Форум » Игровой архив » Любовь к истине не всегда истинна » Ответить
Любовь к истине не всегда истинна
Henri de Valois: 28 сентября 1574 года, Лувр, покои Его Величества Генриха III.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Henri de Valois: Генрих Валуа многому научился у своей матери. Например, молчать. Молчать долго, многозначительно, заставляя тех, кто невольно становился частью этого молчания задуматься, а что оно принесет им, чем закончится? И он молчал. Переводил взгляд с Екатерины Медичи на маркиза дю Гаста, играл пером, и, наконец, когда молчание стало совсем уж невыносимым, неторопливо растопил на огне свечи палочку красного воска, аккуратно, словно именно от этих нескольких капель зависела судьба Франции, налил воск на лист бумаги, прямо под своей подписью, и приложил к нему печать. Непослушная прядь темных волос упала на лоб, Генрих нетерпеливо отвел ее, поймав себя на том, что наслаждается этими мгновениями, наслаждается тем, что его мать, Екатерина Медичи, мадам Змея, внушавшая страх и ненависть стольким людям, наверняка переживает сейчас тысячу и одну муку неизвестности. Генрих Александр Валуа не был ангелом и не считал себя святым, с душой, полной любви и всепрощения. Видит бог, он старался жить по совести и по долгу. В его жизни было только одно… вернее, только один, кто был для него дороже всего, кто был выше политики и расчетов, династических интересов и кровной вражды. Луи де Можирон. Мать попыталась отнять у него его любовь, мать должна быть наказана. Примерно наказана. - Маркиз дю Гаст, я вручаю вам эту бумагу, - Генрих протянул документ, только что скрепленный печатью своему придворному. – Ознакомьтесь с ним внимательно, я хочу, чтобы вы ясно представили себе его смысл. А так же и вы, матушка. Если пожелаете, можете так же прочесть, я не возражаю. Итак, чтобы не случилось между всеми присутствующими здесь пагубного непонимания, я расскажу вам, что это такое. Пальцы Генриха сжали львиные головы, врезанные в подлокотники кресла так, что удивительно, как дерево не начало крошиться, но голос его оставался мягким и любезным, словно речь шла об устройстве очередного увеселения. - Это приказ о заключении под стражу и преданию смертной казни любого, кого я повелю. Обратите внимание, маркиз, вместо имени стоит прочерк. Да, милая матушка, этот прочерк будет заполнен в любое время, достаточно моей записки к тому, у кого будет храниться сей документ. Маркиз дю Гаст, этот документ вам предстоит отнести к мэтру Кабошу. Короли меняются куда быстрее, чем палачи, и новый король должен быть уверен в том, что палач не устал и рука его не дрогнет. Что такое матушка, вы побледнели, вам нездоровится? Маркиз, будьте добры, поднесите Ее Величеству бокал вина… из того кувшина, что стоит на камине. Прекрасная работа, матушка, не правда ли? Бенвенуто Челлини, если я не ошибаюсь. Выпейте! Генрих улыбнулся тонко, иронично. Дю Гасту не обязательно знать, то, что знает его король о попытке отравления Луи де Можирона. Королеве Екатерине не обязательно знать то, что дю Гаст не знает о ее попытке отравить маркиза д’Ампуи. Когда каждый из актеров знает только свою роль, пьеса становится куда интереснее!
