Форум » Игровой архив » Польские ночи Генриха Валуа » Ответить
Польские ночи Генриха Валуа
Henri de Valois: 18 июня 1574 года. Польша, Краков, Вавельский замок.
Ответов - 20, стр:
1 2 All
Henri de Valois: - За вольности! За шляхтские вольности! - За Речь Посполитую! Каждый громкий выкрик поддерживался десятком луженых глоток. Своды старого замка сотрясались. Польская шляхта гуляла, и как гуляла! На славу гуляла, упиваясь и объедаясь на пиру, устроенном для них королем Генрихом. Слуги сновали вверх-вниз, подкатывая из подвалов новые бочки с вином. Подавать вино в кувшинах этим варварам было так же бессмысленно, как пытаться напоить быка из наперстка. Да, панство обладало бычьим здоровьем, бычьими аппетитами, и бычьим же упрямством, которое Генрих Валуа и не помышлял сломить. - Ваше здоровье, господа! Кто любит своего короля, пусть пьет до дна! Король польский поднял свой кубок, следом взлетели ведерные куфели, были осушены с варварской алчностью, и с грохотом поставлены на стол. - За короля, за Хенрика Валезе, здравия ему! Никто не заметил, что сам Генрих вино только пригубил, остальное же выплеснул под стол, на сухой камыш, устилающий пол. О, стены этого краковского замка видели достаточно приступов отчаяния, гнева, даже слез. Польская ссылка, как называл Генрих свое царствование, была для него пыткой. Он либо пил, засыпая на руках своих верных друзей, либо писал длинные письма Мари и матушке, либо пытался забыться, устраивая пышные праздники, оценить которые поляки были не в состоянии, их грубый ум не понимал тонких развлечений. Но сегодня глаза Генриха горели, на щеках играл румянец, на устах – улыбка. Причина тому, письмо от матери, лежало под рубашкой у самого сердца, и каждое слово, написанное любимой рукой, вселяло в него радость и счастье. Франция. Благословенная Франция ждала его, раскинувшись во всем своем великолепии, щедрости, красоте. И все, что стояло между ним и короной – это вот эти своенравные паны, с красными от чрезмерного винопития лицами. Генрих нашел и пожал украдкой руку маркиза де Можирона. Это был жест не только друга, ищущего поддержки, это был жест сообщника. - Уже скоро, милый мой Луи, уже скоро, - прошептал он, с трудом сдерживая возбуждение. Как трудно ждать, как трудно считать мгновения до освобождения. Генрих чувствовал себя пленником, перед которым внезапно замаячил свет свободы. Не сойти бы сума от такого счастья. – Прошу тебя, скажи мне, что это не сон. Я столько ночей грезил о возвращении, что, мне кажется, я сейчас во власти какого-то сладостного бреда. За то время, что Генрих провел вдали от Франции, его друг стал ему еще дороже. Нам дорого все то, что напоминает о милых сердцу днях. С Луи де Можироном несчастный французский принц в изгнании и король поневоле мог предаваться воспоминаниям, делиться надеждами. А сейчас он готовился вместе со своим другом бежать. Бежать, под покровом ночи, вышибая дух из коней бешенной скачкой. И Генриху не терпелось почувствовать на своем разгоряченном лице прохладный ночной воздух.
