Форум » Игровой архив » От комедии до трагедии один шаг » Ответить
От комедии до трагедии один шаг
Henri de Valois: 5 апреля 1573 года. Под Ла-Рошелью.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Henri de Navarre: "Черт вас побери, кузен!" - только и успел простонать Генрих, как тут же дверца повозки распахнулась, и их взорам предстало изумленное лицо Антуана де Крюссоля. Храбрость, проклятая эта храбрость Конде, храбрость, граничащая с безрассудством, и полное отсутствие хотя бы какого-то намека на хитрость! Ну какого дьявола ему понадобилось разоблачать себя немедленно? Ведь можно было выиграть хотя бы еще несколько мгновений… Но теперь оставалось надеяться только на свое оружие. Генрих еще не понял причину остановки и считал, что охранников меньше, чем их было на самом деле – ведь о солдатах, скакавших вслед за герцогом Анжуйским, он еще не знал. Сколько они успели проехать? Половину дороги? Больше? Размышлять было некогда. Король Наваррский быстро вскинул руку с пистолетом и выстрелил в сторону Крюссоля. Дальнейшее происходило быстрее, чем сверкает молния: он выскочил из повозки с другой стороны. Пуля из второго пистолета Беарнца нашла одного из солдат, ехавших позади. Тот зашатался, Генрих в мгновенье ока оказался возле него и помог оказаться на земле. Женская юбка мешала несказанно, одним прыжком вскочить в седло не удалось, и он, совсем не по-королевски выругавшись на наваррском наречии, задрал ее повыше, желая всей душой избавиться от ставшего обузой одеяния. - Генрих! Скорее! Он не видел, что происходило с Конде. Может, тот и не был намерен живым возвращаться в Париж, но вот король Наваррский умирать пока не собирался. Конь громко ржал, копыта вздымали пыль с дороги, но как бы то ни было, только это животное могло спасти сейчас того, что предпринял такую граничащую с комизмом и в то же время такую отчаянную попытку к бегству.
д'Эпернон: Для Ногарэ не нужно было лишних слов. Один выкрик Крюссоля – "измена!", раздавшиеся затем выстрелы - все это сказало ему больше десятка многословных приказов. А когда из повозки выскочила одна из дам – двигающаяся явно не по-женски, да к тому же и стреляющая недурно – тут уж всем стало понятно, что дело имеют они далеко не со слабой половиной человечества! - он без раздумья направил своего коня к беглецу. - Тысяча чертей, стой, именем Его Высочества! Тот и не подумал слушаться. Однако, на счастье Ла Валетта, он замешкался, совсем ненадолго, запутавшись в своем шутовском одеянии, но этого времени оказалось вполне достаточно д’Эпернону. - Кто бы ты ни был, тебе не уйти! Хороший удар сапогом прямо в голову беглецу свалил того с ног, и уже через несколько мгновений Жан-Луи сидел верхом на несчастном, заломив ему руки за спину. - Ремень! – приказал он своему солдату. Тот уже был рядом, и еще через пару мгновений вязал руки лежащему перед ним мужчине, а Ногарэ свободной рукой сдернул с его лица маску. Когда д’Эпернон увидел, кого он так непочтительно подмял под себя, он даже охнул и ослабил хватку, попутно снова помянув тысячу чертей. Под ним, мотая головой и сплевывая дорожную пыль, лежал не кто иной, как Генрих Наваррский. Собственной своей персоной.
Генрих де Бурбон: Конде видел, как Наварра выстрелил, видел, как исказилось лицо Крюссоля, как он упал. Сунув один из пистолетов за голенище сапога, сжимая в руке другой, он выскочив из повозки вслед за Генрихом, он не стал оглядываться и выяснять, какова расстановка сил, и так было ясно, что она не в их пользу. Он поймал коня графа де Юзес, фыркающую, испуганно бьющую копытами. Наварра лежал на земле. К ним приближался герцог Анжуйский с десятком всадников. В такие мгновения приходится выбирать… И Конде выбрал. Не пытаясь спасти Наварру (что, по сути, означало только одно – разделить его участь) Генрих де Бурбон сорвался с места, подгоняя коня, оставляя за спиной и своего кузена, и опустевшую повозку, готовый убить любого, кто броситься за ним. Добраться до Ла-Рошели, имея за спиной такую погоню, было сродни чуду. Но остаться – Конде не сомневался в этом – смерть и позор. Жаль было Крюссоля. Конде не сомневался, что если бы тот имел время разобраться что к чему, то помог бы им вместо того, чтобы выдавать. Жаль Наварру, но к этой жалости примешивалось и злорадство. Он предупреждал своего кузена, говорил ему, что нельзя верить Маргарите! Может быть, та и не предала их, но как можно доверить женщине такое важное дело? Время отчего-то сразу стало тянуться невыносимо медленно, Конде казалось, что его конь едва переставляет ноги, воздух стал тяжелым и давил на плечи. Скорее, скорее, скорее же!