Луи де Беранже: Для Луи де Беранже этот день принес множество приятных эмоций и полезных открытий. Последние пару часов он скоротал в Венсенском замке, где лично допрашивал пленного буржуа, уличенного, по донесениям агентов дю Гаста, в тайной связи с представителями протестантской партии. Той, которая не могла смириться с тем, что французский престол принадлежал Генриху де Валуа. В отличие от городской стражи, маркиза не интересовали обыкновенные воры и бандиты. Он, будучи начальником тайной полиции, следил за политическими преступниками. Пристально, неутомимо, вцепляясь в жертву бульдожьей хваткой. И хотя ему по статусу полагалось только руководить своими людьми, сидя за письменным столом, его азарт охотника не позволял ему делать это. Он предпочитал не только организовывать, но и собственной персоной участвовать в облавах потенциальных и явных врагов короны. И точно так же, с большим удовольствием, не только присутствовал при допросах, но и собственноручно пытал заключенных. Конечно, такое занятие было недостойно дворянина, особенно столь высокого положения, на то существовали палачи. Но оно нравилось дю Гасту, неспособному отказать себе в подобных маленьких радостях жизни. При всей своей жестокости, он, кроме того, обладал особой изощренностью и железным терпением. Эти качества в очередной раз помогли ему раздобыть необходимую информацию. И, подобно мазкам кисти, он складывал ее в единую картину, которую однажды будет готов представить на всеобщее обозрение. Когда дю Гаст вернулся в Лувр, дежурный швейцарец доложил ему, что государь желает видеть его у себя. После времени, проведенного маркизом в подвалах Венсенского замка, его одежда была изрядно запачкана, а на руках и лице остались следы засохшей крови. Разумеется, то была кровь несчастного, которого Людовик подверг страшным мукам. Но сия досадная деталь мешала мужчине тотчас явиться к его величеству. Необходимо было умыться и переодеться. Быстро приведя себя в порядок, офицер, как обычно весь в черном, немедленно направился в королевские покои и предстал перед монархом. К своему удивлению, мужчина обнаружил, что Генрих был не один. Луи де Беранже не припоминал за своим сюзереном привычки требовать присутствия своей матери в те моменты, когда вызывал его к себе. Однако, вполне возможно, сейчас возникло обстоятельство, при котором его услуги в равной степени важны для обеих августейших особ и поэтому они решили поговорить с ним вдвоем. Сцепив руки за спиной, дю Гаст стал терпеливо ждать, когда король заговорит. Но тот не спешил. Молчание затягивалось. Поджав губы, маркиз переводил выжидающий взгляд с Екатерины Медичи на ее сына, надеясь, что хоть кто-нибудь из них наконец откроет рот и произнесет хоть слово. Людовик уже подумывал сделать это первым, спросив его величество о том, зачем он приказал ему явиться сюда. Но Генрих все-таки опередил его, неожиданно обратившись к нему. Офицер принял из рук короля незапечатанное письмо, но даже не посмотрел на него, решив детально ознакомиться с ним позже. Его пристальный взгляд блуждал по лицу государя, то и дело перебегая на лицо Флорентийки. Что-то здесь явно было не так. Это следовало из слов короля. И из бледности королевы-матери. Дю Гаст внимательно слушал, что говорил государь, и от него не укрылось, как тот, будто с тайным, мрачным намеком поглядывал на свою мать, когда речь зашла о казни и всех тех виновниках, на которых укажет королевская рука. Только слепой или дурак мог не заметить явного подвоха. Маркиз, не относившейся ни к первой, ни ко второй категории, слегка нахмурился. Неужто хитрая и осторожная Флорентийка допустила оплошность настолько прогневить своего пылкого сына, что тот теперь грозится ей смертью? Однако же это не слишком устраивало Луи де Беранже. Своим высоким статусом и продвижением по службе он был обязан прежде всего Екатерине Медичи, которая оказывала ему свое покровительство еще с тех пор, как он впервые был представлен Генриху де Валуа, тогда еще герцогу Анжуйскому. Собственного говоря, именно королева-мать и представила его своему сыну. И теперь выходило, что если государь прикажет ему арестовать эту женщину, он обязан будет повиноваться. Не то чтобы дю Гаст жалел или любил Флорентийку. Вовсе нет. Дело было в том, что он до сих пор опасался ее. Кто знает, как она поступит с теми, кто верен прежде всего не ей, а ее сыну? Не такая она, эта "черная вдова", чтобы с кем-то делиться властью. Пусть даже с собственным сыном, французским монархом. С другой стороны, неизвестно, кто из них двоих теперь имел больше влияния и чье слово больше весило. Генрих III - не Карл IX. Он обладает совершенно другим характером и не позволит матери манипулировать собой. А значит, его позиция была сильнее. И следовательно, именно ему следовало подчиняться. Может быть, дю Гаст и возвысился благодаря Екатерине Медичи, но удержаться на пьедестале ему поможет Генрих де Валуа. Взвесив все за и против, Людовик пришел к выводу, что надобность в старой ведьме отныне исчерпана. Настоящее и будущее маркиза за ее сыном. А значит, его верность теперь принадлежит ему окончательно и бесповоротно. - Я прекрасно понял ваше величество, - с почтительным наклоном головы ответил дю Гаст, покосившись на мадам Катрин так, чтобы король это заметил и осознал, что от маркиза не укрылись его намеки и что он готов последовать любому его распоряжению, даже если государь повелит ему собственными руками удушить кого-либо из членов своей семьи, - И с готовностью исполню любой ваш приказ. Если вы того желаете, я немедленно отправлюсь к мэтру Кабошу, - он подошел к камину и взял оттуда хрустальный кувшин, наполненный вином, и стоящий рядом пустой бокал. Наполнив его, офицер вернул кувшин на прежнее место и с бокалом в руке приблизился к Флорентийке. Холодный взгляд серых глаз, которыми он посмотрел на нее, не выражал ничего. Он молча протянул женщине бокал, а затем вновь повернулся к королю, - Прикажете идти, сир? Или вы хотите сообщить мне еще что-нибудь?
