Форум » Игровой архив » Судьба играет Францией » Ответить
Судьба играет Францией
Луиза де Водемон: 3 мая 1575 года, Лувр и далее.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Луиза де Водемон: Обедню королева Франции собиралась прослушать в аббатстве святой Женевьевы, на что еще два дня тому назад испросила позволение у короля Генриха. Разрешение было получено, да и самом решение, судя по всему, не вызвало ни у кого изумления. Ни для кого не было секретом, что в последнее время Луиза де Водемон большую часть времени проводила на молитве, изнуряя себя постами. Но никто не знал, в чем истинная причина этого благочестивого порыва. А причина была в той сказочной, но греховной ночи с Жаном-Луи де Ногарэ, которую королева боялась вспоминать, и которую так и не смогла забыть. Она молилась, во искупление своей вины, похудев и побледнев, а с недавних пор ее еще стали одолевать головокружения, но даже если бы ее тело покрылось проказой, королева и это наказание сочла бы недостаточным. Этим утром Луиза чувствовала себя особенно разбитой. Она позволила себе только несколько часов сна, простояв на коленях далеко за полночь. Дежурная дама неодобрительно покачала головой, глядя на круги под глазами королевы. - Прикажете принести завтрак, Ваше Величество? - Нет, ничего не нужно, только воды, - вздохнула Луиза, чувствуя, что и в самом деле не в состоянии проглотить и кусочка пищи. - Вы так уморите себя голодом! - Все в руках божиих, а мы только слуги его. Только железная выдержка позволила даме не показать, что она думает о таком самоотречении, больше похожем уже на придурь, но королева есть королева, и с ней не спорят. Отвернувшись, чтобы взять с туалетного столика таз для умывания, дама услышала, как тихо охнув, Ее Величество осела на пол. - Лекаря! - Воды! - Известить короля! - Королеву Екатерину! Фрейлины бросились врассыпную, как мыши, каждую просто распирало от гордости. Такая новость! Самые опытные многозначительно переглядывались. Луизу перенесли на кровать, нюхательные соли заставили молодую женщину очнуться, но сил не было даже для того, чтобы поднять голову с подушки. Прикрыв глаза и вздохнув, королева кротко приняла все случившееся, как еще одну кару за прелюбодеяние, камнем лежавшее у нее на душе. Она грешница, и заслуживает самой суровой кары.
Екатерина Медичи: - Больна? Королева больна? Потеряла сознание? Екатерина Медичи с живостью, неожиданной для ее возраста и тучности поднялась с кресла, едва скрывая радостную улыбку. О, как она ждала этого известия. Конечно, может быть, это простое недомогание, но если посмотреть на сроки, то самое время! Господи, прошу тебя, молю, пусть это будет наследник, мальчик, внук, пусть это будет тот, кому можно передать трон и корону после любимого строптивца Генриха. Пусть это будет так, и можешь забирать мою душу, отправлять ее в ад, если ей там самое место. Я буду спокойна и счастлива. - Идемте, дамы. Да, и позовите моего лекаря! Лекарь, как выяснилось, оказался расторопнее даже королевы Екатерины. Сидя на краю постели, он держал в своих руках хрупкую ручку Водемон, считая пульс. При взгляде на хрупкую фигуру королевы, на бледное личико, Флорентийка недовольно поджала губы. Такие, как королева Франции, хорошо смотрятся на картинах, но для того, чтобы рожать, нужны широкие бедра и крепкая кость! - Что с Ее Величеством, говорите, - властно приказала она, прижав руку к груди, к черному шелку. Старое сердце билось часто-часто. За спиной королевы-матери замерли фрейлины, замер, казалось, сам воздух в покоях королевы Франции. - Конечно, еще рано говорить, но я думаю, что причина недомогания Ее Величества в ее деликатном и счастливом положении, - важно огладив бороду, отозвался лекарь, зная, что его щедро вознаградят за такое предположение. И добавил, для ясности, наслаждаясь чувством собственной важности: - Полагаю, Ее Величество ждет дитя. Отсюда головокружения, обмороки и слабость. Королеве стоит оставаться в постели, не утруждать себя, есть легкую и питательную пищу и избегать волнений!
