Форум » Игровой архив » Ночь, женщина, опасность » Ответить
Ночь, женщина, опасность
Франсуа де Валуа: 17 марта 1575 года. Поздний вечер, Париж.
Ответов - 18, стр:
1 2 All
Франсуа де Валуа: Франсуа де Валуа хорошо выбрал день, а вернее, ночь, для того, чтобы попытаться проникнуть в неприступную крепость – в дом графа де Монсоро. Прежде всего, он удостоверился, что новый Главный ловчий отбыл для того, чтобы подготовить королевскую охоту. А поскольку эта охота должна была стать его дебютом, Монсеньор был уверен, что Бриан де Шамб пожелает удостовериться лично, что все идет как надо. Ну, а его прекрасная супруга осталась одна… Чем не удача? Покинув дворец Сен-Жермен в сопровождении верного Орильи, закутавшись в серый плащ под цвет стен, герцог отправился в довольно рискованное путешествие по улицам ночного Парижа, движимый двумя одинаково сильными чувствами. Страстью к женщине и ненавистью к мужчине. Причем первое он намеревался обратить орудием мести для второго. Отринь Франсуа де Валуа лукавство, ставшее его вторым именем, встань он перед собой перед зеркалом, попытайся он честно ответить на вопрос, что им движет сейчас, в этот час теней, когда Париж становится пристанищем воров и влюбленных, он бы и то не сумел сказать. Скажем так. Он одинаково трепетал перед предвкушением того, что сегодня, возможно, он заключит в объятия гордячку Диану, и перед тем, как будет опозорен граф де Монсоро, когда он, принц, похитит честь его жены и сделает эту новость достоянием всего двора. Тут Монсеньор чувствовал себя в безопасности. Совращение невинной девицы из благородной семьи – поступок неблаговидный и порицаемый, что же касается замужних дам, то это совсем иное дело. Победителю достаются лавры, побежденной поцелуи, мужу – рога. - Ты точно уверен, что не будет никаких помех, - обратился принц к лютнисту, стараясь говорить как можно тише. Франсуа казалось, что даже тени готовы были обрести плоть и кровь в эту ночь. – Я не хочу никаких криков, суеты и шума!
Гратин д'Орильи: Улыбнувшись, Орильи достал ключ и продемонстрировал его своему господину. - Вот он, Монсеньор, ключ от вашего Эдема, - проговорил он, освещая путь принца потайным фонарем, который так легко прикрыть плащом, и спрятаться во мраке ночных улиц. Конечно, при свете дня, да со свитой было бы куда безопаснее, вот только не ухаживают за дамами с эдаким антуражем. Дела любви требуют темноты. И тишины. - Мужа вашей Артемиды дома нет, он гоняет оленя для короля, слуги спят. Ну а если проснуться, я думаю, пара золотых, или удар шпагой заставят их замолчать. Так что побеседовать с дамой вы сможете без помех. Лютнист очень подозревал, что не для беседы принц рвется в дом Главного ловчего. В конце концов, реши он ухаживать за Дианой по всем правилам, то сначала последовали бы записочки и подарки, призванные польстить самолюбию красавицы и размягчить ее сердце. На штурм идут, только когда окончательно уверены в том, что отказа не будет. Или же тогда, когда нет никакой надежды на согласие. И тут Орильи, хотя и признавал, что принц затеял опасную игру, ибо граф де Монсоро не был похож на мужей, готовых смириться с бесчестьем жены, все же одобрял такой решение. Что будет стоить слово дамы против слова принца крови? Все ее жалобы сочтут попыткой стыдливо прикрыть свое падение, а сам Гратин д’Орильи с удовольствием подтвердит, что все происходило по горячему согласию Дианы де Меридор. - Не извольте тревожиться Монсеньор. Вам никто не помешает. Хотя, конечно, признаться, я удивлен. Ваш новый любимчик, Бюсси, мог бы и проводить вас до дверей, и посторожить. Или забота о принце крови слишком унизительна для этого гордеца Клермона? Орильи ревновал злобно и мелко к любому фавориту герцога, а Бюсси стал для него заклятым врагом с тех пор, как львиная доля милостей и похвала стала доставаться этому бретеру.