Екатерина Медичи: Екатерина Медичи не узнавала своего сына. Откуда в Генрихе столько жестокости, спрятанной под обманчивой мягкостью? Если бы на его месте был Карл, с его яростью, королева-мать знала бы, как себя вести, яростью и гневом ее не напугать. Но напротив нее сидел Генрих, любимый сын, и улыбался, и голос его был мягким, почти нежным. Но в его глазах не было и тени сыновней любви, только напускная почтительность. Он не угрожал, не сыпал оскорблениями, он говорил намеками. Но такими, от которых у бестрепетной Медичи холодели пальцы. Все еще не хотелось верить, что Генрих сможет так с ней поступить. Их разговор, после того, как кувшин отравленного вина попал в его покои, она хорошо запомнила, но утешала себя тем, что сын придет в себя, и, конечно, простит. Он не может не понять, что все это из любви к нему, с заботой о нем! Как выяснилось, не понял. Медичи безучастно приняла из рук маркиза дю Гаста бокал с вином и даже сделала глоток, не замечая вкуса. Присутствие Луи де Беранже при их с сыном разговоре было еще одним унижением для нее, хорошо продуманным, тонким и болезненным. Генрих таким образом давал понять матери, что ей не на кого опереться, не на кого рассчитывать. Есть только она и его воля. Тяжело поднявшись, не глядя на маркиза дю Гаста, Медичи отставила бокал. - Сир, я услышала все, что вы хотели мне сказать. Если позволите, я тоже удалюсь, мне нездоровится. Королева-мать не лукавила. Сердце сжималось от боли, в глазах было темно. Та бывает, когда мечты разбиты, мечты, которые ты любовно взращивал в себе долгие-долгие годы. С той самой минуты, как ей на руки положили новорожденного Генриха, прелестного младенца, который рос, становился милым мальчиком, красивым юношей, с той самой минуты она желала видеть его королем Франции. Вот, желание ее сбылась, но на губах ядовитый вкус пепла.
Henri de Valois: Прекрасно. Генрих удовлетворенно улыбнулся и сложил вместе ладони, кончики пальцев коснулись ярких, четко очерченных губ, как бы стирая с них улыбку. Оба – и королева Екатерина, и Луи де Беранже, полностью оправдали его ожидания. Король не был наивным мальчиком, верящим в добро и чудеса, он прекрасно знал, что каждый – вернее, почти каждый – кто стремился приблизиться с нему, преследовал корыстные цели. И эти двое не были исключением. Он ценил ум, хитрость, решительность дю Гаста, он ценил опыт матери и ее к нему любовь, так же как все, что королева Екатерина сделала для его восхождения на трон. Но! Никто не будет управлять королем Франции. Ни мать, ни начальник тайной полиции. Так уж распорядилась судьба, что тот единственный кто мог бы, если бы захотел, влиять на судьбы мира, зевал при любых разговорах о политике с риском вывихнуть себе челюсть, и норовил сбежать из дворца каждый раз, как там намечался очередной прием. - Конечно, матушка, - Генрих Валуа встал, демонстрируя тем самым уважение к своей родительнице, и, тем самым же, подчеркивая всю серьезность происходящего. – Идите, и, надеюсь, ваше нездоровье пройдет! Уведомите меня вечером о своем самочувствие, мадам. Это был еще один удар. Обычно утром и вечером Генрих наведывался к матери и сам справлялся о ее здоровье. Возможно, он поступал жестоко. Возможно. Но Екатерина Медичи своей ревностью, своим непомерным честолюбием сама разрушила их связь. Отныне для нее не будет сына. А только Его Величество, король Франции. - Ступайте и вы, маркиз. От вас я позже жду подробного доклада. Когда за королевой-матерью и за маркизом дю Гастом опустилась тяжелая, затканная золотыми лилиями портьера, Его Величество встал, и рывком распахнул окно, жадно вдыхая прохладный воздух. Воистину, в Лувре легко и умереть от удушья.