Луи де Можирон: Господи… Как он их всех ненавидел! Он ненавидел их всех скопом и поголовно. Взять, к примеру, этого Зборовского. Людовик еще помнил, как эта ныне пьяная свинья, уже с ног до головы облитая вином, чавкающая на весь зал при поедании куска соленого жира, в сентябре прошлого года верещала, что Генриху не видать польской короны, если он не примет условия этих скотов. Мечта заткнуть эту вонючую глотку той самой короной то и дело исполнялась во снах молодого человека, вызывая на его устах блаженную улыбку. А Стефан Батори? Бездонная бочка. Своим длинным носом вертит во все стороны, подобно хорошей гончей, в глазах мрак, а губы его умеют растягиваться только в оскале. А этот… Луи никак не мог выговорить его имя правильно. Кшиштоф Граевский. Тоже хорош гусь. Такого бы на вертел и в печь, чтобы шипел только от огня. Да и все, все здесь, до единого, вызывали отвращение. Так же как и их еда, их вино, их песнопения, черт бы их побрал. Этот вой у них песней зовется. А это чудовищное коверканье дорого имени – Хенрык Валезе! Поотрезать бы их костные языки и скормить собакам. Но Анри терпел, в глазах своих приближенных он уже был причислен к лику святых. За смирение и умение ждать. Вымучивая одну улыбку за другой, фаворит короля польского пил. Вернее делал вид, что пил. Опрокидывая в себя один кубок демонстративно, другой он лишь пригублял. Все равно никому не было до него дела. Шляхтичи занимались только собой, набивая свои животы, которые так тянуло вспороть один за другим. Когда-то отец рассказывал об одном правителе, который созвал своих дворян, напоил, а потом запер и сжег. Мальчик тогда поразился жестокости такого правителя, зато сейчас по достоинству оценил его поступок. Ах, как бы славно запылал Краков! Впрочем, это было еще одно из мечтаний Можирона, иногда воплощающихся в его снах. - Это не бред, - мягко сжав пальцы наследника французского престола под столом, его приближенный отсалютовал кубком, какому-то шляхтичу, не вовремя обернувшемуся на правителя, и, убедившись, что тот выпил вино до дна, отставил свое, так и не притронувшись к нему. – Еще три четверти часа, - Людовик оценивающе окинул взором застолье, - да, не больше, чем через три четверти часа, под нами будут кони, а благословенный ветер свободы сметет с нас пыль этой дыры. Они готовили побег, как только Генрих получил письмо от матери. Проговаривая шепотом, что и как сделают, они продолжали вести свой обыденный здесь уклад жизни, чтобы не вызвать подозрений. Сейчас оставалось набраться терпения и довести начатое до конца, не выдав себя.
Henri de Valois: Три четверти часа… Иногда это целая вечность! Генрих вспомнил о том, как узнав о смерти Карла IX, поляки ввалились в его покои, крича, и перебивая друг друга. Шляхта требовала гарантий. Шляхта требовала обещаний, что Генрих останется в Польше, а не восхочет вернуться во Францию. Глупцы. Да, французский принц и польский король горячо заверил панов, что нив коем разе он не покинет эту прекрасную страну, которая стала ему дороже Франции, и Анну Ягелонку, которую уже почитает как жену. И то, и другое было самой ужасающей ложью, которую когда-либо произносили уста Генриха Валуа. Но правду говорят, чем огромнее ложь, тем легче в нее верится. Поляки поверили. Святый господь на небеси, они поверили! - Посмотри на них, маркиз. Завтра утром, проснувшись, с головами, чугунными от перепою, они обнаружат, что клетка пуста и птичка улетела. Поверить в то, что я останусь здесь, умирать от холода зимой, от жары летом и от их варварства каждую минуту дня и ночи, назначив во Франции регента или даже отдав французский престол моему братцу Франсуа! О да, побег будет одновременно местью за все унижения, которые ему, принцу крови, пришлось претерпеть по вине поляков. С почти сладострастной улыбкой Генрих Валуа обвел взглядом стены зала, в котором пировали паны. Он видит все это в последний раз. Это ли не счастье! Луи де Можирон был прав. Один за другим, не выдерживая обильных возлияний, поляки засыпали там, где пировали. Опустив головы в тарелки с объедками, свалившись под стол. Самые стойкие еще пытались доказать друг другу, что они ни капли не пьяны, один громко требовал принести ему живую курицу, он-де с одного удара рассечет ее своей саблей на двое. Но слугам тоже было позволено гулять во славу короля, так что скоро весь Вавельский замок должен был превратиться в сонное царство. - Подождем немного, для верности, - звенящим от волнения голосом проговорил Генрих. За окнами сгущалась темнота. Свечи, оплывая восковыми слезами, гасли одна за одной.