Франсуа де Валуа: - Ключ? Ключ от дома графа де Монсоро? Откуда он у тебя? Франсуа был приятно удивлен. Когда Орильи заверил своего господина, что они без труда проникнут в башню принцессы, охраняемую огнедышащим драконом в ливрее Главного ловчего, принц подумал, что лютнист, попросту, подкупил кого-то из слуг. Но ключ… ключ давал Франсуа возможность сказать, что красавица сама впустила его в дом. И не важно, чем закончится сегодняшнее свидание, репутация Дианы будет запятнана любовной интрижкой, а Монсоро будет выглядеть рогоносцем. А при дворе нет смешнее этого звания! Колебался бы Монсеньор прежде чем оболгать даму, разрушить ее, вполне возможно, благополучный брак? Ни мгновения! Впереди послышались голоса каких-то припозднившихся гуляк, и принц, приказав Орильи прикрыть фонарь плащом, прижался к стене дома, стараясь сделаться невидимым и неслышимым. Да, будь с ним рядом Бюсси и его шпага, Монсеньор чувствовал бы себя гораздо спокойнее, но Луи де Клермон продолжал свои ночные вылазки, дразня миньонов короля. - У графа нынче другие дела, - ответил он уклончиво, понизив голос до шепота, пока голоса не затихли и дорога не освободилась. – Лучше скажи, далеко ли еще до дома Дианы? Мне кажется, мы заплутали на этих улицах. Не хотелось бы подвергать себя опасности только для того, чтобы постучаться в дверь какой-нибудь жены судейского, или менялы.
Гратин д'Орильи: Откуда? Гратин д’Орильи усмехнулся. Если приложить кусок мягкого воска к замочной скважине, то потом можно сделать по отпечатку ключ, но принцу об этом знать ни к чему. - Это было непросто, Монсеньор, - туманно ответил он. – Но ради того, чтобы угодить Вашему высочеству, я готов на все. «Не то, что граф де Бюсси». Последнее, конечно, вслух не было сказано, но красноречивое молчание и выразительный взгляд лютниста говорили достаточно громко. - Не беспокойтесь, Монсеньор, уже совсем близко, - успокоил конфидент своего господина, сам от души предвкушая развлечения этого вечера. Монсоро – рогоносец. Это будет очень забавно. Потайной фонарь отбрасывал пятно маслянистого желтого света, освещавшего дорогу на пару шагов не больше, и в чернильной темноте улицы казались лабиринтом из одинаковых домов, слепо глядящими наружу зарешеченными окнами. Но Орильи, задавшейся целью поспособствовать торжеству принца и падению ненавистного Главного ловчего, уверено вел по нему герцога Анжуйского.
Бриан де Монсоро: Тем временем в доме Главного ловчего разворачивалась сцена совсем иного характера. Напрасно принц полагал, что обретенная должность заставит уехать Бриана де Шамб из Парижа, не получив, что ему полагается по праву брачных уз. Видит бог, он любил свою жену. Любил и чтил ее желания, но эта гордячка словно специально все делала ему наперекор. – Завтра же вы займетесь собой и своими туалетами, сударыня, - граф из последних сил старался сохранять спокойствие, но кулаки его были сжаты от ярости, а голос чуть подрагивал от негодования. На бумагу, которую он с таким трудом получил от герцога де Гиза Диана едва взглянула, а новость о том, что ей предстоит быть представленной ко двору и поступить в услужение к молодой королеве и вовсе восприняла не так, как того ожидал ее супруг. Но он больше не был намерен потакать ее капризам. Как бы там ни было, он сдержал все обещания, данные ей перед свадьбой. Меридор отстраивался, поглощая в себя немалые средства, воодушевленный этими чудесными изменениями замка барон Огюстен, поговаривали, молодел на глазах, представление ко двору для ее дочери было выпрошено, протекция от могущественного рода Франции получена, а она все воротила нос! - Гертруда, с раннего утра пойдешь в лавки и выберешь лучших отрезов для своей госпожи. Поняла? – суровый взгляд был брошен на служанку. Девушка поспешно кивнула. – А теперь иди отсюда, - не терпящим возражений жестом Монсоро указал на дверь субретке. Он даже распахнул ее и с шумом закрыл за спиной Гертруды. - Чем вы недовольны, сударыня? Почему вы постоянно недовольны? – Бриан де Шамб задавал вопросы жене, сам тем временем снимая с себя колет и перевязь.
