Форум » Игровой архив » Материнская любовь » Ответить
Материнская любовь
Екатерина Медичи: 30 августа, около четырех часов дня. Лувр, покои Екатерины Медичи.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Екатерина Медичи: Екатерина Медичи, просматривающая у себя в кабинете расходы королевской семьи за неделю, недовольно подняла голову. За тяжелой портьерой явственно раздавались звуки приглушенных рыданий. Нахмурившись, королева-мать отбросила в сторону перо, испачкав чернилами пальцы. Безмозглые курицы. Она окружена безмозглыми курицами, не умеющими себя вести, думающими только о нарядах и танцах, мечтающими о благородных рыцарях, которые упадут к их ногам. Время от времени Флорентийке приходилось чистить этот курятник, отправляя то одну, то другую красотку, забывшую, в чем ее долг, домой. - Мадам де Нанси, - крикнула она, и в кабинет поспешно вошла старшая фрейлина, присев в почтительном поклоне. Лицо дамы выражало явное волнение. – Что там за шум? Почему мне мешают? И что там за рыдания, сударыня, неужели вы не можете утихомирить этот птичий двор? - Простите меня, Ваше Величество! Это мадемуазель де Вержи… Королева Екатерина припомнила, о ком идет речь. Маленькая, томная Жанна де Вержи, чуть пухленькая, с ямочками на щеках. Да, и не слишком умна. И не слишком разборчива. - Так что же за горе случилось у мадемуазель де Вержи, что она потеряла всякое представление о приличиях? - Ее любовник, Ваше Величество, тот поляк, Вишневецкий. Он мертв. Мадемуазель слегка… расстроена. - Слегка расстроена? Екатерина Медичи, усмехнувшись, прислушалась. Рыдания не утихали. - Действительно, расстроена. Идите и успокойте эту скорбящую, мадам де Нанси. Я закончу с подсчетами и займусь мадемуазель сама… Слегка расстроена! Значит, бегала за Вишневецким, распутная девка, и без моего приказа! Ну, я покажу ей «расстроена». Покачав головой, Екатерина Медичи придвинула к себе лист бумаги, мысленно пообещав негодной Вержи все кары небесные и казни египетские.
Франсуа д'Анжервиль: Незадолго до этого Девица стонала, извивалась, тяжело дышала, запрокинув голову. Привычные ко всему придворные обходили стороной укромную нишу, в тени которой проходило любовное свидание. Впрочем, для кого как. Франсуа д’Анжервиль, чуть морщась (недавняя рана болела) ускорил натиск и вот уже девица обмякла. На лице расплылась глупейшая улыбка, и, слава богу, она хотя бы перестала визжать. Граф чуть отстранился, поглядывая брезгливо на помятый наряд молоденькой фрейлины. - А ты правда на мне женишься, любимый, - проворковала она, открыв глаза. – Я же не какая-нибудь придворная шлюшка, я честная девушка! «Вряд ли когда-то ты ею была, милая», - скривился д’Анжервиль, но, потрепав по щеке растрепанную девицу, проговорил: - Ну конечно, я на тебе женюсь, красавица моя. Сразу же, как только ты сделаешь для меня то, о чем я тебя просил. Если захочешь, то тем же вечером мы с тобой обвенчаемся тайно, и я увезу тебя! - Обещаешь? - Ну конечно, глупенькая, разве ты не видишь, как сильно я в тебя влюблен? Фрейлина мечтательно закрыла глаза, воображая себя графиней, знатной дамой, ей – простушке с маленьким приданым, взятым ко двору благодаря протекции влиятельной родни, и не приходилось мечтать о такой партии. В лучшем случае, ей пришлось бы осчастливить какого-нибудь старика… И такая удача! Девица осторожно сжала пальцами кошелек, висевший на поясе. Там. Главное – не потерять. Главное – сделать все, как говорит граф и тогда ее жизнь совершенно изменится! Не надо будет никому прислуживать, не надо будет терпеть окрики и недовольство. - Тогда поцелуй меня еще раз, - прошептала она, ластясь как кошка. Граф д’Анжервиль, недобро усмехнувшись, выполнил просьбу девицы. Пусть тешится, красотка. Пусть. Главное, чтобы у нее все получилось. К счастью, если на кого и можно положиться в этом продажном мире, так это на влюбленную женщину. Ибо глупа, безропотна и страстно жаждет услужить. Вскружить голову этой крошке (Франсуа постоянно забывал ее имя) и вовсе труда не составило. Оставалось ждать, к счастью – недолго.