Луи де Можирон: Раздумывать было некогда. Тем более, когда все стало более, чем очевидно. Ногарэ подмял под себя короля Наваррского, а его новообращенный собрат стремительно удалялся от места разворачивающихся событий. - Вот и посмотрел ты, маркиз, на дамочек. Дамочки, что надо, - буркнул Людовик себе под нос и пришпорил Ареса, направляя его в погоню за принцем де Конде. Сейчас было все равно, сколько благородной крови течет в его жилах. Бурбон подписался под изменой и предательством. А кровь изменника лучше всего смотрится темными пятнами на земле. Арес несся во весь опор. Буланый конь маркиза мчался явно быстрее коня, чьим седоком недавно был Антуан де Крюссоль. Догнать муженька Марии Клевской не составляло труда. Это был вопрос недолгого времени. - Давай, дружище, еще немного, - вместо очередных шпор в бока, в уши животного лились просьбы Людовика. В азарте гонки, юноша не оглядывался назад. Не слышал ничего. Его цель была впереди. Уже близко. Уже пыль из-под копыт убегающего зверя щекочет ноздри. Пригнувшись к самой шее Ареса, давая ему полную волю для скачки, Можирон потянулся к поясу за пистолетом.
Henri de Valois: Уже близко повозка, уже остановился кортеж, и у Монсеньора отлегло от сердца – кажется, успел. И даже надежда появилась на то, что он ошибся и в повозке действительно фрейлины Маргариты, а его подозрения и тревоги напрасны. Принц представил себе, смущенное лицо маркиза д'Ампуи, предвкушающего головомойку за свою проделку, и улыбнулся. Но, как выяснилось, улыбаться было рано. Выстрелы растревожили птиц на деревьях, далеко разнеслись по дороге эхом. Ногарэ, ловко скрутив отбивающуюся «даму» с которой в пылу борьбы слетела маска, явив свету совсем не женское лицо Наварры, занимался своей добычей. Чье-то тело лежало у повозки, принц не стал даже думать – чье, потом, все потом. Выкрикнув проклятия, Генрих безжалостно пришпорил коня. Любимый безумец, в одиночку бросился вслед Конде, а принц летел вслед за Людовиком, надеясь, что и остальные не отстанут. Мелькнула мысль – не так уж страшно упустить этого Бурбона, только бы ничего не случилось с Луи.
Henri de Navarre: Человек, сидящий на нем, был слишком тяжел, чтобы он мог предпринять хоть какое-то подобие попытки освободиться, к тому же ремень больно стянул ему запястья и врезался в кожу, а женское одеяние окончательно испортило все дело, помешав в самый ответственный момент. Сплевывая попавшую в рот грязь и встряхивая головой, пытаясь убрать прилипшие ко лбу волосы, Генрих приподнял голову - в глазах поплыло. Но он все же постарался хоть как-то рассмотреть, что тут вокруг происходит. Он слышал только крики и топот копыт, и, когда ему удалось хоть немного повернуть голову, он лишь заметил уносящегося вдаль Конде и его преследователей, поскакавших во весь опор. "Уйдет," - подумал Генрих, еще не понимая до конца, хорошо это будет для него самого или совсем наоборот. "Уйдет... Не уйдет?" Д'Эпернон на какой-то момент ослабил хватку. Святая дева... чем черт не шутит, когда Бог спит? Развернуться... но руки связаны, проклятая юбка - будь она неладна! - мешает двигаться, но хотя бы попытаться ударить его ногой! А потом вскочить на ноги и... Генрих пошевелился, пытаясь хотя бы слегка повернуться на бок, но был быстро придавлен обратно к земле. Картинка перед глазами снова начала расплываться. Ему осталось только ткнуться лицом в землю и вспомнить хоть какие-нибудь молитвы, и сейчас не было особой разницы, католические или протестантские.
Генрих де Бурбон: Говорят – не оборачивайся. Жена Лота, обернувшись, превратилась в соляной столп. Не оборачивайся, не смотри назад, там прошлое, даже если это прошлое несется за тобой попятам. Конде обернулся. И тут же мысли о побеге захлестнуло одной яростной, горячей волной застарелой ненависти, которую он носил в себе, брег и лелеял, взращивал заботливо и любовно, потому что только эта ненависть давала ему силы жить. Герцог Анжуйский. Любимый сыночек Екатерины Медичи. Виновник его позора, чье имя так часто упоминали рядом с именем его жены! Луи де Можирон, фаворит герцога! Все остальное перестало существовать для Генриха де Бурбона, весь мир исчез. Так ли страшно умереть, если в ад тебя сопроводят твои враги? Принц уже нагонял своего фаворита, а тот, словно одержимый дьяволом гнался за Бурбоном. Конде прицелился и выстрелил в маркиза д’Ампуи. Но волнение, скачка, пот, застилавший глаза… Он промахнулся. Конь Луи де Можирона заржал и стал заваливаться на бок* Генрих отбросил ставший ненужным пистолет. Как жаль, как жаль! Смерть любимчика была бы для Анжу хорошим уроком, но все же смерть Анжу была более желанна для Бурбона. Поэтому, как только этот глупец спешился возле своего фаворита, Конде, остановившись и прицелившись более тщательно, выстрелил из второго пистолета, и, с удовлетворением услышав вскрик боли, пришпорил своего коня. Это была его личная победа. Его долгожданная месть. Теперь он снова верил в то, что Господь его не оставил. *здесь и далее согласовано с Генрихом Валуа и маркизом д'Ампуи.