Диана де Меридор: - Разве я чем-то недовольна, сударь, - холодно осведомилась графиня де Монсоро, старательно не замечая гнева мужа. В ловких руках мятежной вышивальщицы шелковые нити сматывались в аккуратный клубок, которому предстояло занять место в корзине для рукоделия. Казалось, все внимание Дианы поглощено именно этим занятием, а не разговором с супругом. – Простите, если вызвала ваше недовольство, но я всего лишь сказала, что не хочу появляться при дворе. Мне непонятно, отчего вы так желаете видеть меня там, где меня может увидеть и герцог Анжуйский. Насколько я помню, именно для того, чтобы получить от него защиту, я согласилась стать вашей женой. У каждой женщины в запасе есть богатый арсенал приемов, способных довести до отчаяния (или ярости) любого мужчину. У кротких это жалость, у кокетливых – жестокость, но самое действенное, пожалуй, то, которым пользовалась Диана де Меридор, и имя ему равнодушие. Она даже не пыталась пробудить к себе какие-то чувства к мужу. Напротив, любая искра чего-то похожего на тепло, безжалостно заглушалась ею воспоминаниями о первой брачной ночи. Никогда Бриан де Шамб не получит от нее даже улыбки, идущей от сердца, даже взгляда! - Я бы предпочла жить в провинции, рядом с отцом, но будет так, как вы захотите, не правда ли? В словах Дианы прозвучала горечь напополам с сожалением. Сожалением о том, что она, вместе с отцом, когда-то позволила себя запугать этому страшному человеку, до такой степени, что полностью вверилась ему. И вот они, плоды этой доверчивости.
Бриан де Монсоро: - Вы ее и получили, мадам, - тихо прорычал Монсоро, приближаясь к жене. – Свита, королевы Франции, в чьи покои мужчины могут входить лишь с дозволения короля, будет вполне надежным убежищем для вас. А имя графини де Монсоро будет защитой от неугодных вам посягательств. Кровь закипела в жилах Бриана де Шамб. И было уже не важно – от ярости ли, вызванной равнодушием Дианы, или от страсти, которую она пробуждала в Главном ловчем Франции. - Я вас прощаю, и вы совершенно правы, - подойдя совсем близко к супруге, граф холодно усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, - будет именно так, как я хочу. Одним движением он схватил дочь барона де Меридор за руку и заставил подняться с ее места. Корзина с рукоделием опрокинулась на пол. Клубки, как некогда жемчуг, раскатились по полу. - А в провинцию, к батюшке, вы отправитесь лишь тогда, когда я буду знать, что в вашем чреве зародилось мое дитя. И потом, при дворе только особам королевской крови разрешено растить живот, - бледность покрывала лицо Монсоро, неумолимость решения читалась в его глазах. – Ну что ж, я помогу вам в том, чтобы поскорее покинуть двор и воссоединиться с батюшкой, - и он потащил жену к ее расшитой кружевами кровати. Ей не нужна была его любовь, но он имел право на ее тело. Ей не нужна его нежность, она ее больше не получит.
Диана де Меридор: Первым порывом Дианы было закричать, попытаться оттолкнуть ненавистного супруга, но она уже знала, что мольбы не будут услышаны, а сопротивление будет сломлено. От прикосновения жестких пальцев Бриана де Шамб по телу прошел озноб, и графиню замутило, до головокружения. Близость этого мужчины была не просто нежеланной, все существо Дианы восставало против него, дыхание графа, даже запах его кожи заставлял ее вздрагивать от отвращения. И это отвращение, испытываемое ею, стало единственным оружием. Глядя в глаза мужа, побледневшая Диана даже не пыталась скрывать свои чувства. Дрожащие губы сложились в пренебрежительную усмешку. - Надеюсь, Господь заберет меня раньше, чем я выношу вам ребенка, граф де Монсоро, - отчеканила она, со смелостью и отчаянием обреченного, не делая попыток вырваться. Нет, она не доставит этому зверю наслаждение своим страхом. Пусть видит, как глубоко он ей безразличен, как презираем той, кого хитростью сделал своей женой. – Если только в могиле я смогу быть свободной от вас, я буду молиться об этом! Супружеское ложе… Диана отвернула лицо, чтобы не видеть мужа, молясь только об одном – пусть все это скорее закончится! Либо пусть Господь пошлет ей знак, что ее жизнь изменится, либо пусть скорее заберет ее душу, потому что жить в этом аду, именуемым браком с графом де Монсоро она не будет!
