Форум » Игровой архив » Бог, короли и Франция » Ответить
Бог, короли и Франция
Henri de Valois: 16 марта 1575 года, полдень. Лувр.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Henri de Valois: Генрих откинул темноволосую голову, ловя на щеку солнечный луч, проникший без дозволения и вызова в зал Лувра. Этот гость, коснувшийся теплой лаской горделивого лица короля Франции, был желанен, в отличие от тех, кого Генрих ждал. Но невозможно править, глядя только на любимые лица, и вслушиваясь только в голоса, говорящие то, что приятно слышать. Ему досталась Франция, терзаемая братоубийственными усобицами, Франция истощенная, и Генрих Валуа принял ее, как принимают больное, но безмерно любимое дитя, мечтая привести к выздоровлению. Наученный горьким опытом, он уже не возлагал надежды на быстрые и грубые средства, подобные резне в ночь Святого Варфоломея. Очевидно было, что только годы – не месяцы, годы – мудрого и осторожного правления смогут привести страну к процветанию. Но от молодого короля ждали невозможного. Ждали, что он, махнув рукой, исправит все ошибки прошлого царствования, наполнит казну, снизит налоги, поддержит католиков и умиротворит гугенотов. Жаль, что Господь, вместе с Благодатью через помазание не передал мне частичку своей мощи. Генрих Валуа усмехнулся, но, отогнав от себя такие мысли, далекие от смирения и благочестия, набожно перекрестился и поцеловал образок, носящий под черным камзолом. После того, как на его долю и на долю любящих его выпало столько испытаний, он стал яснее видеть, насколько милостив Господь. Король чуть повернул голову, так, чтобы не лишать себя ласки солнечного луча, но чтобы видеть Генриха Наваррского. В те редкие минуты, когда он оставался наедине со своим родичем, он признавался себе в том, что Наварра ему, пожалуй, по душе. Вопреки всему. Но он не собирался повторять ошибку Карла, сделавшего из Анрио едва ли не ближайшего друга и наперсника. Но все же… все же Генрих Наваррский нравился ему куда больше, чем другой Генрих, Генрих де Гиз, прихода которого они ожидали. - Сядьте, кузен, говорят, в ногах правды нет, - любезно обратился он к мужу Маргариты. – Чего бы ни желал от нас герцог, разговор не будет кратким. Сначала нам прочтут небольшое лирическое вступление на тему того, чего хочет Господь, который, по убеждению Лоррейнов, говорит с ними лично за завтраком, затем объяснит, что нужно сделать для того, чтобы исполнить его волю, нам же надлежит смиренно внимать. Генрих Валуа смеялся, но это был смех сквозь стиснутые зубы. Первое, что сделал Генрих Валуа по своему возвращению – это постарался уменьшить влияние принца Жуаниля на дела двора. Это было непросто, но новый король не желал влияния Гизов, как не желала его и Екатерина Медичи. Дрозды затаились, но это было затишье перед бурей. И вот – просьба об аудиенции. Первым порывом, и искренним, было отказать, но Генрих уже давно не был тем принцем, который мог поддаться подобному порыву. Он, со всей любезностью, назначил время, и только приказал Генриху Наваррскому присутствовать при этой аудиенции. Зачем? Затем, чтобы Гиз понимал – время кровопролития прошло.
Генрих Наваррский: Наварра в это солнечное мартовское утро пребывал в приподнятом настроении и совсем не ждал, что на него свалится такое странное и настораживающее приглашение от его величества - присутствовать на аудиенции, которую король намеревался дать герцогу де Гизу. Когда у порога его апартаментов объявился слуга, посланный христианнейшим монархом с поручением передать "любезному кузену" настойчивый совет явиться пред светлы очи своих именитых сотоварищей по колежу, тот откровенно запаниковал. Ему на миг показалось, что все замыслы раскрыты, и свобода в очередной раз вспорхнула, подобно бабочке, из-под самых пальцев, уже готовых сомкнуться на ее пестрых крылышках. Однако поразмыслив несколько минут в блаженной тишине после ухода прислуги, исполнившей поручение, сын Жанны д'Альбре пришел к выводу, что страхи его преждевременны и подвох кроется в чем-то другом. В чем именно - предстояло узнать. "Любопытство кошку сгубило" - говорили в народе; Анрио был знаком с этой житейской мудростью, и все же не собирался отсиживаться в сторонке от основного русла, в котором стремительно, непредсказуемо и безжалостно текла и бурлила политическая жизнь французского государства. Именно поэтому Генрихв назначенный срок вошел к своему зятю и низко поклонился, приветствуя августейшую особу. Воспользовавшись радушным приемом, молодой государь опустился в предложенное кресло, изящным жестом положил руки на подлокотники и вальяжно откинулся на мягкую спинку, утонув в шелковых подушках. Весь его вид будто бы говорил: "Я чист перед Вами и законом. Моя совесть девственна и спокойна. Свидание, на которое Вы меня вызвали, не внушает мне ни малейших опасений". Выслушав насмешливую речь Генриха де Валуа, пропитанную ядом и горечью, беарнец приподнял брови, позволив себе легкое удивление во взгляде, брошенном на дверь: - Боюсь, сир, на сей раз беседа со Всевышним несколько затянулась. Или количество перемен блюд на столе господ Лоррейнов значительно превышает то, что подают в Лувре. Наш дорогой кузен заставляет себя ждать. Если позволите мне высказать свое смиренное мнение на этот счет, я полагаю данный поступок невежливым и заслуживающим наказания с Вашей стороны. - В тон правителю ответил юный Бурбон. В