Форум » Игровой архив » Кто тонет - за соломинку хватается » Ответить
Кто тонет - за соломинку хватается
Генрих де Бурбон: 3 января 1573 года, Фонтенбло, около восьми часов вечера.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Генрих де Бурбон: Генрих де Бурбон, принц Конде мерил шагами опочивальню своего кузена, короля Наваррского, бросая тоскливые взгляды в окно, за которым темнота сгустилась до дегтярной черноты. Некрасивое лицо казалось особенно непривлекательным из-за злости и презрения, исказивших его черты. Разговор шел о Валуа, конечно же, о Валуа и о свободе, которая сейчас была для них так же недостижима, как рай для грешника, совершившего все семь смертных грехов за раз и умершего без покаяния. - Говорю вам, сир, никому нельзя верить, - горячился Конде. Разговор опять зашел о герцоге Алансонском. – Я готов отдать правую руку, этот хитрый скорпион ведет с нами двойную игру. Он щедро сыплет заверениями дружбы направо и налево, но видели ли мы от него хоть одно доказательство того, что он с нами и он нам полезен? Нет. Ветер переменится, переменится и принц. Генрих де Бурбон иногда приходил в отчаяние от легкомыслия и наивности своего кузена, сам не способный на хитрость, он не мог понять ее в других. - Опасайтесь всех и каждого. Особенно же опасайтесь своей жены, сир. Она женщина, она дочь этой дьяволицы, Медичи. Уверен, она подослана к вам, что бы вас погубить!
Henri de Navarre: Генрих Наваррский, которому "стало немного лучше" сегодня вечером - а, говоря по чести, ему просто до смерти (да уж простят читатели за плохой каламбур) надоело лежать в кровати, - Генрих Наваррский сидел сейчас в том самом кресле, в котором третьего дня восседала Екатерина Медичи, лично почтившая своим присутствием покои зятя с желанием убедиться, что с его здоровьем все в порядке. То есть что ему становится все хуже и хуже. Увы, приходилось дурачить и своего кузена и друга Конде. Генрих очень желал, но никак не мог рассказать ему правду. Ведь тому чуждо было любое притворство. Вот и сейчас. Глядя на разгорячившегося принца, Беарнец добродушно улыбнулся: - Потише, потише, друг мой. Не нужно так кипятиться. Вы горите уже сильнее, чем эти поленья в камине, и того и гляди, спалите мне спальню, - Генрих притворно вздохнул, не отвечая прямо на вопросы кузена и желая, чтобы тот хоть немножко успокоился и начал мыслить здраво. - Ей-богу, Конде, вам надо учиться хотя бы иногда сдерживаться, когда очень хочется многое сказать. Иначе вы вечно будете попадать в неприятности. Вот как вчера на этом самом месте. Вспомнив явление своего кузена в самый разгар вчерашнего представления и то, что за этим последовало, Наварра вздохнул. - Ваше появление было незабываемым, друг мой. И какая муха вас вчера укусила?
Генрих де Бурбон: Вчерашнее появление? По правде говоря, Конде уже успел забыть о своем вчерашнем визите к Наварре. Не хотелось ломать голову над этим странным спектаклем, разыгрываемым непонятно кем и непонятно для кого. Но раз Генрих сам заговорил об этом… - Кстати, кузен, может быть, объясните мне, что вчера тут происходило, и о каких неприятностях вы говорите, - простодушно поинтересовался он, даже не представляя, какой непоправимый урон он чуть было не нанес репутации Шарлотты де Сов и амурному счастью короля Наваррского. – Я ничего не понял! Конде сел в кресло рядом с постелью все еще недомогающего кузена. О его болезни говорили разное, но все сошлись во мнении, что она была довольно опасна, и Наваррцу повезло, что он, по-видимому, благополучно ее перенес.