Луи де Беранже: Судя по всему, Генриху нечего было добавить к сказанному. Впрочем, может быть, это и не требовалось. Все, что ему следовало донести до присутствующих, он донес. Дю Гаст понимал: государь таким образом демонстрирует свою абсолютную власть. Во всяком случае, пытается. Что ж, пусть так. Луи де Беранже не собирался управлять монархом. Он не был настолько заинтересован в политических играх, чтобы становиться королем короля. Он и без того оказывал на него достаточное влияние. И даже при всем своем честолюбии маркиз не стремился к тому, чтобы вершить судьбы Франции, обратив Генриха де Валуа в свою пешку. Во-первых потому, что осуществить это было крайне сложно, и даже при возможном достижении такой цели - повлечет за собой массу совершенно ненужных забот и треволнений. А во-вторых, Людовик и так на данный момент являлся одним из самых высокопоставленных царедворцев и вполне довольствовался своим положением. Посему, что может быть выгоднее для него, чем исполнять свой долг и служить королю верой и правдой, не упуская из рук собственную власть и богатство и привнося в государство покой и порядок? Особенно теперь, когда ему предоставился шанс уверить короля в своей глубочайшей преданности и тем самым прочно укрепить свою позицию. Решительно, обстоятельства в очередной раз складывались в пользу Луи де Беранже. - Непременно, государь, - ответил маркиз, убирая переданное ему письмо во внутренний карман дублета, - Предоставлю вам его сразу, как только вернусь от мэтра Кабоша. Почтительно поклонившись его величеству и не обращая теперь совершенно никакого внимания на Екатерину Медичи, офицер отступил на три шага назад, после чего развернулся и вышел из покоев. Перспектива навестить старого палача не слишком-то привлекала дю Гаста. Но вовсе не потому, что он был суеверен и брезговал обществом человека, убивающего за определенную плату, ведь, в каком-то смысле, маркиз и сам являлся точно таким же палачом, только большую часть своей жизни убивал не ради денег, а из-за того, что ему это нравилось. Нет. Просто-напросто он мог бы заняться куда более важными и насущными делами, чем тратить свое драгоценное время на то, чтобы отвозить письмо этому пугалу, Кабошу, и инструктировать его. Но приказы Генриха не подлежали обсуждению. Король есть король. Единственное, чем маркиз мог бы помочь сам себе, так это побыстрее покончить с этой скучной миссией. И, придя к этому решению, ускорил свой шаг, двигаясь по коридорам Лувра к выходу из дворца.
Маргарита Валуа: Удивительно, но никакие дурные приметы не предвещали в это утро Маргарите Валуа встречи с маркизом дю Гастом, и можно сказать со всей определенностью, если бы королева Наваррская знала, что столкнется с Луи де Беранже именно здесь и именно в это время, то пошла бы к брату другой дорогой. Сестра Генриха III принадлежала к тем счастливым избранным, что умеют, радуясь жизни, не пускать в душу злобу, зависть, ненависть. Даже мать королева Наваррская жалела. Что же до маркиза дю Гаста, то этот низкий человек, раскрывший матери и брату Карлу глаза на ее связь с Генрихом де Гизом, внушал ей только презрение. Мстить за нелюбовь, мстить из зависти… что может быть отвратительнее? Но двор был тем местом, что волей-неволей ты будешь встречаться хоть с чертом, если он состоит в свите короля, и, выказывая свои симпатии и антипатии, ты расписываешься в собственной слабости. Королева должна быть выше этого. Поэтому, все, что отразилось в темных глазах Маргариты Валуа, когда она увидела Луи де Беранже - лишь легкая досада, а красивое лицо застыло в вежливом равнодушии. По этой же причине королева Наваррская не поспешила пройти мимо маркиза дю Гаста, брезгливо подобрав юбки, а удостоила королевского приближенного холодного кивка. - Месье дю Гаст… вы, случаем, не идете ли от Его Величества? Король работает, или принимает? Вот еще перемены, которые знаменовали становление нового порядка при дворе, теперь даже мать или сестра (не говоря уже о брате Фрасуа) не могли быть уверены в том, что Генрих захочет их видеть, если прийти к нему без вызова и в неурочное время. Чаще всего их встречали закрытые двери, и сообщение, что Его Величество занят делами. Но, как подозревала Маргарита, дела эти звались Людовиком де Можироном.