Екатерина Медичи: Подведя итог расходам, напомнив себе о пожертвованиях в некоторые монастыри, имеющие счастье пользоваться покровительством королевы-матери, Екатерина Медичи велела позвать к себе эту де Вержи, чьи всхлипы, должно быть, были слышны всему Лувру. Экая цаца, гляньте на нее! Цаца не смела поднять покрасневшие и опухшие от слез глаза на свою повелительницу, стояла, сжав руки на пышной груди, и, сказать по чести, больше всего напоминала молочного поросенка, окормленного к Рождеству. Екатерина Медичи оглядела ее с неприкрытым презрением. - Итак, мадемуазель де Вержи, что вы скажете в свое оправдание? Какое там скажете! Мадемуазель, упав на колени, опять разревелась, некрасиво скривив рот. - Ваше Величество, я не виновата! «Ну, еще бы», - поморщилась королева-мать. – «Они никогда не виноваты, он сам…» - Он сам пришел! - А вы, мадемуазель, как вы посмели без моего приказа? - Но я думала, он меня любит, Ваше Величество, и он был такой красивый, и потом он мне даже подарок сделал, вот! Фрейлина, торопливо порывшись в складках платья, протянула королеве кольцо – тяжелое, варварски - безвкусное, но с красивым рубином. Судя по всему, Вишневецкий был щедр к своим любовницам. Спаси Господь его душу. Екатерина Медичи брезгливо вертела в пальцах кольцо, посматривая то на камень, то на фрейлину. Девчонку надо отправить вон от двора, это ясно. - Выпейте вина, мадемуазель де Вержи, и успокойтесь, - сухо проговорила она. – Я должна поразмыслить над вашей судьбой.
Henri de Valois: Монсеньор, пользуясь привилегией любимого сына, вошел к королеве Екатерине без доклада. - Дорогая матушка, вы простите меня, что я отрываю вас от дел? Но, признаюсь, мне так нужен ваш совет, что я был не в силах ждать! Оставил без внимания рыдающую фрейлину, с чуть лукавой улыбкой подойдя к матери за благословением и поцелуем. Для него такие милые, с детства привычные ритуалы, составляли особенное очарование. Когда все еще прекрасная рука королевы-матери ласково убирала с его лба непокорные пряди, он снова чувствовал себя ребенком. Защищенным материнской силой и мудростью, своим высоким происхождением, а главное – любовью, безмерной любовью, переходящей в обожание. Он всегда шел к Екатерине Медичи со всеми горестями, и только один раз она не дала ему то, чего он страстно жаждал – Мари Клевскую. Поразмыслив, Генрих решился открыть матери тайну смерти поляка. Не ради себя, ради своих друзей. Он не сомневался в их храбрости и преданности, и уже хотя бы поэтому должен был сделать все возможное, только чтобы защитить их от малейших подозрений. Потому что Карл будет счастлив удалить их от Генриха при малейшем намеке на вину. Поцеловав руку королеве-матери, он прошептал: - Матушка, дело серьезное. Клянусь вам, если вы мне не поможете, то я пропал!