Жак де Келюс: Улица Сент-Антуан. Угол Турнельского дворца. Эти слова Келюс ежедневно повторял про себя, как заклинание. И вот, наконец, спустя неделю, настала та долгожданная ночь, когда друзья договорились отправиться на охоту, чтобы преподнести на обеденный стол короля голову дикого зверя. Келюс, разумеется, посвятил в свои намерения Можирона и д`Эпернона. Но, кроме них, больше никого. Сен-Люк опять отправился в свой родовой замок, а с королевским казначеем д`О троица миньонов была не настолько дружна, чтобы довериться ему в таком важном деле. Равно как и с начальником тайной полиции, господином де Беранже. Поэтому трое друзей решили обходиться своими собственными силами. Что им, старой гвардии, было не впервой. Находясь поздним вечером у себя в покоях, миньоны, каждый по-своему, готовились к предстоящей вылазке. Что касается Келюса, то он, казалось, совершенно позабыл о том, что сегодня ему предстоит идти убивать. Пока Можирон и Ногарэ о чем-то оживленно беседовали, то перекидываясь в карты, то обмениваясь шуточными выпадами на шпагах, то еще как-нибудь дурачась, граф вальяжно разлегся на диване, закинув ногу на ногу, и перебирал пальцами струны лютни. Позабыв обо всем, молодой человек полностью отдался во власть музыки, уносящей его далеко за пределы этой комнаты, Лувра, Франции, земли... Так Ронсар, пытающийся спастись от повседневной рутины, ищет спасение в высокой поэзии и любовных мечтаниях. Так Боэций, уставая и прячась от яда, который изливали друг на друга римские сенаторы, находил утешение в философии и предавался размышлениям о судьбе мира. Келюс, которого, впрочем, не стоило приводить в сравнение гениям своей эпохи, тем не менее, находил собственный способ несколько отрешиться от реальности. Он находил свою отдушину в музыке. И вот сейчас, лежа на диване и прикрыв глаза, он играл композицию, написанную когда-то трувером Блонделем де Нелем и посвященную Ричарду Львиное Сердце. И пел. Нежным, мелодичным и печальным голосом строки этой элегии: Чего ещё нельзя у нас украсть? - Вот эти мысли!.. Жаль, они грустны... И песню, что могу я написать, - Чтоб стали сердца жалобы слышны... Друзей так много! - Все они бедны, Чтоб выкуп за мою свободу дать! Что ж, рыцари лить слёзы не должны... Но кто велик, в плену не унывать? Уж год второй моя неволя длится. Прослушай мои жалобы, темница... Не думая ни о чем, Келюс наигрывал красивую и переливающуюся различными тонами мелодию плавным, изящным перебором струн пальцами. Его голос, чистый и глубокий, разливался по комнате, создавая сильный контраст со смехом маркиза д`Ампуи и Ногарэ, которые в этот момент о чем-то спорили. Так продолжалось некоторое время. Жак де Леви закончил куплет и перешел на очередной проигрыш, когда чья-то рука мягко, но решительно, коснулась его плеча и знакомый голос, вырывающий молодого человека из царства грез и философских раздумий, промолвил: "пора". Граф прекратил играть и распахнул глаза. Перед ним возникло серьезное лицо Луи де Можирона. Миньон отложил лютню и лениво потянулся. - Ну, что ж, - вздохнул он, приподнимаясь на кровати, - Пора, так пора. Вскочив с постели, Келюс принялся быстро одеваться. Мартовские ночи обычно бывали холодными, но молодой человек решил не утепляться, чтобы лишний раз не жаловаться на жару. Как-никак, а эта ночь обещала быть жаркой. Надев удобный и не стесняющий движения дублет из коричневой кожи, облегающие штаны и сапоги, граф