Луи де Беранже: Миновав очередной поворот в бесконечных лабиринтах Лувра, дю Гаст подумал, что ему все-таки следует ознакомиться с письмом, которое вручил ему государь для мэтра Кабоша. Негоже королевскому посланнику представать перед палачом неосведомленным в подробностях о том, о чем говорится в документе, который этому же палачу предстоит изучить самостоятельно. Достав бумагу из внутреннего кармана дуплета, офицер развернул ее и, прищурившись, стал на ходу пробегать глазами содержимое. Он дочитал почти до конца, когда, свернув в последний коридор, который должен был вывести его из дворца, заслышал впереди приближающиеся навстречу шаги. Дю Гаст машинально поднял взгляд. И тут же замер на месте. Перед ним была Маргарита Наваррская. Та самая женщина, мысли о которой когда-то занимали его сознание из-за безудержной страсти, а теперь - из-за неумолимой ненависти. При одном взгляде на нее Людовик застонал про себя. Она по-прежнему было столь же прекрасна, столь же изящна и грациозна. И столь же желанна. И от того черная злоба по отношению к молодой королеве пуще прежнего заклокотала в душе мужчины. Однако, несмотря на это, на бледном лице дю Гаста не дрогнул ни один мускул. Оно не выражало абсолютно никаких эмоций. Лишь хищно блеснувшие серые глаза могли выдать то напряжение, которое внезапно охватило маркиза при встрече с Маргаритой. - Вы совершенно правы, мадам, - сдержанным тоном ответил Луи де Беранже, но даже не кивнул в ответ на короткое приветствие женщины, после чего его тонкие губы расползлись в кривой улыбке, - Я только что от государя. Однако, боюсь, его величество на сегодня закончил делать и то, и другое. Впрочем, вы вполне можете попробовать нанести ему визит. Вы ведь, в конце концов, его сестра. Вряд ли он вам откажет. Хотя... - тут офицер сделал вид, что призадумался и, подняв руку, медленно погладил большим и указательным пальцем свой подбородок, якобы создавая иллюзию размышления. Дю Гасту пришла в голову мысль в очередной раз уколоть Маргариту, заставить ее сердце биться в тревоге за жизнь другого, близкого ей человека, - В связи с последними новостями, которые я только что получил от короля, - маркиз красноречиво помахал другой рукой, в которой было зажато письмо, перед лицом женщины, - Он действительно может не согласиться принять вас. Так что рекомендую вашему величеству дважды подумать, прежде чем утруждать себя и преодолевать лишний путь только за тем, чтобы сразу вернуться обратно.
Маргарита Валуа: - Я не просила ваших рекомендаций, месье дю Гаст, - осадила Луи де Беранже Ее Величество. То, что маркиз был доверенным лицом короля Генриха, еще не давало ему права вести себя так дерзко с королевой Наваррской. Придворный этикет был тем стальным корсетом, что безжалостно соединял, но в тоже время проводил границы сквозь костяк двора. Маркиз, желавший некогда Маргариту и побежденный герцогом де Гизом, мог сколь угодно быть отличим Генрихом III, но пропасть отделяла его от дочери Генриха II. Эта пропасть могла быть преодолена лишь желанием самой Маргариты, но надо ли говорить, что такого желания она не испытывала? Как непривлекателен мужчина, которого женщина не желает. Он может обладать всеми достоинствами, но и этого будет недостаточно для того, чтобы выбить из ее сердца хотя бы малую искру. И, наоборот, в каких бы грехах не был бы повинен мужчина, любящая женщина всегда его оправдает. - Что это за бумага, которой вы размахиваете, как знаменем, маркиз - с едва различимой насмешкой поинтересовалась она. - Мне поздравить вас новым назначением? Маргарита, подняла на Луи де Беранже потемневший взгляд. Но тепла в нем не было, только презрение.
