Форум » Игровой архив » Ювенций - Катуллу » Ответить
Ювенций - Катуллу
Henri de Valois: 2 сентября 1575 года, Шенонсо.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Henri de Valois: Сентябрь врывался в распахнутые стрельчатые окна Шенонсо снопами солнечного света, золотые блики играли на воде, и с реки тянуло прохладой, смешанной с запахом роз из цветников. Генрих стремительно сбежал с лестницы, завернув в одну из пустынных галерей с бесконечными кариатидами, нимфами с лицами ангелов и ангелов с лицами придворных красавиц прошлых царствований. В прохладе светлых стен он как будто ожил, вернув себе и юность, и силу, и искрящуюся жизнерадостность, за которую его когда-то прозвали изящнейшим из принцев Европы. Увы, за зиму и весну, прошедших в треволнениях и государственных заботах эта жизнерадостность почти покинула молодого короля. Но, когда двор, спасаясь от жары и болезней, перебрался на берега солнечной Луары, случилось чудо. Генрих воскрес. Королева-мать при каждом удобном случае твердила, что воздух Шенонсо всегда был полезен ее детям, но Генрих знал, кому он обязан этим воскрешением, кто день за днем, ночь за ночью с терпением и любовью возвращал ему любовь к жизни. Король улыбнулся и подставил лицо ветерку, шевелившему темные пряди, лаской пробиравшемуся под распахнутый ворот камизы. Замок предавался сиесте, придворные, те, кто не разъехался на лето в свои поместья, наслаждались бездельем и безмятежностью прозрачных дней, которые возможны только на границе лета и осени, и которые даруют сердцу светлый покой. В комнаты, отведенные для его фаворитов, Генрих вошел без стука, чувствуя себя тут если не хозяином, то уж желанным гостем и другом, которому позволено все. Хотя король ревниво требовал, чтобы маркиз д’Ампуи по-прежнему проводил все время подле него, в его покоях, означенный маркиз д’Ампуи иногда любил побездельничать где-нибудь, подальше от серьезности государственных дел. Заканчивалось все так же, как сегодня – король шел, искал своего фаворита, и водворял туда, где тому было самое место – туда, где Его Величество мог его видеть, мог улыбаться, касаться рукой белокурых волос. Распахнув дверь, король приготовился увидеть Людовика в компании Келюса и Ногарэ, но тот, к изумлению Анри, не замечавшего раньше за любимых таких привычек, валялся на кровати с книгой в руках. Присев на край и взглянув на тисненную обложку, Генрих Александр изумленно покачал головой. «Записки Цезаря». В ногу что-то ткнулось из-под кровати. Приподняв покрывало, король обнаружил там еще несколько трудов античных авторов, отдельно лежал труд Макиавелли. - И давно ты увлекся чтением, любовь моя? - немного виновато спросил он, положив свою ладонь на руку маркиза. Виновато, потому что если Луи обычно умудрялся знать все о своем любимом короле, то он мог долго не замечать очевидного. Пальцы двух влюбленных привычно переплелись. За окном, в плетях дикого винограда, опутавшего стены, вдохновенно заливалась малиновка.