Луиза де Водемон: Ждет дитя?! Взгляд бедной Водемон заметался по опочивальне, по лицам набившихся туда людей (особенно ясно виделось лицо Екатерины Медичи, выражавшее неподдельное счастье), и прикипели к маленькому аналою с крестом, подле которого она проводила дни и ночи, замаливая свой грех. Но, видимо небесам было мало того, что она обещала отречься от всех мирских радостей, мало того, что она решила – и выполнила свое решение больше не встречаться с Жаном-Луи де Ногарэ. Нет, небесам надо было до конца дать ей испить чашу горести и унижения. Та единственная ночь, когда Луиза каким-то волшебством была счастлива, когда она была женщиной, любящей и любимой в объятиях желанного ей мужчины (ночи, которую она мало помнила, но которую в мыслях украсила тысячью сладостных деталей), эта ночь принесла свой плод. По помертвевшим щекам Луизы заструились слезы, рука невольно легла на еще плоский живот. «О, малыш мой, мое дитя, что же с нами будет, когда все откроется, какие пытки, казни нас ждут». - Ее Величество плачет от счастья, - важно заявил лекарь, превратно истолковав слезы королевы. Но что он мог знать о душевных метаниях молодой женщины? Для любой королевы первоочередная задача – произвести на свет наследника престола, и чем больше их будет, тем большим уважением будет она пользоваться. Что оставалось делать Луизе? На нее смотрело столько глаз. Каждый из присутствующих здесь был уверен, что она на седьмом небе от счастья. - Да, я счастлива, очень счастлива, - пролепетала она, закрывая глаза, чтобы не видеть этих лиц. Господи, за что караешь так жестоко? Не меня, ту крохотную жизнь, которую я в себе несу. Почему она должна стать жертвой всех этих интриг, всего того странного и пугающего, что окружало Луизу с первых шагов ее при дворе в роли невесты государя а потом и его жены. Как я смогу защитить свое дитя, если оно не дитя короля Генриха? Луиза вздохнула и села на постели, опираясь на подушки. Она должна быть сильной. Не ради себя, ради него. Она будет молиться, и ответ придет. - Я очень счастлива, - уже тверже заявила она. – Сегодня я собиралась в аббатство Святой Женевьевы, и грешно будет отменить эту поездку теперь, когда у меня столько причин благодарить Господа! Ради будущего своего ребенка Луиза готова была на все. Уже сейчас. Так и не познав радостей супружеской любви, она уже предвкушала радости материнства. Если ей позволят их познать.
Екатерина Медичи: - Сегодня вы останетесь в постели, Ваше величество, - непреклонно заявила Екатерина Медичи. Благочестивые порывы это прекрасно, но драгоценное, таким трудом добытое дитя, что покоилось сейчас под сердцем Луизы де Водемон куда важнее. Куда важнее самой Луизы де Водемон, к слову сказать. Найти новую королеву куда проще, чем получить нового наследника престола. Но все же, пусть Водемон была всего лишь вместилищем, сосудом для бесценного младенца, ее следовало ублажать и баловать, насколько это возможно. Спокойная мать – здоровое дитя. Медичи, родившая выносившая и родившая здоровых принцев и принцесс для Франции знала в этом толк. По правде говоря, она бывала спокойна и счастлива только тогда, когда готовилась подарить мужу очередного ребенка. Потрепав по руке королеву Франции, снисходительно, и не без нежности, вдовствующая королева добавила: - Если ваше самочувствие будет позволять, завтра или послезавтра вы сможете отправиться в аббатство, и помолиться там за счастливое разрешение от бремени здоровым дофином. А сегодня вы должны отдыхать. Помните, мадам, какая ответственность лежит на вас, какая великая миссия вам доверена – родить следующего короля для своего короля и своего королевства. «Тот день, когда я возьму на руки сына Генриха, своего внука, станет самым счастливым днем в моей жизни», - подумала Медичи, проявляя свойственную всем людям забывчивость и неблагодарность к Небесам. Еще не так давно она считала самым прекрасным днем своей жизни увидеть любимого сына коронованным правителем Франции. Увы, нам всегда мало того, что мы имеем. - Я прикажу приготовить вам крепкий бульон и подкрепляющий отвар, Ваше величество. Отдыхайте, дочь моя, и ни о чем не тревожьтесь. Я сама сообщу моему сыну эту чудесную новость. Поцеловав в холодный лоб невестку, Екатерина Медичи поспешно вышла из ее покоев. На лице ее сияла улыбка такой неподдельной радости, что каждому, кто попался на пути у Флорентийки становилось ясно – случилось нечто и впрямь необычное.
