Форум » Игровой архив » Ты, что скорбишь, оплакивая грезы » Ответить
Ты, что скорбишь, оплакивая грезы
Антуанетта д'Омаль: 3 марта 1577 года, Суассон, ночь.
Ответов - 13
Антуанетта д'Омаль: Храмы пусты ночью. Только тишина, темнота, и каменные статуи, глядящие в вечность пустыми темными глазницами. Может быть, поэтому послушниц перед постригом отправляют на ночь в церковь? Лежать распростертыми на каменном полу, чувствуя могильный холод и одиночество, как предтечу тому холоду и одиночеству, что ей теперь предстоит носить в себе всю жизнь. Постриг Антуанетты д’Омаль, которая должна была умереть для мира и возродиться в невестах Христа, был желаем и ожидаем многими могущественными лицами, а так же самим монастырем, готовым принять в сестринские объятия знатную невинную голубицу с большим приданым и архиепископом Реймсским в числе близкой родни. Ну а раз так, то к чему откладывать? Тем более, что сама мадемуазель д’Омаль, казалось, вовсе не испытывала сомнений в правильности сделанного выбора. Была спокойна, набожна, может быть, чуть рассеяна, но монахини объясняли это действием благодати, которая, несомненно, уже снисходит на девушку. Мадемуазель д’Омаль, которой на рассвете предстояло стать сестрой Антуанеттой (а когда-нибудь, тешила она себя надеждой, и аббатисой Антуанеттой) лежала, распростершись у алтаря, чутко прислушиваясь. Ей предлагали взять с собой на ночное бдение монахиню ради душевного утешения и спокойствия, но она отказалась. Не нужно ей утешение и беспокойство, а все, что нужно, это встать и найти уголок потеплее, хотя в этом склепе и вино промерзнет! Она вовсе не собиралась лежать так всю ночь, не хватало еще схватить лихорадку и умереть. Если ее спросят на утро, она скажет, что молилась без остановки, это так легко, говорить то, что хотят услышать. Нет разницы, что при дворе, что в монастыре. Как убедилась демуазель, люди везде люди. Те же слабости, те же мечты. Только при дворе мечтают о новом платье, о драгоценностях, о богатом муже и красивом любовнике, заиметь репутацию красивой, обворожительной дамы, а тут мечтают сподобиться «небесных благ», прославиться благочестием. При всей расчетливости и приземленности монахинь, трудившихся на благо большого хозяйства, все умы были проникнуты новыми идеями Терезы Авильской. Все хотели сподобиться явлений, подобных тем, что посетили «босоногую кармелитку». Антуанетта делала вид, что разделяет общие мистические порывы, на самом же деле уже сейчас задумалась над тем, как их использовать к своей выгоде. Тишина была воистину гробовой, и девушка рискнула подняться с колен. Тело от лежания на камнях затекло и закоченело. Следовало разогнать кровь, и мадемуазель, не долго думая, тихо напевая, принялась исполнять па модного придворного танца, требующего и гибкости, и ловкости, ничуть не смущаясь тем, что танцующая послушница ночью, в церкви, перед постригом зрелище не только странное, но и попахивающее кощунством.
