, - пока Анделус хрипел от боли*, Лоррейн вел беседу с его братом, будто и не слышал этих звуков. - Так что же нам делать с этим негодяем, как поступают с врагами и предателями на войне, друг мой бесценный? – на губах герцога появилась ласковая улыбка, он медленно разжал пальцы, что вцепились в плечо Монморанси стальной хваткой, и смахнул ими несколько невидимых пылинок с одежды оного, но серебристо-серые глаза были холодны, как лед в замерзшем на зиму озере. *согласовано с Гийомом де Монморанси

Генрих де Монморанси: Генрих не смог выдержать взгляда младшего брата и пары минут, поэтому резко отвел глаза. Королевский наместник прекрасно знал, что в семействе Монморанси не принято любить родственников. Поэтому был твердо уверен, что братец сейчас с кровавой пеной у рта будет стремиться опорочить его в глазах главнокомандующего королевской армией. А что будет, если де Гиз поверит? По спине маршала Франции пробежал холодок. Если его будут пытать также, как де Торе. Если его холеное лицо разукрасят так же, как физиономию Анделуса? - Заткните его, - взвизгнул Монмранси-старший, когда его братец, возможно сам того не ведая и ткнув пальцем в небо, выложил принцу Жуанвилю истинное положение вещей, разложив все по полочкам. – Он бредит, либо помутился рассудком от боли. Ты бредишь! – Утвердительно выпалил Генрих, схватив де Торе за подбородок и заглянув в глаза брату. Но секундный приступ храбрости миновал, и королевский наместник, брезгливо отдернув руку от лица Анделуса, шарахнулся от родственника, как от прокаженного. Что еще болтал его младший братец, Генрих не слышал. Сейчас все его мысли и чувства были сосредоточены на главнокомандующем королевской армией. Поверит ли де Гиз во все сказанное де Торе? И почему они не перегрызли друг другу глотки? Братец даже сдохнуть по нормальному не смог. Надо же было угодить в плен. Почувствовав руку принца Жуанвиля на своем плече, Монморанси-старший чуть было не подпрыгнул на месте. Эта рука обжигала, словно раскаленный кнут. - Да, конечно же, он лжет, Ваша светлость. Ну, не может мой братец простить мне того, что я верой и правдой служу нашему королю. А мы с Вами друзья и союзники, Ваша светлость. Это такая же истинна, как я – потомок Анна де Монморанси. И так же это неизменно.– В глазах наместника Лангедока появилось выражение щенячьей преданности. Но это, конечно же, пока. Пусть де Гиз идет ко всем чертям со своей дружбой. – Даже не сомневайтесь, Ваша Светлость. Только совместными усилиями мы достигнем цели, которая объединила нас. - А негодяй-то он отменный, это Вы правильно подметили. - Генрих расплылся в слащавой улыбке, отвечая на улыбку герцога де Гиза. – Но я не держу зла на него. Пусть этот человек и попытался оклеветать и очернить меня в Ваших глазах, все же он мой брат. У Вас тоже есть, братья, Ваша светлость, и Вы поймете меня. Отдайте его мне. – Последние слова, как бы королевский наместник не пытался скрыть этого, прозвучали кровожадно. Действительно, отдали бы братца ему, а он уж придумал, что делать с ним дальше.

Гийом де Монморанси: Ему приложили к губам палку, которую де Торе с готовностью стиснул зубами, поскольку иначе от предстоящей боли он мог вконец разорвать себе губы и откусить язык. Н то что он почувствовал, когда вновь уголь был прижат к ране, не укладывалось даже в представлении. Его глаза, сначала с силой зажмуренные, едва не выскальзывали из век под глухие стоны и крики. Пленника отвязали от бревна, и он упал с него, завалившись на бок, не в силах поддерживать свое измученное болью тело даже в сидячем положении. Это война, это плен, и, если в него угораздило попасть, то не жди, что будет иначе. Лишь в изуродованном иллюзиями мозгу могут витать надежды, что противник на войне будет милосерден. И Анделус прекрасно понимал последствия своего плена, угодив в него. Но ни один человек не может себе представить ту полноту боли от пыток, которую предстоит испытать, пока не узнает это на собственной шкуре. Данжю валялся на земле, заляпанной его же кровью, ему казалось, что он ослеп и оглох, но вскоре к сознанию стал пробиваться свет, а к слуху звуки голосов. Гийом не слышал, о чем говорили Гиз и его братец и плохо соображал, призывая себя из последних сил не лишиться рассудка, как Франсуа. «Отдайте его мне» - прозвучали где-то вдалеке слова, сказанные кем? Чтобы вспомнить и прийти в себя хоть немного, очнувшись от морока страданий, он поднял голову и постарался рассмотреть говорящего. Из пелены сначала выплыли два силуэта, а после он увидел два лица – своего врага и своего брата. Но врага своего Анделус любил в сотни раз больше, если можно так сказать, испытывая к человеку жгучую ненависть. - Да, Гиз, отдайте, и вы увидите, что такое братская любовь, - просипел де Торе, с трудом сплюнув прилипшую к пересохшим губам палку. Их смочили вином, которого Ги пытался сделать хоть глоток, но ему не дали. Гортань ныла и саднила. - Иначе, ее продемонстрирую я, при первой возможности. Уронив голову обратно на землю, Монморанси-младший постарался выровнять дыхание и пошевелить конечностями. Ноги еще хоть как-то слушались, левая рука плохо, но действовала, а правая откликалась на все усилия очередными приступами боли.