Луи де Можирон: - Подождем. – Можирон кивнул Генриху и взглядом указал на одного поляка. Тот лежал головой на столе и смачно посасывал палец. – Они отвратительны. – Брезгливо сморщившись, благо полумрак скрывал выражение лица от еще не уснувших шляхтичей, француз продолжил прерванную созерцанием гадкого зрелища мысль: - А завтра пусть разобьют свои деревянные лбы о стены. Мы уже будем далеко. Надеюсь, у графа с Ла Валеттом все идет, как надо. Обычно щегольски одетый в привезенные из Парижа костюмы сегодня Людовик, кряхтя и вздыхая, облачился в привычные для поляков одежды. За что ловил на себе весь вечер одобрительные взгляды местной знати. Причина такого выбора была проста – под свой камзол много не спрячешь. Ведь почти все приходилось бросить, дабы бежать налегке. Под наглухо застегнутым жупаном черного дорогого сукна были спрятаны важные для Анри бумаги. Стоячий ворот его был набит золотом, чью пухлость скрывали раскиданные по плечам светлые пряди маркиза. Но больше всего пользы принес широкий, расшитый мудреным орнаментом пояс. Прежде, чем обмотать его вокруг своего торса, Луи полдня потратил на то, чтобы равномерно уложить в него как можно больше драгоценностей. До Франции еще надо было доехать, а духом свободы долго сыт не будешь. Все это было придумано правильно, но сейчас фаворит Анри Валуа, разгоряченный вином и предстоящей авантюрой, испытывал невообразимые муки от жары и тесноты. Он справедливо опасался, что спрятанные документы пропитаются потом, а от него самого скоро будет пахнуть не лучше, чем от польских панов. - Еще немного, и я, подобно трепетной девице, лишусь сознания, - проведя свободной рукой по лбу, маркиз с досадой отметил, что она стала влажной.
Жак де Келюс: Зажимая нос от жуткой вони, которая витала в поганом стойле, Келюс быстро, мастерски седлал двух лошадей, остальных двух справедливо предоставив господину д`Эпернону. Оглушенный графом конюх, который задавал слишком много вопросов, валялся без сознания в навозе и в ближайшее время явно не собирался подниматься. Все скакуны были тщательно вычищены. Келюс, управившись с лошадью Монсеньора, седлал своего славного белого Пегаса. Мягко проведя ребром ладони вдоль спины и холки животного, юноша надел узду, установил седло и осмотрел потник. Убедившись в отсутствии приставших соломинок, кусочков земли и затвердевшего пота, граф удовлетворенно кивнул головой. - Как у тебя там, Ногарэ? - не отрываясь от повторного исследования скакунов, бросил он через плечо своему другу, - Я почти закончил. Пресвятая Дева, неужели они скоро окажутся дома? Неужели несколько дней и ночей вольного аллюра отделяли Келюса от милой Франции? Ах, как же он грезил о возвращении домой, сидя в этой дыре, морщась и дрожа от промозглости, чувствуя при виде гнусных физиономий шляхтичей подступающую к горлу тошноту, развлекая себя только непрерывными попойками и карточными играми, которые нередко заканчивались очень плачевно. Для поляков, разумеется. И вот, наконец, заветная цель была так близка. Скоро. Скоро они будут дома. Только бы ничего не помешало. Только бы ничего не сорвалось. Нет. Не сорвется. Все тщательно продумано и спланировано. А четверых таких друзей, полных неудержимого желания и решимости, не остановит и целая армия грязных поляков. Что-то нежно прошептав поочередно каждой лошади - сначала буланому Монсеньора, а затем своему белому берберскому жеребцу - Келюс приторочил мешок с провизией к седлу Пегаса. После чего обратил задумчивый взгляд на скакуна герцога Анжуйского, закусив губу. - Если хоть один из этих скотов посмеет вцепиться в уздечку Монсеньора, - сжав кулаки, проскрежетал граф, - Я отрублю ему его мерзкую руку.