Луиза де Водемон: Луиза совсем по-детски зажмурилась, когда губы королевы-матери коснулись ее лба. Захотелось спрятаться под одеяло с головой, и забыться, хотя бы ненадолго, в надежде, что когда она проснется, каким-то чудом все уладится. Может быть, окажется, что все только страшный сон… Когда Медичи ушла, королева Франции робко взглянула из-под ресниц на своих фрейлин. Удивительно, но на их лице читалось нечто новое. Почтительность и готовность услужить. Луиза горько улыбнулась. Ну да, конечно, они же считают, будто она носит будущего наследника престола. Эта услужливость и почтительность сменится презрением, когда все узнают, что это не так. Что отец ребенка не король, а его фаворит. Хотя нет, этого они как раз не узнают. Пусть все беды падут на ее голову, но ни один волос не упадет с головы Жана-Луи де Ногарэ. Сколько ей еще дано этого покоя? Вот сейчас Екатерина Медичи идет к покоям короля Франции. Он, конечно, примет ее без промедления. Улыбаясь, она скажет ему: «Сир, у вас будет наследник», или что-то подобное. Король, наверное, сначала решит что это шутка, а потом… Отвернувшись и уткнувшись лицом в подушку, Луиза тихо заплакала. Потом ее ничто не спасет.
Henri de Valois: Волнения, охватившие Лувр подобно морскому приливу при известии о том, что королева в тягости, не затронули только один островок спокойствия и безмятежности – покои самого короля Франции. Генрих, расстелив на столе чертежи Шенонсо, увлеченно показывал Луи, какие переделки он хотел бы внести в устройство замка. Это было что-то вроде доброй семейной традиции, идущей еще от короля Франциска I. Резиденции королей располагались в красивейших местах, но сами покои были тесными, а Генрих, грешивший сибаритством, любил с удобством проводить летние месяцы подальше от Парижа, становившегося в жару рассадником болезней и бунтов. - Смотри, любовь моя, - королевская ладонь легла на лист, расчерченный тонкими, аккуратными линиями. – Если возвести новое крыло замка на другой стороне реки, так, чтобы галерея соединяла его со старой частью? Я бы перенес туда королевские покои, внизу сделал зал для приемов и балов… Поймав ладонь любимого, Анри прижался к ней щекой и губами в ласке. Больше всего он ценил эти часы, когда мог делиться с Луи всем – мыслями, планами, сомнениями. Зная привычку государя уединяться со своим фаворитом, придворные разумно старались не беспокоить Генриха. Каково же было изумление короля, когда к нему, без доклада (чего не было уже давно) вошла его мать.* Нахмурившись, он выпрямился (сразу отчего-то вспомнилось, как так же, без доклада, королева-мать вошла в его опочивальню, в Фонтенбло, узнав о любви ее сына к своему придворному). - В чем дело, мадам? - сухо осведомился он, взглядом и тоном давая понять, что ее вторжение неуместно. *Согласовано с королевой Екатериной.