его голосе сквозило точно отмерянное ехидство напополам с той долей осторожности и чопорной отчужденности, которых от него наверняка ожидает любимый сын мадам Екатерины. Вместе с тем некоторая вольность и игривость формулировок являлась своеобразным приглашением венценосному брату к обоюдному острословию в адрес принца Жуанвиля. А это в будущем разговоре, прими его величество предложенную игру, могло бы сблизить позиции двух Генрихов, противопоставив их совместные силы третьему. Даже чувствуя себя в относительной безопасности и зная, насколько выросло его искусство плетения интриг, наваррец отнюдь не был готов к схватке с "Королем Парижа" один на один. Впрочем, нынешнего монарха он также полагал недостаточно сильной и влиятельной фигурой в этой подковерной борьбе трех свирепых бульдогов. Скорее ему в этот момент хотелось бы ощущать твердое плечо несгибаемой Медичи, как бы парадоксально не звучало подобное заявление из уст супруга Маргариты. - Вы говорите, что нам предстоит покорно внимать самозабвенному пению дроздов? - Более утвердительно, чем вопросительно, сказал гасконец, выбивая на подлокотнике кресла замысловатую дробь пальцами правой руки. - Однако я, сир, предпочту этой песне даже заунывное квакание лягушек в пруду, где цветут лилии. Тут король Наваррский кинул быстрый взгляд на гобелен позади своего собеседника, на котором искусными вышивальщицами были изображены королевские лилии - символ династии Валуа. И на его красивых губах появилась озорная улыбка. - Право, Ваше величество, Вы слишком добры к своим поданным. Меня вот держите при себе - в тепле, довольстве и благодати. О такой судьбе можно только мечтать! Праздность, вино, женщины... Балы, охоты, сплетни... И господина де Лоррейна своим милосердием не обходите. Опаздывать позволяете, опять же - трактовать волю Господню по-своему, тогда как Вам и никому другому - помазаннику божию - надлежит выслушивать наставления гласа небес. - Продолжил ерничать Анрио. Он почти ничем не рисковал. О нем давно шла дурная слава повесы, балагура и шута. И потому столь развязное поведение и колкие шпильки в чей бы то ни было адрес вряд ли должны были стать для монарха новостью. В случае же, если последний желает уязвить Генриха де Гиза, то останавливать бойкого на язык беарнца он тем более не станет.
Henri de Guise: Спокойной уверенной походкой Анри де Лоррейн ступал по коридорам Лувра. Полдень – был час аудиенции, назначенной ему королем. Двенадцать ударов часов оставалось до его шага в залу, куда ему указал придти король, двенадцать его шагов. Герцог де Гиз не просто так испросил у короля милости встречи и выслушать его, ему было, что сказать монарху французского королевства. За принцем Жуанвилем в Лувр пришла пара десятков его дворян. В отличии от королевской стражи они прекрасно знали свое дело. А делом их было обеспечить жизнь своего господина. Они заполонили коридор перед приемной Генриха Валуа, не стесняясь бряцая оружием, но ведя себя вышколено и не роняя иных звуков, кроме слов, что роняло железо. На последний бой полдня Генрих де Лоррейн сделал знак страже короля отворить двери. Его ждали и двери распахнулись. - Ваше Величество, я желаю вам благоденствия и доброго здравия, - Лоррейн скупо поклонился Генриху Валуа, краем глаза отметив присутствие еще одного человека при данной встрече. Он просил личной аудиенции, и король дал на нее согласие. Но король не сдержал свое слово. Кровь бросилась в лицо потомку лотарингского рода при виде мужа королевы Наваррской. Тут было все – и обида на несправедливость судьбы, отдавшей ему в жены лучшую из женщин и на нечестность Валуа, призвавшего Бурбона для поддержки… чего? Неужели Валуа так слаб, что нуждается в присутствии беарнского увальня, чтобы чувствовать себя комфортно при разговоре со своим другим кузеном? Последнее размышление, коснулось ума Лоррейна, когда он распрямлял спину от поклона. Насмешливый прозрачный серый взор небрежно скользнул по лику помазанника божьего, лицо просителя стало бело и непроницаемо. Трон Франции был слишком велик для того, кто на нем восседал, если тот ощущал необходимым еще чье-то присутствие рядом с собой. - Рад приветствовать и вас, сир, - ровный оскал, отмерянная, словно по весам купца на рынке, улыбка была адресована сыну Жанны д'Альбре, - надеюсь, вы благополучны? Не было больше трех Генрихов, игравших в одну игру в детстве. Были три мужчины, от которых зависели судьбы многих людей. Два из них стали помазанниками божиими, а один… В него верили тысячи тех, кто просто хотел, чтобы ими правили. И верили в то, что он это сможет, как в ни одного из тех, кто сидел, когда он стоял. Не дожидаясь ответа Наваррского, не затем он пришел, чтобы обмениваться с ним любезностями, Гиз извлек из кожаной папки, что принес с собой, бумаги. Это были донесения его людей со всех провинций Франции. Донесения о том, что в каждой из них ересь распространяется с каждым днем, что католические церкви подвержены разгромам, что бывшие (бывшие?) единоверцы их общего кузена Анрио оскверняют лики и образы Божьей матери, и не только уродуя ее лицо. Надругательства над католическими святынями переходили всякие границы морали. - И все это, Ваше величество, уже не там где-то за океаном, и не в правление Генриха Тюдора, а все это у нас, во Франции, - про то, что в «ваше правление» Жуанвиль добавлять не стал. Оно и так было понятно.