д'Эпернон: - Готовы, - в последний раз проверив подпругу у вороного скакуна маркиза де Можирона, д'Эпернон повернулся к своему гнедому красавцу и похлопал его по шее. - Оба. Лошади фыркали, видимо, чувствуя приближающуюся опасность. Ногарэ на всякий случай взглянул на конюха - тот смирно возлежал в навозной куче. Отлично, подумал д'Эпернон. Славный удар у графа де Келюса, даже Польша не смогла его испортить. Ему не менее остальных друзей опостылела эта чужая земля, эти поляки, и даже польки. И сейчас он наконец-то смог ощутить приближение конца всему этому, приближение возвращения - то, о чем думали сейчас все четверо, господин и трое его преданных друзей и слуг. - Успеем еще руки поотрубать, - взяв под уздцы оседленных лошадей, д'Эпернон повел их ближе к выходу - на счету скоро могло быть каждое мгновенье. - Черт возьми, пора бы им уже появиться, Жак. Ты ничего не слышишь?
Henri de Valois: По углам пиршественной залы сгущались тени. Застольные разговоры сначала смолкли, потом и вовсе сменились храпом. По лицам Генриха Валуа и Луи де Можтирона бродили то ли отблески догорающих свечей, то ли мысли о прошлом и будущем. Прошлое лежало перед ними. Будущее – лучезарное, прекрасное как сказка, лежало впереди. И сколько препятствий предстояло преодолеть на пути к нему, кто знает! Но колебался ли Генрих? Ни минуты! О каких колебаниях может идти речь, когда, наконец, сбылась мечта, сбылись самые смелые надежды юности. Франция ждала, Франция звала, Франция хотела видеть его королем. Если бы ради этого ему пришлось обрушить своды Вавельского замка на головы полякам и пройти босыми ногами по горящим руинам, Генрих бы прошел. Отогнав тревожные мысли, Генрих Валуа ободряюще улыбнулся своему фавориту. Луи был бледен. Сердце будущего короля Франции сжалось от невысказанной нежности. Преданность друзей была бесценным сокровищем, и радостно было думать, что по возвращению на родину он сможет достойно вознаградить эти верные сердца. - Мой милый друг, даже если мне придется нести тебя, я это сделаю, но все же постарайся найти силы! Генрих, поднявшись и подав руку маркизу, вышел из-за стола, стараясь ступать как можно бесшумнее. Каждый удар сердца отдавался в висках колокольным звоном, малейший шорох вгонял в нервную дрожь. Когда кто-то из панов ворочался и бормотал во сне, беглец замирал, страстно желая слиться со стеной, с тенями, стать незаметным и невидимым. - Если мы благополучно покинем Польшу, я построю в честь Пресвятой Девы часовню и пожертвую на алтарь золотые подсвечники, - благочестиво прошептал Генрих, когда двое беглецов благополучно миновали зал. – Теперь бы толькопройти лестницу!
Луи де Можирон: - Найду. Все будет в порядке, - тревожило Луи отсутствие за столом каштеляна Тенчинского. Он мог появиться в любой момент и спутать планы беглецов. Но пока все было тихо. Поляки были пьяны и храпели, кони, если у Жака и Жана все благополучно, должны быть запряжены. Вложив свою ладонь в руку Генриха, маркиз оперся на него и, чувствуя, что силы возвращаются, поднялся из-за стола. Встретившись тревожным взглядом с сияющими глазами Анри, он преисполнился твердой решимости не дать им помешать. Ни черту, ни Богу. Король Польши, будто вор, крался по пиршественной зале к выходу, а его приближенный, двигаясь за ним спиной, внимательно следил за спящими шляхтичами. В руке Людовика блеснул тонкий стилет. Любой, кому не посчастливится сейчас проснуться, примет его холодную сталь в свое тело. Никто так и не поднял головы. Оказавшись за дверями, отделившими французов от польского цвета общества, молодой человек прижался плечом к косяку, чувствуя, как сердце бьется в горле, и на мгновенье прикрыл глаза. Ему казалось, что он слышит, как сердце любимого сына Катрин Медичи стучит в такт с его собственным. Бесшумно ступая по ступеням недавно построенного Вавельского замка, двое заговорщиков довольно быстро оказались среди арок второго этажа. Двор был пустынным и Можирон решил не искушать судьбу еще одним спуском по лестнице. Мотнув головой в направлении улицы, фаворит Валуа, далеко не убирая стилет, зажал его между зубов и перелез через перила. Вскоре, он был уже внизу, ожидая Генриха и готовый подстраховать его приземление.
