Форум » Игровой архив » Единым огнем опаленные » Ответить
Единым огнем опаленные
Henri de Valois: 24 марта 1575 года, день. Венсенн.
Ответов - 18, стр:
1 2 All
Henri de Valois: Весенний лес был прекрасен. Без поэтических преувеличений, без пышных метафор. Просто прекрасен как в первый день сотворения, дыша свежестью, чистотой и силой, той особенной силой, которая пробуждается в природе весной, после зимнего сна. Генрих Александр Валуа, подняв лицо навстречу солнечным лучам, невольно улыбнулся, чувствуя, как теплым плащом его обволакивает весенняя свежесть. И тут же, обернувшись, улыбнулся тому, в ком для короля Франции заключалась и жизнь, и весна. Но все же в улыбке короля сквозило осознание вины перед Луи де Можироном. Сейчас куда труднее было похитить любимого и увезти подальше от посторонних глаз. И сегодня на прогулку в Венсенн их сопровождали слуги и Луиза де Водемон, кроткая королева Франции. Правда, при всей снисходительности к супруге, Генрих вовсе не собирался обременять себя ее обществом, достаточно того, что их увидят вместе, а верный друг, Жан-Луи де Ногарэ, по его просьбе, развлечет молодую женщину. Король Франции готов был со всем уважением и добротой относиться к той, кого на людях называл своей супругой, готов был предоставить ей развлечения, наряды, драгоценности, но он не мог себя заставить остаться с ней наедине даже несколько мгновений. Это было бы предательством по отношению к маркизу д’Ампуи. - Сударыня, если вы позволите, мы покинем вас, - склонился он перед Луизой де Водемон, чуть придержав ее руку за кончики пальцев – для всех тех, кто бдительно следил за малейшим проявлением близости между королевской четой. – Господин де Ногарэ не даст вам скучать, пока нам с маркизом будут показывать кабаньи следы. На самом деле, кабаны, олени и прочая живность Венсенна мало волновала Генриха Валуа. Он хотел показать Луи павильон в итальянском стиле, который начали возводить на месте охотничьего домика короля Карла. Того самого, где они, накануне отъезда под Ла-Рошель провели незабываемую ночь.
Луиза де Водемон: Как непросто было делать вид, будто ее жизнь осталась прежней, будто она сама осталась прежней. Луиза де Водемон сама не понимала, что с ней творится. Она то разражалась слезами, то начинала смеяться над каждым пустяком. Она не могла спать и не хотела есть. Такая невзыскательная, королева вдруг обнаружила интерес к нарядам и украшениям, которых, как оказалось, у нее много. Но Луиза, памятуя жестокие уроки Маргариты Валуа, следила за тем, чтобы имя господина де Ногарэ не слетало с ее губ, но, даже если это было так, то образ милого юноши плескался золотыми искрами в голубых очах королевы, лишившихся своей прежней безмятежности. Раньше прогулка с Его Величеством сделал бы ее счастливой, сегодня Луиза де Водемон чувствовала себя счастливой только от того, что на прогулке их сопровождал Жан-Луи де Ногарэ. Видеть его, бросая взгляд, быстрые, немного испуганные, но сияющие, взгляды украдкой, взгляды преступления и благословения. Видеть, ничего более. Но и в этом уже восторг для одинокой души молодой женщины, королева она, или нет. - Конечно, сир, как пожелаете, - едва слышно проговорила Луиза, безвольно приняв знаки внимания короля Генриха. Сердце колотилось так, что не хватало воздуха для вздоха. Женское сердце, это противоречивое начало всех начал, уже нашло оправдание для королевы. Его Величество захотел, чтобы месье де Ногарэ сопровождал ее на прогулке, значит, она ни в чем не виновата.