накинул и завязал на себе плащ, прицепил шпагу, засунул за пояс кинжал, взял свой берет и, таким образом, полностью подготовился к выходу. Друзья дождались, пока Жак де Леви закончит, так как сами они уже были одеты, и, когда он это сделал, все трое покинули свои покои и быстрым шагом, стараясь, впрочем, не привлекать к себе лишнего внимания, направились к выходу из Лувра. Около часа спустя, миньоны добрались до Сент-Антуанского предместья. В такой поздний час по дороге сюда они не встретили никого, кроме нескольких гуляк из числа трактирных завсегдатаев, которые, к слову сказать, имели настолько непотребный вид, что едва ли смогли заметить проходящих мимо них фаворитов короля Генриха III, не говоря уже о том, чтобы их распознать. Келюс, лучше всех знающий не только дорогу, но и всякие закоулки, шел впереди. Можирон и д`Эпернон шли следом. Возле высокой городской стены, идущей вдоль улицы Сент-Антуан и прилегающей к Турнельскому дворцу, молодой человек остановился и вскинул руку, призывая друзей сделать то же самое. - Вот оно, это место, - шепотом, словно боясь потревожить даже ветер, произнес Жак де Леви, указывая товарищам вытянутой рукой на неприметный с первого взгляда, но весьма просторный, угол, находящийся недалеко от того места, где возле Турнельского дворца заканчивалась стена, - Лучшего для засады и не придумаешь. Осторожно оглядываясь по сторонам, подобно ночному вору, который опасается неожиданно быть пойманным на месте преступления, и крадучись, Келюс двинулся в сторону указанного места, где так кстати расположились поломанная деревянная повозка и большие пыльные мешки, за которыми можно было спрятаться. *согласовано с Луи де Можироном
Жан-Луи де Ногарэ: Спрятавшись за телегой и мешками, Ла Валетт вскоре стал отбивать дробь зубами. - Если я из-за этого анжуйского борова схвачу насморк, господа, это будет на вашей совести, - прошипел он приятелям. Если уж быть совсем откровенным, а Ногарэ мог позволить себе подобную роскошь, пожалуй, только с самим собой, то мороз его пробирал не только из-за ночной прохлады. В отличие от своих приятелей, гасконец счел разумным одеть плащ на меху. Его потряхивало от смеси страха и возбуждения от предстоящей встречи с синьором д'Амбуазом. На свои силы он особо не рассчитывал, Келюс и Можирон имели больше шансов нанести Бюсси те самые удары шпагой, которые закончат его бренный путь по земле, но сам Жан-Луи был готов всячески тому способствовать. И кто знает, быть может, ему улыбнется удача и он пронзит сердце Клермона, поймав на клинок его последний удар, отомстив за все свои обиды. - Невозможный холод, совершенно невозможный, друзья. Луи, надвинь берет пониже на уши. Если заболею я, это все переживут, если ты – король нас сгноит, - друзья предпочитали обходить стороной тему взаимоотношений государя с маркизом д'Ампуи, но безобидно подтрунивать над Людовиком иногда себе позволяли. А д'Эпернон был настолько внутренне напряжен, что находил в этих шуточках некоторое успокоение. В любом случае, если им суждено всем троим остаться бездыханными на улочке Сен-Антуан, то Генрих за них отомстит. - Тсссс, - одернул сам себя Ла Валетт и приложил палец к губам, - кажется кто-то идет. Обладающий отменным слухом миньон первый услышал шаги. Из-за угла появились две фигуры, едва различаемые в неверном свете луны. – Ба, да он не один! Вот вам и хваленая храбрость, - едва слышно усмехнулся молодой человек.