Henri de Valois: Когда ровно на двенадцатый удар часов распахнулась дверь, явив Его Светлость принца Жуанвиля собственной персоной, Генрих усмехнулся, подумав, что такая пунктуальность очень отдает позерством. Но усмешка быстро истаяла на красивых губах Генриха Валуа, стоило герцогу де Гизу подойти ближе. Борьба с Гизами, иногда открытая, иногда тайная, доставалась каждому сыну Генриха II по наследству, вместе с короной. Брат Франциск предпочитал подчиниться диктату Лотарингских дроздов, и склонить голову под изящный башмачок Марии Стюарт. Брат Карл сначала пытался противопоставить влияниям Гизов влияние Колиньи, затем старательно демонстрировал им свою немилость, но пал жертвой чар невестки Лоррейна. Итак, короли менялись, не оставляя наследников, а Гизы пребывали в библейском благополучии. Наварру любили протестанты, Гиза – католики и все ненавидели короля Франции, какое бы имя он не носил – Франсуа, Карл или Генрих. На бумаги, которые достал из папки Генрих де Гиз, Генрих Валуа даже не взглянул, написать можно все, что угодно, что небеса упали на землю, что Его Святейшество многоженец, а в Авиньоне родился Феникс. И найдутся тысячи, которые ради Генриха де Гиза подтвердят под клятвой, что все эти чудеса они видели собственными глазами. Все, что имел сказать Жуанвиль, Его Величество выслушал, и внимательно, не отрывая от надменного лица Лоррейна непроницаемого взгляда темных глаз. - Если все так, как вы говорите, герцог, то, безусловно, надо принимать меры, - мягко произнес он, побарабанив пальцами по бархатному подлокотнику кресла. – Но для начала, я проведу собственное расследование, дабы быть уверенным, что все будет сделано по справедливости, виновные будут наказаны, а невинные не пострадают. Если вы пришли только за этим, то можете быть спокойны, я вас услышал. Разумеется, Генрих де Гиз пришел не только за этим. Герцог был человеком дела, и никогда бы не стал сотрясать воздух пустыми жалобами. И Генрих Валуа был уверен, что все, чего тот желает, это подкинуть дров в печь братоубийственной войны, сотрясающей Францию уже много лет. И собирался сделать все, чтобы этого не допустить.
Henri de Guise: Герцог довольно отметил про себя то невнимание, которое проявил к принесенным им бумагам Валуа. Как и его старший брат Карл Генрих был упрям, а упрямство, как известно достоинство ишаков. Вместо того чтобы изучить результаты уже проделанной за него работы, работы, которую должны были делать не его, Лоррейна, люди, в то время, как приближенные правящего монарха тешились в праздности, Его величество предпочитал тратить месяцы на то, чтобы устраивать повторные расследования. Как и его старший брат Карл, он был слишком горд, чтобы пользоваться советами других. Но у Карла было преимущество перед братом, он не гнушался есть яблоки, собранные другими. - Не смею даже помыслить о вашей несправедливости, государь, - Гиз поклонился королю при этих словах и убрал обратно в портфель документы, кропотливо подготовленные его доверенными лицами. – Но вы правы, Ваше величество, я пришел не только за этим. С приходом к власти нового правителя добрые парижане ждут от него действий, что укрепят их в думах, что их вера и преданность не будут попраны, они готовы действовать сами во благо своего короля и Франции. Уже сейчас они готовы объединиться в священный союз и не дать сторонникам учения Кальвина раскидывать на улицах столицы свои листовки, высмеивающие мессу, священников и короля-католика. Это пресечет новую волну религиозных распрей, не дав ей набрать силу. Сначала внутренне брезгливо поморщившийся при виде наваррского короля принц де Жуанвиль был даже рад, что сыночек слабовольного Антуана Бурбона присутствует при этом разговоре. Если Валуа откажет герцогу в том, зачем тот пришел, то Лоррейн сумеет донести до своих собратьев по вере, что король Франции заодно с этим переметнувшимся гугенотом. Умело распущенный слух, передаваемый из уст в уста, может настолько исказить истину, что уже завтра будут говорить о том, что нынешний монарх благоволит к Анрио ничуть не меньше прежнего и чуть ли не распивает с ним на брудершафт, наплевав на дела государства. И если Карлу это прощали, памятуя о его великом деянии, сотворенном в ночь святого Варфоломея, то у Генриха Третьего не было в рукаве таких козырей. И, быть может, в 1573 вовсе не доблесть осажденных в Ла Рошели протестантов удержала крепость в их руках, а нежелание тогдашнего Главнокомандующего проявить достаточное упорство, чтобы согнуть их волю. Можно было сказать многое, притом не рискуя своей честью. Генрих сам развязывал своему кузену руки. - Вы же понимаете, сир, - Генрих де Лоррейн гордо вскинул голову и посмотрел в лицо государя, - чтобы умы людей на улице не были заняты тем, чем им не стоит их занимать, - холодный и чистый взгляд небрежно скользнул по фигуре помазанника божьего, - их стоит занять тем, что пойдет вам во благо. Солнечный луч скользнул по светло-русым прядям Гиза, золотя их, словно утверждая, что эта голова тоже достойна золотой тиары.