Луи де Можирон: Как всегда… Генрих был безумно добр и пытался быть романтичным, придерживая кончики пальцев своей супруги. Но это был не он. Не тот Александр, которого знал Людовик. Степенный, спокойный, почтительный. Откуда в этом молодом, горячем, как его знал маркиз, теле столько важности и степенности? Словно у старика. Неужели это титул короля накладывал такой отпечаток на личность Валуа? Его Валуа. Раздражение маркиза передалось его коню. Так всегда бывало. Он с любым своим конем сливался воедино. Любое из благородных животных его чувствовало. Самый ретивый необузданный жеребец ел с его рук и позволял себя оседлать. Это было непонятно никому. Даже самому Можирону. А сегодня с ним был Аид. Тот самый, который вывез его из Польши. Вороной топтался на месте, пока супруги Валуа обменивались словами, положенными этикетом. Еще не успела Водемон ответить мужу, как Аид встал на дыбы и забил в воздухе копытами. - Господа, я скоро! – Ампуи вскочил на коня и повел его галопом вокруг ограды Венсенна. Той самой, которую еще построил король Филипп. Господи, как же сложно притворяться на людях! Как сложно не показывать вида, что человек, подаренный тебе Господом, тебе не безразличен. Как сложно вообще играть во всю эту игру! Прижавшись к шее коня, словно сливаясь в одно целое, черная грива, белые волосы, ветер, остужающий пылающее лицо... Доехав до капеллы Святого Мартина, до замка, Людовик выдохнул. Надо было продолжать игру. Надо. Даже не для себя. Для Генриха. Для Ногарэ. Черт возьми, даже для Луизы Водемон! Ла Валетт был прав – она ни в чем не виновата. Так сложилась жизнь. А он, Луи, виноват?! А Александр, который старился на глазах, исполняя положенное, виноват?! А сам д'Эпернон, чье сердце тоже не способно противиться чувствам, виноват?! Дьявол! Фаворит Его Величества стиснул зубы и повел Аида обратно. Рысью. Успокаиваясь сам. - Я прошу прощенья, сир, у коня горячий норов, - спрыгнув с седла, поскольку Анри был еще пешим, маркиз поклонился ему. И его супруге. – Мы с Аидом проехали пару охотничьих отметин, есть на что посмотреть, сир, - говоря с королем, Людовик буравил синим взглядом Ногарэ. «Ну! Ну давай же! Поклонись и веди отсюда к шатрам свою большую любовь!»
Жан-Луи де Ногарэ: Этот мартовский день выдался необычайно солнечным. Приход весны ощущался неумолимо и страстно. Буквально во всем чувствовалась свежесть, радость и новизна – в щебете птиц, дуновении пока все еще прохладного ветерка, легких перистых облачках, проносившихся по небу, будто ретивые тонкорунные барашки. Сердце Ногарэ в это утро билось по-особенному: сильно, горячо и страстно. Прошедшие треволнения оставили на душе всего лишь неприятный осадок. Время колебаний и сомнений закончилось. Молодой человек сделал свой выбор и готов был его отстаивать, чего бы это ему ни стоило. Единственное, что смущало и беспокоило королевского вельможу – выполнил ли Можиро данное не так давно обещание. Помнит ли о нем вообще? Тогда в таверне «Кабанья голова», помнится, они здоровски нализались. Сам д’Эпернон с трудом вспоминал некоторые обрывки состоявшегося разговора. Основная же масса событий тонула в непроглядном алкогольном тумане. Впрочем, свою покаянную исповедь о любви к ее величеству и слова Луи о том, что он поговорит об этом при случае с королем, он помнил отчетливо. Этот эпизод врезался в память крепко-накрепко. Это были слишком важные сведения, от которых, быть может, зависела его жизнь и честь женщины, которую он боготворил. Вот и теперь, наблюдая за тем, как Генрих трепетно целует тоненькие пальчики супруги, косясь одним глазом в сторону маркиза д’Ампуи, де Ла Валет размышлял: «Знает?.. Или нет?» Заявление сюзерена о том, что компанию госпоже Водемон на этой прогулке должен составить не кто-нибудь, а он – Жан-Луи, - отозвалось в душе юноши сладкой тянущей болью, смешанной с тревогой. По всему выходило, что возлюбленный монарха успел просветить того о непростой ситуации, сложившейся между одним из фаворитов и его женой. И вместе с тем сын Екатерины Медичи вел себя слишком спокойно и уверенно. Либо полученное известие нисколько не взволновало будущего обманутого мужа, либо для несчастного миньона все еще впереди. Однако времени и дальше предаваться тягостным раздумьям больше не оставалось. Ногарэ приблизился к королю и склонился в низком поклоне, пряча порозовевшее лицо и влюбленный блеск в глазах: - Как Вам будет угодно, Ваше величество. Надеюсь, мадам, - обратился он к королеве, почтительно протягивая руку, - мое общество не покажется Вам слишком скучным и утомительным. Что Вы предпочитаете: небольшую пешую прогулку или Вас отвести к шатрам, где накрыты столы и можно отведать прекрасного вина? Говоря все это учтивым тоном без единого намека на чувства, бушевавшие у него в груди, гасконец бросил короткий вороватый взгляд на предмет своего обожания. От одного вида этой женщины, одетой с необычайным тщанием (это Ла Валет отметил сразу наметаным взглядом известного модника) и все такой же хрупкой и беззащитной, у него защемило сердце от неизъяснимой нежности. Желание плеснулось в крови жаркой волной, опалившей внутренности и заставившей сорваться дыхание. Протянутая рука едва заметно дрогнула, а закушенная в волнении губа была прокушена до крови.