Henri de Navarre: - Вы ничего не поняли? - искренне изумился Генрих. - Конде, дружище, ну так же невозможно... Ему оставалось только поражаться, насколько прям и бесхитростен был его кузен, при всем его уме и здравом рассудке. Полное отсутствие умения притворяться - того умения, которым сам Беарнец владел в совершенстве - могло сыграть с ними злую шутку, и король Наваррский уже подумывал, как бы научить своего тезку и друга хотя бы основам этой науки. - Да неужели вы не знали, что этот старикашка, что явился сюда вчера - муж моей Шарлотты? Да-да, это был барон де Сов, друг мой. Я был уверен, что вы помните его. Разве вы не знакомы? Очаровательные фрейлины составили целый заговор, чтобы убедить его, что мадам де Лаваль - моя любовница. И не смотрите на меня такими глазами, кузен! Именно мадам де Лаваль. А тут являетесь вы и едва не портите такое представление! Генрих, Генрих! Скажите спасибо дамам. Уж они так старались, пытаясь спасти положение! Впрочем, - он помрачнел, - не думаю, что барон поверил этой сказке. Он наверняка не оставит Шарлотту в покое... Для короля Наваррского вопрос присутствия рядом прекрасной мадам де Сов был не менее важен, чем вопрос свободы, о которой с таким жаром рассуждал сейчас Конде.
Генрих де Бурбон: - Барон, баронесса, фрейлины… Вы не о том думаете, сир! Конде осуждающе покачал головой, снова пытаясь вернуть короля Наваррского с небес, где на райских облаках возлежали фрейлины королевы-матери с мадам де Сов во главе, на грешную землю. Душевных томлений кузена ему было не понять. Женщины это женщины. Да, она красивы, желанны, подчас губительно соблазнительны. Но ради них забывать о самом важном – свободе, о самом дорогом – истиной вере, за которую их братья пролили кровь? Никогда. - Вы окружены шпионами Екатерины Медичи, неужели не понятно? Ваша любовница, ее приятельницы, да ваша жена, сир, ваша жена, эта дочь своей матери, Маргарита, они же все продают вас за тридцать серебряников каждый божий день! Где ваше благоразумие, сир, где ваша осторожность? Ненависть, которую принц Конде испытывал ко всем Валуа в полной мере распространялась и на Маргариту Наваррскую.
Henri de Navarre: - Да нет, дорогой кузен, я-то думаю как раз о том, о чем и нужно думать, а вот вы, похоже, в своем гневе праведном уже слегка начали путать, где зерна, а где шелуха! Генрих едва не вскочил в кресла и не заходил по комнате, однако вовремя вспомнил, что он болен. Черт возьми, проклятая Флорентийка. Из-за нее приходится обманывать даже своего ближайшего друга. Жаль, что нельзя излечиться в одночасье. Но ничего, еще пара дней - и настойки верного Поля сделают свое дело, и тогда, Змея, придется тебе прикусить твое жало. Хотя бы на время. Жаль, нельзя было поведать кузену, как Шарлотта де Сов спасла его жизнь и о том, под каким дамокловым мечом ходит сейчас эта женщина. Уж тогда бы точно в списке принца Конде одним шпионом стало бы меньше. - Вы рассуждаете о благоразумии - но сами при этом начинаете видеть то, чего нет. Помните, я как-то сказал вам, что желаю иметь Маргариту своей союзницей? Так вот, союз наш состоялся. Поверьте хотя бы мне, если вы так упорно не желаете верить моей жене. Марго действительно дочь своей матери, но она нам не враг, Генрих.
Маргарита Валуа: - Благодарю вас, сир, за эти слова! Маргарита Валуа, откинув портьеру, появилась на пороге спальни мужа. Невольно оказавшись в роли невидимой слушательницы беседы короля Наваррского и Генриха де Бурбона, она, немного поколебавшись, решила все же обнаружить свое присутствие. Некоторые узлы лучше рубить, а не развязывать, как известно еще со времен Александра Македонского. - Поверьте, сударь, я вам не враг, - мягко проговорила королева Наваррская, обратив взгляд своих темных глаз на принца Конде. Неприязнь Бурбона была всего лишь отзвуком, эхом ненависти протестантов, обвинявших ее «католичку и шлюху» во всех грехах, и главным из которых был грех являться дочерью Екатерины Медичи. Сама Маргарита считала это родство сродни проклятию. Но великое начинается с малого, как знать, если она сумеет завоевать уважение мужа и доверие Конде, то и остальные гугенотские вожди признают в ней не только принцессу Валуа но и королеву Наварры. - Сир, и вы, сударь, выслушайте меня. Я докажу вам свою лояльность. Более того, я помогу вам подготовить побег. О, добродетельные господа, не отрицайте и не лукавьте. Побег это именно то, что занимает ваши умы, и то, что сниться в кошмарных снах королевы-матери. Итак, Генрих, скажите, готовы вы выслушать меня, доверяете ли вы мне? И вы, сударь? Примите ли вы мою помощь, или оттолкнете руку, готовую вас поддержать, только потому, что я дочь Генриха II и королевы Екатерины? Маргарита говорила с жаром и искренностью, заставлявшими ее темные глаза блестеть, а лицо гореть румянцем. Сумеет ли она убедить Генриха Наваррского и Генриха Конде в своих добрых чувствах, или же и эта попытка обречена на неудачу, как ее вчерашняя попытка заручиться поддержкой брата?