Луи де Можирон: Он так увлекся чтением, что не услышал звука открывающейся двери. Людовик не успел захлопнуть и спрятать привычным жестом книгу. А когда Генрих с любопытством посмотрел, что он читает, совсем смутился. - Это не то, что ты подумал, - все же он убрал эту треклятую книгу под подушку, а сам сел по-турецки сверху. Глядя в глаза своего короля, Можирон чувствовал, что его кровь от его щек сначала отлила к сердцу, а потом резко вернулась, заставляя их пунцово вспыхнуть. Стыдно было неимоверно. Пальцы нежно пожали пальцы монарха, Луи опустил глаза. Хотелось провалиться на месте. Немодно, нехорошо было нынче обнаруживать свою тягу к знаниям при нынешнем дворе. Гораздо с большим уважением относились к усердным тренировкам со шпагой, чем маркиз тоже не брезговал и уже давно договорился с Людовиком де Беранже о негласных уроках, которые месье дю Гаст ныне регулярно давал королевскому фавориту. Но узнай Генрих о них, тот бы честно сказал, что просто хочет всегда иметь возможность защитить своего короля от кого бы то ни было. Но как же ему объяснить, что сыну генерала-лейтенанта Дофине не хотелось чувствовать себя полным олухом, когда речь шла о политике, о военной стратегии, о том, чем жил и дышал днем Генрих Третий? Как сказать, что уже скоро год будет, как он читал труды великих людей прошлого, чтобы понять, как они мыслили, чтобы понимать, как мыслит его Анри? Вот и сегодня, выгуляв Аида и поносившись на нем вволю по берегам Луары, Можиро не отправился с друзьями на охоту, а залег в их общей комнате и погрузился в мир подвигов и свершений. Ему нравилось в Шенонсо, тут было свежо и дышалось легко. А еще они чудесно отметили тут буквально три дня назад три года своей сумасшедшей любви, наслаждаясь ароматами цветения лугов и купаясь в нежной Луаре. Хотя для маркиза д'Ампуи вот уже три года не было реки нежнее и милее, чем Сена. Она подарила ему Генриха, соединила их так, что было не разорвать никому. - Я просто тренируюсь, чтобы узнавать буквы, - это было правдой, почти полной, если бы Людовик уже давно не читал бегло, а картинки рассматривал в книгах ныне совсем с другим интересом, нежели прежде. Выдавая его, следом за щеками вспыхнули уши - Анри, я просто люблю бездельничать и рассматривать всякие картинки, ты же знаешь. А Самсона, что везде в твоей спальне, я скоро буду лучше знать, чем тебя, - Щеки стали остывать, а вот уши горели огнем. И Луи тряхнул головой, чтобы светлые пряди прикрыли их.
Henri de Valois: Наверное, Генрих был единственным человеком, которому Луи просто не мог убедительно соврать. Склонив голову на бок, и больше любуясь своим сокровищем, нежели слушая его оправдания, Анри нежно улыбался, а потом дотронулся кончиками пальцев до алевшего зарей уха Людовика, и, словно обжегшись, отдернул, подув на руку. - Знаешь, что мне говорят твои уши, Луи? Что ты лукавишь, - весело произнес он, бесцеремонно затаскивая в объятия своего фаворита. В этой части замка царила сонная тишина, в которую тонкой шелковой ниткой вплеталось пение птиц. Можно было не осторожничать, не оглядываться по сторонам, зная, что на тебя устремлены недобрые взгляды. – Никогда не поверю, что в той книге, которую ты спрятал под подушкой, очень занимательные картинки. Или у Макиавелли, которого ты прячешь под кроватью. Признавайся, в чем тут дело, или я тебя защекочу! Угроза была страшная. Если Луи чего-то и боялся, то это щекотки. На губах молодого короля заиграла коварная улыбка, но в темных глазах горела любовь. И гордость. Его Людовик отложил шпагу ради великих умов древности, его любимый мальчик самостоятельно пытался разобраться в том, что сам Генрих прилежно постигал с помощью лучших учителей, которых могла найти для него мадам Катрин. Король, ценящий книги куда больше, чем это было принято, и уже снискавший тем неодобрение своих подданных, почувствовал к своему любимому горячую благодарность. Счастлив тот, чью душу пытается понять любящий его. Порывисто схватив ладонь фаворита, король прижался к ней, чтобы скрыть невольно задрожавшие губы. - Признавайся, - шутливо прорычал он. – А то хуже будет!