Луи де Беранже: - Как вам угодно, мадам, - на ястребином лице маркиза читалась насмешка. Он слегка наклонил голову и исподлобья взглянул на Маргариту, - Будучи верным слугой вашего величества, я всего лишь беспокоился о том, чтобы вы не обременяли себя ненужными заботами и не тратили драгоценное время понапрасну. Но раз вы сами того желаете... Дю Гаст пожал плечами. Его тон и выражение его лица говорили во много раз красноречивее его слов. Невооруженному глазу было видна неискренность мужчины. Неискушенному слуху была заметна издевка в его голосе. Не то чтобы Людовик находил удовольствие в оскорблении женщины, которая не может ответить ему тем же, как не может и требовать сатисфакции. Но искушение поиздеваться над Маргаритой Наваррской и помучить ее было слишком велико. - Ах, это... - офицер словно бы невзначай бросил ленивый взгляд на бумагу, к которой он мгновение назад активно старался привлечь внимание молодой королевы, - Так... Один документ. Государь издал новый указ, согласно которому, все, кто, по его личному мнению, совершают государственную измену, будут преданы смертной казни без суда и следствия. Это касается даже самых больших вельмож королевства. В том числе и членов королевской семьи. И я как раз несу данное распоряжение мэтру Кабошу, - тут Луи де Беранже нахмурился, задумчиво поджал тонкие губы, а потом с легким прищуром и как бы даже с участием посмотрел на Маргариту, - Между прочим, ваше величество, - начальник тайной полиции чуть подался вперед и понизил голос, - Как поживает ваш супруг? Все ли в порядке с его здоровьем? Тут дю Гаст вновь, как будто совершенно случайно, небрежно помахал находившейся в его руке бумагой с гербовой печатью, словно веером. Конечно, сам он знал, на кого в первую очередь намекал разгневанный монарх, создавая свой жестокий акт. На свою мать. Но Маргарита этого не знала. Так почему бы не пустить ее по ложному следу и не заставить переживать за мужа? Маркиз застыл в предвкушении реакции женщины на опасность, которая может грозить Генриху Наваррскому, в том случае, если она поймет ложный намек.
Маргарита Валуа: Тонкая, презрительная усмешка легла на губы королевы. Еще надменнее поднялась темноволосая головка дочери Генриха II, зашелестел шелк пышных юбок. - Почему бы вам самому не осведомиться о здоровье короля Наваррского, - бросила уже через плечо Маргарита, проходя мимо дю Гаста, и добавила, не щадя самолюбия мужчины и чести дворянина: - Это же по вашей части, маркиз, шпионить. Так занимайтесь тем, за что вам платят. У бесчестных чести не бывает, и не важно, сколько позолоты на их гербах. Беседовать далее с верным слугой Его Величества королева не желала, в этом человеке было столько яда, что даже воздух рядом с ним имел привкус гнили. Все объяснения ей даст брат, а если и не пожелает… что же, иногда молчание – лучший ответ.
Екатерина Медичи: Екатерина Медичи, покинув сына, словно потерялась во времени. Не дойдя до своих покоев, она остановилась, отсутствующим взглядом глядя сверху вниз в лестничный пролет, украшенный мраморными статуями. Пальцы судорожно вцепились в перила, голова кружилась, перед глазами вставали картины из прошлого. Жена принца… Дофина… Королева… Королева-мать, регентша Франции. Как много титулов, но она до сих пор помнила тот трепет, с которым брала на руки своих детей. Всех. Да, тут было место и удовлетворенному самолюбию, ведь дети опровергали слухи о ее бесплодии, а ее мнимая неспособность иметь детей чуть не стала когда-то причиной развода. Но она их любила… даже когда их, одного за другим, забирала Диана, назначившая сама себя их воспитательницей. Нелюбовь приходила позже. Так было со всеми, кроме Генриха. Екатерина Медичи с мучительной сладостью снова и снова воскрешала в памяти его первую улыбку, обращенную к ней, задорный смех ее сокровища, его первые шаги, его взросление и возмужнание… Его любовь. Вспоминала, стараясь этими картинами заслонить, отодвинуть страшный сегодняшний день. Королева-мать не замечала удивленные взгляды придворных, никто из них не осмеливался побеспокоить грозную Медичи. И уж подавно не замечала она своей бледности. Прошлое превратилось в водоворот лиц, событий. Оно затягивало. И, пошатнувшись, королева-мать уже готова была отпустить себя, разжать, наконец, тот железный кулак, в котором она зажала свое сердце тогда… давно… и будь что будет.