Henri de Valois: - Мне во благо? Голос короля Франции был негромким, даже мягким, в отличие от его лотарингского родича, который и во дворце вел себя как в казарме. Но в самой его мягкости заключалось предупреждение для герцога де Гиза. Даже первый пэр Франции перед королем – один из его подданных, но принц Жуанвиль, похоже, об этом предпочел забыть. - Вы хотели сказать, во благо Франции? Благо короля неотделимо от блага его королевства. Полагаю, наш кузен, король Наваррский согласиться с этим. Не так ли, Генрих? Благожелательный взгляд и поощрительная улыбка в сторону короля Наваррского давали понять Анрио, что вот теперь он может пустить в ход все свое язвительное остроумие, если, конечно, осмелится. - Что же касается ваших словах о подданных, которые готовы действовать сами, герцог, то, похоже, мне угрожают новыми беспорядками в моей столице? Или я ослышался? Или я не так вас понял? Голос Генриха Валуа зазвучал крещендо, набирая силу и властность. В отличие от Генриха де Гиза он был королем. В отличие от Генриха Наваррского, он был королем в своем королевстве, обладая и силой и властью, пусть не в той степени, как желал бы, как должно. Но, послушно идя на поводу у Гизов, он не приобретет ни силы, ни власти, ни славы. - Будем все-таки считать, что я ослышался. Ибо когда подданные действуют сами, это называется бунт. Любой бунт будет подавлен, а те, кто этот бунт возглавлял, герцог, лишаться головы. Король не угрожал, он всего лишь излагал то, что принцу Жуанвилю и так было хорошо известно. Но разве повторение, пусть даже прописных истин, может быть лишним? - Но, чтобы показать моим добрым подданным, что их нужды мне не безразличны, я готов рассмотреть возможность создания такого священного союза. Принесите мне списки, герцог, в которых будут стоять имена тех, кто желает состоять в этом союзе, если имен окажется достаточным, что же, тогда мы дадим свое милостивое соизволение и подумаем, кого назначить его главой, ведь у каждого союза должен быть вождь, не так ли? Тот, который направит его… и тот, который ответит за все его ошибки.
Генрих Наваррский: Генрих с отрешенным видом сидел в кресле. На его подвижном и обычно выразительном лице была написана такая скука и безразличие к тому, что происходило в двух шагах (а там вершилась ни много, ни мало - история Франции), что можно было подумать - он превратился в каменную статую, лишенную человеческих эмоций и желаний. Ни презрение во взгляде принца Жуанвиля, ни приторная доброжелательность Генриха де Валуа не способны были поколебать внутреннее равновесие и душевное спокойствие молодого Наваррского государя. Когда того требовали обстоятельства, Анрио умел быть и незаметным, и внимательным. Глаза - единственное, что выдавало жизнь в этом отчужденном теле, принявшем насмешливо-надменную позу и застывшем в ней на продолжительный срок. Острый, пристальный взгляд скользил по лицам собеседников. Пытался заглянуть в бумаги, принесенные герцогом де Гизом. И еще слух - чуткий, звериный. Ему была слышна каждая фальш, каждый сорвавшийся с губ судорожный вздох. Беарнец не столько услышал, сколько почувствовал кожей щедрое приглашение короля к пиршественному столу, на котором следовало подавать жареные остроты и соленые шпильки. "Я гончая, науськанная опытным егерем. Вот заяц, вот - борзая. Остается лишь подать сигнал... И через каких-нибудь несколько часов можно наслаждаться роскошным жарким из дичи" - подумал сын Жанны д'Альбре, не торопясь вступать в беседу. Неожиданное сравнение понравилось юному Бурбону, и он позволил легкой тени улыбки скользнуть на сжатые в тонкую ниточку губы. - Ваше величество не может ошибаться. - Наконец безразлично изрек супруг Маргариты. Слова - тяжелые, как камешки; острые, как грани отполированного алмаза; безжалостные, как смертельный яд - срывались с языка. На миг зависали в воздухе, чтобы с громким стуком (или это стучало его сердце?) упасть на пол. Зазвенеть, закатываясь под кресла и столы. - Благо государя и благо государства одно и то же. И наоборот. Но лишь в том случае, когда государь владеет государством по праву, а государство по праву ему принадлежит. Наваррец медленно перевел взгляд на Лоррейна; с того - на своего второго кузена, словно бы про себя решая только что озвученную задачу: кому же из этих двоих по закону и по праву принадлежит Франция? - Государство - тело. Государь - голова. И лишь тогда они процветают, когда шея не диктует обоим свою волю. Ибо это чревато. Обрати она внимание головы на язвы, покрывшие ноги, голова может и проглядеть топор, занесенный над нею собственными руками.