Екатерина Медичи: - Мой милый сын, мой прекрасный принц! Екатерина протянула руки навстречу Генриху, замечая каждую мелочь – и изящество наряда, и легкую бледность, и задумчивый блеск красивых итальянских глаз сына. - Как же я рада вам! Этому своему отпрыску Флорентийка была рада всегда. В горе Генрих приносил ей утешение, в радости – улыбку. Какая мать не обожала бы такого сына до умопомрачения? В кабинет вошла фрейлина с подносом, бесшумно выставила графин, наполненный вином, бокалы, сделала реверанс, удалилась. Горький всхлип заставил королеву-мать вспомнить о злосчастной де Вержи. - Выпейте вина, мадемуазель и успокойтесь, я еще не закончила с вами, - повторила она. – Вы видите перед собой, сын мой, жертву обольщения коварного поляка Вишневецкого, впрочем, подозреваю, что долго возиться тут не пришлось. Теперь мадемуазель оплакивает погибшую любовь… Мадемуазель пила вино большими глотками, пытаясь успокоиться, но куда там! В голове проносились картины, одна другой страшнее. Накажут? Отошлют от двора? Теперь все узнают? За что, она же не хотела, не хотела! Голова кружилась. Мадемуазель де Вержи икнула и пошатнулась.
Henri de Valois: Воистину, Вишневецкий, подобно античной фурии, преследовал Монсеньора и денем и ночью. Даже в покоях королевы-матери, похоже, говорили только о нем. Впрочем это только облегчало дело! - Как странно, Ваше Величество, драгоценная моя матушка, а ведь я пришел, чтобы обсудить с вами именно этот случай. Представьте, он до сих пор не выходит у меня из головы, - воскликнул он, с любопытством оглядывая побледневшую жертву преступной страсти. Ничего особенного, видимо, поляк бы не привередлив. Протянув руку к бокалу с вином, Генрих улыбнулся заплаканной простушке. Просто так, из жалости. Судя по всему, девице не поздоровится. Улыбнулся нежно матери: "Видите, моя драгоценная заступница, я ничего от вас не скрываю, честен с вами как перед святым причастием. Вы уж не откажите мне в помощи!".
Екатерина Медичи: Демуазель де Вержи, захрипев, осела на пол, на губах пузырилась белая пена. В глазах застывала белесая синь, как у младенца. И удивление. А потом тело свело судорогой и девушка повалилась на пол. Но королева-мать смотрела не на несчастную фрейлину, взгляд ее был прикован к бокалу, который держал ее сын, на лице проступило выражение ужаса и страха. Шагнув к Монсеньору (пришлось задеть краем черного трена корчившуюся на полу девушку) взяла из его рук бокал с вином, понюхала содержимое, не удовольствовавшись этим сделала маленький глоток. На кончике языка тут же появилась особая, тянущая сладость. - Яд, - хрипло заключила она, подняв глаза на Генриха. – Сын мой, это яд. На с вами только что пытались отравить… здесь, в моих покоях! Если бы не эта несчастная, мы бы выпили вино и нас бы уже не спасли! Екатерина Медичи не опустилась – рухнула в кресло, закрыв лицо руками. «Это Наварра! Это он решил избавится от нас раньше, чем мы избавимся о него».
Henri de Valois: В ужасе отпрянув от несчастной девушки, побледневший герцог Анжуйский остановил свой взгляд на Екатерине Медичи. - Яд? Может ли такое быть, матушка, - прошептал он. – Может ли такое быть? Но доказательство лежало вот оно, у его ног, испускающее дух. Принц решительно откинул портьеру. - Эй, кто-нибудь! На помощь! Мадемуазель де Вержи стало плохо в покоях королевы. Немедленно отнесите ее в комнаты фрейлин. Поднялась суматоха. Фрейлину подняли и унесли, кто-то высказался относительно чувствительного желудка демуазель, кто-то шепотом намекнул на пикантную причину возможного обморока. Наконец герцог Анжуйский остался наедине с королевой-матерью. Ласково взял похолодевшие руки Екатерины Медичи, прижался к ним щекой. - Все хорошо, матушка. Бог хранит вас и меня, значит, мы еще ему нужны для чего-то. Вместе мы сильнее всех, разве не вы мне это говорили много раз?