Луиза де Водемон: Королева Луиза ничего не знала о разговоре месье де д’Эпернона с маркизом д’Ампуи, не знала о том, виной скольких тревог невольно является. Она только тихо радовалась прогулке, радовалась пусть ненадолго, но обретенной свободе, радовалась тому, что милый ее сердцу юноша тут, рядом, и в глазах его не придворное любезное безразличие. Мысли о короле Генрихе она гнала от себя, как докучливую мошкару. Совесть ее, чувствительная совесть искренне верующей женщины, с детва жившей перед страхом греха и наказания за грех, была неспокойна. Совесть эта шептала ей, что она не имеет никакого права принимать ухаживания красивого гасконца, смотреть в его пылкие глаза, купаясь в лучах его обожания, расцветая под ними. Если судьба не послала ей любви мужа, то она обязана посвятить себя Господу. Но Луиза не хотела посвящать себя Господу, который казался ей сейчас таким же далеким и бесстрастным как ее супруг. Она хотела быть рядом с Жаном-Луи де Ногарэ и только с ним! - Ваше общество не может быть утомительным, сударь. Давайте немного пройдемся, тут так хорошо, что мне совсем не хочется возвращаться, - тихо ответила она, сама напуганная своей смелостью, и, смутившись, накинула на белокурые волосы, прикрытые вуалью, капюшон. Пусть он скроет счастливый и стыдливый румянец. - Я никогда не видела Венсенн так близко. Замок прекрасен. Конечно, если вы не хотите присоединиться к остальным придворным... наверное, там веселее. Мне бы не хотелось вас удерживать подле себя. Идти к шатрам, играть перед всеми роль королевы, которой она не была в действительности, жены, которой она не являлась и только изредка бросать взгляды на того, кто милее всех? Нет, Луиза хотела не этого. Дружеские наставления королевы Маргариты, ее нравоучения, пусть справедливые, но идущие вразрез с сердечной склонностью Водемон, были забыты.
Henri de Valois: Когда Луи оседлал взбесившегося Аида и помчался прочь, сердце Генриха остановилось. Этот шальной мальчишка ни в чем не знал удержу, а ему уже нельзя было на глазах у всех вскочить на коня и помчаться за маркизом д’Ампуи. Но и сердиться на Людовика он не мог. Не имел права. В горле кислым комом засела и фальшивая любезность с фальшивой супругой, и невозможность сделать шаг без того, чтобы его не обсудили и не осудили на тысячу голосов. Он старался быть хорошим королем, старался укрепить трон, ища и находя вокруг себя верных людей, которые будут преданы ему и только ему. Но иногда Генриху казалось, что он стоит на тонком льду, который опасно потрескивает… Король всем сердцем мечтал о глотке свежего воздуха, о глотке свободы, который должен был спасти его от усталости и горечи, и этот день должен был стать именно таким спасением. День с Луи. Поэтому, когда они направились вокруг ограды замка, чтобы потом незаметно свернуть в лес и найти хорошо знакомую тропинку, Генрих Александр не сказал своему любимому и слова упрека. - Надеюсь, Ногарэ не рассердится на нас за такое самоуправство, уехать вдвоем, а его оставить расточать комплименты королеве Луизе, - улыбнулся он Людовику, чувствуя, что чем дальше они от любопытных глаз придворных, тем легче становится дышать. – Знаешь, что мне пришло в голову, любовь моя? К вечеру мы вернем всех в Лувр, а сами заночуем в Венсенне. Уж одну ночь Франция обойдется без меня, я думаю.
Луи де Можирон: Одобрение мелькнуло во взгляде молодого человека на друга. Наконец-то Ногарэ очнулся и подал королеве руку, как того и желал государь. Как, право, совпали желании этих двоих. Или троих? Посмотрев внимательно, со стороны даже могло показаться с вызовом, на Луизу де Водемон, Людовик сделал вывод – троих. За Ла Валеттом уже было неинтересно наблюдать. На его счет маркиз д'Ампуи и так все знал. Когда состоялся откровенный разговор двух приближенных Генриха Валуа, Можирон, в отличие от своего приятеля, был трезв. И помнил все, что там было сказано, почти дословно. Ибо выпитое после вино не в силах стереть то, что сказано трезвой голове из ее памяти. Интересно, помнил ли Ногарэ, сколько всего тогда наговорил? Он был уже изрядно выпившим к появлению маркиза. Хотя вещи, о которых шла речь, касались глубин его пьяненькой души, так что вполне возможно и запомнил основной смысл беседы за столом. Судя по напряженным взглядам, брошенных на Людовика, помнил. Но Можиро дал слово, что не обмолвится Анри о чувствах друга, пока тот сам не разберется, что и как дальше. Дал слово и сдержал. Можно было попробовать дать понять Жану, что так и есть, но фаворит Его Величества коварно улыбнулся про себя. Ну уж нет. После той ахинеи, что д'Эпернон нес давеча в кабаке, неизвестность – весьма достойное наказание для него. Видя смущение Луизы, слыша, как нежно та заворковала с гасконцем, можно было не сомневаться – к Ногарэ будут благосклонны. Главное, чтобы у него самого хватило смелости поговорить с предметом своего обожания. - Ла Валетт не рассердится, сир, - и правда, с чего бы ему сердится? Король только что сделал ему подарок, о цене которого и сам не подозревал. – Это чудесная мысль, Анри, - едва слышно добавил маркиз. Так, чтобы даже самое чуткое ухо кого-нибудь из оставшихся на поляне придворных не услышало его. Аид важно вышагивал рядом с конем Валуа. Словно это и не он только недавно вставал на дыбы и резвился, грозясь ненароком пришибить кого копытами. – Когда вернемся, напомни мне тебе напомнить, что ограда тут уже порядком прохудилась. А ближе к капелле так там явно ее разломали. Могу поспорить, что преподобные отцы и по сей день таскают дрова из леса в обход королевского запрета. Чем дальше король Франции и его фаворит отъезжали от место сбора королевской охоты, тем нежнее становились взгляды последнего. Ради таких вот минут, когда они только вдвоем, можно было снести все что угодно.
