Форум » Игровой архив » У порога забвения » Ответить

У порога забвения

Екатерина Медичи: 26 апреля 1577 года, вечер, Лувр.

Ответов - 17, стр: 1 2 All

Екатерина Медичи: Вчерашний день принес столько волнений, что королева-мать лишь нынче к вечеру вспомнила о своем намерении навестить Жана ван дер Дейка, бывшего исповедника королевы Луизы, которого все еще держали в заточении в Лувре. Правда, перевели из сырого подвала в помещение, выходившее подслеповатым зарешеченным оконцем на ров, окружавший дворец. Все потому, что король и его мать ожидали от Рима хоть каких-то действий в ответ на довольно резкую ноту, высланную в связи с заговором и признанием священника. Ждали чего угодно. Опровержения, тайных переговоров с целью замять скандал. Но Рим опять удивил, на этот раз молчанием. Рим молчал, отец Жан томился в темнице, ожидая решения своей участи, королю досаждала жена, прося простить и отпустить ее дражайшего исповедника, а Медичи размышляла, не следует ли ей вмешаться в это дело. Но стоил ли этого отец Жан? - Герцогиня де Лонгвей, маркиза де Сабле, следуйте за мной, дамы. Мне доложили, что в кладовой гобеленов и тканей завелась моль, хочу сама проверить, так ли это. Три юных фрейлины, составлявшие сегодня дежурный штат Ее величества, снова опустились на подушки, продолжая шушукаться о случившемся во время бала. Смерть графа де Бюсси нанесла сокрушительный удар по сердцам придворных кокеток. Сколько слез пролилось, сколько обмороков, настоящих и мнимых, было устроено! Нет уж, пусть эти девчонки и дальше выясняют, кого из них сильнее любил Луи де Клермон, ей для сопровождения хватит и двух придворных дам, к тому же на здравомыслие этих молодых женщин Медичи могла положиться. Для вида она и правда зашла в кладовую, тщательно проверив сундуки и шкафы из кедра, защищавшие ткани и гобелены от моли и солнечных лучей, способных повредить нежные краски. Здесь хранилась венецианская парча, генуэзский бархат, шелк из бурсы, кисея из Индии. Часть тканей Флорентийка привезла во Францию в качестве приданого, ив молодости часто наведывалась сюда, наивно полагая, что новые наряды привяжут к ней мужа. Но, пусть даже ей это не помогло, не стоит недооценивать важность модного платья. Ее величество оглядела двух блондинок, стоявших рядом, таких разных, но в чем-то неуловимо схожих. Красивые женщины, в самом расцвете ума, красоты и чувственности. Страшное оружие, сокрушительное в умелой руке. - Можете выбрать себе ткани на платье, дамы, это мой вам подарок в честь возвращения ко двору. Потом мы с вами навестим одного узника, и там мне понадобятся ваши уши, ваши глаза, и, разумеется, ваше молчание. Потому что этот визит должен остаться в тайне.

Жаклин де Лонгвей: Жаклин осторожно ступала по крутым ступенькам, при этом пытаясь углядеть за чистотой юбки, которую она всеми силами старалась уберечь от пыли и паутины, не редкой в этой части замка. Весьма странное желание королевы-матери справиться о сохранности того, о чем заботится не один внимательный придворный, было принято женщиной хоть и с долей удивления, но при этом как нечто само собой разумеющееся. Екатерина редко прибегала к личному осмотру подобных помещений и более это странным было в момент, когда весь двор еще гудел волнением. Откровенно говоря, смерть супругов Монсоро хоть и вызвала у герцогини простое человеческое сочувствие, однако ей было далеко до состояния скорбящего. А вот уход из жизни Бюсси почему-то более ощутимо сказался на ее моральном состоянии. Она не пустила по нему слезу и не падала духом, как некоторые прелестницы, но при этом что-то неприятное и тяжелое стиснуло ее грудь в тот момент, когда Орильи провозглашал ужасные новости. - До сих пор не могу поверить.. - обращаясь шепотом к Изабель, герцогиня поглядывала в сторону королевы, дабы убедиться в том, что их разговор останется между ними. Впрочем, в данной ситуации было не сложно догадаться о чем могут шептаться нынче утром фрейлины. - Казалось, смерть над ним не властна и вот он по ту сторону бытия. Жаклин никогда не любила вести разговоры о смерти и всячески старалась избегать этой темы. Но почему-то в этот раз ей было необходимо удостовериться, что не только ее шокировала внезапная кончина молодого и сильного мужчины, которого при дворе знал каждый. Легенда и герой, ему пророчили славную жизнь и военную карьеру, а в итоге все закончилось на грязной объездной дороге. Бесславно, бессмысленно и несправедливо. - Нелепость какая-то, - тихо заметила герцогиня, скорее поразмыслив вслух, нежели провоцируя Изабель на продолжение разговора. В этой части замка было холодно и неуютно, тема разговора вышла невеселой, поэтому разрешение королевы подобрать себе ткань для платья было принято Жаклин с таким восторгом, будто являлось наивысшим благом. Впрочем, взглянув повнимательнее на предоставленный в кладовке выбор, женщина пришла к выводу, что так оно и было на самом деле. При виде лиловой кисеи, герцогиня и вовсе забыла про упомянутого узника, сосредотачиваясь на выборе вполне заслуженного подарка.