Henri de Navarre: Какой-нибудь сочинитель пьес наверняка назвал бы появление королевы Маргариты эффектным, а сам произведенный ею эффект - подобным грому среди ясного неба, но Генрих Наваррский не принадлежал к числу любителей изящной словесности, а потому едва не поперхнулся, когда в спальне появилась его жена. Несколько весьма примечательных выражений на родном наваррском наречии быстро пронеслись у него в голове, но, к счастью, так и остались непроизнесенными вслух. Ай да женушка! Ай да Маргарита! Не скрывая удовольствия от этой сцены, Генрих украдкой посмотрел на своего кузена, желая увидеть выражение его лица. - Вы, как всегда, вовремя, моя дорогая женушка, - улыбнулся он, поднимаясь навстречу Марго, правда, опираясь при этом на ручки кресла. - Мы тут с кузеном как раз обсуждаем плюсы и минусы парижской погоды. И знаете, я прихожу к выводу, что недостатков у нее гораздо больше, чем достоинств. Интересно, и давно она стояла за дверью? Сколько успела услышать Маргарита? - Присядьте, государыня, - изящным жестом руки Генрих указал жене на мягкое кресло, с которого только что поднялся сам. - Я уверен, принц Конде будет только рад, если вы присоединитесь к нашей беседе.
Генрих де Бурбон: Принять помощь? Принять помощь Маргариты Валуа?! Конде вскочил с кресла, в которое, было, опустился, словно ужаленный, задыхаясь от нанесенного ему оскорбления. Да за кого она его принимает, эта королева Наваррская, чей свадебный трен был залит кровью стольких его единоверцев? Больно ранило его и необъяснимая теплота кузена по отношению к своей жене. Подумать только, он не выгнал ее, не приказал ей молчать, он приветствовал ее так, будто… будто (Конде тщетно пытался найти нужное слово) будто она была равной им! - Сир, я останусь, - проговорил он медленно, с трудом выталкивая из себя каждое слово. – Я останусь послушать, что хочет сказать вам ваша жена. Но только для того, чтобы предостеречь вас от ловушки, в которую, я уверен, вас хотят толкнуть! Скрестив руки на груди, с видом непреклонным и решительным, Конде смерил взглядом королеву Маргариту, давая той понять, что уж его она не обманет своими сладкими речами и не очарует своей красотой.
Маргарита Валуа: Маргарита опустилась в предложенное ей кресло, оставив без внимания патетические речи Конде. Генрих де Бурбон был хорошим солдатом и честным человеком, но для вождя этих добродетелей было недостаточно. Поэтому и обращалась она преимущественно к мужу, зная, что тот способен оценить ее замысел и принять, не смотря на то, что дело было трудным и опасным. - Сир, прежде всего, позаботьтесь о том, чтобы нас никто не услышал. Пусть ваш доверенный слуга стоит у дверей, - королева Наваррская улыбнулась супругу в ответ на его улыбку. Удивительно, но муж нравился ей все больше, между ними устанавливалось взаимопонимание не влюбленных, а заговорщиков, ходящих по одному лезвию бритвы. – Вы говорили о погоде. Прекрасная тема, давайте поговорим о ней еще немного. Вам недолго придется терпеть недостатки парижской погоды, сир. Боюсь только климат Ла Рошели будет еще более вреден для вашего здоровья. Понимаю, дорогой мой супруг, наваррские ветра более всего желанны вашему сердцу, но, к сожалению, пока за троном стоит моя мать, насладится ими у вас мало шансов. Но что скажете, сир, об английской погоде? Говорят, воздух Альбиона полезен для цвета лица. В голосе и жестах принцессы из дома Валуа сквозило ребяческое нетерпение. О, если все удастся, вы пожалеете, брат моя Карл, что не согласились помочь Маргарите и ее мужу, а вам, матушка придется сгрызть с досады локти!