Henri de Guise: - Именно, сир, - король, в пылу своей неприязни к Гизу, говорил то, о чем тот умолчал. – Именно, - еще раз повторил он, обернувшись к Наваррскому. – Благо короля неотделимо от благо его королевства. Руководствуясь этой мудростью, ни один из монархов Франции не был готов отделить свое благополучие от государственного блага и принести первое в жертву второму. Сердце Лотарингского принца болезненно кольнула обида. Обида за страну, обида на тех, кому ее беды и горести были важны менее своих личных переживаний о том, какой наряд завтра одеть на очередной бал. И на тех, кто пекся о целостности своей шкуры больше, чем о благе собственной жены. Он защищал с мечом в руках народ Франции на поле брани, он постарается соблюсти его интересы и в политических играх, не щадя корон на головах других. В отличие от двоих своих кузенов, он имел и деньги и свободу для того, чтобы осуществлять то, что задумал. А когда в жилы изможденной налогами страны потечет испанское золото, ему уже не будет требоваться разрешение государя на укрепление оплота католической веры. Парижане первые встанут в строй и вновь возьмут оружие в руки, чтобы изгнать ересь из-под неба своей родины. И поднявшийся в столице ветерок, бурей пронесется до самых границ. Но он еще ждал ответа от Габсбурга, а сидеть и бездействовать было не в натуре Гиза. Если то требовалось, то он мог проявить потрясающее терпение. Однако, не в этот раз. Сегодня он решил, что правильнее будет провести «разведку боем», нежели сидеть, сложа руки. И о решении своем не сожалел. - Простите, ваше величество, я не настолько сведущ в том, когда и как падает топор, отделяя голову от тела, но целиком полагаюсь на ваши познания, - Анрио достался легкий кивок герцога. О ледяную учтивость принца Жуанвиля, о его веру правоту своих целей, могли разбиться в брызги и величие одного Генриха и хитрость другого. Валуа хотел заставить Лоррейна побегать к нему с бумагами, тратя драгоценное время в никуда, но герцог не мог позволить себе доставить такое удовольствие монарху. - Возможно ли сир, сосчитать все капли дождя в ливень? По-моему, нет. Так и здесь, ваше величество. Для того, чтобы составить списки желающих, требуется ваше милостивое дозволение. И если вы его даете, то завтра же можно организовать составление этих списков. Но и в этом случае мы не будем иметь полной картины, ибо не всем дана возможность ходить, - вот оно проявление царственного «хочу» во всей красе. Не важно, что для любого действия, события, нужны время, люди и тщательная подготовка. Важно, что король хочет чего-то, а на средства ему наплевать. - Послезавтра я вынужден буду покинуть Париж на несколько дней. Меньше, чем через неделю моему второму сынишке исполнится два месяца, а я еще не видел ни его, ни супругу, - Генрих Гиз, не скрывая своей гордости, посмотрел поочередно в глаза бездетным королям. – И, если вы сочтете то возможным, то я прошу вас сегодня ответить, ваше величество, с благословения ли государя добрые католики могут составлять списки всех желающих вступить в священный союз? - переспрашивая короля, герцог хотел понять, насколько Валуа отдает себе отчет в том, что составление списков и формирование союза– есть одно и то же.
Henri de Valois: Наварра поучал, Гиз наставлял, и каждый, похоже, знал, что лучше для государства лучше короля Франции. Генрих усмехнулся, любуясь своими дальними родственниками. Что ни говори, а каждый хорош по-своему. Но прежде всего, стоило напомнить мужу Марго, что его положение слишком шаткое, чтобы давать советы королю Франции. - Вы красноречивы, как святой Августин, Анрио, и сыплете изящными сравнениями, как Цицерон. Вижу, общество Маргариты пошло на пользу. Еще немного, и сможете произносить проповеди. Может быть, вы пошли не по своей стезе и вам надо посвятить себя посту и молитвам, а вы растрачиваете пыл на наших дам. Подумайте все же над тем, в чем ваше призвание, кузен! Решив, что с Наварры достаточно (в конце концов, лежачих не бьют), король Франции перевел взгляд на Гиза, не потрудившись убрать с губ ироничную улыбку. Воистину, принца Жуанвиля сегодня посетило вдохновение, он так и сыпал мудростями, словно жемчугом, пытаясь, правда, щедро перемежать жемчуг с колючками. Но жемчуг был мелковат, а колючки только смешили Генриха. Гиз пытался выглядеть хорошим мужем. Но все знали, что жена для него все равно, что племенная кобыла, рожающая каждый год по ребенку. Гиз мнил себя хитрым политиком. Но когда у короля на руках будет полный список всех, кто желает вступить в Святой союз, он сможет увидеть своими глазами, кто готов выступить против него. Ибо Генрих Валуа не сомневался в том, что уничтожив ересь огнем и мечом, Гиз решится на большее - выжечь этим же огнем королевские Лилии до корня. А зная, кто его враги и сколько их, он уже будет действовать наверняка. Кроме того, составление таких списков требует времени и денег, и если Гиз так радеет за чистоту веры, то пусть будет готов за нее заплатить. Золотом. Может быть, это немного охладит его религиозный пыл. - Значит, герцог, вам предстоит пересчитать капли дождя в ливень, и смотрите, не упустите ни одной! А начните с самых крупных. Например, с короля Наваррского. Как, Анрио, вы готовы поставить свою подпись? Генрих Валуа улыбался, с удовольствием ожидая ответа от мужа Маргариты, и того, как отнесется герцог де Гиз к такому предложению. Если Наварра откажется, это будет почти предательством. Разве он не изображает из себя доброго католика? Если согласиться, то как оскорблены будут другие добрые католики, когда принц Жуанвиль предложит им поставить свои подписи после короля Наваррского, еретика и гуляки.