Франсуа д'Анжервиль: Когда в покоях королевы-матери поднялся шум, сердце д'Анжервиля забилось в предвкушении. У него получилось. Получилось уничтожить сразу и волчицу и волчонка. Без советов Флорентийки Карл будет слаб и беспомощен, он будет нуждаться в наставлениях и руководстве. И Лотарингский дом с радостью предоставит ему и то, и другое! Конечно, придется напомнить герцогу, кто служит ему уже столько лет верою и правдой... Будущее рисовалось д'Анжервилю в самом радужном свете. - Что там случилось, сударь, отчего весь этот шум, - спросил он у одного дворянина, выходящего из покоев Екатерины Медичи. - Право же, затрудняюсь вам ответить граф. Одной из фрейлин стало дурно. В подтверждение этих слов слуги вынесли несчастную де Вержи, бледную и бездыханную. На миг лицо графа стало таким же бледным, как лицо отравленной девушки, но он справился с собой, участливо покачав головой. - Бедняжка! Внутри же все клокотало от черной ярости. Когда к графу, крадучись и сжимая платок в дрожащих руках прибежала его любовница, он уже знал, что делать дальше. - Клянусь вам, я не виновата, - заскулила она, предчувствуя грозу. - Я сделала все, как вы мне велели и подала вино королеве Екатерине и ее сыну... я не виновата! - Конечно ты не виновата, милая, - ласково утешил граф заплаканную девицу. - Не твоя вина, что все так получилось... Иди же ко мне, поцелуй, скажи как сильно ты меня любишь и давай поговорим о нашей свадьбе. Но лучше не здесь, пойдем в дальнюю галерею, там нас никто не увидит. ... Когда граф уходил из Лувра, неудачливая любовница лежала на лестнице со сломанной шеей. Оступилась. Случается. Жаль. - Воистину, если хочешь, чтобы было сделано хорошо - делай сам, - проговорил он, садясь на лошадь. - Клянусь, так я теперь и поступлю.
Екатерина Медичи: - Только бы бог сохранил вас, мой милый сын, - горячо прошептала Екатерина Медичи, сжимая пальцы Генриха. Неотвратимость смерти не пугала ее, ужасало то, что вот эта блистательная юность тоже смертна! И как уберечь, как сохранить? Флорентийка вырвала бы свое сердце из груди за Генриха, только бы он жил. Потому что пока он жив, пока эти губы улыбаются, эти глаза смотрят с любовью – она тоже жива. В нем. Не станет любимого сына, и зачем жить ей? Ради чего? Сейчас каждый шаг, каждая мысль направлена только на одно – на его будущее счастье, на его будущее царствование. Сохранить, приумножить, заслонить от удара, в этом она видела свое предназначение. - Нет, я не верю, что господь может быть так жесток, что отнимет вас у меня, Генрих. Он должен видеть, как сильно я люблю вас, мое единственное утешение. О, сын мой, клянусь, я бы умерла за тебя не один раз, а сто, только чтобы ты жил и радовался!
Henri de Valois: - Мое благополучие в ваших руках, моя дорогая королева! Монсеньор кротко улыбнулся своей могущественной матери, ничуть не сомневаясь в том, что она совершит ради него чудеса, если понадобится. Если она захочет. Генрих уже не раз убеждался, что настоящая власть находится в этих руках, таких слабых на вид, еще прекрасных, не смотря на годы и испытания. Что же касается средств, к которым прибегала Екатерина Медичи, чтобы добиться своего, то герцог Анжуйский не видел в них ничего дурного. У каждой вещи своя цена, будь то преданность, любовь или даже корона. Иногда платят золотом, иногда кровью, иногда жизнью. - Я должен вам признаться кое в чем, очень важном, матушка. Но сначала я молю вас дать мне обещание. Поклянитесь, что те, чьи имена я назову, будут находиться под вашей защитой, что вы не позволите королю, моему брату, причинить им вред, что ни один волос не упадет с их головы. Иначе, клянусь вам, матушка, я разделю их участь, пусть даже это будет означать для меня верную гибель!