Henri de Valois: - Безумец, - прошептал Генрих сквозь зубы, с тревогой глядя, как Луи перемахнул через перила. Не раз, и не два бесстрашие маркиза заставляло его сердце сжиматься, тот словно находил особое наслаждение, смеясь в лицо опасностям. Но на все упреки Генриха юноша отвечал своей бесшабашной улыбкой. Никто еще не обвинял Генриха Валуа в трусости, никто бы не посмел. Но он признавался сам себе, что один страх все же терзал его. Не страх потерять корону, умереть под пулями, а страх лишиться тех, кто последовал вместе с ним в польскую ссылку, разделил все невзгоды, все черные дни. Имел ли он право так рисковать своими друзьями? Имели ли они право так рисковать собой ради него? Кто возьмется определить меру любви, связывающую между собой сердца четырех молодых людей. Генрих, не раздумывая, прыгнул вслед за маркизом, чуть пошатнувшись, оперся о его плечо. Завтра все тело будет ныть, но сегодня он был переполнен до краев силой, смелостью, решимостью, тем, что, как известно, составляет большую часть успеха. - Ты цел, друг мой? Горячий шепот, взволнованное пожатие руки. Кажется, цел. Господь милостив. - Идем. Клянусь, эта ночь станет самым страшным моим кошмаром.
Луи де Можирон: Молодой человек стоял и, задрав голову вверх, наблюдал за своим другом. Крепко, но стараясь не причинить боли, маркиз подхватил под спину Анри левой рукой, помогая ему удержать равновесие, едва тот коснулся земли. Убедившись, что наследник французского престола крепко стоит на ногах, Людовик улыбнулся в темноту и так же шепотом ответил: - Я цел, Вы целы. Небеса благоволят нам, - он чувствовал, как горят ступни и предполагал, что Генрих испытывает не лучшие ощущения. Зато они избежали нежелательной встречи с кем бы то ни было на лестнице и в коридорах. – Не клянитесь, Ваше Величество, мы еще будем вспоминать эту ночь, смакуя наше приключение. Главное убраться отсюда побыстрее и добраться до лошадей, а там нас уже никто не остановит, - так и не убрав стилет из правой руки, Луи огляделся и, не увидев ничего подозрительного в тишине двора, отпустил польского правителя. Его фаворит тревожился только об одном - если будет погоня, а поляки рано или поздно очухаются, надо быть как можно дальше от Кракова. Желательно за пределами границы Польши. Нельзя было терять время и двое заговорщиков бесшумно двинулись вдоль стен замка по направлению к конюшням. Можирон очень хотел воссоединиться со своими друзьями. Ответственность за Анри его не тяготила, скорее наоборот, но три шпаги лучше, чем одна. И потом, безоговорочно доверяя свою жизнь Келюсу и д'Эпернону, он волновался за то, чтобы они сумели позаботиться о своих. Когда все четверо вместе, всем гораздо спокойнее.