Маргарита Валуа: Маргарите хватило одного взгляда на мать, чтобы понять – что-то произошло, настолько серьезное, что с лица Екатерины Медичи сползла маска привычной невозмутимости. Только один раз она видела мать такой, в тот день, когда копье Монтгомери ранило Генриха II. Только тогда… потом же, когда король умер, а на смену ему пришел новый король, слабый, болезненный Франциск, мать уже была прежней – невозмутимой, решительной, властной. Так что же за рана, и чьей рукой была нанесена этой бестрепетной женщине? Королева Наваррская поспешила к матери и подхватила под локоть как раз, кода та начала оседать, побледнев. Сердце застонало от жалости, от нерастраченной дочерней любви, непрошеной, ненужной. От нее всегда ждали только послушания, и ничего больше. - Матушка, вам плохо? Что с вами? Да помогите же вы! Это уже в сторону придворных, замерших с таким видом, как будто на их глазах рушились каменные идолы, и храмы рассыпались в прах. Действительно, короли менялись, а королева-мать оставалась, незыблемая, несокрушимая… и вот, похоже, и этот столп готов был упасть на землю.
Екатерина Медичи: Голос дочери рассеял морок, и у Медичи хватило сил отстранить от себя чужие руки, выпрямиться, и, тяжело опираясь на плечо Маргариты, кивнуть ей. Пусть все останется между ними, еще не хватало делать весь двор свидетелем своей слабости! Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Но выдержке и самообладанию этой «итальянки» и «купеческой дочки» позавидовали бы иные принцессы крови. Только бы дойти до своих покоев. Только бы перешагнуть порог, не упав. Вокруг круговерть испуганных лиц, на дне широко распахнутых глаз страх, торжество, затаенная радость, жалость… нет, только не жалость. Пусть радуются, пока могут, но жалости она не вынесет. Опустившись на постель под черным траурным пологом, Екатерина Медичи поняла – теперь она не встанет, долго не встанет. - Оставьте меня, Маргарита, но сначала пошлите за мэтром Рене, - тихо проговорила королева-мать, закрывая глаза. Рене она сможет доверить себя и свои немощи, в его глазах никогда не будет унижающей королеву жалости. Ему она сможет поведать свое самое большое горе. Она дала Франции короля, и Екатерина Медичи верила, что ее Генрих будет хорошим королем, лучшим… она дала стране и народу короля, но потеряла сына.
Маргарита Валуа: - Я сделаю, как вы прикажете, матушка, но скажите, ради Господа, что случилось? Маргарита взяла руку матери, тяжелую, почти безжизненную, нащупала ниточку пульса, пытаясь определить источник болезни. Королева Екатерина была же не молода, а в таком возрасте болезни – неизбежный спутник. Но все же, что-то подсказывало ученице Амбуаза Паре, что дело тут не в телесных недугах. Если так, то действительно лучше позвать мэтра Рене, только старый флорентиец мог помочь Екатерине Медичи вернуться к жизни. На бледном, полном лице старой королевы темнели глазные впадины – словно провалы в пустоту, но за этой пустотой ощущалось страдание, и Маргарита просто не могла оставить королеву-мать в одиночку справляться со свалившейся на ее плечи неведомой тяжестью. Королева Наваррская, отойдя от матери, откинула тяжелую занавесь и открыла дверь в приемную. Не удостоив встревоженных, перепуганных фрейлин матери взглядом, она подозвала старшую из них. - Ее Величество недомогает, легкая лихорадка. Немедленно пошлите за мэтром Рене, передайте ему, что я просила прибыть как можно скорее. На каминной полке стоял кувшин с вином, Маргарита налила в бокал красной, пахнущей спелым виноградом и летом влаги, и вложила его в руки матери. - Выпейте, вам станет легче. Вы пугаете меня мадам, неужели кто-то умер? Или тяжко болен? Или… вы поссорились с Его Величеством? Последняя догадка была дерзкой по сути и за то, то она произнесла такой вслух вполне можно было получить от матери оплеуху. Но, если как следует поразмыслить, то именно она была наиболее вероятной. Смерти, болезни – всего этого Екатерина Медичи было достаточно. Но именно Генрих был ее сердцем, ее надеждой и опорой. Сильнее всего нас ранят именно те, кого мы безмерно любим, Маргарита прекрасно усвоила этот жестокий урок.