Изабель де Лаваль: Изабель прекрасно понимала волнение подруги. Все случившееся было скорее похоже на страшный сон. Три смерти, граф де Монсоро, графиня, Луи де Клермон… Маркиза прекрасно помнила Диану, хотя они не были подругами, но жена Главного ловчего, хочет она того, или нет, заметная фигура при дворе. Ну а графа де Бюсси вряд ли забудет хоть одна женщина, видевшая его. Но если сердце Изабель де Лаваль лишь саднило от грусти, от чувства свершившейся несправедливости, то в Лувре были сердца, совершенно разбитые случившемся несчастьем. - Мне жаль королеву Маргариту, - так же шепотом ответила маркиза Жаклин. – Она заперлась в своих покоях, и никого не желает видеть! «Очевидно, граф де Бюсси был ей очень дорог», - подумала Изабель, но поостереглась высказывать свою мысль вслух при Медичи, чью траурную вуаль раздувал невесть откуда взявшийся сквозняк, придавая старой королеве еще больше сходства со змеей. - Хочется надеяться, что виновных накажут. Но вряд ли. Если у грабителей осталась хоть капля ума, они уже поделили добычу и исчезли, а не ждут казни, которую постараются сделать особенно жестокой и зрелищной, учитывая титулы и положение убитых. В мрачном коридоре, так отличающимся от парадных лестниц и анфилад Лувра, вдруг на мгновение померещились какие-то тени и шепот, словно души тех, кто пролил свою кровь в этом дворце, взывали к отмщению. Изабель вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Не хватало еще этих страхов! Нет уж. Опасны не мертвые, а живые. Скольких людей отправил на тот свет дуэлянт Клермон? Однако, это не они вернулись за ним с того света, и арбалетную стрелу ему в спину послал разбойник, а не мятежный дух. Так что маркиза предпочла не думать о столь мрачных предметах, а полюбоваться тканями, составлявшими гордость королевского хранилища, и пришла в восторг от щедрого предложения королевы-матери. - Мы целиком и полностью в распоряжении Вашего величества, - почтительно проговорила она, поклонившись старой королеве. – Ваше величество может рассчитывать и на нашу скромность, и на наше молчание. «Надо же, а еще несколько дней назад я была уверена, что утратила вкус к жизни и красивым вещам, и ничто не способно меня порадовать», - улыбнулась маркиза, подходя к одному из сундуков, полным тканей различных оттенков, гладких и вышитых, затканных золотом и серебром, или расшитых жемчугом. – «Потом встреча с Жаклин, а теперь я уже мысленно примеряю новое платье. Наверное, права была инфанта, считающая меня особой легкомысленной и ветреной». Ну и пусть. Здесь, при дворе короля Франции и под покровительством королевы Екатерины ее никто не упрекнет за смелый наряд или веселый смех. В дальнем углу заманчиво мерцало бирюзовое сияние, и маркиза поспешила на его зов. Парча цвета персидской бирюзы не имела ничего общего со скромностью и невинностью, но зато чудесно подходила к глазам Изабель. Но одна парча – это слишком помпезно, и госпожа де Лаваль дополнила ее чудесным плотным атласом удивительного розового оттенка. Он был словно холодная зимняя заря. - Никогда раньше не видела такой красоты, и в одном месте, - тихо призналась она Жаклин. – Кажется, еще немного, и я впаду в грех жадности.