Екатерина Медичи: О взгляд Генриха (а еще больше о вид маркиза д’Ампуи рядом с сыном) Екатерина Медичи споткнулась, как о камень, но тут же выпрямилась, обретя прежнюю уверенность. Чего ей бояться? Дело сделано, Водемон на сносях, Франция будет благословлять короля и королеву, исполнивших свой долг. А то, что эту новость вместе с Генрихом услышит Луи де Можирон, так оно и к лучшему. На какое-то краткое мгновение королева Екатерина поверила, что теперь все будет хорошо. Разрушено проклятье, лежащее на ее семье. У Генриха и его жены будет ребенок, даст бог, будут еще дети. Может быть теперь пройдет это равнодушие короля к супруге, уж как ее муж любил Диану, а все же он становился внимательнее к жене с каждым их рожденным ребенком. Может быть, и эта болезненная страсть Генриха к Людовику пройдет… а если не пройдет, то, хотя бы перестанет быть такой вызывающе-сильной. Окрыленная этими мечтами, Флорентийка сделала глубокий вздох, улыбнулась сыну с искренней радостью, и проговорила: - Простите, что беспокою вас, сын мой, но вы, безусловно, простите меня, когда узнаете о причине моего прихода. У меня чудесная новость, Генрих. Нынче утром госпоже де Водемон стало дурно, мой лекарь осмотрел ее и подтвердил – королева ждет дитя! Ваше величество, поздравляю вас, у нас будет дофин! Голос Екатерины Медичи дрогнул от искреннего волнения. Господи, благодарю тебя за то, что все не напрасно!
Луи де Можирон: При появлении Екатерины Медичи, Луи неспешно забрал ладонь, которую Александр все еще прижимал к своему лицу. Несмотря на то, что их взаимоотношения с монархом не были секретом для королевы-матери, это был не повод не оказывать этой женщине почести, достойные ее ранга. Отойдя от Анри, правда, всего на шаг, Можирон низко поклонился его матушке, приветствуя ее. Но поскольку ему было разрешено не гнуть спину в присутствии государя, то он сразу же распрямился, метнув на флорентийку настороженный взгляд. Еще ни разу ее вторжение, вмешательство в их с Генрихом жизнь не было к добру. И верно. Новости, что она выпалила с таким торжеством, заставили маркиза сжать руки в кулаки и с грустным упреком посмотреть на любимого. Волна из подозрений, ревности, отчаянья, окатившая придворного, заставила его побледнеть и отшатнуться от стола, от Александра. Хотелось выбежать вон из его кабинета и больше никогда не показываться при дворе, ему на глаза, не видеть его. Это было бы самоубийством, но оно избавило бы душу от страданий. Лишь упрямое «Этого не может быть» пригвоздило ноги дворянина к полу и заставило остаться. Если бы ему было дозволено говорить, он бы отлепил от неба присохший к нему язык, и поздравил Его Величество с таким благим для Франции событием. Но к нему никто не обращался, а в присутствие коронованных особ не в правилах приличий, так усердно вдолбленных в светловолосую голову наследника Лораном де Можироном, было распускать язык, когда вздумается. Потому, чувствуя себя раздавленным, Людовик молчал. Он был вынужден до конца снести это разговор матери и сына о будущем потомке Валуа.
Henri de Valois: «Чудесная новость» оказалась такой невероятной, абсурдной, что Генрих сначала опешил, а потом и рассмеялся от души, как смеялся бы над хорошей шуткой. Бедная матушка Екатерина, видимо, совсем потерялась в своих мечтах, принимая желаемое за действительное. - Государыня, простите мне этот смех, - отерев невольные слезы, произнес король. – Но право же, это так нелепо. Я не Святой Иосиф, а госпожа де Водемон, помнится, Луиза, не Мария, так от какого Святого Духа взяться младенцу? Мадам, я, конечно, добрый христианин, но простите, в такие чудеса я не верю! Его Величество бросил смеющийся взгляд на любимого, предлагая тому разделить его веселье, но тут же нахмурился, посерьезнев. Луи был бледен, а его глазах читался упрек. При виде боли Людовика, Анри поймал себя на недостойном желании накричать на мать, выплеснуть в крике, во вспышке ярости весь гнев, охвативший его при виде страданий маркиза д’Ампуи. Но сдержался, только пальцы сжались так, что костяшки побелели. Опять из-за игр этой женщины, которая, похоже, никогда не успокоится, страдает тот, кто дороже ему всех на свете, дороже короны и спасения души! - Мадам, если это все, то идите, и можете, заодно, выгнать вон всех ваших лекарей. Госпожа де Водемон не может быть беременна, поскольку наш брак - пустая формальность, о чем вы прекрасно осведомлены, он не был и не будет консумирован, - спокойно и твердо закончил он, овладев собой.