Жан-Луи де Ногарэ: Ответ королевы Ногарэ выслушал с трепетом в сердце. Каждое сказанное ею слово отзывалось горячей, сладкой волной у него внутри. Мысли плыли в тумане блаженного сумасшествия, и только жесткая дисциплина и выдержка истинного дворянина, к тому же - приближенного его величества, - еще заставляли юношу держать себя в руках и не выдавать обуревавших его чувств слишком явно. Быть может немного позже, когда они отойдут на достаточное расстояние, откуда не будет слышно пылких слов и не видно горящего румянцем лица молодого человека, он решится и наконец спросит у своей прелестной избранницы, каков приговор, ожидающий несчастную душу гасконца: пылать ли ей в аду неразделенной страсти или парить в хрустальном поднебесье рая подле крылатой товарки. - Ваше желание для меня закон, сударыня. - Улыбнулся д'Эпернон, ведя Луизу де Водемон прочь от шатров и любопытных взглядов придворных. Туда, где их уединению никто не помешает; туда, где они смогут быть счастливы хотя бы краткий миг, за который возблагодарят судьбу и Генриха III Валуа. - Ваше общество для меня куда более ценно, нежели общество любого из оставшихся там господ и дам. - Кивнул де Ла Валетт головой, указывая на оставленные вдалеке шатры и пеструю толпу придворных. - И мне не хотелось бы, чтобы Вы в этом хоть когда-нибудь усомнились. - Добавил он негромко и остановился, зайдя за небольшую группку деревьев, скрывшую их от лишних глаз. Подняв взгляд, миньон окунулся в ультрамариновую прозрачность глаз своей возлюбленной. Дыхание вновь прервалось, а сердце переполнилось нежностью. Поднеся хрупкие пальчики госпожи де Водемон к лицу, молодой человек поцеловал каждый из них, не в силах остановиться, теряя голову и забывая себя. - Ваше величество, простите меня, ради всего святого! - С трудом вымолвил он, пряча миниатюрную ладошку юной женщины в уютном плену своих рук. - Вы подобны цветку, который своим ароматом и красотой распустившегося бутона привлекает бабочек. Сила притяжения так велика, что я не могу ей сопротивляться. Но, может быть... - Тут он запнулся и пристально вгляделся в черты белокурого ангела, стоявшего напротив. - Вам это неприятно? И мне лучше... Уйти? - Выдавил он, с трудом сглотнув комок, внезапно вставший в горле.
Луиза де Водемон: - О, нет! Пожалуйста, не уходите, - воскликнула королева Луиза с искренностью и простодушием, которые столь же редки при дворе, как цветок подснежника в январском стылом лесу. Ей и в голову не приходило, что существует тонкая и опасная наука кокетства, привязывающая мужчину к женщине, дающего ей власть над ним. Но даже если бы кто-то удосужился открыть глаза Луизе де Водемон на эти тонкости, она бы с негодованием их отвергла. Королева улыбнулась красивому юноше доверчиво и открыто, не сомневаясь в том, что его чувства не расходятся с его словами, что его устами говорит его сердце. Ее ладони покоились в его руках, и было так тепло и уютно. Луизе теперь казалось, что всю жизнь она жила ради этого мгновения, чтобы ее взяли за руку, чтобы смотрели с таким волнением, словно от одного ее слова зависит счастье или несчастье всей жизни. - Я много думала о вас последние дни, - безыскусно произнесла она, сияющим взглядом лаская милое лицо, и не замечая, как даже этим взглядом выдает все свои тайны. Раньше, чем они сорвутся с ее губ. – Мне… мне нужно кое о чем вас спросить… Вокруг цвела весна, вечна царила в сердце Луизы, весна пришла на смену унылой зиме, беспросветной тоске и отчаянию, а прогнал этот холод, сковавший сердце и душу Луизы этот пылкий и благородный дворянин, Жан-Луи де Ногарэ. И теперь ей было страшно от одной мысли оказаться вдали от теплого сияния его ласковых глаз.