Екатерина Медичи: От кладовых и хранилищ до тайных комнат для благородных узников и узилищ для тех, кто не должен был покинуть Лувр живым было не так уж далеко, не смотря на видимое запустения эта часть замка хорошо охранялась. И не мудрено. Не все золото французские короли хранили у ломбардцев, что-то предпочитали собирать и прятать на черный день. Золото и серебро в слитках, старинную посуду, кувшины и солонки. При случае, все это легко было обратить в звонкую монету. Случалось, правда, и так, что короли умирали, не успев поведать наследникам о своих тайных сокровищницах. По коридору прохаживался тюремщик, который, при виде королевы-матери, поспешил подобострастно поклониться. Подобные визиты были редкостью, и составляли приятное разнообразие в монотонном течении его жизни. Ну, в самом деле, какие тут могут быть развлечения? Разговаривать с королевскими пленниками запрещено, все, что остается, глядеть на них сквозь зарешеченные оконца, да выбирать для себя куски пожирнее с их тарелок. О тех, кто томится в низу, в подвале, речи нет, а вот священника этого голодом не морят. И каплун ему положен, и вино, и рыба. А ест мало, так чего добру пропадать? - Отоприте, - велела тюремщику Медичи, и тяжелый железный ключ заскрипел в замке. – Дамы, останьтесь, и ждите меня здесь. Взглядом Ее величество указала на зарешеченное окошко в двери, давая понять, что герцогиня де Лонгвей и маркиза де Сабле могут присутствовать при беседе незримо, с ее королевского благословения. Войдя в темницу, она бесцеремонно оглядела небольшое помещение и его обитателя. За время своего заключения отец Жан не слишком изменился, разве что стал еще более отстраненным, да под глазами залегли темные круги. Узнику разрешено было чтение, и, судя по свечному огарку, читал он много. Медичи взглянула на книгу, лежащую раскрытой на постели. Эразм Роттердамский «Жалоба мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного»*. - Дочь наша, королева Луиза, беспокоится о вас, поэтому мы согласились лично убедиться в вашем благополучии, отец Жан, - не снисходя до приветствий, проговорила Флорентийка. – Есть ли у вас пожелания или жалобы? Желаете ли вы что-нибудь передать вашей духовной дочери? Если хотите написать ей, вам принесут перо и чернила. Спокойствие Ее величества дорого нам всем. *согласовано

Отец Жан: Дни и ночи тянулись для отца Жана медленно, прилипали к сердцу вязкой смолой, оседали на душе черным дегтем. В тот вечер, когда король Франции узнал о заговоре, священник готов был ко всему. К пыткам, к смерти. И готов был встретить наказание за свое вынужденное предательство с достоинством. После, когда его перевели из подвала сюда, в камеру, где не было крыс и вони, был стол, оконце, и книги, он воспрял душой. Видимо, король счел, что живым он может быть полезен, кроме того, у Его величества было признание против Рима, написанное рукой преподобного отца. Опасная, но такая сладкая месть. Но дни шли. О нем словно забыли. Единственное человеческое лицо, которое было позволено ему видеть, это лицо тюремщика, когда тот приносил еду, да несколько раз в день заглядывал проверить, все ли хорошо с узником. И сводный брат герцогини Маргариты погрузился с головой в чтение, а ночами писал, писал, пачкая пальцы чернилами и ломая перья, давно выношенный в сердце труд «Природа благодати». Труд смелый, возможно, даже еретический. Нынешний день не обещал ничего нового, однако же, в неурочное время раздались голоса в коридоре и скрип открываемой двери. Исповедник королевы Луизы поднял голову от книги, немного досадуя на то, что его прервали. Но, увидев, кто вошел в его камеру, поднялся и сдержанно поклонился королеве-матери. Как ее называли при дворе? Мадам Змея? Очень верно. Так же коварна, как ядовита. - Благодарю Ваше величество и Ее величество королеву Луизу за заботу. У меня нет жалоб, единственное мое пожелание заключается в благополучии и преуспеянии моей духовной дочери, за которую я молюсь денно и нощно. Жан ванн дер Дейк очень сомневался, что королевой Екатериной двигали именно те мотивы, которые она озвучила, но не проявлял ни страха, ни любопытства, стоя перед этой могущественной женщиной. Если он понял что-то во время своего заключения, так это то, что времени у него много. Куда больше, чем у сильных мира сего.