Екатерина Медичи: Мы видим только то, что способны увидеть, увы, не больше. Так и королева Екатерина за словами сына увидела только его желание защитить чувства Людовика де Можирона, и тут же строго осудила это желание. Любовь – любовью, но зачатие и рождение наследника вопрос государственной важности. Страшно представить себе какие разговоры пойдут, если эти неосторожные слова короля услышат чьи-то уши! - Мне стыдно за вас, Ваше величество, - сурово произнесла она, выпрямившись и обличающее глядя в глаза сына. – Да! Мне стыдно за вас. Не думала, что доживу до того дня, когда мой Генрих унизится до лжи передо мной, своей матерью… и я даже знаю, ради чего! Бросив быстрый, полный затаенной, застарелой неприязни на маркиза д’Ампуи, Екатерина Медичи решила безжалостно (как ей казалось) разбить эти жалкие попытки отрицать очевидное. - Брак был консумирован. Если Ваше Величество запамятовал, то я даже назову вам дату. Двадцать седьмое марта. Вы помните вечер, сир, который провели в покоях жены? Отчего же вы удивляетесь тому, что этот вечер принес благословенные плоды? Я скажу вам, сын мой, что вам следует сделать. Вам следует пойти и ободрить ту женщину, что стала вам женой, а скоро подарит вам ребенка, или я разочаруюсь в вас, Генрих!
Луи де Можирон: Маркиз слабо улыбнулся, услышав слова Генриха. Этого было достаточно. Одного слова его было достаточно, чтобы Людовик поверил, что все это очередные козни королевы-матери. Все подозрения смыло нежной волной благодарности, которая отразилась в, потемневшем было от боли, синем взгляде, брошенном на короля. Румянец стыда за то, что даже на мгновение усомнился в любимом, чуть окрасил бледные щеки молодого человека. Право, какой вздор, что Генрих мог быть близок с Водемон, если каждую ночь он проводил со своим фаворитом. - Двадцать седьмого марта? – недоверие к словам Медичи помимо воли сорвалось с уст Можиро тихим шепотом. – Но это невозможно, ведь тогда…, - Луи осек сам себя, плотно сжав губы и бросив на мадам Катрин взгляд полный сожаления. Он-то точно знал, кто был в ту ночь в покоях королевы Луизы. И это точно был не Александр, которого маркиз д'Ампуи сумел тогда оберечь от коварства его матери. Вернее, оберечь их любовь. Он отдал тогда записку от супруги монарха совсем не ему. Она досталась Ла Валетту. Но, черт возьми, разве можно было быть столь неосторожным?! Придворный вновь превратился в немую и недвижную статую. Стальной обруч, сжимавший его сердце, ослабил свои тиски, и теперь оно бешено колотилось в тревоге за друга. Дьявол бы побрал Ногарэ с его страстью! Но, уж кому-кому, а Людовику было хорошо известно, чего стоят иногда минуты счастья. Быть может, Жан был не так уж и не прав. Но, все же, стоило быть осторожней! В этот момент маркизу стало по-настоящему жаль супругу короля. Буря, которая разразиться уже неминуемо, может лишь задеть д'Эпернона, если останется неизвестным, кто виновник прелюбодеяния королевы Франции, а вот лотарингскому нежному цветку предстоит познать всю ее мощь. А если станет известно какова в том роль королевы-матери… Людовик неожиданно вновь улыбнулся, глядя в глаза флорентийке.