Луи де Можирон: - Нуууу, - неуверенно протянул Можиро, устраиваясь так, чтобы в случае опасности уберечь подмышки от щекотки. Незаметно он трепетно прижался губами к темному шелку волос Генриха. – Там есть парочка интересных картинок, да. И вообще, уши говорить не умеют, - что-что, а поспорить маркиз любил. Правда, почти никогда не противоречил Анри. Только в ситуациях, когда тот собирался сотворить, на взгляд фаворита, какую-либо глупость. Тогда в ход шли любые средства убеждения. От поцелуев до притворных смертных обид. Пару раз случалось и такое, что ссора влюбленных доходила до стадии, когда их голоса гремели далеко за пределами королевских покоев. Но это было лишь тогда, когда Его Величество пытался грудью встать, чтобы не пустить своего приближенного на очередную дуэль, а тот, уже дав слово чести, не мог не сдержать его. Подкравшись к торсу Александра, Людовик крепко обхватил его обеими руками и повалил на кровать. Он быстро прижал королевские руки к постели, притом держа их мягко и нежно и, смеясь, возвестил: - «Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит», - повторяя слова Макиавелли, маркиз д'Ампуи с любовью оглядывал захваченную им территорию. Людовик был длиннее и гибче Генриха, чем пользовался бессовестно. Хотя, справедливости ради стоит отметить, что монарх зачастую брал верх над ним, благодаря своей силе и ловкости. - Вот и я думаю, что пощада в данном случае неуместна! – балуясь, молодой человек раскрыл рот, якобы готовясь откусить кусочек от государя повкуснее, состроил свирепую рожицу и, не выдержав, рассмеялся. Он отпустил руки Генриха и быстрыми поцелуями покрыл его лицо. - Анри, мне просто надоело развлекать себя самостоятельно на твоих советах, я решил почитать всяких умных людей и развлекаться потом за счет других, слушая, о чем вы там с твоими советниками так важно рассуждаете. Коснувшись поцелуями ресниц Его Величества, Людовик оправил сбившуюся от возни одежду на монаршей особе и отвернулся, пряча смущенный взгляд.
Henri de Valois: - Значит, ты собрался развлекаться за счет умнейших, мудрейших людей нашего государства, - Генрих сверкнул глазами в притворном гневе, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Это было так похоже на Луи! Его любимый не испытывал ровно никакого почтения к достойнейшим мужам Франции, более того, парой взглядов и невинных, в общем-то фраз, мог довести до белого каления кого угодно. А потом еще громко сетовать на то, как злы нынче люди и как они видят во всем только плохое. Людовик, как и сам Анри, не был легкомысленным и беспечным, просто они были еще так молоды! - Ты дерзкий, непочтительный, заносчивый мальчишка, - с удовольствием и обожанием констатировал государь, не выпуская из объятий фаворита и любуясь его смущением. – Значит, мы теперь цитируем Макиавелли? А раньше пели фривольные куплеты, да такие, что фрейлины матушки Екатерины краснели от смущения! И что мне с тобой делать? Генрих задумался, недобро прищурившись. Искушение провести полуденные часы с Людовиком, в уединении этой комнаты, было велико. Но день был так хорош! Его Величество соизволил встать с постели и стянул с нее Людовика, смеясь. - Пойдем. Мы давно с тобой не разминались, а в фехтовальном зале сейчас тихо, как на кладбище. Нам никто не помешает. Если победишь, я лично буду тебе читать перед сном Цицерона. Допустим, «О старости», или «О природе богов». Если же я… В темных итальянских глазах государя плясали бесенята, намекая фавориту, что проиграть, пожалуй, будет в его же интересах.