Жаклин де Лонгвей: Жаклин с явной неохотой покидала кладовку, еще не достаточно, на свой взгляд, налюбовавшись на ткани. Она весьма быстро смогла выбрать себе подарок, но никак не могла оторваться от прикосновений к тончайшему шелку или любования на вышивки из искристого бисера. Однако, несмотря на необходимость покинуть это пристанище прекрасных образцов, мысль о новом платье, для которого и были выбраны ткани, приятно грела ее. Холод коридора вернул серьезность мыслям герцогини и она снова вспомнила о Бюсси. Все произошедшее накладывало на ее настроение тяжелый неприятный отпечаток и хотелось как можно скорее скинуть это странное оцепенение. Но, к счастью, прогулка по коридору, в котором никогда прежде женщине быть не приходилось, прекрасно поспособствовала отвлечению. Жаклин с интересном рассматривала окружающую обстановку и пыталась увидеть или расслышать что-то необычное - с этого момента все ее мысли были заняты личностью таинственного узника. - Мадам, вы знаете кто это? С любопытством прильнув к окошку, герцогиня едва слышным шепотом обратилась к Изабель. Пристроившись так, чтобы подруге хватило места, она попыталась разглядеть самого узника, но пока его силуэт находился вдали и фрейлине приходилось довольствоваться лишь видом спины королевы-матери. - Приятный голос. И он...говорит, как священник, - удивленно вскинув бровь, Жаклин кинула мимолетный взгляд на подругу, демонстрируя свой более чем живой интерес к личности, находящейся по сторону двери. Уловив из разговора сведения лишь о том, что оба собеседника до трогательности заботились о благополучии королевы Луизы, герцогиня в нетерпении закусила губу. Ей не терпелось увидеть того, кто своими деяниями или же чем-то иным поспособствовал тому, что Медичи решила самолично прогуляться туда, куда наведываться она откровенно не любила. Наверняка, узник был важной персоной. И несомненно являлся священнослужителем, ибо проведя немало времени в Риме, герцогиня научилась определять это безошибочно. Осталось лишь разгадать, что именно сотворил этот несчастный служитель Господа.

Изабель де Лаваль: Этот флер тайн и интриг! Изабель ощутила, как от волнения чуть покалывает кончики пальцев. Флер, всегда окружавший Екатерину Медичи, подобно аромату ее любимых ирисовых духов. Ядовитый для всех, кто его вдохнет, но опьяняющий. Маркиза де Сабле мечтательно улыбнулась. Что может быть привлекательнее чужих тайн? Сегодня перед ними приподнимет краешек своего покрова еще одна, и им даже дозволено заглянуть, подсмотреть, что там. Непередаваемый соблазн! Нынешняя тайна имела мужской голос и речь священника, и Изабель с любопытством заглянула в окошко. Екатерина Медичи как раз соблаговолила отойти в сторону, интересуясь книгой, и молодая женщина смогла увидеть обладателя голоса. - Он действительно священник, мадам, - шепнула она подруге. – И красавец! Но не за красоту же его упрятали в заточение, хотя согласна, для духовного лица это преступление. Полюбуйтесь, Жаклин! Это того стоит! Уступив герцогине место, Изабель прикрыла глаза, слушая разговор королевы с тем, кто был, как она поняла, исповедником королевы Луизы. Исповедники всегда хранители чьих-то тайн, но какие опасные тайны могут быть у кроткой госпожи де Водемон? Но не стоит судить поспешно. Раз священник здесь, значит, он в чем-то виновен (или виновна королева Франции), раз Екатерина Медичи здесь, значит, ей что-то нужно от узника. Раз они с герцогиней сопровождают королеву, значит и для них уже определены роли в этом маленьком спектакле. Не стоит пытаться понять, какие, лучше сосредоточиться на задании Медичи – наблюдать и слушать. Изабель еще раз взглянула на предмет забот королевы-матери. Что о нем можно сказать, кроме очевидного? Красив, да, но суров. От него так и веет холодом. Вряд ли такой священник будет пользоваться своим положением, чтобы склонять к любви красивых фрейлин или смазливых пажей. Такому больше подойдет клеймить порок огненным словом. Еще? Еще, очевидно, умен и осторожен. - Что скажете, душа моя? Красив, как архангел, правда? Но я бы побоялась стоять с таким рядом – можно замерзнуть! Политика – политикой, тайны-тайнами, а присутствие рядом красивого мужчины всегда будет волновать сердце женщины, пусть даже их разделяют двери, решетки и замки.