Жан-Луи де Ногарэ: От пылкого заявления королевы у Ногарэ перехватило дух: «Неужели он может рассчитывать на взаимность?» Жан-Луи смотрел на юную женщину, стоявшую напротив, вглядывался пытливо и пристально в безупречные черты ее лица и понимал, что ответ на мучивший его вопрос однозначен и окончателен: «Да!» От осознания этого факта начинала кружиться голова, а сердце рвалось из груди - ему, как свободной птице, делалось тесно в костяной клетке ребер. Чистая и невинная душа Луизы не успела заледенеть и покрыться прочной броней цинизма и лицемерия в мрачных стенах Лувра. Она была свежим глотком воздуха, небесным ангелом, чьи крылья за спиной способны были поднять к звездам двоих. И гасконец уже чувствовал, как неведомая сила вздымает его над землей и уносит туда, откуда нет возврата - в прозрачное райское поднебесье. Всепоглощающее ощущение счастья наполнило молодого человека от макушки до пяток. Так алое, густое вино наполняет хрустальный бокал - до самых краев. Он крепче сжал тоненькие пальчики возлюбленной, покоящиеся в его ладонях. Ему хотелось обнять эти хрупкие плечи, прижать белокурую головку к своей груди и покрыть поцелуями эти невозможно-синие, наивные глаза. Однако он сдержался. И только горячечный блеск во взгляде мог выдать обуревавшие его желания. - Вы не представляете, как я счастлив слышать из Ваших уст приказ оставаться подле Вашей особы, ведь это то немногое, чего я по-настоящему хочу в этой жизни. - Охрипшим голосом проговорил д'Эпернон и с трудом откашлялся. В горле стоял ком от волнения и охвативших душу запретных желаний. - Боже мой! Вы думали обо мне? - Воскликнул юноша, выслушав сбивчивую речь госпожи де Водемон. Не выпуская руки ее величества, он прижал ее к своей груди. - Вы слышите, как бьется мое сердце? Знайте, оно так колотится только для Вас. И просится в Ваши ладони. Я дарю его Вам... Возьмите и храните до тех пор, пока мое общество для Вас будет таким же ценным, как сегодня. Сказав это, миньон посмотрел прямо в глаза своей избранницы. Позволил себе наконец утонуть, растворится в них. Исчезнуть на краткий миг из этого мира, умерев и воскреснув там, где возможно все - даже самые безумные мечты. Как, например, мечта о любви королевы Франции. - Но, кажется, Вы хотели меня о чем-то спросить? - Спохватился де Ла Валетт, приходя в себя и возвращаясь к реальности, окружающей их.
Луиза де Водемон: Затрепетав от смущения, опустились густые ресницы, бросая тень на алебастр щек, чуть тронутых зарей смущения. О чем может спросить женщина, стоящая на пороге любви мужчину, который в нее влюблен? Будете ли вы любить меня всегда? Будем ли мы счастливы? Да, это вопросы теснились в груди молодой королевы, но спросила она о другом, спросила, не отнимая руки, которой было так тепло, уютно там, где билось сердце Жана-Луи де Ноагрэ. - Как вы думаете, вы и я… мы… мы имеем право? Луиза не смогла выговорить это слово «любовь» но оно светилось в ее глазах, взглянувших на красивого юношу с доверчивой нежностью. Этим взглядом Луиза вверяла себя и свое счастье своему рыцарю, веря ему, доверяя абсолютно. Она была как ребенок, заплутавший в лесу, но вот появился рыцарь в сияющих доспехах и спас ее, вывел к солнечному свету. Но сколь бы ни была доверчива Луиза, все же суровое воспитание и набожность были тем препятствием, что могло удержать ее от того, чтобы ответить на любовь Жана-Луи со всем пылом первого чувства. - Королева Наваррская… она недавно говорила мне такие страшные слова. Что никому нельзя верить, что я не имею права любить. Вы тоже так думаете? А мне бы так хотелось! Робкая, детская улыбка и взгляд сияющих глаз, в этих глазах Жан-Луи де Ногарэ стоял куда выше короля, да что короля, если его воля поспорила бы с волей Господа, Луиза приняла бы волю своего рыцаря, не задумываясь над тем, куда может ее завести эта лихорадка любви и страсти.