Henri de Guise: Глядя на слащавую улыбку наместника Лангедока, Генрих едва удержался сам, чтобы не сплюнуть на землю от отвращения. Ему было не понять того, почему в семье Анна де Монморанси дети коннетабля столь ненавидели друг друга. И он с ужасом на мгновение представил, что было бы, существуй такие отношения у него с братьями и сестрой. - Подлец и лжец, говорите? – Гиз с пониманием кивнул, рассматривая корчившегося от боли де Торе, которому, несмотря на пережитую пытку еще доставало сил что-то хрипеть. К этому окровавленному, грязному, обессиленному врагу, Лоррейн сейчас испытывал больше приязни и уважения, чем к тому, кого вынужден был называть своим союзником. Называть, а не считать. Но даже эта формальность раздражала. Однако, Генрих де Монморанси пока не давал повода избавиться от него, не вызвав осуждение за это среди его людей. Нужно было поймать его на явном предательстве и тогда расправа будет неминуема. Стоит отдать приказ о круглосуточном наблюдении за ним. Ненавязчиво. Так, чтобы этот «королек» провинции ничего не заподозрил. Благо, среди гизаров имелись умельцы шпионажа. - Право, я сражен вашим великодушием, друг мой, - в холодном сером взгляде не было и тени восхищения. Не было там и презрения, которое испытывал глава лотарингского дома. Он был полон равнодушия. – И, коли вы не держите зла на синьора де Анделус, то и я не буду. Приведите коня пленного и поднимите его на ноги, - последние слова принц Жуанвиль бросил уже своим людям. Пока один бросился из шатра на поиски жеребца, другой пытался поставить в вертикальное положение обмякшего де Торе. - Ваш брат только что спас вам жизнь, месье. Поблагодарите его за это при следующей встрече. Но я не могу отягощать его сейчас заботами о вас, а мне вы не сдались, потому вам придется позаботиться о себе самому. И буду вас ждать с возвратом долга вот за это, - с усмешкой, вельможа обратил свое внимание на плечо Данжю. - Выведете его, посадите на коня, и привяжите ноги к стременам, чтоб не свалился. Гийома де Монморанси потащили к выходу из шатра, а де Гиз обернулся к его брату. - Я отпущу его ради вас, сударь. Неизвестно, как поступил бы Лоррейн, не присутствуй при его беседе с Анделусом Монморанси-средний, но то, что он увидел и услышал, побудило его именно к такому решению. От де Торе пахло кровью и слабостью, он был безоружен, а в лесах было полно голодных волков. Слишком мало шансов, что он доедет до лагеря протестантов живым, но если все же… На то воля Божья, значит.