Екатерина Медичи: Медичи с улыбкой кивнула, словно и не ожидая другого ответа. Все же, стоило признать, отец Жан был вылеплен их хорошего теста, жаль, что с римской закваской. Таких людей Медичи пробовала на твердость с особенным удовольствием. Слабый противник дарит легкую победу, и тем самым ослабит тебя. Иное дело противник, равный тебе по силам, или даже превосходящий тебя. Иногда побеждаешь интригами, иногда неожиданным ударом в самое слабое место, а иногда тебе на помощь приходит время, если уметь ждать. О, время великий союзник. Оно рушит камни, низвергает дворцы, а людские судьбы перемалывает на своих жерновах, даже не замечая. - Я передам мадам Луизе, что вы благополучны и молитесь о ее здравии, для нашей королевы это будет огромным утешением. Вы же знаете, отец Жан, как она одинока. Моя сын, я – вот и все близкие бедняжки госпожи де Водемон. Ваше исчезновение стало для нее ударом… большим ударом. Флорентийка говорила, улыбалась, голос ее был по-матерински снисходительным. Так она могла бы журить неразумное дитя за мелкий проступок, но при этом осматривала священника, как диковинку, цену которой надо вызнать, прежде чем решить, нужна она тебе, или нет. Что поделать, у каждого есть своя цена, и Ее величество рассчитывала, что дамы за дверью помогут ее правильно определить. Тут важно не продешевить, но и не заплатить лишнего. Почести, золото, власть, драгоценности и наряды, красивые женщины – все это лишь разменные монеты в ее сундуке, но Медичи была рачительной хозяйкой. - Что же, полагаю, я увидела то, что хотела и могу идти. Да, возможно вас интересует, были ли письма из Рима, отче? Разочарую вас. Нет. Рим предпочел забыть о вас. Мне жаль. Действительно жаль. Священнослужитель с вашим умом, вашими дарованиями заслуживает куда большего, чем забвение. Увы, вы сделали неверный выбор, служа Риму а не мне, и вот… вы здесь, и, судя по всему останетесь здесь на долгие годы. Хотя… может быть, вы предпочтете исправит ошибку, отец Жан? Что скажете, если я дам вам такую возможность? Есть особая порода людей, которых не пугает смерть или пытки, и даже бесчестье они вынесут с воистину королевским видом. Но их пугает забвение. Долгие годы бесцельного, бессмысленного существования наедине со своими мыслями и сожалениями. Знать, что о тебе никто не вспоминает, что тебя выбросили, как пустую скорлупу от ореха… каково это будет, отец Жан?

Отец Жан: Он знал это. Знал, что Рим предпочтет предоставить своего слугу его судьбе. И то верно, с чего бы папской курии поступать иначе? Разве что на месте князей церкви Жан ван дер Дейк послал бы к провинившемуся наемного убийцу, чтобы тот замолчал навсегда. Но, то ли Рим считал его недостаточно важным лицом, чтобы тратить золото и яд, то ли узилища французского короля охранялись весьма бдительно, а он был жив. В словах Медичи содержался соблазн, как в яблоке с древа Познания. Отец Жан еще раз отдал должное этой женщине. Умна, проницательна и коварна. А еще, как он слышал, щедра к тем, кто ей верно служит. Королева-мать сумела задеть в его сердце чувствительную струну, напомнив о его дарованиях, которые не слишком-то ценил Рим. Все они лишь инструменты в руках папы и его приближенных, это так, но некоторые инструменты берегут, а некоторые выбрасывают за ненадобностью. И у кого же достанет смирения склонится перед такой судьбой? В уголках губ священнослужителя залегла едва заметная горькая морщинка. - Ваше величество очень добры, но я пока не чувствую в себе силы менять свою судьбу. Неисповедимы пути Господни. Может быть, он приготовил для меня именно это, и мой долг покориться, какой бы горькой не была моя участь. Но прошу вас поверить мне, - взгляд отца Жана стал твердым, словно осколок обсидиана. – Я подчинился воле Рима, это так. И я бы исполнил его. Но в моей душе нет ненависти к вашей семье, мадам. Король помазанник божий и поднять на него руку большой грех. Но для священника еще больший грех не подчиниться приказам Его святейшества. Отец Жан склонил голову. Сердце билось глухо и ровно, почти равнодушно. Но вдруг сжалось почти болезненно. Обостренным слухом пленника он уловил шорох да дверью, и тихий, едва различимый шепот. Что это? Видения? Или королева-мать пришла не одна? Показалось ему, или нет, что за решеткой, в темноте, блестят чьи-то глаза? Недоброжелательности в них отец Жан не ощущал, скорее любопытство, и любопытство же почувствовал в ответ. Первое живое чувство за все дни его заточения.