Екатерина Медичи: Прикрыв глаза, пригубив вино, Екатерина Медичи вслушивалась в голос дочери. Она и рада бы была обвинить Маргариту в неискренности, хотя уж кто-кто, а Маргарита имела право порадоваться бедам матери, даже Флорентийка признавала это. Но нет. Удивительно, но звонкий, немного детский голосок королевы Наваррской звучал искренне, в нем были только беспокойство и забота. Королева-мать горько усмехнулась. Воистину, сегодня день открытий. Сын, для которого она сделала так много отвернулся от нее, дочь, у которой были все причины ненавидеть мать, хлопочет у ее постели. Может быть, в чем-то она ошиблась? Но в чем? - Ваш брат разгневан на меня, Маргарита, - устало проговорила она, опустившись на подушки и отдав дочери пустой бокал. От вина по старому телу разлилось тепло. Может быть, ей даже удастся уснуть… В другое время ей бы не пришло в голову откровенничать с Маргаритой. Дочь была ее вечной занозой, ее головной болью. У Маргариты было все, чего когда-то была лишена Екатерина Медичи. Красота и молодость. Флорентийка никогда не была красивой, и уж тем более молодой. Ее душу состарили лишения детства и тягости юности. И любовь. Маргариту любили. Она вызывала любовь, как огонь, брошенный в сухую траву, вызывает пожар. Да, в другое время Екатерина Медичи промолчала бы, или осадила забывшуюся дочь. Но не сейчас. Сейчас ей хотелось хотя бы немного тепла и участия. Да. И камень нуждается в том, чтобы кто-то его согрел своим теплом! А в Марго было столько тепла, столько жизни! - Я была… неосторожна с маркизом д’Ампуи, и Его Величество указал мне на мое место. Показав мне приказ о моей казни, без проставленной даты, разумеется. Я сама видела этот приказ в руках господина дю Гаста нынче утром. Вот так, Марго, да будет нам всем это уроком. Голос Медичи звучал все тише. Вино, растекаясь по оголенным нервам, словно масло по встревоженным водам, мягко уводило исстрадавшуюся королеву в царство Морфея. Вдовствующей королеве очень хотелось взять дочь за руку, но это желание было настолько несвойственным ей, настолько непривычным, что Флорентийка сжала ладонь в кулак. Но все же от присутствия Маргариты становилось легче.
Маргарита Валуа: - Отдохните, матушка, я побуду рядом, пока не придет мэтр Рене. Маргарита погладила сжатые в кулак пальцы королевы, разрываясь между жалостью и невольным восхищением, эта женщина, даже потерпев сокрушительное разочарование, убедившись, что сын, для которого она сделала так много, ставит ее ниже своего возлюбленного, не потеряла своего величия. Таких, как Екатерина Медичи, можно согнуть, но не сломать. Поправив одеяло, королева Наваррская задумалась над тем, что же будет дальше. Теперь было ясно, что за бумага была в руках у маркиза дю Гаста, этот жалкий человек, готовый кусать руку, которая его еще вчера кормила, всего лишь воспользовался случаем, чтобы попытаться ее уколоть. Но Луи де Беранже не стоил того, чтобы о нем думали, и мысли Маргариты унеслись к брату Генриху. Очевидно, Его Величество своими руками и весьма тщательно принялся возводить стену между своей монаршей особой и остальными Валуа. Королева Наваррская покачала головой. На кого же брат будет опираться? Рядом с ним нет сильных советников, нет тех, кто мог бы научить, поддержать, направить. Да и не позволит Генрих, чтобы его направляли. Он желает быть королем. А у королей, как видно, не может быть матери, сестер, братьев. Наступили новые времена. И они все меньше нравились дочери Генриха II. Эпизод завершен
полная версия страницы