Жак де Келюс: Ночи сменяли дни. Утренние литургии сменяли вечерни. Время шло. Хотя для господина де Келюса, уже с месяц прозябающего в этой богадельне, оно скорее ползло. Каждый день одни и те же унылые картины, одни и те же лица. От нескончаемого колокольного звона у миньона уже трещала голова. А вместо того, чтобы испытывать благодать от присутствия на святой земле, он чувствовал себя истощенным и физически, и духовно. Физически - потому что тело его засыхало в безделье. Духовно - потому что все эти непрерывные молебны и бдения действовали на него скорее угнетающе, нежели очистительно. Если бы не монастырское вино, запасы которого граф изрядно опустошил за время пребывания тут, и общество гвардейцев, которые на данный момент являлись для него единственным развлечением, помогающим хоть как-то скрасить ежедневную скуку, он бы уже давно рехнулся в ожидании, пока королева Луиза завершит свое паломничество. Чувствующий себя словно в заточении, Жак с огромным удовольствием дал бы отсюда деру, если бы не находился при исполнении своих служебных обязанностей, превратившихся в страдание. И за страдания эти он непременно взыщет с Его Величества, как только вернется в Лувр. Ночами месье де Леви можно было застать валяющемся на мягком душистом сене. Покусывая травинку, он задумчиво созерцал усыпанное звездами небо. Правда, мысли его обычно были далеки от монументальной красоты бескрайних жемчужных полей. Он размышлял, зачем все-таки в аббатство Нотр-Дам приезжал архиепископ Реймсский? Что забыл он в этой глуши? Какие дела могут быть у пернатой семейки интриганов в Суассоне? Появление Его преосвященства одновременно с прибытием его венценосной родственницы граф с самого начала не счел совпадением. И подозрения его лишь укрепились, когда из записки, присланной ему Ее Величеством, он с изумлением выяснил, что в аббатстве также содержится небезызвестная ему Антуанетта д'Омаль, о которой при дворе в последнее время не было никаких вестей, и которую он в любую секунду, как писала королева, должен был быть готов увезти отсюда, если понадобится. Не понадобилось. От госпожи де Водемон он узнал, что Антуанетту вскоре ожидает постриг, и что, покуда не свершилось сие таинство, королева ни в коем случае не покинет священную обитель. И тогда Жак перестал вообще что-либо понимать. Юная фрейлина королевы Луизы, эта премилая кокетка с зарождающимися манерами властной дамы голубых кровей, готовилась стать монахиней? Да это же просто уму не постижимо! Приезд королевы, появление архиепископа, постриг Антуанетты. Все это были звенья одной цепи. И уж наверняка ни для кого из них эта встреча не стала неожиданностью. Но какова же цель? Дав себе слово разобраться во всем этом, королевский фаворит решил встретиться с дочерью герцога Омальского. Для этого он облюбовал укромное местечко во дворе, откуда его трудно было бы заметить, если только не знать заранее, что он там прячется, сунул за пазуху мех с вином, накрылся плащом (все же ночи в начале марта были холодными) и принялся ждать. Он знал, что с завтрашнего дня к юной особе начнут обращаться "сестра Антуанетта". Но еще важнее - он знал, что накануне ее отправят молиться перед постригом. И едва миниатюрная фигурка демуазель, сопровождаемая несколькими монашками, замаячила в поле его практически кошачьего зрения, миньон притаился и стал наблюдать. Он выждал, пока "конвой" уберется восвояси, оставив девушку в одиночестве протирать коленки и возносить молитвы всю ночь, и, крадучись, подобрался к церкви. Бесшумно ступая, зашел внутрь. Зрелище, открывшееся ему при входе, со стороны казалось странным, если не сказать нелепым. И, тем не менее, Келюс нашел его завораживающим. - Браво, мадемуазель, - негромкий голос молодого человека довольно громко прозвучал в гробовой тишине пустой церкви, а ладони в кожаных перчатках с глухим звуком несколько раз ударились друг о друга, - Должен заметить, что пред алтарем Господнем вы танцуете не менее грациозно, чем перед пиршественным столом герцога Майеннского, - голубые глаза графа характерно прищурились, - Вот только платье, которое было надето на вас тогда, идет вам значительно больше, чем ваш теперешний наряд.
Антуанетта д'Омаль: Музыка, звучащая внутри Антуанетты увлекала не хуже той, что играла при дворе, и отдавалась она ей так же самозабвенно. Завтрашняя монахиня даже прикрыла глаза, чтобы ничто не мешало ей наслаждаться этим последним танцем в ее жизни. Поэтому, когда под сводами церкви прозвучал мужской голос (мало похожий на глас жениха небесного), она ойкнула совсем по-детски и испуганно остановилась, но испуг быстро прошел, когда мадемуазель д’Омаль узнала обладателя голоса, усов, шпаги, а именно графа де Келюса, вздумавшего нарушить ночной покой церкви. Хотя, если она решила тут потанцевать, то почему бы королевскому фавориту не выбрать это место для прогулок. - Я замерзла, - сочла возможным пояснить она. – Тут чертовски холодно, прости меня Спаситель. Мои приветствия, месье граф, как поживаете? И, приподняв подол простого одеяния, демуазель учинила вполне-таки изящный реверанс. Затрепетавшие ресницы скрыли озорной блеск глаз. Во всем происходящем было что-то восхитительно-неправильное. Узнай сестры аббатства, что она проводит ночь в храме не устремившись душой к богу, а в обществе молодого придворного – предали бы ее анафеме. Если бы успели. Скорее всего, умерли бы от зависти. Антуанетта хихикнула, представив их вытянувшиеся лица, и подошла поближе к ночному гостю, не без зависти посмотрев на его плащ. - Все меняется, Ваше сиятельство, все меняется. Вчера мы танцевали здесь, сегодня там, завтра… кто знает, что будет завтра? Девушка вздохнула, припомнив, что завтра-то как раз будет ее постриг, обряд долгий, торжественный, печальный, который редко какая новая сестра могла вынести без слез и обмороков, что не удивительно. Полежи всю ночь на холодных камнях! Туанетта проворно забралась с ногами на молитвенную скамью, прикрыв заледеневшие ступни подолом. Не бог весть что, но хотя бы не так зябко. Взглянула снизу вверх на Жака де Леви с любопытством. - Что привело вас в дом Господа в такой час, месье? Скучаете, или прегрешения не дают заснуть? Юная нахалка еще и улыбнулась придворному, вызывая его на маленькую словесную дуэль. Не согреться, так хоть развлечься – рассудила она.