Жан-Луи де Ногарэ: Сердце Ногарэ готово было вот-вот выскочить между ребер. Теплая ладошка королевы, тесно прижатая к груди, казалась ему раскаленным угольком, прожигавшим насквозь и одежду, и кожу. Он и правда чувствовал, как его душа, окрыленная любовью, словно бабочка, трепещет в этих хрупких пальчиках. Стоит ей лишь сжать кулачок, и он умрет, перестанет дышать. Потому что это будет значить - она больше не любит его. Ей не нужен этот драгоценный дар, врученный здесь и сейчас со всем пылом истинной страсти. В глазах стоял легкий туман. В ушах бешено стучала кровь. Губы припухли и покраснели так, будто бы Жан-Луи долго и самозабвенно целовался. В действительности, он искусал их до боли, пытаясь хоть таким образом вернуть себе часть самообладания и осторожности. Какое-то время этот нехитрый прием действовал безотказно. Но теперь - после слов Луизы, в которых фактически звучало признание и робкая надежда на то, что между ними возможны взаимные чувства... Да, теперь все преграды были сметены бурной волной радости, мощным океанским приливом нежности и таким горячим желанием, что щеки молодого человека вмиг запунцовели, словно маки. Устыдившись откровенности своего порыва, гасконец опустил взгляд и снова поднес руку ее величества к лицу. Прижал к щеке. Замер, вдыхая аромат свежести и тонкий запах духов, наслаждаясь покоем и уютом, которые дарило ему это ощущение прикосновения - пусть даже столь невинного. Не размыкая ресниц, ответил негромко, но твердо: - Мадам, мой друг - Вы знаете, наверное, - возлюбленный его величества. Я о Луи де Можироне. Сейчас они, должно быть, как и мы, ищут уединения, дабы урвать у судьбы несколько часов взаимного счастья. Да, так вот... Некоторое время тому у нас с ним состоялась беседа... Только не подумайте, что я ищу оправданий тому, что с нами происходит - нет. Словом, я был вынужден посвятить его в некоторую часть нашей тайны. Я признался, что полюбил. И полюбил непростую женщину. Не пугайтесь! Маркизу можно доверять - он слишком любит Генриха, чтобы ему навредить. И он... Наверное, это смешно и глупо звучит... Одним словом, он сказал, что его величество не станет мешать счастью той, кому причинил боль и кто по его милости оказался лишенным самых простых и понятных радостей замужества - любви и внимания супруга. Де Ла Валетт почти не врал. Быть может, немного выдавал желаемое за действительное. Однако он точно не был уверен, успел ли сеньор де Сен-Сафорин рассказать обо всем сюзерену. Ему думалось, что успел - поводов было более, чем достаточно. И не служило ли подтверждением осведомленности и одобрения государя то, что на этой прогулке свою жену он доверил не кому-нибудь, а именно ему? - А королева Наваррская. - д'Эпернон пожал плечами и улыбнулся. - Сударыня, Вам ли не знать, какую жизнь ведет эта королева. Ей ли пугать Вас запретностью плода с древа познания... Если бы имя Евы было Маргарита Наваррская, грехопадение свершилось бы прежде, чем Адам успел надкусить яблоко.
Луиза де Водемон: Жан-Луи де Ногарэ был не первым, кто в беседе с Луизой соединял имена Генриха Валуа и Луи де Можирона, но никто так и не удосужился объяснить ей, в чем дело, а провинциальное воспитание Водемон не предполагало знания таких тонкостей. Словом все, что королева услышала, это то, что ее рыцарь открыл их тайну маркизу д’Ампуи. Тихонечко ахнув и зажмурившись, она представила себе холодный взгляд Людовика де Можирона, который теплел только если рядом оказывался король Генрих, и ей стало страшно. И стыдно. Уж он-то не будет ее оправдывать, он не будет пытаться понять – каково это, быть ненужной женой, отвергнутой еще до свадьбы. - Ах, ну как же вы могли, - только и вымолвила Луиза, побледнев. – Вы… так же нельзя! Вы погубите и себя, и меня, если… Если что? Королева, согрешившая пусть в мыслях, но на деле еще не нарушившая супружескую верность, с трудом могла себе представить что «если». Но почему-то у этого «если» были суровые глаза Екатерины Медичи. Луиза в своих мечтах представляла, что они с Жаном-Луи, открывшись друг другу, найдут возможность бывать чаще, на людях и, если повезет, наедине. Будут делится мечтами и мыслями, и, может быть, наступит такое мгновение, когда судьба вознаградит их… Но дальше поцелуев это «вознаграждение» не шло. Но ее рыцарь пошел дальше, гораздо дальше открыв другу самое сокровенное, и утверждает, что Его Величество не станет мешать счастью Луизы де Водемон?! Какой муж отдаст свою жену, пусть ненужную, в руки другого мужчины, кто пойдет на это унижение? Не король Франции. Луиза была наивна, но не глупа. Она видела, сколько гордости в глазах того, кого она называла своим мужем. - Вы либо обманываетесь сами, либо обманываете меня, - прошептала она обреченно. Забрав руку, она отступила на пару шагов. Радужный мираж, который окутывал ее еще мгновение назад, рассыпался, как разбитое стекло, и каждый осколок впивался в сердце Луизы, только что получившей первый и болезненный урок. Прежде чем наградить возлюбленного нимбом и крыльями, убедись, что он действительно ангел. - Нам лучше вернуться, месье де Ногарэ. И лучше забыть обо всем, пока эта тайна, которая теперь известна столь многим, нас с вами не погубила.