Луи де Можирон: Людовик внутренне метался, пока они шли к оружейной, используемой зачастую, как зал для упражнений в фехтовании. Показывать ли Генриху, что он обогатился за последнее время не только знаниями великих людей прошлого, но и обучился некоторым приемам владения шпагой, или позволить государю лично поучить премудростям боя своего фаворита? Анри обожал делиться всем, что знал, с Людовиком и было бы нечестно лишать его такого удовольствия, с другой стороны было нечестно притворяться. И потом, с одной стороны очень хотелось, чтобы монарх озвучил, что он желает за свою победу, но с другой, маркизу д'Ампуи никто и никогда не читал вслух перед сном. А ему очень того хотелось. Засыпать под мягкий голос любимого, повествующий о чем угодно, было заветным желанием Луи, о котором он не решался поведать никому. - Я готов быть еще более дерзким и непочтительным, если это заставит твоих мудрейших советников сменить интонации, коими они вещают свои мудрости, с унылых на любые иные, - послышался тихий свист клинка, рассекшего воздух. Молодой человек разминал кисть руки. - А насчет фрейлин твой матушки, Анри, ты в корне не прав! – смеясь, Людовик стянул с себя колет и бросил его к стене, освобождаясь от сковывающей движения одежды. Оставшись в рубахе, молодой человек продолжил разогревать руку, бросая на Его Величество время от времени взгляды полные лукавства. – Их щечки розовели не от фривольного содержания куплетов в моем исполнении, а то, что они являются их героинями. Ну и такая мелочь, как полное отсутствие слуха и голоса у твоего приближенного, о котором им очень хотелось мне сообщить, но они опасались, что тогда я заменю песенки анекдотами о них, - сдунув с лица упавшую на него белесую прядь, Можиро встал в стойку, ожидая повелителя не только Франции, но и своего сердца.
Henri de Valois: Генрих Александр улыбался в ответ на лукавые взгляды любимого, вспоминая одно августовское утро, ставшее для него и Луи началом новой жизни, помнится, тогда они тоже тренировались на шпагах, и уже тогда от близости маркиза у него кровь стремительнее бежала по жилам. Улыбался, бросая на своего бесценного красноречивые взгляды, бессовестно стараясь вогнать того в краску. Догадывался ли хоть кто-нибудь о том, сколько жизни в его Луи, как глубоко и сильно он чувствует? Король сомневался. - Я не могу быть неправ, - поддразнил он фаворита, раздевшись, и взяв в руки клинок. – Я король. Надежда Франции и католического мира. И, между прочим, свет твоих очей, как ты сам не раз мне говорил! Тело приятно запело в предвкушении боя. Свет очей, не свет, а Луи всегда достойно противостоял своему королю. Если на публике Генрих был спокоен, мягок и невозмутим, то наедине с Луи он становился самим собой. Горячая итальянская кровь требовала с полной страстью отдаваться любимому делу, выкладываясь полностью. Не тратя время на поклоны, Генрих, смеясь, атаковал любимого, надеясь застать того врасплох. - Приказываю, - торжественно провозгласил он. – Отменить фривольные куплеты и начать читать дамам Овидия! Лучше сразу на латыни.
Луи де Можирон: - О, да! Я ослеплен величием и красотой! Но слепота не делает меня глухим, - задорно рассмеявшись, Луи легко и незаметно для себя отразил атаку. Единственный шанс удивить Анри был – наступать сразу следом за парированием и Людовик не стал мешкать. Правящий сын Екатерины Медичи был одним из лучших фехтовальщиков Франции, и была лишь одна возможность обескуражить его – быстро начать контратаку и не давать ему опомниться. - Слушаюсь и повинуюсь, сир, - войдя в раж, маркиз начал наносить один за другим возможные удары, которыми бы уже не единожды убил настоящего противника. Генриху же доставались легкие, совсем нечувствительные уколы. Людовик знал, что уже скоро поплатиться сторицей за каждый из них. Но наблюдать удивление в любимых глазах, и хоть чуть-чуть гордости за своего фаворита – не то ли лучшая награда? - А быть может мне лучше начать читать им Святое Писание на досуге? А то Назон слишком фриволен? В любом случае мой досуг, боюсь, будет скрашен прекрасным обществом, – шаг за шагом быстро и стремительно наступая, Можиро не удержался и коснулся губами губ Его величества, когда они сошлись совсем близко. Шпаги звенели, молодые тела горели огнем, и лишь свежий воздух из распахнутых окон холодил их. - Помнится, кто-то задолжал мне анжуйское, - смеющийся синий взор ласкал лицо государя.