Жак де Келюс: Дерзила мадемуазель д’Омаль отменно, одеяние послушницы ничуть не пригасило норова девушки. Не то, чтобы Келюс недолюбливал дерзких женщин. Отнюдь. Острому язычку можно найти много приятных применений. Но глядя в смешливое личико юной особы, зябко поджимающей босые ступни, Жак де Леви снова сказал себе, что что-то здесь не так. Девицы, добровольно решившие посвятить себя богу, так себя не ведут. С другой стороны, не похоже, чтобы фрейлину королевы Луизы к чему-то принуждали. «А это интрига, дружище», – сказал он себе, машинально подкручивая холёные усики. – «Но нам ли бояться интриг, ежели они, конечно, не направлены против Его величества». Подумав немного, граф расстегнул аграф плаща, короткого, скроенного по придворной моде, и накинул его на плечи мадемуазель д’Омаль. Еще, чего доброго, замерзнет, прежде чем он доберется до сути, а ему не привыкать. После всех военных походов с принцем Генрихом, после Польши и её морозов ему холод уже был не страшен, хотя, как изнеженный балованный кот, граф де Келюс предпочитал проводить дни во всевозможном комфорте, искренне считая, что жизнь задолжала ему много радостей. – Погрейтесь, ваше преподобие, – ухмыльнулся дворянин и, не удержавшись, растрепал белокурые волосы девушки, свободно спадающие по плечам. Жаль, что завтра эдакую прелесть обрежут. Да и вообще жаль, милейший цветочек эта Антуанетта, когда молчит, и губки надувает прямо как для поцелуя. Поразмышляв немного над тем, как печальна судьба бедных девственниц, стареющих за решёткой аббатства, граф протянул (не без коварства) девушке мех с вином. – И пригубите это. Только немного, а то завтра вместо молитв вы будете распевать фривольные куплетики и ни один порядочный монастырь вас не примет. Усевшись рядом, Жак подмигнул завтрашней сестре Антуанетте. – А может, и лучше, если не примет? Признайтесь честно, красавица моя, вам этот постриг и не нужен! Вы и монахиня, ха-ха! Очень хотел полюбоваться на это зрелище, поэтому и дождался, когда вас оставят одну. И знаете что, мадемуазель? Нимб святости не для вас! Звучный смех дворянина прокатился по церкви, заставив дрогнуть огоньки свечей, а вместе с ними и тени, укрывающие лики святых. Они словно поёжились от недовольства.