Генрих Наваррский: Генрих спрятал улыбку подальше - на самое донце глубокого, бархатистого взгляда. Туда, где ее не сумеет разглядеть ни задетое честолюбие Генриха де Гиза, ни снисходительное самомнение Генриха де Валуа. Оба кузена, которых Анрио знал с раннего детства, сильно изменились под гнетом власти и ответственности, возложенных на плечи одного по праву рождения, а на горб второго - собственной уверенностью в том, что он этого достоин ничуть не меньше. Беарнцу были чужды эти нелепые реверансы в отношении друг друга, когда с языка срывается золотоносный поток медоточивой лести, а в душе поднимается жгучая волна ядовитой ненависти. Да, он был ловок и хитер; не гнушался лицедействовать и лицемерить, чтобы достичь поставленных целей. И все же - умел оставаться верным себе и своим чувствам, никогда не позволяя пойти сердцу против ума. Вот и теперь, сознавая опасность и неустойчивость своего положения, сын Жанны д'Альбре все-таки ощущал себя сторонним наблюдателем. Эдаким "яблоком раздора", которое один Генрих с изъявлениями вежливости на устах и затаенным коварством перебрасывает другому, ожидая, что тот ответит и в какую сторону сделает новую подачу. Такая игра и забавляла, и немного сердила супруга Маргариты. С одной стороны, он понимал всю выгоду от подобного развлечения. Это позволяло гасконцу не примыкать открыто ни к одной, ни к другой партии. Его дело маленькое: тут воткнуть шпильку, там - дать банальный совет. Требовать от него серьезных решений и откровенности никто не посмеет - сами поставили Наваррского государя как будто бы ниже себя, при этом явно упустив из виду ту широту полномочий и свободу экспромта, которые достались "бедному родственнику" в качестве утешительного приза. С другой стороны, Анрио не привык бездействовать. Его энергичная природа буквально кричала о необходимости вмешаться и повлиять на ход столь важных государственных переговоров. Тем более, что и принц Жуанвиль, и сын Екатерины Медичи ждут от него именно этого - проявления конкретной политической склонности; готовности уступить свои интересы в пользу... Кого? Очевидно, короля, ибо представить себе союз Лоррейнов и Бурбонов - такое даже в богатой на выдумки и фантазии голове наваррца не укладывалось. В следствие этих рассуждений, а быть может вопреки им, молодой государь отнюдь не спешил с выводами, и словами разбрасывался весьма осторожно. Ему категорически не хотелось давать никаких обещаний и не произносить вслух ничего такого, на чем в дальнейшем могли бы сыграть его оппоненты, предъявив в качестве доказательств брошенные впопыхах фразы. - Ваша светлость очень добры ко мне, раз хотя бы в такой малости, как сведения о казни через отрубание головы, полагается на мои слова. Доверие "Короля Парижа" стоит ничуть не меньше, чем расположение короля Франции. - Ехидно заметил юный Бурбон, подчеркнуто вежливо кивнув де Гизу. - Ваше величество чрезвычайно внимательны ко мне. - Добавил он, обернувшись к королю. Голос, интонации ничуть не изменились. Беарнец играл с огнем, так нарочито демонстрируя собравшимся здесь родственникам ту диспозицию, которую они заняли по отношению друг к другу и к нему - Генриху Наваррскому. - Совет монарха Франции стоит куда дороже молчания одного из его доблестнейших подданых. Благодарю, сир, я обдумаю Ваше предложение. И, быть может, в самом деле предпочту целебную тишину и душеспасительную молитву одного из монастырей суете и безрассудству придворной жизни. Тогда и Вам, и нашему дорогому кузену придется намного легче, ибо в низвергнутом с небес дождевом потоке, который Вы беретесь сосчитать, на целую каплю окажется меньше.
Henri de Guise: Если бы … Если бы было можно,, Если бы было можно, Гиз бы закрыл уши ладонями. Наварра не то что подписывал себе приговор, он подписывал его своей жене. И будь или не будь теперь Марго принцессой Валуа – прежде всего она супруга Беарнца Ибо да воспоследует она за своим суженным даже в гиену огненную. То ли Анрио напрашивался, то ли не понимал, что чествование любого, кроме как короля, не может обойтись никому боком, кроме того, кто чествует. - Наш кузен, то ли засиделся в Лувре, то ли непомерно чтит меня, определяя мне то, чего нет, – наелся Лоррейн Валуа с их непомерной гордыней. Король Карл был беспечен. Он сделал дело, но не стал смаковать последствия. Убить Колиньи – было делом не сложным, но весь Париж знал, почему Генрих Гиз стоял ногой на его груди и весь Париж знал, что для Жуанвиля не составит труда вынуть любую гугенотскую душу из бренного тела, что встретится на его пути. Знал и любил за то своего кумира. Но, называть его королем Парижа… При короле Франции.. Это было более чем не разумно стороны младшего из кузенов. - Быть может , вы , сир, мне расскажете, как удобнее переходить из одной веры в другую? Что бы и не убили, и чтобы жена воспылала страстью? - не было смысла скрывать то, о чем и так было всем известно. - Или.. Как остаться в живых, скрываясь под юбками дам? Весьма полезный навык, сир. Тем более при дворе нынешнего короля, – бросив взгляд себе в ноги, герцог усмехнулся. Страна была измотана кровью и поборами, но какое дело до народа тем, кто сидел в этой тронной зале? - Да будет так, государь, - серебристо-холодным взором лотарингец посмотрел на короля Франции. - Если вам то угодно, - он склонил голову, - я буду считать капли ливня, - насмешливо взглянув из под русых прядей, Гиз отступил на шаг назад, - И буду счастлив озвучить вашу волю каждому, кто пожелает ее услышать. Герцог де Гиз в роли глашатого? На все воля божья и короля. Валуа хотел посчитать капли дождя? Лоррейн ему их принесет. Но только чаша тех капель будет солона. Слезы народа не бывают сладкими.