Луи де Можирон: - Ногарэ, ты, как всегда, вовремя подумал о себе, - подколкой на подколку шепотом ответил Можиро. – За что я тебе весьма благодарен, но стонать прекрати. Однако действительно послышались шаги, и привыкшим к темноте глазам стали заметны две фигуры. Пожалуй, из троих притаившихся в засаде фаворитов Его Величества, Людовик единственный не имел личной неприязни к тому, кого они поджидали. Он не простил Бюсси предательства Генриха, то что тот переметнулся на службу к брату государя, оскорбления Ногарэ на приснопамятной дуэли, их постоянных стычек с Келюсом, но лично маркизу д'Ампуи синьор д'Амбуаз «на ногу» не наступал. Тем не менее, это не заставило молодого человека отсиживаться в Лувре, и он с удовольствием принял участие в затеянной авантюре. - В этот час тут, и правда, больше некому появиться, это может быть только он, - Луи усиленно всматривался в темноту, пытаясь различить лица идущих. Но успеха в этом деле не достиг. - Ну что ж, двое – так двое, - философски заметил придворный, скидывая плащ. – Вот и погреемся. Мотнув головой приятелем, Людовик собрался уже было выйти из своего укрытия, но увидел кислую мину на лице д'Эпернона. Чтобы как то его подбодрить, он выкрикнул в ночь: - Смерть анжуйцам! Смерть ему! – и выскочил прямо перед идущими, держа шпагу наголо. Его друзья последовали за ним, крича еще громче. Причем Жак де Леви явно усердствовал от души. Он вообще любил делать все в полную силу. Келюс оказался в центре, в то время, как Людовик и Жан встали по правую и левую руку от него. Однако идущие были завернуты в плащи, и даже с близкого расстояния сложно было опознать, кто перед миньонами.
Франсуа де Валуа: Крики прорезали ночную темноту, заставив герцога Анжуйского вздрогнуть и побледнеть, сначала от страха за свою жизнь, а затем, когда в дрогнувшей руке Орильи фонарь поднялся выше и осветил лица придворных короля Генриха, от ярости. Видит бог, он знал, что господа миньоны не питают к нему и десятой доли того почтения, которое заслуживает брат короля и первый принц крови. Но кричать «Смерть ему»?! Неужто король решил таким образом избавится от младшего брата? - Кто осмеливается угрожать брату короля и принцу крови, - выкрикнул он, открывая лицо и делая шаг вперед, навстречу шпагам, сверкающим ядовито и холодно. Удивительно, как трусость у одних похожа на храбрость, впрочем, сходство это только внешнее. Все, что было у Франсуа, все, что он мог бросить в лицо королевским фаворитам, это свое имя и свое положение. - Я узнаю вас, господа! Господин де Келюс, господин де Можирон, господин де Ногарэ! Браво. Ваша дерзость настолько не знает границ, что вы набрасываетесь на брата короля из-за угла, как разбойники? Сердце Франсуа билось где-то в горле, живот сводило от страха за свою жизнь, страха, преследовавшего его с тех пор, как Генрих стал королем. Если он останется жив, он отомстит за этот страх. Всем троим.
Гратин д'Орильи: Признаться, в первые мгновения, когда желтоватый, масляный свет потайного фонаря выхватил из темноты лица королевских фаворитов и их шпаги, Гратин д’Орильи едва подавил в себе весьма разумный, но достойный осуждения порыв – бежать. Очевидно, что господа миньоны не ради ночной свежести вышли на улицы Парижа, очевидно, что они не случайно ждали их именно здесь (хотя каким образом им стал известен маршрут герцога, лютнист не мог понять). И уж конечно, не ради шутки они кричали: «Смерть анжуйцам, смерть ему!». Но, подумав, господин д’Орильи встал поближе к своему покровителю. Имя герцога Анжуйского, брата короля, первого принца крови и (пока что) единственного наследника французского престола, если уж на то пошло, куда более надежная защита, чем темнота парижских улиц. - Я уверен, Монсеньор, у всего этого есть объяснение, - негромко произнес он, молясь про себя, чтобы это было так. – Не так ли, господа? Я уверен, никто тут не помышляет о том, чтобы угрожать Монсеньору герцогу Анжуйскому? Это было бы изменой! «Если что, кричать бесполезно, ночью на улицах хоть потоп, никто и носа не высунет. Ах, Монсеньор, как же неосторожно, как неосторожно! Но будем надеяться, что все еще обойдется без кровопролития».