Антуанетта д'Омаль: Плащ приятно согрел озябшие плечи, а вино… ощутив на губах вкус вина, не разбавленного водой, как подавали в монастырской трапезной, Антуанетта даже замурлыкала от удовольствия. Благослови боже графа де Келюса, додумавшегося отправиться на ночное бдение с вином. - Вы еще ничего не видели, - самоуверенно заявила она, немного опьянев с первого же глотка, ибо постригу предшествовал трехдневный пост. – Почему бы мне и не стать святой, если захотеть? Разве это сложно? Нет, нисколько. Надо только соблюдать правила. При дворе они одни, тут другие, но суть одна. Делай то, что от тебя ждут, и тебя будут любить. Если я добилась этого в свите королевы Луизы, то добьюсь и здесь. Блаженное тепло разливалось изнутри, зажигая на бледных щечках королевской кузины румянец. Даже ночная церковь больше не казалась её унылой и мрачной, скорее, приятно-таинственной. Еще одно приключение, так решила про себя мадемуазель д’Омаль. Все это еще одно волнующее приключение. А когда оно надоест, Антуанетта придумает себе другое. За эту блестящую мысль кузина королевы сделала сразу два глотка, и великодушно протянула бурдюк Жаку де Келюсу. - Монастырь, если так подумать, лучше чем двор, - глубокомысленно заявила демуазель. – Тут, конечно, тоже хватает интриг, но это так, пффф, баловство. А в сущности очень приятное во всех отношениях местечко. Правда, требует твердой руки… но я смогу! Я ведь не такая, как все остальные монахини. Я кузина королевы и родственница герцога де Гиза и архиепископа Реймсского! Антуанетта привычно задрала свой красивый носик, но вдруг, совершенно неожиданно шмыгнула им, потому что на глаза навернулись слезы, и уткнулась в плечо Жака де Леви. Вино ударило в голову, и на место бравады пришла жалость к себе. - Будь они все прокляты, - всхлипывала Антуанетта. – Это все из-за них! Это все они! А я не хотела!
Жак де Келюс: Переход от дерзости к слезам был таким неожиданным, что Жак де Леви растерялся, не смотря на всю свою репутацию дамского угодника и опыт придворной жизни. С женщинами всегда так. Сейчас они тебе шепчут что любят, через секунду кричат, что ненавидят, целуют, а потом пытаются убить, или вот смеются, а потом плачут. Когда плачут хуже всего, потому что перед женскими слезами граф чувствовал себя бессильным и в чем-то виноватым, непонятно, правда, в чем именно. - Ну-ну, - неловко погладил он девушку по хрупкому плечику. – Ну зачем же так убиваться? Не плачьте… ах, дьявол с вами, мадемуазель, плачьте, только если вы испортите мне мой камзол… ладно, не важно. Вздохнув много терпеливо, мысленно напомнив Господу, чтобы записал это благодеяние на его счет, молодой придворный сгреб в охапку будущую монахиню, усадив к себе на колени и прижав к своей груди, глядя по распущенным волосам, и прислушиваясь к всхлипам*. Ну и обдумывая, конечно, то, что Антуанетта д’Омаль сказала ему. Значит, ее заставили. В сущности, ничего неожиданного, даже добросердечная госпожа де Водемон, похоже, подозревала это, раз велела ему быть готовым увезти и спрятать свою юную родственницу. Тогда кто? На этот счет у Келюса были свои подозрения. Не зря же они застали в Суассоне архиепископа Реймсского, этого елейного братца Генриха де Гиза. Ну, и, наконец, следующий вопрос, который интересовал Жака де Леви. За что? - Антуанетта, милая, вытрите глазки и посмотрите на меня, - попросил он, приподняв девушку за подбородок. – Расскажите мне все. За что с вами так поступили? В чем вы провинились? Вот увидите, вам сразу станет легче. Не слишком убедительный аргумент, но другого, право же, он вот так, с ходу, придумать не смог.
Антуанетта д'Омаль: На коленях у Жака де Леви было гораздо удобнее, чем на твердой скамье. И теплее. И от него пахло пудрой, немного вином, и еще чем-то немного терпким, но таким приятным, что Антуанетта очень быстро перестала плакать, а всхлипывала уже больше ради возможности уткнувшись носом в шею миньона, вдыхать этот восхитительный запах. Как приятно, когда тебя утешают! Почему это так редко случается? С другой стороны, она никому из мужчин не позволяла находиться так близко, памятуя, что она, как-никак, герцогиня Анжуйская. Ну а что проку с этого титула? Завтра она станет сестрой Антуанеттой. Станет еще и потому, что выбрала для себя эту участь, увидев в ней новые возможности. Но в чем теперь прок от ее титула? От ее целомудрия? В этих размышлениях она чуть было не пропустила вопрос графа де Келюса. Рассказать ему все? Ну конечно. Королева будет счастлива узнать, что ее тайна известна теперь Жаку де Леви. Ну а что? Людовик де Лоррейн знает о ее интрижки с Ногарэ, значит, скорее всего, знает и старший брат, герцог де Гиз. Герцогиню, возможно, не посвятили в этот секрет, но и без нее получается весьма обширный круг посвященных. Нет уж, месье, обойдемся без исповеди. Антуанетта картинно всхлипнула пару раз, и подняла глаза на Жака де Леви. Поскольку плакала она всего ничего, то и глаза покраснеть не успели, разве что заблестели ярче. - Поцелуйте меня, - шепнула мадемуазель д’Омаль, подставляя губы, чуть сладкие от вина и чуть соленые от слез. Ах, если уж терять, то хотя бы знать, что именно теряешь!