Henri de Valois: - Подумайте, Анрио, подумайте. Иначе об этом подумаю я. В голосе короля Франции звучало откровенное предупреждение своему наварррскому родичу. Помнится, Карл все порывался отпустить своего драгоценного Анрио на все четыре стороны, и чуть ли не дать ему почетный эскорт до Наварры. Это было бы ошибкой. Очевидно, что ели поскрести шкуру этого ягненка, занятого, казалось бы, только развлечениями, найдешь волчью шерсть. Никогда Генрих Наваррский не будет союзником королю Франции. В этом Генрих Валуа был согласен со своей острожной матерью. А кто не союзник - тот враг. А что же Генрих де Гиз? Мягкий взгляд итальянских глаз государя насмешливо скользнул по Лоррейну, исполненного осознания собственной важности. Архангел Гавриил, ни больше ни меньше, несущий войну, глад и мор во имя великой цели. А цель, Валуа был в этом уверен, у Гиза была только одна – увенчать свое великолепное чело короной, ибо принц Жуанвиль был отмечен проклятием чрезмерного честолюбия, и от рождения вознесенный высоко не видел иной цели, нежели вознестись еще выше. Удастся ли его остановить? - Идите, герцог. Когда у вас на руках будут списки всех, кто желает встать под знамена Святой Лиги, тогда мы с вами возобновим эту беседу. Король Франции Генрих Валуа знал - он должен будет его остановить. Любой ценой.
Генрих Наваррский: Генрих абсолютно спокойно выдержал ответную реакцию обоих кузенов. Сказать, что она была заранее просчитана и предугадана - будет вкорне неверно. Да, Анрио понимал, что сильно рискует, произнося столь крамольные слова вслух. И, тем не менее, посчитал возможным озвучить свою позицию. Его место не у трона Валуа и не в ногах у герцога де Гиз. Наварра - маленькое, но гордое королевство, не способное сопротивляться огнем и мечом, однако в совершенстве постигшее науку плетения заговоров и участия в подковерных интригах. Кто виноват в том, что государи благодатной гасконской земли научились быть непокорными и враждебными действующей власти? Уж не сами ли Валуа и их высокомерные родичи - Лоррейны. Так что же, пускай теперь скалят зубы в напрасных попытках запугать, остановить и пристыдить распоясавшегося гуляку и повесу, которому не привыкать говорить правду, прикрываясь шутовским колпаком с бубенчиками. - Ваша светлость, боюсь, что данный навык для Вас окажется бесполезным. Для того, чтобы постичь его в совершенстве, необходимо, чтобы Вас любили женщины, а не измученный религиозными распрями народ бедной Франции. И одной из них, пусть даже она - лучшая, - явно недостаточно. - Беспечно и светло улыбнулся беарнец, говоря о таких серьезных и опасных вещах настолько веселым и насмешливым тоном, будто бы ему все равно, и он не понимает, что танцует на лезвии ножа, опущенного в жаркое пламя камина. - Благодарю, Ваше величество. Ваша доброта и внимание к моей недостойной персоне просто не знает границ. - Низко склонил голову сын Жанны д'Альбре, пряча острый блеск в мгновенно потемневших глазах. Он словно кожей почувствовал: еще немного, и король окончательно удостоверится в том, что перед ним не безобидный шалопай и бабник. Необходима какая-то экстравагантная выходка, которая, во-первых, отвлечет от мрачной и ответственной темы, решающей судьбу государства; а, во-вторых, наглядно продемонстрирует здесь собравшимся, что перед ними кутила и весельчак, на уме у которого женщины, вино и игра в мяч. - Сир, пожалуй, я даже буду просить Вас - подумать за меня. - Широко улыбаясь, заявил после короткой паузы наваррец. - Моя несчастная голова слишком занята такими глупыми мыслями и деталями, что в ней вовсе не осталось пространства для принятия столь ответственных решений. Или... - Тут он сделал вид, будто задумался, а затем радостно встрепенулся, поднимая на сюзерена счастливый, полный невинности взгляд. - Я лучше попрошу Марго. Она женщина умная, рассудительная. И в политике смыслит куда больше моего... Уж она-то, я уверен, найдет верный выход! Сказав это, юный Бурбон с непосредственностью ребенка сорвался с места и рванул к дверям. Схватившись за ручку тяжеленных деревянных створок, он на миг остановился, как будто усомнившись в том, что поступает правильно. - Ваше величество, Вы позволите мне удалиться, дабы обсудить этот животрепещущий вопрос в супружеской спальне с моей очаровательной королевой? - Громко спросил он, одарив обоих Генрихов восторженным сиянием глаз и поистине мальчишеским задором в улыбке.