Henri de Navarre: Ла Рошель. Об этом Генрих думал с того самого мгновенья, как на военном совете Карл произнес свои слова о планируемой осаде, а сам король Наваррский заверил короля французского в своей преданности. Ла Рошель. Этот оплот протестантской веры, который решился открыто поднять голову, и против которого сейчас готовилась кампания. Ла Рошель. Возможность вырваться наконец из золотой клетки французского двора, из цепких лап Екатерины Медичи, сбежать подальше от отравленных писем и от кинжалов ее скрывающихся за каждым углом слуг. Да, уже полгода Генрих Наваррский ходил к мессе. Генрих Наваррский писал Папе и просил того "снисходительно открыть ему свои объятья", Генрих Наваррский подписывал эдикт о восстановление католического культа в Наварре…Но что при этом было на уме у Генриха Наваррского? Он, католик по принуждению, теперь был вынужден доказывать свою приверженность католической вере делом, помогая ненавистному шурину в осаде одного из оплотов протестантской веры. Более двусмысленного положения трудно было себе представить. Но это же положение давало Генриху пусть пока и призрачную, но все же возможность покончить со всем этим разом. И теперь об этой возможности заговорила Маргарита. Готовая оказать поддержку и любое содействие. Сама предлагавшая путь к побегу. Это было невероятно. Это было потрясающим везением. И именно поэтому Генрих не спешил с головой ринуться в этот омут. Он молча кивнул своей жене и быстро выполнил все, о чем она попросила: Поль встал у дверей, получив приказ не пускать сюда никого даже под угрозой свержения во Франции власти Карла Девятого, и вернулся к Маргарите и Конде. Конде представлял сейчас довольно забавное зрелище, отметил Генрих. Уж как ему было неуютно в присутствии дочери Екатерины Медичи! Но он так мужественно терпел наваррскую королеву, что Генрих преисполнился сочувствия к своему кузену. Разумеется, он не поверит ни одному ее слову. Конде во всем видел только заговор и происки Флорентийки, и вряд ли был способен сейчас отличить правду от лжи. А отличить следовало бы… Король Наваррский медленно опустился на кровать: - Прошу меня простить, но мне еще тяжело долго стоять, хотя сегодня мне уже гораздо лучше, - надо было оправдывать звание больного перед кузеном. За предложением Маргариты можно было увидеть многое. Как блестящую возможность побега, так и искусно расставленную ловушку. - Кузен, а что вы скажете об Англии? – с улыбкой осведомился он, желая хоть немножко разрядить обстановку. – Не уверен насчет цвета лица, но возможность подхватить какую-нибудь заразу там точно меньше, чем здесь, во Франции. Вы со мной согласны?
Генрих де Бурбон: - Англия?! Какого черта мы забыли в Англии, сир? Конде воззрился на Маргариту, вещающую своим нежным голоском, на Генриха, доверчиво ее слушающего как на умалишенных. О чем они думают? Оба? Какая Англия? Почему бы сразу тогда не Новый Свет, им все равно не дают ступить дальше порога собственных покоев без надежного надзора. Король Карл и королева-мать очень дорожили своими гостями. Настолько, что знали чуть ли не в мельчайших подробностях, как они проводят свои дни и ночи. Глупо было бы ожидать, что под Ла-Рошелью будет все иначе. - Простите меня, сир, но я солдат, а не политик, я понимаю так – нам надо быть вместе с нашими единоверцами, нам надо возглавить их, повести их в бой и не успокоится, пока наши павшие братья не будут отомщены, а наша чистая вера восторжествует! Думать о чем-то другом в такую минуту – преступление, сир! Конде выпрямился во весь свой небольшой рост, являя собой великолепный образчик непреклонности и готовности к мученичеству ради высокой цели. - Попытаться бежать,я согласен, и пусть нас тогда убьют, смерть лучше такой жизни. Но давайте бежать в Наварру, там вы будете королем, а не пленником. Там мы сможем раздуть новый очаг сопротивления королевской власти!