Жак де Келюс: - Мадемуазель, помилуйте, вы ведь почти монахиня! Келюс вжался в скамью, чувствуя себя котом, которого мышка загнала в его же собственную ловушку. Кто бы мог ожидать от мадемуазель д’Омаль такой смелости? И ладно бы все происходило где-нибудь в укромном уголке Лувра! А то в церкви! В святом, можно сказать, месте! Не иначе бедняжка совсем растерялась от всего, что с ней произошло. Эти здравые мысли проносились в голове графа де Келюса, и были озвучены, почему-то, чуть насмешливым голосом маркиза д’Ампуи. Но мысли мыслями, а руки сами потянулись обнять завтрашнюю сестру Антуанетту, очень уж оказался велик соблазн. Девушка была свежа, прелестна, да и лестно было Жаку де Леви тешить себя мыслью, что дерзкая девчонка потеряла от него голову. - Мадемуазель, одумайтесь! Завтра утром вам придется принести обеты Господу нашему! Вы пожалеете о том, что вели себя так неосмотрительно! «Я ее предупредил? Предупредил. Но, если уж на то пошло, она еще не монахиня, а я тем более не монах». И, помянув всуе всех святых, Келюс не смог отказаться от того, что ему предлагали. «Да малышка, похоже, никогда не целовалась», - понял он, спустя не очень продолжительное время. Дерзости в Антуанетте д’Омаль было больше, чем опыта, и граф де Келюс почувствовал себя почти влюбленным. Дамы, в чьи спальни он наведывался, были опытны, осторожны и почти поголовно замужем, или же скорбели во вдовстве. Связываться с невинными девицами, это знаете ли, чревато. А, пожалуй, жаль. Оказалось, есть своя прелесть в наставничестве. Особенно, когда ученица сидит у вас на коленях, и на ней нет юбок, корсетов, корсажей и воротничков, всего того, что создает труднопреодолимую преграду мужскому желанию. - Какие мягкие у вас губы, Антуанетта. Право, какое расточительство прятать все это в монастыре. Королева хотела вас похитить, и я начинаю хотеть того же! Ладонь придворного накрыла девичье плечо, Жак умилился его нежности и белизне кожи. Нелегко будет кузине королевы в монастыре, не создана она для умерщвления плоти. Для такого дела подойдет кто постарее и пострашнее. Ну, что делать, он хотя бы скрасит малышке последние часы свободы, прежде чем она навсегда войдет в рать святых сестер!
Антуанетта д'Омаль: Так вот что такое поцелуи. Антуанетта тихонечко вздохнула, чувствуя, как все тело, недавно замерзающее на ледяном каменном полу, наливается жаром и истомой. Фрейлины королевы болтали про поцелуи с придворными короля, закатывали глаза, шептали что-то вроде: «Это невероятно, это прекрасно, это восхитительно». Это оказалось жарко, немного мокро и увлекательно. И, да, приятно. Настолько приятно, что мадемуазель д’Омаль задалась вопросом, а чего она еще не знает? И что еще ей бы следовало узнать? Пока не стало слишком поздно. Вряд ли монахиням разрешают принимать у себя в кельях молодых придворных. - Завтра да, но не сейчас, - зазывно пошептала она. – Сейчас вы можете меня похитить, господин де Келюс, но к утру не забудьте вернуть меня на грешную землю. Совесть бесстыдницу не мучила. Завтра для нее начнется совсем другая жизнь, придется притворяться день за днем, много лет, для того, чтобы получить власть над обителью в свои руки и укрепить ее. Прежде чем она сможет нанести удар по тем, кто ее сюда отправил. Так почему бы не позволить себе напоследок маленькое безумство? - Научите меня любви, господин де Келюс. Не хочу зачахнуть в этих стенах, не узнав, что это такое.Разве вы этого не хотите? Мне кажется, что очень. Мужская одежда снималась не в пример легче женской, да и слишком холодно было для того, чтобы расширить площадь своих любовных изысканий больше, чем позволял вырез камизы. Или не слишком? Антуанетта поняла, что не только согрелась от вина и мужских объятий. Она вся горит. А то, что на все происходящее смотрят статуи святых… так пусть смотрят, разве жалко? Сказать-то они все равно ничего не могут