Henri de Valois: Генрих смеялся шуткам Людовика, но в смехе сквозило непритворное изумление. Слишком многое ложилось на плечи государя, чтобы он, как раньше, мог проводить упоительные часы в фехтовальном зале вместе со своими друзьями, отдаваясь полностью любимому искусству. И теперь, наблюдая за Луи, король задался вопросом: отсутствие прежних регулярных упражнений сказалось на его руке и ловкости, или же тут дело в Людовике? Но, увидев в исполнении своего фаворита пару финтов, которым он точно не обучал маркиза д’Ампуи, Генрих Александр убедился, что его мальчик времени зря не терял, и, тренируя свой ум, продолжал так же тренировать свое тело. - Ты совершеннейший жулик, сокровище мое, к тому же жадина, - выдохнул он, когда губы любимого оказались у его губ. Но прежде чем он успел сорвать с них поцелуй, Луи отпрянул, ускользая. – Ты забрал меня всего себе, и дуешься из-за нескольких бутылок анжуйского? Хорошо, сегодня ты их получишь… их, и еще кое-что! Одним движением откинув со лба непокорные пряди темных волос, Генрих предпринял стремительную атаку на своего фаворита, шаг за шагом отвоевывая потерянные позиции. Тело горело огнем, но не только от жаркого боя и ласкающего сентябрьского тепла. Причиной этого огня был взгляд Людовика. Но король подавил недостойное желание как можно скорее завершить бой и заставить Луи заплатить за свою скрытность и за свою ловкость. Ложный выпад, прямой укол, наступление, и снова шпаги скрестились так близко, что взгляды их встретились. Итальянская ночь и французский полдень, огонь и прохлада вод. Сердце Генриха пело от счастья вместе с пением шпаг.
Луи де Можирон: - Я не жадный, Анри, я хозяйственный, - коснувшись игриво кончиком носа кончика носа государя, маркиз коварно улыбнулся и сощурил глаза. – Так, что мне с процентами, пожалуйста, накопившимися за три года. Закусив губу, чтобы не рассмеяться, видя удивление Анри и чувствуя на коже его дыхание, Луи мягко отбросил от себя Его Величество. И скорей начал новую атаку, наполненную плеядой финтов, но вместо того, чтобы закончить ее полагающимся уколом в грудь, Можиро ловко отпрыгнул в сторону и легонько шлепнул Генриха по мягкому месту шпагой, держа клинок плашмя. Справедливо опасаясь, что кара за столь непочтительное поведение с монаршей особой, возможное лишь наедине или под одеялом общей постели, последует незамедлительно, Людовик отбежал в сторону, не рискуя поворачиваться к любимому своим тылом. - Все! Все! Сдаюсь! – воскликнул он из другого конца зала и откинул свое оружие в сторону, демонстрируя миролюбие. – Ты победил! – Анри победил давно, забрав в полное и безраздельное владение сердце своего придворного, как, впрочем, и всего его целиком. Сочтя себя в относительной безопасности, находясь довольно далеко от своего повелителя, молодой человек вытащил из-за пояса края рубахи и стал утирать ими лицо, покрытое мелкими капельками пота. Давно они так не дурачились с Генрихом. Тело приятно ныло от недавних упражнений, требуя большего. Луи старался не смотреть на свой постоянный соблазн. Иначе день рисковал закончиться в самый разгар томной сентябрьской неги.