Екатерина Медичи: Пылкую тираду сына Екатерина Медичи выслушала с удивлением и тревогой. Если Генрих требует от нее такого обещания, значит, речь не о простой шутке или дерзкой выходке. Неужели Карл был прав, подозревая своего брата в смерти поляка? «Я не позволю причинить вред моему сыну», - подумала она, сжав губы. – «Даже если Генрих собственноручно отправил на тот свет Вишневецкого». - Вы пугаете меня, Генрих, - проговорила королева-мать, последний раз взвешивая все «за» и «против». Скорее всего, речь пойдет о дворянах из свиты ее сына, с которыми Генрих был неразлучен. Милые юноши, красивые, горячие, искренне преданные Монсеньору. Генрих умел внушать не только почтение, но и искреннюю любовь, и Екатерина Медичи видела в этом признак, что он станет прекрасным королем, способным править мудро и рачительно. - Хорошо, я обещаю вам, что буду защищать интересы тех, кого вы мне назовете, так же как ваши собственные. Если только, это не навредит вам, сын мой. А теперь я слушаю вас.
Henri de Valois: Генрих Анжуйский постарался подобрать для своего рассказа самые трогательные слова, восхваляющие доблесть его друга, графа де Келюса. Он не скрыл от матери, что причиной дуэли была не политика, а мадемуазель де Шатонеф, но так же не скрыл и своей радости от того, что переговоры оказались под угрозой. - Не ставьте мне в вину, матушка, эти чувства, - проникновенно проговорил он, целуя руки Екатерине Медичи. – Я живу в лучшей стране, рядом с лучшей из матерей и мудрейшей из королев. Я рожден принцем крови! Неужели я должен оставить все это из-за каприза моего брата? Монсеньор поднял на мать умоляющий взгляд. - Но я подчинюсь, клянусь вам, мадам. Только сделайте так, чтобы мои друзья не пострадали. Пусть даже тень подозрения не коснется этих благороднейших людей, готовых отдать за меня свою жизнь. Понимаю, что я прошу чуда. Но если кто-то способен на чудеса, то только вы!
Екатерина Медичи: По оконному стеклу забарабанил дождь. Уныло, вкрадчиво. Екатерина Медичи молчала, пока говорил Генрих, молчала, слушала, а на его слова – природа одарила герцога Анжуйского красноречием, которому его итальянская кровь придавала особую пылкость, на его слова мерной дробью ложился дождь. Холодный осенний дождь. В Лувре темнело рано, окна в свинцовых переплетах пропускали мало света, но королева-мать не спешила звать фрейлин с зажженными свечами. Тускло блестела позолота вышивки, мерцало распятье на груди флорентийки, притухшим красным глазом чуть мерцал камень в перстне – посмертный дар. Остальное было погружено в полумрак. - Вы действительно ждете от меня чуда, сын мой, - наконец проговорила она. – Но ради вас я готова совершить даже чудо. Обещайте, что доверитесь мне. Я требую полного повиновения, Генрих. О том, что случилось – молчите. И пусть молчат ваши друзья. Через день-два убийца поляка будет найден, и об этой истории забудут. Обещаю.
Henri de Valois: Иногда, рядом с королевой-матерью, герцога Анжуйского охватывало суеверное чувство. Словно он соприкасался с существом таинственным, пугающим, нечеловечески проницательным. И вот сейчас, когда Екатерина Медичи так просто, буднично пообещала ему помощь в таком трудном деле, пообещала позаботиться обо всем, он невольно вздрогнул. Но взглянув в глаза королеве, для него всегда сиявшие любовью, нежной, материнской любовью, обозвал себя трижды дураком. - Я полностью доверяюсь вам, мудрейшая из королев, матушка, драгоценная, полностью! Если вы говорите, что убийца поляка будет найден и мои друзья не пострадают, я готов слепо следовать за вами даже по краю пропости. Мои друзья будут молчать даже под пытками, я уверен в этом. Я не так уверен в мадемуазель де Шатонеф. Но и тут надеюсь на вашу помощь. Ах, матушка, что бы я без вас делал? Как бы я без вас обходился?
полная версия страницы