Жак де Келюс: Едва д`Эпернон задал свой вопрос, как Келюс услышал приближающиеся голоса, говорящие отнюдь не на французском языке. Отступив от лошадей, граф быстро извлек из ножен кинжал, крепко зажал его в руке и спрятал за спину. Как только он сделал это, в конюшню вошли трое подвыпивших поляков. Оглядев нетрезвым взглядом помещение и обратив внимание на те приготовления, которые осуществили приближенные Генриха де Валуа, мужланы нахмурились. - Да это же паны-друзи Хенрика Вализе! - воскликнул на родном наречии один из них, видимо, наиболее трезвый, даже в сумерках сумевший разглядеть Келюса и д`Эпернона, - Что это вы тут делаете, хлопцы? - спросил он уже на ломаном французском, выступая вперед и подозрительно щурясь. - Доброй ночи, господа, - граф прижал руку к груди и почтительно поклонился полякам, после чего стал медленно приближаться к тому, кто вышел вперед и заговорил первым, - Рад приветствовать вас, - он сделал по направлению к поляку еще пару шагов, дружелюбно улыбаясь ему, - Мы с моим другом решили немного проехаться в ночной прохладе. В замке слишком душно. А тут...лихие кони...свобода...ветер. Ведь так вы говорите? Подобно артисту, Келюс делал красноречивые жесты выставленной на показ рукой, когда произносил прекраснодушные слова, столь близкие сердцу каждого шляхтича. Не переставая улыбаться, юноша подошел почти вплотную к поляку и сделал короткий вдох... На выдохе он резко выкинул из-за спины руку и всадил кинжал по самую рукоять меж ребер ночного гуляки. Прежде, чем двое остальных успели что-либо понять, Келюс отпрыгнул в бок. Но не назад, а так, чтобы быть готовым сразу отразить атаку, направленную против него. Или же прыгнуть вперед и убить поляков, если они надумают бежать. Шпага со звоном вышла из его ножен. Голубые глаза блестели недобрым огнем. Объясняться со шляхтой не было времени. Поэтому безжалостное решение сразу пришло в голову Жака де Леви. Пьяные глаза одного из поляков налились кровью, как у быка. Бежать он явно не собирался, и тревогу тоже не стал поднимать. Вместо этого он вытащил саблю и с диким рычанием кинулся на графа. Второй, недолго думая, последовал примеру своего соотечественника...
д'Эпернон: Д’Эпернон стоял чуть сзади, в темноте, и, когда Келюс, радостно приветствуя поляков, пошел к одному из них, сразу понял, куда ветер дует. Его рука мягко легла на рукоять шпаги, а глаза зло сверкнули – благо, в темноте этого не было видно. Все дальнейшее произошло быстро. Оружие мгновенно оказалось в руках у всех четверых. Ногарэ двинулся на того, что стоял чуть ближе к нему. Клинки со звоном скрестились. Лошади забеспокоились, тревожно заржали. Только этого еще не хватало, успел подумать Ногарэ, отражая удар сабли поляка. Сейчас сюда сбежится толпа народу, и весь их прекрасно продуманный план благополучно провалится! Он двинулся чуть назад, чувствуя, что поляк постепенно начинает брать над ним верх. Тот, похоже, оказался фехтовальщиком куда более искусным, чем сам Ногарэ. Или же пьяные пары так подогревали азарт этого молодца. Д’Эпернон быстро посмотрел на своего гнедого. Конь снова тревожно заржал и внезапно заметался по и без того узкой конюшне. Своим теплым боком он коснулся руки поляка – тот быстро оглянулся, видимо, не сразу сообразив, кто это еще тут хватает его за руку. Этого совсем небольшого замешательства хватило Ногарэ, чтобы всадить шпагу польскому молодцу прямо в грудь. - Молодец, Аргус, - быстро проговорил д’Эпернон и оглянулся на Келюса.