Henri de Valois: - Ах, вот как, да? - Генрих зашипел как ошпаренный кот, чувствуя и возмущение, и веселье, и гордость за ловкость Луи, пусть даже он проявил ее таким непочтительным способом. – Ну, сейчас ты за это поплатишься! Отбросив в сторону шпагу, отерев пот со лба, Генрих Александр начал наступление на своего любимого, загоняя того в угол, как загоняют дичь опытные охотники, с той только разницей, что этим жарким сентябрьским днем и охотник и добыча равно желали найти друг друга. Шаг, еще шаг. Анри не торопился. Зачем? В предвкушении есть своя сладость. Только темные, итальянские очи Валуа обещали… и воздух в фехтовальной зале сгущался, становясь тягучим, сладким как мед, пьянящим, как вино. Еще шаг, и Генрих, не прикасаясь к своему любимому, заключил его в клетку объятий, упераясь руками о стену. Тела не соприкасались, соприкасались только взгляды, да еще дыхание. - Итак, кто из нас победил, - коварно улыбнувшись, осведомился он, бессовестно купаясь в жаркой синеве любимых глаз. Проигрывать Анри не любил, что есть, то есть, но он готов был предоставить своему обожаемому ангелу всю сладость победы, или поражения, превратив одно в другое, потому что не было ни на этом свете, ни на том существа, которое Генрих Валуа любил бы больше, и больше желал.
Луи де Можирон: Людовик перекинул через шею рубашку и захватил ей в плен за шею Генриха. - Попался? – озорно сверкнул улыбкой маркиз. Такой весь из себя хищник-Анри попался в банальный капкан с наживкой. За что был немедленно поцелован своим придворным. - Конечно ты, мой король. Ты непобедим, прекрасен и великолепен, - притягивая к себе все ближе короля, Можиро откровенно угрожал укусить его за нос. - Хотя, я последнее время стал все чаще замечать, что все больше людишек претендуют на лавры Цезаря, - отпустив Александра, Луи натянул обратно на себя рубаху. Безусловно, тема, которую он собирался поднять, собьет с монарха все игривое настроение, но миньон боялся, что больше не сможет найти времени для того, чтобы высказать свои опасения. - Мне с каждым днем все менее и менее симпатичен твой кузен де Гиз, любовь моя, - коснувшись губами губ государя, маркиз нежно улыбнулся. – И не только потому что Его Светлость пытается потягаться со мной ростом и благообразием, но мне кажется нос у этого дрозда вознесся слишком высоко. Д'Ампуи подхватил на руки своего Валуа и усадил его бережно на пол, где сел рядом с ним по-турецки. - Я не лезу в дела государства, Анри, ты сам знаешь. Но голос этой птицы крепнет с каждым днем. И он неприятен моему слуху.
Henri de Valois: Генрих взглянул на своего любимого внимательно и серьезно, зная, что если Луи перестал дурачиться и заговорил о чем-то, то это действительно важно. Король знал своего ангела может быть, даже лучше чем себя самого, поскольку любил Луи куда сильнее, чем самого себя. Его мальчик был наделен умом острым и пытливым, другое дело, что не всегда считал нужным его показывать, его замечания были точны, хотя и язвительны, и сейчас маркиз очень точно высказал то, что лежало на сердце у самого государя. Гизы. У Генриха де Гиза было все качества, которые Генрих Валуа ценил в дворянах. Храбрость, ум. Не было только одного – преданности короне. Гизы были преданы только самим себе, а кто не друг, тот наполовину враг. Париж любил Гиза, восхищался Гизом, боготворил Гиза, доходя в своей любви до помешательства. Глядя на это, король не раз задумывался над тем, что хорошо бы убрать эту гордую птицу подальше от своей столицы. Но легко сказать – убрать. Под каким предлогом это сделать? Перед Францией и новым государем Гизы покамест были чисты как слеза младенца. Генрих достал из-под манжета платок и бережно вытер чело своего любимого. - Ты прав, мой ангел, от голоса этой птицы и у меня мигрень, но что с ней делать я не знаю. Ты видел на коронации весь этот клан Лотарингского дома? Видел, как они держаться друг за друга, как корни деревьев под землей. Тронь одно и на тебя повалится весь лес… Не можем же объявить войну Англии только для того, чтобы нашим кузенам было чем заняться? Позже, когда день сменится ночной прохладой, от которой они найдут убежище в объятиях друг друга, Генрих с благодарностью вспомнит этот разговор. Истинный король принимает решения сам, но любому человеку свойственны сомнения и колебания, и счастлив тот государь, у которого есть рядом душа любящая и лишенная корысти, которая выслушает, поддержит и не побоится дать совет.