Henri de Guise: Генрих де Гиз с достоинством поклонился Генриху Валуа, собираясь покинуть своих кузенов. - Как прикажете, ваше величество. И, благодарю. Фактическое разрешение на формирование святого католического союза было получено. Более ему не зачем было тяготиться обществом наваррского короля и французского монарха. Вскинув голову, Лоррейн, бряцая на всю залу шпорами, направился к двери, к которой уже подоспел сын Жанны д'Альбре. - Я просил рассказать, кузен, а не научить, - белые зубы вновь сверкнули меж тонких губ главы лотарингского дома. – Вы как всегда все перепутали, - упоминание о Маргарите заставило играть желваки на щеках Генриха, но не стерло с его лица улыбку. Воспоминания о том взгляде, который он поймал на себе одной февральской ночью, взгляде беспомощной девчонки, нуждающейся в помощи, помогли ему откинуть непрошеные мысли. Марго не принадлежала беарнскому медведю. Лоррейн поверил ей. А ее муж, который так спешил к ней в спальню, понятия не имел, кто посещает ее покои в его отсутствие. – Привет супруге, пусть вспоминает меня в своих молитвах, - в отличие от Анрио Гиз получил дозволение короля Генриха Третьего удалиться. Он приблизился вплотную к двери. Окинув безразличным взглядом такую склонную к мимике физиономию наваррца, он замер излучая всем своим видом ничто иное, как презрение и высокомерие. - И, быть может, вы все-таки решитесь по какую сторону двери хотите быть. Или откроете ее мне? – не дожидаясь ответа, носком сапога с силой, что старался обычно не демонстрировать, надавив на дверь, к ручке которой так трепетно приник пленник королевского двора и к которой не смели прикоснуться слуги, пока ее касалась его рука, он заставил створки распахнуться. Завидев своего господина, люди принца Жуанвиля поспешили раскрыть их шире. - Господа, нам здесь больше нечего делать. Король был милостив к нам. Да хранит Господь его и Францию, - голос Анри де Лоррейна звучал в полной тишине. Его отряд замер, внимая слетающим с его уст словам. Формально он был уже не в помещении, где остались короли, но прекрасно отдавал себе отчет в том, что его голос слышен и там. – Займемся делами, господа, пока их величества решают, что и в какой спальне обсуждать, - под одобрительные смешки своих сопровождающих, он двинулся прочь из Лувра, в коридорах которого скоро стих лязг оружия и звук поступи военных.
Henri de Valois: Удивительно. В зале было трое, облаченных властью, а если не властью, то королевским происхождением, трое тех, кого принято называть «сильные мира сего». А у Генриха возникло такое чувство, будто их было четверо, и четвертой была женщина. Не королева Екатерина, с ее государственным умом и хитростью. Нет, у этой женщины были влажные темные глаза, белая кожа, улыбка то детская, то мудрая. Одному из них эта женщина доводилась сестрой, другому женой, третьему была когда-то верной любовницей. Но когда дело касалось Маргариты, никогда нельзя быть ни в чем уверенным наверняка. Кому из них теперь она жена, кому сестра, кому любовница? Если Маргарита то невидимое яблоко раздора, которое делят Наварра и Гиз… Генрих тряхнул головой. Он не мать, чтобы использовать сестру, как приманку. Но той придется научиться скромности. А у двери разыгралась небольшая, но занимательная сцена… - Вот видите, Анрио, стоит попытаться быть первым, как тут же окажетесь вторым, - ласково попенял он своему родичу, которому было угодно строить из себя шута и деревенского увальня, не знающего ничего об этикете и манерах. Но ласка эта была бархатом, скрывающим стальную перчатку. С Наваррой надо что-то решать. Бездействие губительно, и нет ничего постояннее, нежели временное. Значит, решим. - Раз уж вы взялись работать привратником, кузен, то закройте дверь. С той стороны. Аудиенция закончена. Занавес упал. Пора снимать маски.
Генрих Наваррский: Первым удалился герцог де Гиз. И сделал это как всегда чрезвычайно напыщенно и демонстративно. Сцена у двери нисколько не задела Наварру. Он четко знал, каковы их отношения с Маргаритой: политическая дружба, взаимовыгодный брак, в рамках которого оба супруга свободны и не обременены чувствами. Во всяком случае, такими чувствами, которые могут причинить боль или страдание; такими, которые некогда испытал сам принц Жуанвиль по отношению к прелестной дочери Екатерины Медичи. И беарнец считал этот любовный треугольник благом для себя и несчастьем для Лоррейна, несмотря на всю взаимность, о которой тот был бы готов прокричать вслух, если бы так сильно не любил. "Любовь! Ах, какая глупость... Таким, как мой кузен Генрих де Гиз, она противопоказана, ибо делает сильных слабыми, а самоуверенных - уязвимыми..." - мысленно усмехнулся сын Жанны д'Альбре. Себя он причислял к тем, кому Амур благоволит, поскольку он и так слаб и уязвим, стало быть, посредством любви становится и сильнее, и уверенней в своих силах. Самодовольно ухмыльнувшись, Генрих спокойно выслушал слова своего сюзерена и подчеркнуто учтиво кивнул, молча прощаясь. Бережно закрыв за собой тяжелую створку - так, чтобы не раздалось ни единого намека на грохот, он негромко рассмеялся. И, быстро оглядевшись, чтобы никто не заметил этой его шалости, показал язык закрывшимся дверям. Чопорно одернув камзол и стряхнув несуществующие пылинки с рукавов, Анрио легким шагом праздного гуляки, насвистывая незамысловатый мотивчик какой-то похабной песенки, двинулся прочь от места, где только что решалась судьба Франции. Эпоха трех Генрихов была в самом разгаре. И только время могло рассудить их. Франция, как растерзанная разбойниками и насильниками девица, жалась к обочине, выжидая, кто же из этих трех роскошно одетых господ - надменно-гордый, похожий на короля в своем ледяном величии, обманчиво-мягкий, вальяжный и томный, но со стальным взглядом и горькой складкой у красиво очерченых губ или тот - со смеющимися глазами и рыдающим сердцем, насмешник, шут и балагур с чутьем загнанного дикого зверя - протянут ей руку, чтобы поднять с колен и утереть кровь с разбитых губ своим исцеляющим поцелуем?... Эпизод завершен
полная версия страницы