Генрих де Монморанси: Генрих брезгливо посмотрел на корчившегося от боли в грязи и собственной крови младшего брата. Сейчас он мог бы порадоваться, что тот, кто заставлял его в последнее время жить в вечном страхе, кто хотел лишить его жизни, сам страдает и рискует отправиться к праотцам. Но королевский наместник слишком хорошо знал своего родственника. Де Торе был не из тех, кто так просто сдается. Он, конечно, может сдохнуть, но прежде подпортит жизнь и старшему сородичу, чем Анделус и занимался, пытаясь скомпрометировать Генриха перед де Гизом. Наместник Лангедока с опаской взглянул на принца Жуанвиля. Во взгляде последнего невозможно было что-либо прочесть, хоть в речах главнокомандующего королевской армией то и дело упоминались такие слова, как великодушие, союзники, дружба. Но Монморанси давно забыл значение этих слов. Он знал одно, что дороже собственной жизни и безопасности в этом мире ничего нет. А именно сейчас, и Генрих чувствовал это, его жизнь была в опасности как никогда. Неизвестно, что было на уме у старшего из Лоррейнов. Кто знает, может он и поверил в те бредни, которые наболтал здесь де Торе. Да и младшего братца в живых оставлять никак было нельзя. Гийом из шкуры вылезет, но отмстит. Отпустить Анделуса сейчас живым означало для маршала Франции снова жить в страхе, мучиться бессонными ночами, прислушиваясь к каждому шороху, пугаясь каждой тени. Гийома нужно было добить. Поэтому Генрих и попросил де Гиза отдать ему родственника. Но главнокомандующий королевской армией распорядился иначе. Возможно, принц Жуанвиль уповал на то, что де Торе не выживет, оставшись израненный один на один с природой. Мысли, что старший из Лоррейнов смилостивился над Анделусом, Генрих, конечно же, не допускал. Людям свойственно судить по себе. Монморанси не был исключением. Своих врагов, недоброжелателей, да и просто тех, кто мог причинить ему хоть какой-то вред, королевский наместник не жалел, даже более того, желал им скорейшей кончины. Чем меньше гадюк останется возле него, тем спокойнее будет жизнь. - Вы говорите о моем великодушии, Ваша светлость, в то время, как самым ярким примером служите Вы сами. – Слащавая улыбка наместника Лангедока была настолько приторной, что казалось губы так и слипнутся в ней. – Храни Вас Бог. Я никогда не забуду, что Вы сделали для меня, для моего брата, для всей нашей семьи. Наша сестра была бы безутешна в своем горе, узнай, что с младшим братишкой приключилось несчастье. Монморанси бросил взгляд на де Торе. Он с трудом сдержал жест отвращения и быстро отвернулся, потому что почувствовал ком, подступающий к горлу. Еще немного и его стошнит от грязи, запаха крови и гадкой раны на плече Анделуса. - Но все же, Ваша светлость, я думаю, моему брату просто необходимо сопровождение. Он совсем без сил. И даже, если Ваши люди привяжут его ноги к стременам, вряд ли он сможет держаться в седле. Генрих прикусил щеку изнутри. Его опять начинала бить дрожь. Почему-то потомок Анна де Монморанси был уверен, что его родственник выживет, доберется до лагеря протестантов, а потом начнет мстить, и месть его будет страшной. - Быть может, дать ему сопровождение? Не то, чтобы Генрих переживал за брата. Нет. Нужно было подстраховаться. И сделать то, что, возможно, не смогут сделать дикие звери.

Гийом де Монморанси: Гийому казалось, что сознание с ним вытворяет злую шутку. По всему выходило, что его отпускают, но этого не могло быть, просто потому что быть не могло. Меченый не собирался его убивать прямо здесь и сейчас, а отпускал на свободу? И даже не отдал на растерзание собственному братцу? Дьявол, либо сам де Торе, все же тронулся рассудком, либо мир сошел с ума. Но он видел, что происходило с наместником, его ненависть и страх в глазах. И это было настоящим. Спасибо брату за то, что Анделус не уверовал до конца в свою невменяемость. Есть еще на земле что-то незыблемое. - Обойдусь, - зло выплюнул он на предложение Генриха дать ему сопровождение. Да, оружия ему не дали, да ноги крепко привязывали веревками к стременам, усадив самого пленника на его же коня. Но жеребец у него был быстрый, а еще, что людям, что животным, силы придает желание жить. И его сейчас, когда свобода маячила на горизонте, окровавленный Монморанси чувствовал также ярко и остро, как боль в собственном плече и на скуле. Доехать до лагеря протестантов, выжить любой ценой. Да это волкам в лесу сейчас лучше бояться привязанного к седлу всадника, почти упавшего на шею собственному коню, вдыхая запах шерсти его гривы, смешанный с ароматами крови, пота и дыма. Его зубы пусть меньше клыков, и одна рука висит как плеть, но и этого хватить, чтобы убивать в борьбе. Когда на левую, целую руку были намотаны гизарами поводья, Ги приподнял голову, чтобы найти взглядом своего мучителя. - Сочтемся, герцог, - прохрипел он, глядя в надменное серебро глаз Лоррейна. Он не забудет этот день, в этом Гиз мог не сомневаться, и отплатить за все, что с ним сделали, как только представится случай. – И с тобой тоже, братец. Я передам Мари, как ты преуспел в лизании чужих задниц. Она будет гордится тобой, - почерневшие от запекшейся крови губы растянулись в оскале хищника. И в следующий момент, его коня с силой стеганули по крупу, задев хлыстом и спину седока. Глухой стон человека слился с лошадиным ржанием, и они понеслись прочь из лагеря католиков, где потерпели неудачу, но маленькую победу все же одержали – они были живы. Хотя бы пока.



полная версия страницы