Жак де Келюс: Келюс мысленно поблагодарил своего друга за то, что он оказался достаточно быстр, чтобы отвлечь на себя внимание второго шляхтича. Первый же, издавая какие-то утробные звуки, яростно наступал на графа. В ночной тишине, посреди сора, сена и навоза, сталь скрестилась со сталью, издавая мелодичный звон. Юноша, искусно парируя удары тяжелой сабли, пятился назад быстрыми шагами, чтобы как можно быстрее увеличить дистанцию между ним и нападавшим. Наконец, он отступил к той куче, в которой валялся оглушенный им конюх. Теперь расстояние, разделявшее их с поляком, равнялось примерно двум-трем шагам. Когда лихой мужлан сделал еще один шаг по направлению к своему противнику, Жак де Леви неожиданно быстро шагнул ему навстречу и, сделав прямой выпад, вонзил острие шпаги в горло врага. Выронив саблю и схватившись одной рукой за смертельную рану, поляк захрипел и упал на землю. Убрав шпагу обратно в ножны, Келюс посмотрел на Ногарэ, который расправился со своим противником на несколько секунд раньше. - Быстрее, - бросил он ему, - Бери лошадей и уходим. Мы не можем больше ждать здесь. Надеюсь, Можирон с нашим принцем уже близко, и мы встретим их на улице. Взяв двух скакунов за поводья, он повел их к выходу из конюшни. На середине пути он остановился и задумчиво посмотрел вниз, на первого убитого им поляка, меж ребер которого до сих пор блестела рукоять кинжала. Он заметил, что поверх жупана на нем надет подбитый дорогим соболиным мехом копеньяк. Видимо, это был человек знатного происхождения... Но вопрос его родословной интересовал графа сейчас куда меньше, чем его одежда. Нынче ночью было очень холодно. Что если Монсеньор не позаботился о том, чтобы утеплиться? Келюс, не без отвращения, наклонился к мертвому шляхтичу. После минутной возни юноша стащил с него копеньяк и забросил на круп буланого коня герцога Анжуйского. Лишняя теплая одежда никогда не бывает лишней.
Henri de Valois: Небеса пока благоволили Генриху Валуа. Ночное небо постепенно затягивало тучами, луна скрылась, и во дворе замка сразу стало темнее. От порывов ветра, несущего запах дождя, через одного гасли факелы. Пусть дождь, путь гроза, Генрих предпочел бы промокнуть насквозь, только бы удался их побег. Зашевелились тени рядом с конюшней, наследник французского престола вжался в стену, молясь про себя всем святым. Разоблачение грозило не только позором ему, королю, но изгнанием (если не страшнее) его друзьям. И пусть Генрих предпочел бы лишиться правой руки, чем расстаться с ними, но есть то, что мучительнее расставания. Терзания от осознания того, что преданность своему принцу заставило три благородных сердца отправиться на встречу опасности… и погибнуть. - Луи, если это поляки, я остаюсь, а ты ищешь Ногарэ и Келюса и вы скачете так быстро, как можете, - прошептал он. И, предвидя возражения, с яростью, неожиданной в этом принце, слывшем мягким, почти по-женски изнеженным, добавил. – Это приказ, и возражений я не потерплю!
Луи де Можирон: Всматривавшийся в темноту у конюшни Людовик, дернулся от слов Валуа, как от удара хлыстом. Болью пронзило все тело, а глаза сверкнули гневом во мрак ночи. Сердце молодого человека пропустило пару ударов, вновь застучав в висках. Как Генриху только в голову мысль пришла, что Луи, или Жак, или Ногарэ, смогут оставить его здесь, в этой вонючей клоаке? А сами унесутся наслаждаться ветрами и дарами родины? Приказ Генриха – есть закон для его друзей. А в любом законе есть прорехи. Он не сказал, куда им скакать… - А возражений и не будет, - приняв для себя решение, маркиз говорил твердо и спокойно, тихо, но на шепот не переходя, чтобы король Польши мог без труда его слышать. – Я поскачу так быстро, как смогу. Но… - Можирон горько улыбнулся и замолк, с печалью и нежностью глядя в лицо своего господина. - Если без вас, то путь у меня только один, - его вновь бросило в жар, и рука уже почти дернула за проклятущий тяжелый ворот, но придворный вовремя вспомнил о золоте, которое может россыпью зазвенеть по камням от такого жеста. Вместо этого он опустил ладонь на плечо королевскому сыну и, склонившись к нему, заговорил почти беззвучно: - И я не буду клясться. Но, если Вы останетесь в Кракове, я найду способ сделать так, чтобы моя кровь и плоть смешались с землей, по которой Вы будете ходить, Ваше Величество. Нас ждет Франция, и выедем мы туда только все вместе. Не будем заставлять даму ждать долго, а наших друзей волноваться, - приближенный монарха крайне редко позволял себе вольное обращение к его особе. Лишь вовремя через чур обильных возлияний. Но сейчас он хотел, чтобы его услышал не господин, а друг.
полная версия страницы