Henri de Valois: Они не спешили. Растягивали этот день, как могли. И единственное, о чем Генрих сожалел в эти мгновения рядом с Луи, что рано или поздно придется вернуться. Солнечные лучи пробивались сквозь ветви деревьев, сквозь маленькие, еще слабые зеленые листочки, проклюнувшиеся из почек. Чем дальше король и его возлюбленный удалялись от поляны по знакомой тропинке, тем громче становились голоса птиц, сильнее, радостнее пахло весной, тем радостнее становилась улыбка на губах Генриха. Направив коня совсем вплотную к Аиду, стянув с руки перчатку, он нашел пальцы Людовика, сжал их, переплетая со своими. Нежно. Благодарно. - Если бы братец Франсуа не был таким никчемным хитрым лисом, я бы женил его, оставил ему корону с моим благословением, и сбежал бы с тобой в Италию, - признался он, закинув голову, любуясь шелковыми лоскутами небесной синевы, стелящимися высоко-высоко. – Я по горло сыт изворотливостью Гизов, у которых на уме только одно – новая война. Советами матушки, которая и из могилы найдет что сказать мне о том, как надо управлять Францией. Кому еще король мог доверить то, что у него на сердце? Только маркизу д’Ампуи. Но от этого становилось легче. В еще бурой, прошлогодней траве кокетливо и маняще мелькнула желтая головка первоцвета. Радостно рассмеявшись, как мальчишка, король спешился, сорвал цветок, пахнущий землей и небом одновременно, и немного весенним солнцем, и в ладонях поднес его Людовику, глядя на любимого снизу вверх. - Знаешь примету, любовь моя? Нашел первый цветок – загадай желание. Загадывай… а я послушаю! Тихий смешок, нежная улыбка. Таким его уже давно не видели при дворе – юным, полным сил. Иногда весна творит чудеса, особенно, если рядом с тобой твоя единственная любовь.
Луи де Можирон: - Твой братец с каждым днем становится все более похож на злобного хорька. До лиса ему, как червяку до неба, - состроив презрительную мину, фыркнул Людовик и трепетно пожал пальцы Александра в ответ. В редкие минуты наедине он мог позволить себе открыто говорить этому своенравному королю все, что думает, а не скрываться за улыбками и масками, которые даже Генрих не всегда мог разобрать. Когда они были вдвоем, Можиро не стеснялся высказываться, пусть даже его рассуждения и заставляли дрожать уголки губ монарха в едва сдерживаемой улыбке. Они были открыты друг другу и он не видел ничего зазорного в том, чтобы выглядеть в глазах любимого забавным. Ведь его любили любым. – Хотя направление твоих мыслей мне очень нравится, - тут же рассмеялся маркиз. Пока Анри спешивался, его придворный продолжил свою тираду. Для пущей убедительности воздев палец в небо. - Но, мой дорогой и нежно любимый государь, я не согласен с выбором куда ты нас мечтаешь определить! Фи! Италия!- молодой человек сморщил нос недовольно. – Там жарко и, я уверен, интриг там не меньше, чем у нас. Да и потом, королевство маловато – развернуться негде. Другое дело приключения в Новом Свете, - глаза маркиза засверкали любопытством. – Что ты там делаешь? Когда перед Людовиком оказался цветок, поднесенный Генрихом в ладонях, у него захватило дух. - Это мне? – не веря, молодой человек уставился на маленькое весеннее чудо. Он спешился и трепетно взял цветок в руку, бросив на любимого взгляд полный обожания и поцеловав его ладони. – Хочу быть вместе с тобой каждый день до конца своих дней и видеть тебя счастливым, - не задумываясь, выпалил маркиз и сам же рассмеялся своей поспешности. – Теперь я должен его съесть?
Henri de Valois: - Не надо его есть, - рассмеялся Анри, и прикрепил цветок к застежке плаща любимого. – Он и несъеденый все желания исполнит. Вот так… За королевским «вот так» последовала пауза, заполненная только поцелуями и шепотом, полным обещаний. Говорят, что счастливые влюбленные обещают больше, чем могут выполнить, а потом не выполняют даже того, что могут. Чувствуя на своих губах дыхание возлюбленного, Генрих Александр Валуа обещал Луи де Можирону только одно: что его любовь никогда не изменится, не иссякнет и не станет слабее… Возвращались они уже к вечеру, когда на небе зажглись первые звезды. Король остался доволен, строительство павильона шло быстро, уже осенью они смогут убегать туда от всех, а сегодня их приютом станет старый, мрачный Венсенн. - Я хочу завтра утром осмотреть укрепления замка, - объявил Генрих. – Со мной остается маркиз д’Ампуи. Месье де Ногарэ, доставьте в Лувр королеву и ее свиту. Какого труда стоило королю Франции сдерживать свое нетерпение, голос его был спокоен, даже ленив, но никто не подозревал, сколько страсти кипит в его сердце. Никто, кроме Луи. - Увидимся завтра, мадам, господа, - изысканный поклон королеве, свите. Холодная улыбка в ответ на улыбки подобострастные и понимающие. Улыбаться, господа, вы можете сколько угодно, улыбки не возбраняются. Я – король Франции. Но прежде всего и всегда я буду принадлежать Людовику де Можирону. Так будет, даже если сам воздух Франции проклянет меня.