Henri de Valois: С искренним недоумением Генрих пожал плечами. Двадцать седьмое марта. Ему это ни о чем не говорило, наверняка этот день был проведен как обычно, днем Совет, вечер в кругу друзей, или ужин с танцами для придворных, ночь (да будут благословенны эти ночи) в объятиях Людовика. Но королева-мать была так настойчива, что Анри, неплохо знающий свою родительницу, насторожился. Королева Екатерина была слишком осторожна и разумна, чтобы блефовать, особенно в таком серьезном и важном деле, как престолонаследие. Что-то за всем этим крылось, и темные глаза Генриха Валуа блеснули насторожено и холодно, как глаза большой хищной кошки, приготовившейся к прыжку. - Двадцать седьмое марта? А почему, собственно, я должен был как-то запомнить эту дату, мадам, - мягко, вкрадчиво проговорил он, и даже воздух в покоях Его Величества, казалось, зазвенел от скрытого напряжения, от противостояния двух одинаково сильных характеров, сына и матери. Но на стороне Генриха была любовь. Безумная, невероятная, чудесная любовь. И эта любовь давала ему силы. – По-видимому, вы знаете, больше чем мы. Просветите нас, будьте любезны! Генрих запоздало сообразил, что говорил «мы», подразумевая себя и Людовика, это стало для него так привычно и естественно, что он просто не подумал, как на такое новое свидетельство его близости с фаворитом посмотрит его мать. Но тут же, в мыслях, улыбнулся, пожав плечами. Все правильно. «Его» уже давно не существовало. Были только «они». Он и Луи, и они были неразделимы.
Екатерина Медичи: Что-то во всем происходящем было не так. И дело даже не в том, что разговор получился совсем иным, нежели Флорентийка его себе воображала. Екатерина Медичи хорошо знала своего сына, недаром Генриху доставалось вдоволь и материнской любви, и внимания, чем не могли похвастаться остальные ее дети. Так вот, сейчас (и от этого понимания по спине королевы прошел неприятный холодок) Генрих не лгал, не лукавил, не притворялся. Как такое было возможно, вдова Генриха III не знала, и не хотела в это верить, но все же… Екатерина Медичи подобралась, как змея перед прыжком, с лица исчезли все чувства, на нем опять застыла привычная всем маска спокойствия, даже равнодушия. Король задал вопрос, и она не могла на него не ответить, но не рассказывать же сыну, да еще при Луи де Можироне, про особое вино, подготовленное мэтром Рене, долженствующее подстегнуть страсть коронованной четы. - Сир, как вы знаете, я взяла на себя труд присматривать за королевой Луизой и наставлять ее на первых порах. Ее служанки отчитываются передо мной за поведение и здоровье своей госпожи. Утром двадцать восьмого марта они доложили мне, что в ее покоях был гость, и она принимала его как мужа. Теперь я спрошу вас, сир. Если не вы навестили свою жену и сделали ей ребенка, то кто? Пока королева говорила, выстраивая перед своим сыном достаточно стройную картину произошедшего, на ее сердце снова снизошло успокоение. Да нет же, все так и было, просто не могло быть иначе. Королева Луиза не распутница, не ветреница, напротив, ее стыдливость уже стала притчей во языцех. Предположить, что она завела себе любовника, да еще так открыто, да еще будучи прекрасно осведомленной о шаткости своего положения, значило бы предположить, что королева безумна.
Луи де Можирон: Видя, как распаляется Генрих, Луи с тревогой посмотрел на своего короля. Словно сошлись две горы и вот-вот раздастся скрежет камней. В тон государю он недоуменно пожал плечами и абсолютно невинно, словно обращались к нему, заявил: - 27 марта мы пили чудесное анжуйское вино с Вами, сир. Мне оно показалось особо удачным. Жаль я не выяснил тогда, какого оно года, - и словно подсказывая Генриху, что ответить добавив: - Есть вопросы, на которые может ответить только женщина. – Можирон изрекал прописную истину. Но у каждой истины есть несколько смыслов. Теперь в руках королевы Франции находилась судьба Жана-Луи де Ла Валетта. Если Александр узнает, кто той ночью посетил Луизу Водемон и оставил столь явные следы своего посещения, то Ногарэ не сносить головы. Тут даже мольбы Людовика могут не помочь. И наименьшим наказанием для виновного в столь тяжком преступлении, может стать именно плаха. С другой стороны, если Анри узнает, почему молодой гасконский вельможа забыл о том, что можно, а что нельзя, и что за вино в ту ночь было на столе у королевы Луизы, то с головой может попрощаться некто иной.