Луи де Можирон: - Зачем кому-то объявлять войну, мой король? – рассудительно спросил Людовик, заглянув в темные очи монарха. – Насколько я слышал на твоих премудрых собраниях, во Франции и так смут хватает, - маркиз д'Ампуи любил свою страну, но весь его патриотизм сводился к тому, что он любил ее правителя – Генриха Валуа. А в государстве и вправду было неспокойно, то там, то тут вспыхивали вспышки недовольств, разжигаемые, как католиками, так и протестантами. Даже до Лувра достигали голоса крикунов и кликуш. Если бы мог, Луи бы сам заткнул каждую такую глотку, только, чтобы не видеть отпечатка грустных дум на лице любимого. Но их было много и многие из них были далеко, хоть от того не менее сильны. - А знаешь, что я думаю? - придворный сгреб в охапку Его Величество и прижал к себе, стараясь укрыть так от всего. – Давай отправим куда-нибудь нашего родственничка Гиза подальше? Он славный воин, а нужно уметь использовать достоинства своих врагов к личной выгоде. Я у кого-то недавно то вычитал, - смеясь, добавил молодой человек. – Вот и пусть себе воюет на твое благо и процветание. Что там про Седан тихо шепчут твои советники? – если удастся сплавить из Парижа Лоррейна хоть на время, у Анри будет передышка, чтобы укрепить свою власть в столице, а это уже немало, так как Париж был будет сердцем Франции. – Если он не сможет выполнить возложенную на него монархом миссию, мы даже в этом случае выиграем. А если сможет, пообещай ему что-нибудь, что всегда можешь отнять. Сидя в фехтовальном зале, обнимая Генриха и рассуждая о политике, Можирон думал, что многое бы отдал, только бы увезти любимого подальше отсюда, в покой и уют, что бремя короны может оказаться слишком тяжело для него, но пока Людовик рядом, он будет стараться помочь во всем своему господину.
Henri de Valois: Король прикрыл глаза, удобно устроив темноволосую голову на плече своего любимого. Со стороны казалось, что Анри дремлет, но он внимательно слушал все, что говорит Луи, и, держа в объятиях своего единственного, он взвешивал каждое слово на весах политической выгоды, пытался заглянуть в будущее, чтобы предугадать последствия. Король вынес вердикт – Луи прав, советуя убрать Гиза из Парижа, где за него был каждый камень, и Седан был для того прекрасным поводом. Это не ссылка, не изгнание, это почетная миссия для того, кого называли «надеждой католиков». Итак, король согласился, а влюбленный Анри с гордостью подумал, как умен, как мудр не по годам его золотой мальчик. Открыв глаза, Генрих Александр благодарно прижался губами к шее Людовика. - Спасибо, мой ангел. Кажется, мы нашли выход. Знаешь, что шепчут про Дорманс? Что за всем этим стоит наш кузен, Конде. Ну а они с принцем Жуанвилем стоят друг друга. Вот пусть и ломают друг об друга зубы, - Анри засмеялся, обнимая Луи. Задумчивость молодого короля, как рукой сняло, вернее, так и есть, ее сняла заботливая рука маркиза д’Ампуи. – А мы посмотрим, что из этого выйдет! Генрих поднялся одним гибким движением и, протянув руку, поднял Людовика, не выпуская из объятий. - Пойдем, любовь моя, день еще не закончен. Проведем его вместе, а на ночь, так и быть, я тебе почитаю что-нибудь. Может быть, Бокаччо? Губы короля смеялись, но в глазах светилось счастье. Счастье, которое возможно только если ты любишь и любим, и которое не в силах подарить даже все короны земных царств.
полная версия страницы