Жан-Луи де Ногарэ: После столь неудачно окончившегося разговора между ним и королевой, Ногарэ пребывал в крайне подавленном состоянии. Он никак не мог понять, что же сделал не так? Почему Луиза, казавшаяся поначалу такой счастливой и окрыленной, внезапно посуровела и сделалась холодна, будто полная луна в зимних небесах? Ему, конечно, было невдомек, что бедняжка слишком чиста и невинна для того, чтобы понять его тонкие намеки. И вот теперь, когда эта мучительная прогулка подошла к концу, его величество и маркиз д'Ампуи преподнесли всем новый сюрприз - они намерены переночевать в Венсенне. Разумеется, вдвоем, взяв с собой лишь самых доверенных и не болтливых дворян. Ему же в виде особой милости было препоручено доставить госпожу де Водемон до порога ее покоев. Или быть может даже дальше, если все-таки предположить знание Александра-Эдуарда о том, что происходит между его женой и другом. Мысленно Жан-Луи схватился за голову и едва не взвыл. Сердце его, растревоженное странной и необъяснимой размолвкой с возлюбленной, болело и ныло, пойманной птицей трепыхаясь в прочной клетке ребер. Обида и горечь душили молодого вельможу, заставляя терять голову и всякую осмотрительность. Наверное, именно поэтому, склоняясь в низком поклоне перед своим сюзереном и принимая его волю, д'Эпернон кусал губы и ждал того момента, когда наконец-то сможет подойти к ее величеству, чтобы предложить руку по распоряжению ее же мужа, вновь пренебрегшего супружеским ложем во имя греховной связи с мужчиной. Пусть даже этим мужчиной был его лучший друг Луи. - Благодарю за доверие, сир. - Сказал де Ла Валетт, выпрямляясь и подходя к в очередной раз обманутой и публично униженной королеве. Улыбки придворных сделались масляными и до того противными, что юношу затошнило. «Неужели она не видит?» - Подумал он, обводя сузившимися от гнева глазами всю эту расфуфыренную толпу, глядящую на своего монарха и его фаворита насмешливыми и глумливыми взглядами, полными затаенной ненависти и презрения. Склоняясь в куртуазном поклоне и прикладываясь к ручке своей королевы, гасконец не выдержал и все же прошептал, едва разжимая губы: - Сударыня, разве Вы не понимаете, что все это значит? Ваш супруг опять променял Вас на сеньора де Сен-Сафорина. Поймите же наконец, что ему безразличны женщины. Единственная любовь - Можиро, и они не враги нам. Последние слова больше походили на жалобный стон сквозь крепко стиснутые зубы. Выпустив хрупкие пальчики ее величества, миньон сделал шаг назад и церемонно предложил королеве руку, дабы сопроводить ее в Лувр. А там уж как Господь на душу положит. «Чему быть - того не миновать!» - Философски заключил он и внезапно успокоился.
Луиза де Водемон: «Мужчины всегда предпочтут охоту, или общество друзей обществу законной супруги», - негодовала мачеха Луизы де Водемон, и юная девушка запомнила эти слова, так же как и то, что бесполезно пытаться привлечь мужа к семейному очагу, если он того не желает, и в этом нежелании виновата супруга и только она. Королева, грустно вздохнув, подумала, что ничего не знает о том, как удержать мужчину, и эта мысль отозвалась в ней чувством вины. «Во всех своих бедах виноваты вы сами, демуазель. Только вы сами!» Да, наверное, так оно и есть. Луиза склонилась в поклоне перед королем Генрихом, принимая его волю без возражений. В Лувр, так Лувр. Юное сердечко после размолвки с Жаном-Луи снова замкнулось в тихой покорности судьбе. Но ненадолго. Жаркий шепот юноши, его прикосновения заставили королеву задрожать. А любовная лихорадка, как мы знаем, не помогает мыслить ясно. Все, что она слышала, это дорогой ей голос, все что чувствовала – прикосновение его губ к руке. Даже если бы месье де Ногарэ спрашивал ее, согласна ли она обратиться в язычество и приносить жертвы идолов, Луиза бы на все отвечала «да», только чтобы чувствовать его присутствие рядом. Ее губы порывались прошептать что-то, рука еще тянулась невольно удержать подле себя того, о ком были все думы, но вот уже королеву окружили ее дамы, вот уже ее, как драгоценную куклу, хрупкую и бесполезную, усадили в портшез. И, сидя в портшезе, она не думала о загадочных словах месье де Ногарэ, до них ли ей было! Нет! Она снова и снова вспоминала его прикосновения, его слова, его взгляды. Прижав к губам платок, она прошептала в кусочек батиста, обшитый кружевом: - Я люблю вас. Пусть хотя бы так эти слова получат свободу, ибо, если скрывать любовь в своем сердце, сердце разобьется на тысячу осколков. Эпизод завершен
полная версия страницы