Маргарита Валуа: Маргарита сжала пальцы, чувствуя, что фанатизм Конде начинает ее злить. Вот кто готов был первым шагнуть на арену и стать мучеником только чтобы иметь возможность плюнуть в лицо проклятым католикам. А вот мысль, что пользы от этого нет ни ему, ни его единоверцам в голову Генриха де Бурбона как-то не приходила. Да, можно было бы устроить побег только короля Наваррского, предоставив Конде жертвовать своей жизнью как тот сочтет нужным. Но Маргарита слишком хорошо знала свою мать, та не упустит случая превратить Конде в послушную пешку, поманив его Наваррской короной. Почему нет? Один Генрих де Бурбон ничуть не хуже другого, а корона пойдет в уплату за покорность. Нет, Конде тоже должен бежать, если побег удастся, а если нет – то разделить неудачу с королем Наваррским поровну. - Вы не доберетесь до Наварры, господа. Неужели не ясно? Сир, я уверена, если мы попросим помощи у королевы Елизаветы, она не откажет. Все что вам надо – это свобода, верные люди рядом и деньги для того, чтобы вернуться во Францию во главе собственного войска. Все протестантские государи поддержат вас, как только станет известно, что вы на свободе. Свобода даст вам силу, которой вы лишены сейчас, а там уже распоряжайтесь ей! Я согласна, это рискованный шаг. Но от вас его никто не ждет еще и потому, что скоро предстоит осада Ла Рошели. Кто заподозрит вас в переговорах с Бесс Тюдор, если вы будете на войне? А переписку с королевой я возьму на себя. Если все, что мы о ней слышали правда – то королева Англии не упустит случая щелкнуть по носу французского короля!
Henri de Navarre: - Не знаю, как вы, кузен, а я умирать пока не хотел бы… Если все, что слышали, правда... если побег удастся... если это не ловушка... Слишком много получалось всяких "если". Но одно "если" было совершенно бесспорно: если они не предпримут попытку побега и останутся тут, никто не даст за их жизнь ломаного экю. Жаль, что Марго и Генрих встретились здесь! Стоило бы поговорить, пожалуй, отдельно с каждым из них. Тогда он мог бы лучше понять свою жену и выяснить, нет ли в ее словах ловушки. Чутье подсказывало Генриху, что Маргарите можно доверять, ему хотелось, очень хотелось ей поверить! Но в таком деле, какое они задумали, нельзя было исключать ни малейшей мелочи! Могло даже случиться, что Маргарита искренне хотела помочь, но ее запугали, заставили - кто знает, на что способна эта змея, Медичи? А убедить кузена было бы гораздо легче, если поговорить с ним с глазу на глаз. Но приходилось действовать так, как приходилось. Одновременно убеждать жену, что он ей доверяет, и кузена - что сомневается в каждом ее слове. Задачка не для маленьких детей... Король Наваррский задумчиво покачал головой, медленно перевел взгляд с Маргариты на кузена – глаза обоих блестели, но как по-разному! Генрих заговорил тоном, в котором проскальзывала немалая доля неуверенности: - Конечно, Наварра была бы лучше всего… В Наварре у нас было бы все! Поддержка, друзья… Вы правы, Конде, утверждая, что именно Наварра должна стать нашим конечным пунктом. Но вот дадут ли нам туда попасть? – он повертел рукой в воздухе. - Кто знает, а вдруг и в самом деле длинная дорога через Англию окажется короче, чем прямая через Францию, кузен? Всем своим видом изображая сомнения, Генрих повернулся к Маргарите: - Это очень великодушно с вашей стороны, Марго, но как вы сможете переправлять письма тайно?
Генрих де Бурбон: - Сир, я не желаю больше слушать! Я не меньше вашего жажду свободы. Как ваш кузен и ваш единоверец, я последую за вами куда угодно, если это пойдет на пользу нашему делу. Но я не могу смотреть и слушать как вас, кузен, намеренно толкают в ловушку! Я ухожу! Поклонившись коротко королю Наваррскому и не удостоив даже взглядом королеву Наваррскую, Конде направился к двери. Он не хотел, не желал верить, что хотя бы в одном из тех, кто носит имя Валуа есть частица доброты и капля честности, нет! Они все, что сестра, что братья, что эта волчица, их мать – они все исчадия Ада. - Не будет вам добра сир в этом деле, но я буду рядом, чтобы защитить вас от вашей же неосторожности, - напророчил он напоследок.
полная версия страницы