Henri de Valois: Король благодарно улыбнулся любимому. Тот, как всегда, был рядом в трудную минуту, и благодаря его близости, его улыбке, взгляду его глаз Генрих чувствовал себя способным противостоять любым бурям. - Маркиз совершенно прав, мадам, - произнес Анри, пристально вглядываясь в лицо матери, пытаясь прочесть по нему ее мысли и тайные замыслы. Тщетно. Камень и тот был бы более выразителен. – Если все так, как вы говорите, государыня, то я желаю знать, кто отец ребенка Луизы де Водемон. И если уж, как вы выразились, вы взяли на себя труд присматривать за ней, то вам я и поручаю расследование этого щекотливого вопроса. Видит бог, он старался не быть жестоким к той, которую выбрал из многих на роль своей супруги. Он был осведомлен о кротком нраве и набожности Водемон, и это тоже стало аргументом в ее пользу. У этой женщины было все. Во всяком случае, не меньше, чем было у его матери, когда она прибыла во Францию. Но та терпеливо сносила холодность супруга, а эта завела себе любовника чуть ли не сразу же после свадьбы! Эта тихоня с дрожащими губами! Анри едва не рассмеялся. Эта тишайшая из королев на проверку оказалась ничуть не лучше матушкиных девиц для «особых поручений». Заведи она себе любовника тайно, осторожно, Генрих не стал бы возражать. Но ребенок – это уже измена. Измена королю, короне и Франции. - Вы узнаете это, не поднимая лишнего шума, - распорядился он, чувствуя, как ни странно, облегчение. Закончится этот фарс, называемый браком, он избавится от неверной королевы, так или иначе, и у них с Людовиком больше не будет причин для тревог и волнений. – Я не хочу прослыть новым Генрихом VIII, но и терпеть блуд госпожи де Водемон не намерен. И уж тем более, признавать чужого ребенка наследником Франции! И она, и ее любовник будут наказаны. Вы меня поняли, матушка?
Екатерина Медичи: Екатерина Медичи опустила глаза, рассматривая носки своих туфель и размышляя над тем, мог ли Генрих отказаться от своего законного ребенка и обвинить жену в измене только ради того, чтобы не поссориться со своим фаворитом? Все же нет, в это королева-мать не верила. Во-первых, и Генрих и маркиз д’Ампуи родились в том мире, где продолжение рода и любовь никак не связаны между собой. О любви короля Франции к Луи де Можирону говорили при всех европейских королевских дворах. В любовь короля к Луизе де Водемон не верил никто, в том числе и сама Луиза де Водемон. Да и, к тому же, у ее сын был щепетилен в вопросах чести, а оболгать женщину, королеву… нет, на такое он бы не пошел. Что из этого следовало? Глаза Медичи сверкнули жестко и холодно. Из этого следовало неутешительное: Генрих прав. Той ночью в покоях Водемон был другой мужчина и она носит сейчас в своем чреве чужого ребенка. Бастард на троне Валуа, что может быть позорнее. - Я живьем спущу шкуру с дам королевы и с самой госпожи де Водемон, но узнаю, в чем тут дело, - сквозь зубы проговорила она, избегая смотреть на Людовика. Она снова проиграла. Каким-то непостижимым, невероятным образом она снова проиграла этому мальчишке с дерзким, пронзительным взглядом голубых глаз. – С вашего позволения, сын мой, я пойду. Чем быстрее мы все узнаем, тем лучше. Кивнув сыну, королева вышла из его покоев, куда более мрачная, чем входила туда еще не так давно. Она хотела было отправиться прямиком к Луизе, но решила для начала расспросить ее дам. По правде сказать, она была в таком гневе, что Водемон бы не поздоровилось. А в спину Медичи легким ветерком, предвещающим шторм, доносился шепот: королева беременна, у нас будет дофин.
полная версия страницы