Жаклин де Лонгвей: - Вы правы, на редкость красив, - кивком подтверждая слова подруги, герцогиня затаилась возле окошка, теперь имея возможность лицезреть картину в целом. Королева-мать открыла взгляду дам своего собеседника и теперь им действительно было за чем наблюдать. Внимательно изучив внешность священника, Жаклин едва ощутимо повела плечами - вокруг вдруг стало заметно прохладнее. Наверняка виной тому был жуткий сквозняк, который гулял по этой части замка еще более свободно, чем наверху. Однако, герцогиня почему-то была уверена, что отчасти дело было и во взгляде пленника, которым он смотрел на Медичи, ведя с ней совершенно спокойный разговор. Ни страха, ни трепета. Даже слова королевы, полные меда соблазна, если и тронули мужчину, то внешне он не подал вида. В любом случае, это заинтриговало герцогиню. Либо пленник был полностью лишен тщеславия и был достоин венца святости, либо он великолепно владел собой. Последнее, в свою очередь, привлекало внимания куда больше, ибо по опыту Жаклин знала, что человек, способный держать в узде собственных демонов, оказывается на проверку человеком куда более интересным, чем те, кто изливает фонтаны эмоций на окружающих при любом удобном случае. - Или сгореть в праведном огне, - послав подруге искреннюю улыбку, герцогиня слегка отстранилась от окошка, почувствовав внезапное смущение от того, что пленник заподозрил их присутствие поблизости - Нам с вами таких представителей папской курии стоит обходить за лье. Как его вообще угораздило оказаться в Лувре. Вздохнув, герцогиня искренне посочувствовала отцу Жану. Обычно, пленники этого места проводили здесь столько времени, что они сами теряли счет пролетающим мимо них месяцам и годам. Наверное, если посмотреть на это с другой стороны, священнику повезло, что он еще жив. Однако, кому нужна такая жизнь, когда находясь в четырех стенах бесконечное количество времени, ты неумолимо будешь приходить к выводу, что нет ничего страшнее чем это пытка бездельем. Оставалось надеется, что данный пленник, будучи явно человеком не глупым, сможет вовремя разглядеть свой шанс. - Интересно, как давно он здесь находится..

Изабель де Лаваль: Вот так всегда. Возвращаешься ко двору после долгой отлучки и спрашиваешь себя – кто эти люди? Что за игры они ведут? На чьей стороне нынче удача? Узник заинтересовал маркизу, хотя бы уже потому, что им явно интересовалась королева-мать, а их разговор пролил немного света на положение этого священника и его прошлое. - Вы слышали, мадам? – Изабель ахнула и даже отступила на несколько шагов от двери. – Он покушался на жизнь короля! Возможно ли такое? И королева предлагает ему свои милости? Екатерина Медичи, как тигрица защищавшая своего любимого сына, так доброжелательно беседует с тем, кто намеревался отнять жизнь Генриха Валуа? Заговоры не редкость в Лувре. Его высочество Франсуа в свое время пытался перехватить пустующий трон у брата, а когда попытка провалилась, на плаху были брошены простые дворяне, в том числе Ла Моль и Коконас. Но они были заговорщиками, а не убийцами! Маркиза еще раз взглянула на священника, пытаясь разглядеть в его чертах порочность, кровожадность, злобу. Но ничего подобного не увидела. Холодное, красивое лицо человека несомненно благородного происхождения, умеющего держать себя в руках. Словом, на этот раз Флорентийке достался достойный противник! - Неосмотрительно отказывать королеве-матери, - шепнула она Жаклин. – Неужели верность Риму для него дороже собственной жизни и благополучия? Изабель уважала сильные чувства, будь то любовь или ненависть, но материи более высокие не находили в ней понимания. Как можно любить нечто, не имеющее формы? Как можно хранить верность тому, что нельзя увидеть глазами? - Но я все равно ставлю на нашу королеву, мадам, она умеет добиваться своего!