Бриан де Монсоро: Через четверть часа, поднимаясь с постели Дианы, граф не удостоил жену даже взглядом. Он получил все, что хотел, а его чувства ее не интересовали. Значит, ему стоит их запихнуть подальше в себя и больше не показывать ей. Это было трудно, потому что, как упивающийся пытками самоистязатель, он вновь и вновь возвращался к ней, не в силах отказаться от этой женщины. И сейчас, уходя, он уносил на губах вкус и запах ее кожи, которые не дадут ему покоя, которые заставят его снова желать ее. - Завтра займись собой, сударыня. Прощайте, - так и не обернувшись, Бриан собрал свою одежду и покинул комнату супруги. Ему требовалось собираться и уезжать выставлять зверя для королевской охоты. Но прежде, требовалось переодеться и поесть. Потому, зайдя к себе в комнату, собрав все необходимое, он спустился в кухню. Там он поел сам, и пообщался с домашними слугами, выяснив, что графиня, в целом, голодом себя не морит, и все ей очень довольны. - Проследите, чтобы мадам де Монсоро и впредь ела все, что ей подают. Я хочу знать, если вдруг ее вкус к кушаньям изменится или она станет есть больше, - все же он тешил себя мыслью, что супруга понесет. Материнский инстинкт – это, как раз, то, что могло бы ее изменить. Любовь к дитя может разбить стену льда, которую она возвела между собой и супругом. Покидая свой дом в ночи, Монсоро заметил, что неподалеку какие-то дворяне вели оживленную беседу. Слов их было не разобрать. Но дуэли были не редкостью в Сен-Антуанском предместье. Незамеченный никем, Бриан де Шамб отправился в Венсенн.
Жан-Луи де Ногарэ: Ногарэ не успел ответить Можиро. Да и не стоило. Эта игра в дружеские подтрунивания (беззлобные, но острые) могла продолжаться бесконечно долго. И все ее участники (а таковыми нередко оказывались одновременно трое приятелей) нисколько не уставали от нее. Зазвенели шпаги, вытаскиваемые из ножен. Раздался громкий и насмешливый голос Луи, прорезавший темноту парижской улочки, как нож прорезает подтаявший кусок масла. У юноши зазвенело в ушах и подкосились ноги: то ли от слишком пронзительного звука над самым ухом, то ли от решительности и долгожданности наступившего момента. Хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег огромная рыбина, с выпученными от страха и возбуждения глазами, он ломанулся вслед за товарищами, не разбирая дороги, ориентируясь только на шум, который они производили при движении. От нахлынувших ли чувств или по каким другим причинам, однако д'Эпернон, очутившийся справа подле графа де Леви , стоял так и не обнажив оружия. Держался побелевшими костяшками пальцев за эфес шпаги, словно утопающий за спасительный корень деревьев или пучок травы. Лицо его исказилось гримассой ненависти, злости и еще - испуга. Будучи моложе и откровенно слабее своих друзей, гасконец вовсе не отличался той задиристостью нрава, что приписывают без исключения всем представителям их народа. Когда же из темноты прозвучал голос... И вовсе не графа де Бюсси, которого они намеревались здесь повстречать, молодой человек вмиг успокоился. Так бывает. Говорят «Клин клином вышибает». Именно это и произошло с королевским фаворитом - страх перед Клермоном исчез... Расстаял, как дым, перед грозным ликом новой опасности. Опасности, впрочем, вовсе иного свойства - дракой тут уже и не пахло. - Вуаля, господа! - Насмешливо и задиристо заметил Ногарэ, петушась и лихачествуя в тщетных попытках заглушить раздражение, возникшее внутри от неудовлетворительности своего поведения в первые мгновения так и не состоявшегося поединка. - Мы ждали вепря, а в наш капкан попалась дичь покрупнее. Благородный олень, не меньше. Как полагаете? И он хрипло рассмеялся. Впрочем, смех тут же оборвался, поскольку Жан-Луи отчетливо ощутил его грубость и неуместность. Склонившись в придворном поклоне, он вежливо поприветствовал принца крови и его конфидента. А кто же это еще мог быть? Только верный Орильи - поверенный всех темных и нечистых тайн, которые хранил монсеньер. от мира. - Доброго здоровья, Ваше высочество. Ваш лютнист прав. Мы с Вами ночные охотники, однако охотимся, похоже, за разной дичью... - И де Ла Валетт хитро подмигнул, всем корпусом повернувшись к Можирону и Келюсу, намекая на некий скабрезный подтекст своего выпада. - Эта встреча всего лишь случайность, и у нас, разумеется, не было никакого намерения причинить Вам вред. - Добавил он примирительно. - Просто одни охотники повстречали в ночном лесу других, приняв тех за дичь. Прощенья просим! Шутливый поклон, и придворный умолк, предоставляя друзьям высказаться по поводу произошедшего. Он был уверен, что у них найдется, что сказать принцу.
полная версия страницы