Жак де Келюс: Обманывается тот, кто считает женщин слабыми, беспомощными, покорными созданиями, существующими для того, чтобы их завоевывали, соблазняли, решали за них. Неправда. Решимости Антуанетты д’Омаль позавидовал бы любой военачальник. Граф де Келюс был очарован, почти влюблен, и выразил свои чувства наиболее приятным для них обоих способом. Жаль, конечно, что в распоряжении придворного и завтрашней монахини была только жесткая скамья, но у молодости нетерпеливый и горячий нрав. - Вы восхитительны, Антуанетта, - признался Жак де Леви, после того, как затихли стоны, разносившиеся по всей церкви. Вероятно, тут часто стонали от тяжести своих грехов, но вряд ли хоть раз предавались этому самому греху. – Дьявол… простите, я хотел сказать, ангелы господни, мадемуазель, передумайте, пока не поздно! К утру вы будете далеко отсюда, а я готов сопровождать вас и защищать от кого угодно! От короля, от герцога де Гиза, от Его святейшества. От любви шумела голова, как от хорошего вина, граф готов был на любые безумства. С неуклюжей нежностью он укрыл послушницу своим плащом, вполне гордый своей маленькой победой. Хотя, его ли это победа, или он лишь пал жертвой чар кузины королевы? Да какая разница? Сейчас Жаку было все равно. Эта плутовка поймала его в свои сети.
Антуанетта д'Омаль: Антуанетта потянулась, как кошечка, с любопытством прислушиваясь к тому, что происходило с ней, к тому, как по иному теперь звучало тело, побывавшее в объятиях Жака де Леви. Изменили ли ее эти объятия? Если и да, то самую малость. Она осталась прежней Антуанеттой д’Омаль, разве что знала она о себе теперь немного больше. Знала, что тело ее не противится мужской любви, а получает удовольствие от ласк. Знала и то, что, по видимому, способна заставить мужчину потерять голову. Во всяком случае, граф де Келюс определенно выглядел потерявшим голову, иначе как объяснить его безрассудные слова? Хотя, какой женщине не будет приятно мужское безрассудство, особенно, когда она является его причиной. Главное, сохранять самой трезвый, холодный разум. - Я не думаю, что это было бы правильно, мой милый граф. Голос Антуанетты был тих и вкрадчив, она разглядывала лицо своего любовника сквозь ресницы, размышляя над тем, стоит ли доверять обещаниям, данным в порыве страсти. Пожалуй, нет. Хотя теперь она, пожалуй, лучше понимала госпожу де Водемон и ее безумства ради Жана-Луи де Ногарэ. Оказывается, мужчины, они как сладости, не манят, пока не попробуешь, а если запрещают, то хочется еще больше. Завтрашняя монахиня провел, задумчиво, ладонью по груди Жака де Леви. Может быть, стоит покрепче привязать к себе этого дворянина? Не только узами плоти, но и чем покрепче? - Оставим все, как есть, иное было бы безрассудством, о котором мы оба бы пожалели. Монастырь не такое уж страшное место, если вы, например, найдете время как-нибудь заглянуть в Суассон. Но мое место здесь, а ваше при дворе, там, где ваш король и ваши друзья… Но хочу вам сказать кое-что, граф. Антанетта приподнялась, отвела с лица волосы, взглянула в глаза Жаку де Леви. - Если вы дорожите вашим другом, господином де Ногарэ, не допускайте его появления при дворе. Он допустил ошибку, осмелившись полюбить одну высокопоставленную даму, а её родичи узнали об этом. Поверьте, эти люди не из тех, у кого короткая память. Ему отомстят. Через год ли, через десять. Это и есть тайна вашего друга, граф. И причина его отъезда. Вы сделали меня счастливой Жак, очень счастливой, и мне хочется отблагодарить вас. Мадемуазель д’Омаль легко поцеловала в губы графа, натянула на плечи свое скудное одеяние. - А теперь вам пора. Скоро рассвет и за мной придут, но поверьте, я буду думать о вас, и завтра, и все остальные дни, что мне отпущены судьбой. Ложь, конечно, но Антуанетта никогда не чуралась красивой лжи. Хотя, конечно, вспоминать она о графе будет, иногда.