Луи де Можирон: Дуло пистолета Конде направилось в его сторону и Людовик все, что успел сделать, это пригнуться к шее Ареса еще больше. Конь начал падать под своим седоком. Бурбон не промахнулся. Можирон едва успел вытащить ноги из стремян, но спрыгнуть совсем - не получилось. - Дьявол! – прошипел он вслед удаляющемуся родственнику наваррского короля, выдергивая ногу из под буланого. И тут увидел, куда тот целится со второго пистолета. Комок ужаса распер горло, мешая дышать. Анри. Этот негодяй целился в только что спешившегося около упавшего фаворита Генриха Валуа. Луи постарался вскочить на ноги, но поскольку одна нога была отдавлена конской тушей, не успел добежать до своего господина. Да он и так бы не успел. Пуля была слишком быстра. Вскрик и Александр начал оседать на землю. Куда и зачем бежит Конде, уже не оглядываясь, потеряло смысл. Глухо зарычав, маркиз рванул к своему герцогу, но все что успел – подставить руку, сам падая на колени, не позволяя его голове коснуться земли. В глазах все плыло, сердце неистово колотилось о ребра, дрожащей рукой, он ощупывал тело Анжу, ища рану. Пальцы коснулись влажной и горячей материи на боку. Покрыть поцелуями лицо, увидеть улыбку на любимых губах, услышать, что все это дурной сон… Но сон не кончался. Позади, остолбенев, стояли сопровождающие Анжу и те оставшиеся в живых, кто окружал повозку. Потеряв голос от отчаянья, от обрушившегося на него горя, Людовик поднял на руки Александра и, прихрамывая, понес его к повозке, где бережно уложил на сидение. Сидение, на коем еще недавно путешествовали две лже-девицы. Что будет дальше, что станется с королевой Маргаритой, предавшей своего брата во имя бегства мужа, что станет с этим самым мужем, которому так и не удалось бежать, что станет с ними со всеми… Маркиз д'Ампуи не знал, да и неважно было это. Самое главное сейчас было – Генрих дышал. - Жан, поскольку перед нами беглец и изменник, - Луи указал другу взглядом полным ненависти на Анрио Наваррского, садясь сам в повозку и начиная методично срезать одежду вокруг раны на теле господина, из тряпок крутя жгуты и с помощью них стараясь зафиксировать Генриха так, чтобы кровь не лилась ручьем. Быстрый осмотр показал, что пуля прошла навылет под ребрами с левого бока. Голос маркиза, понявшего, куда целился Бурбон, надтреснул еще больше. – Беглец и изменник, - с силой повторил он, - убивший одного из наших солдат, то и почести ему надо оказать соответствующие. Привязать к коню и до лагеря пешком, упадет, значит волоком. Когда Монсеньор очнется, а он очнется! – обведя пылающим взглядом всех юноша не нашел возражений и продолжил: - Он сам разберется, кто тут родственник, а кто враг. Кортеж медленно двинулся в сторону лагеря, а Людовик тихонько молился своему божеству, что держал на руках, прося не оставлять его.
Henri de Valois: Конде, Луи, выстрел… дальше все завертелось перед глазами. Плоть, непривычная к боли, к страданиям, протестовала против такого насилия, рана горела огнем, голова кружилась. Человек слаб перед всем, что сильнее его. Страх смерти был силен… настолько силен, что сознание Генриха Валуа меркло, выбирая самый легкий путь – небытие. Но сильнее страха смерти было другое чувство, заставляющее принца открывать глаза сквозь болезненную слабость, ища взглядом снова и снова одно-единственное лицо. Он не мог поддаться слабости. Он не мог вычеркнуть себя из этого мира – на время или навсегда – пока на него в тревоге, граничащей с безумием, смотрели любимые глаза Луи де Можирона. И Генрих снова и снова заставлял себя возвращаться с того света на этот, из темноты на свет. Он не мог оставить Людовика одного, ни на минуту, ни на вечность. Рука принца нашла и сжала пальцы маркиза д’Ампуи. - Все будет хорошо, - прошептал он, силясь улыбнуться. - Я люблю тебя. Все будет хорошо. Он будет жить. Он заставит Наварру и Конде пожалеть о своем предательстве. Он будет жить, пока рядом с ним бьется сердце Людовика. Иначе невозможно. Эпизод завершен
полная версия страницы