Екатерина Медичи: Разглядывая узника, Медичи пыталась понять, с кем имеет дело. С фанатиком? Нет, таких она повидала достаточно. Фанатиками легко управлять, они не знают сомнений. А судя по всему, отец Жан не без сокрушения сердечного согласился выступить орудием в руках Рима. Предатель? Возможно, но предатель, способный на верность. То, что священник не согласился сразу на ее щедрое предложение, произвело на Медичи большое впечатление. Любопытно было бы найти ключ к этой душе. - Похвальное смирение, - добродушно кивнула она исповеднику королевы Луизы. – Говорят, что смирение – главная добродетель, за которую нам проститься все наши грехи. Может быть и так… но знаете, преподобный? Медичи понизила голос до шепота. - Может быть, и так, но я ставлю на здравомыслие. Прощайте, отец Жан. Может быть, мы еще увидимся, если на то будет воля Господа. Королева Екатерина стукнула в дверь, и тюремщик поспешил ее открыть, предано заглядывая в глаза, как верный пес, не знающий, чего ожидать от строгой хозяйки. Ласки или пинка. - Вы хорошо выполняете свои обязанности, милейший, я вами довольна, - благосклонно улыбалась Флорентийка. – Распоряжения относительно этого узника остаются теми же. Он может получать книги, бумагу и чернила, но не имеет права писать кому-либо. Кроме меня. Визиты к нему так же запрещены, даже для королевы Луизы. Хотя… Ее величество оглядела Жаклин де Лонгвей и Изабель де Лаваль, мысленно сравнивая достоинства одной и другой. Обе хороши и достаточно соблазнительны, чтобы взволновать мужское воображение, но герцогиня долгое время провела в Риме, может быть, она сумеет подобраться поближе к сердцу Жана ван дер Дейка? Женщина – самое простое решение, но самые простые решения зачастую оказываются самыми удачными. - Для всех, кроме вот этой дамы. Медичи дала знак Жаклин выйти чуть вперед, чтобы тюремщик запомнил ее лицо. - Ее вы проведете к отцу Жану по первому требованию и проследите, чтобы ее никто не беспокоил. Понятно? Тюремщик еще раз низко поклонился. Радостно подхватив монету, упавшую с щедрой ладони королевы-матери. Кивнув своим придворным дамам, Екатерина Медичи покинула каземат, и молчала всю дорогу, пока они вновь не оказались в ее покоях. Фрейлины все так же щебетали, бросив на вошедших любопытные взгляды. Ткани в руках герцогини де Лонгвей и маркизы де Сабле убедили их в том, что королева ходила туда, куда и намеревалась, в кладовую с тканями. - Принесите подогретого вина, - распорядилась королева, усаживаясь поближе к огню, в кресло, и нетерпеливо махнув дамам на подушки, разбросанные по ковру. Если не прогнать их костей холод коридоров, они долго будут болеть. Увы, она уже не молода. - А теперь, я слушаю вас, дамы. Что вы можете мне сказать о том человеке, за которым я велела вам наблюдать? *ход переходит к герцогине де Лонгвей, согласовано с отцом Жаном

Жаклин де Лонгвей: - Может он просто выжидает. Судя по всему, его не торопят с каким-либо решением, - чем больше Жаклин слышала, тем меньше понимала. Удивление Изабель было ей понятно, ибо не было ничего более странного в этом мире, чем спокойный диалог между Екатериной Медичи и человеком, который покушался на жизнь ее любимого сына. Впрочем, Генрих, по мнению матери, вел себя последнее время неосмотрительно и вызывал ее явное недовольство. Может именно поэтому она столь снисходительно отнеслась к священнику. Впрочем, зная королеву-мать не один год, герцогиня была готова поклясться, что скорее всего дело в том, что старая интриганка уже присмотрела этот стоящий экземпляр для себя. Римское оружие во флорентийских руках могло совершать поистине невозможное. - Несомненно умеет, - усмехнувшись, женщина красноречиво указала на себя и маркизу, тем самым выражая и признавая за Медичи столь необъяснимый талант, ибо только благодаря ему две фрейлины, несмотря на обстоятельства, вернулись на свои места. Правда, к чести пленника, силу его сопротивления намерениям королевы, казалось, не поколебать. Разговор за дверью подходил к концу и герцогиня окончательно отпрянула от окна, чтобы сохранить подобающий вид при выходе королевы. Откровенно говоря, она была рада, что встреча Медичи и таинственного пленника подошла к концу, ибо уже успела ощутимо замерзнуть. Однако, ей совсем не понравился оценивающий взгляд королевы, которым она на мгновение смерила ее и маркизу. Неужели началось? Ответом на немой вопрос Жаклин было предложение выступить вперед, дабы охранник запомнил с кем ему предстоит иметь дело. Весь путь до покоев королевы Екатерины, герцогиня размышляла над тем, что откровенно не хочет возвращаться в промозглые подземелья Лувра. И причиной тому был не только сырой воздух тех помещений, она молила Бога, чтобы ей не пришлось сталкиваться наедине с тем священником. Он был красив, несомненно, и Жаклин была уверена, что ни одно женское сердце не смогло бы устоять перед таким соблазнительным сочетанием в мужчине, как ум, красота и духовная чистота. Однако, Изабель была тысячу раз права - рядом с такими мужчинами беспрепятственно могут находиться только образчики добродетели, к коим герцогиню никак нельзя было отнести. Она не удивится, если отец Жан при одной ее попытке перейти порог его темницы, проклянет все семейство де Мариньи лишь за ее личные грехи. - Он умен, уверен в своих силах и прекрасно владеет собой. Производит впечатление человека думающего и за себя решающего, что странно, так как Рим обычно предпочитает действовать через людей более..фанатичных, - расположившись на подушках в желаемой близости от камина, Жаклин протянула руки к огню. Почему-то в свете завершившегося разговора, ей никак не давал покоя факт того, что Рим никак не среагировал на столь шаткое положение одного из своих пастырей. - Видимо, в этот раз они промахнулись. Случайно или намеренно. И вряд ли он боится.