Жак де Келюс: Следовало признать, мадемуазель д’Омаль была не только соблазнительна, но еще и умна, предпочитая синицу в руке, то есть свое будущее в монастыре, журавлю в небе. Конечно, на какое-то мгновение Жак почувствовал себя немного уязвленным такой рассудительностью молодой девушки, но потом признал, что так будет лучше. Девица, умыкнутая из-под пострига, не самая легкая ноша, особенно, когда родичи начнут ее искать, а они обязательно начнут. И вряд ли король Генрих посмотрит снисходительно на такую шалость своего фаворита. - Будь по-вашему, моя красавица, - проворчал он, одеваясь. Холод церкви неприятно холодил разгоряченное тело. Хотя ваш отказ разбивает мне сердце. Конечно, сердце графа де Келюса и не думало разбиваться, напротив, чувствовало себя превосходно, это не важно. Женщины любят слушать подобные речи. А все же хороша, очень хороша… Жак де Леви залюбовался юной послушницей, укутанной волной золотистых волос, и едва не прослушал ее признание, а когда до него дошло, что только что поведала ему Антуанетта, пришлось дотянуться до бурдюка с вином, к счастью, еще не совсем пустого. - Вот оно как, - глубокомысленно произнес он, пытаясь мыслить ясно. С одной стороны, хорошо, что Ногарэ все же по дамской части, а не по той, на которую ему намекала Антуанетта при их последней встрече при дворе. Но скажите, отчего молодой гасконец не может жить спокойно и любить тех, кого любить нехлопотно? - Имя этой дамы вы мне, конечно. Не назовете, Антуанетта. Понимаю. И благодарю вас за то, что вы поделились о мной частью этой тайны. Я ваш должник. Граф поцеловал узкое запястье мадемуазель д’Омаль, и, накинув плащ, выбрался из церкви тем же путем, что и появился в ней. В голове графа засел бредовая мысль – узнать имя этой высокопоставленной дамы и спасти друга во что бы то ни стало.
Антуанетта д'Омаль: - Прощайте... Антуанетта проводила долгим, задумчивым взглядом Жака де Леви, испытывая в это мгновение острое, чисто женское сожаление о том, что момент наслаждения так мимолетен и промелькнул безвозвратно. Но она знала, что сожаление это быстро пройдет. Она выбрала для себя путь, и было бы неправильно сворачивать с него ради крепких объятий графа де Келюса. Да и как долго они будут столь же крепкими? Ничто не вечно, так поняла для себя кузина королевы Франции. Никому нельзя верить. Ни семье, ни мужу, ни любовнику. Только себе. Вздохнув, Антуанетта распростерлась перед распятием, не испытывая ни малейшего сожаления о совершенном грехе. Напротив, в глубине души она была благодарна за него. Холод от камней уже не казался таким уж невыносимым, напротив, составлял приятный контраст с разгоряченным телом. Церковь не казалась мрачной, даже статуи святых, казалось, затаили понимающую полуулыбку. Вздохнув, мадемуазель д’Омаль забылась кратким, но глубоким сном. Ей снились ангелы, водружавшие на ее белокурую головку венец святой. Ее босые ноги утопали в лепестках роз, тело облекали тончайшие шелка, и тысячи верующих приходили к ней за утешением от страданий. И ангелы указывали ей на тех, кого следует исцелить, или ободрить. Удивительно, но они все были словно на одно лицо, так похожее на лицо графа де Келюса. То есть светлые и одухотворенные, но с такими знакомыми, тщательно ухоженными усиками. Антуанетта улыбнулась во сне. Еще спустя час в церковь пришли монахини. К этому времени они застали послушницу в горячей молитве, но вот что удивительно, выглядела она свежей и отдохнувшей, что, несомненно, было знаком высокой благодати, снизошедшей на королевскую кузину. А еще через два часа мадемуазель д’Омаль исчезла. Вместо нее появилась сестра Антуанетта. По словам монахинь, ангелы в этот миг ликовали. Ну что же, возможно и так! Эпизод завершен
полная версия страницы