Изабель де Лаваль: Незаметно передвинув подушку так, чтобы от камина было тепло, но не жарко, маркиза заняла свое место со скромной улыбкой и чинным видом, и то и другое было чистейшей воды игрой, но при дворе все носят маски и меняют их по многу раз на день. Может быть, за время жизни в Нераке Изабель и растеряла прежнее мастерство, но уж правила она помнила хорошо. Больше всего ей хотелось сейчас остаться наедине с Жаклин и без стеснения обсудить и загадочного узника, и странности Екатерины Медичи, ну и заодно уж новые ткани с фасонами платьев, но королева желала выслушать мнение своих дам, а значит, мнение должно быть высказано. Может быть, вдова Генриха II так проверяет их, никогда нельзя сказать со всей уверенностью, что на уме у Флорентийки. Герцогиня де Лонгвей высказалась, осторожно и умно, добавить к этому, в сущности было нечего, но маркиза все же попробовала доказать Ее величеству, что еще может быть полезна. - Когда этот священник говорил о королеве Луизе, я слышала в его словах искреннее участие и заботу. Похоже, он способен сострадать, способен на самопожертвование во имя ближнего своего. Таких людей сложно сломить и почти невозможно купить, но, быть может, вместо того, чтобы пытаться найти у него уязвимые места, нужно воззвать к его сердцу, попросить о помощи? Показать слабость не значит быть слабым, моя королева. Вошла фрейлина с подогретым вином, не без тайной зависти взглянула на двух дам, чьи имена уже почти забылись при дворе, а кто-то и вовсе их не слышал. И вот пожалуйста, они возвращаются из ниоткуда, они удостаиваются беседы с королевой, и на подносе стоит три бокала, один из венецианского стекла с королевским вензелем и два из хрусталя в серебре, и туда льется вино, сладкой и дурманящее, как мечты о счастье, богатстве, поклонниках… Изабель, принимая бокал из ее рук, заметила тени этих мыслей на юном свежем личике с очаровательно надутыми губками. «Милая моя», - могла бы сказать маркиза де Сабле, вкусившая сполна и счастья и разочарования, и радости и боли. – «Счастье и несчастье – все временно. Наслаждайся сегодняшним днем, но будь готова к тому, что завтра твои мечты разобьются на мельчайшие осколки». Еще Изабель могла бы добавить, что эти осколки больно врезаются в сердце. Но это каждая из правнучек Евы рано или поздно познает на своем опыте.

Екатерина Медичи: Медичи слушала, кивала, мысленно соглашаясь со словами своих дам. Если красиво лицо священника и произвело впечатление на герцогиню де Лонгвей и маркизу де Сабле, то это не помешало им выполнить приказ госпожи, держать глаза и уши открытыми. Наверняка, у них много вопросов и догадок, но вопросы и догадки они держали при себе, за это Флорентийка решила немного приоткрыть перед ними завесу тайны. - Человек, с которым я беседовала – отец Жан, исповедник королевы Луизы. Жан ван дер Дейк – сводный брат герцогини Маргариты Пармской, его мать, Иоханна, была недолго любовницей Карла V. Когда умер старый исповедник, Рим прислал его, и двор посчитал этот выбор удачным. Королева, похоже, попала под его полное влияние, но, поскольку исповедник не пользовался своим положением, мы закрывали на это глаза… Королева Екатерина пригубила вино, вспоминая те дни, когда отец Жан только появился при дворе. Она сразу почувствовала тревогу. Слишком красив, слишком умен, и этот ледяной взгляд судьи… но за его благонадежность ручались многие важные лица, и она махнула рукой. Да и опасалась она не заговоров против сына, а безрассудств госпожи де Водемон, с той вполне бы сталось влюбиться в своего привлекательного исповедника, а честолюбивый священник вполне мог этим воспользоваться. - Но оказалось, что мы пригрели змею. Рим замышлял заговор, и избрал отца Жана своим исполнителем. Мы могли бы его казнить, но я предпочитаю иное. Он должен стать моим союзником. А первую очередь моим. И служить он должен мне. Не Риму, не королю, не королеве. Мне. Я могу устроить так, что ему вернут его положение при дворе, и даже Его святейшеству придется с этим смириться. Вам, герцогиня де Лонгвей, я поручаю дело обращения этого священника на путь истинный. Делайте что хотите, выбор средств я оставляю за вами, но приведите его ко мне смиренным и послушным. Вы понимаете меня? Флорентийка строго взглянула на Жаклин, ища в ее красивом лице отблески мятежа или недовольства. Не так-то легко женщине, вкусившей свободы, повиноваться подобным приказам. Но служба королеве-матери всегда была далеко от путей благочестия и праведности.



полная версия страницы