Форум » Игровой архив » Чудеса святого Сатурнина » Ответить
Чудеса святого Сатурнина
Lodovico di Gonzaga: 27 мая 1575 года, Тулуза.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Патрис дю Розье: С раннего утра Тулуза гудела как растревоженный розовый улей. Человеческие голоса, нарастая crescendo, взмывали к небесам, потом стихали и только отдельные выкрики прорывались staccato. От моста Понт-Пьеф до дворца архиепископа все было усыпано цветами, но отцам города этого показалось мало, чтобы выразить все свое счастье от прибытия сестры короля, прекрасной королевы Наваррской, и торговцам сукном было велено раскошеливаться. Светло-голубые полотнища, выкрашенные особыми травами, придающими ткани нежный пастельный цвет, легли на камни мостовой. Вайда сделала богатыми многих жителей Тулузы и принесла процветание городу, но индиго постепенно сводил на нет этот промысел. Патрис стоял за спиной своего отца, архиепископа, среди других родичей, Арманьяков де Терм, Арманьяков – Кастане, Торбяк и Камбэрак. Кто-то вслух вспоминал о визите в Тулузу короля Карла XI, но что значит для молодости прошлое? Молодость живет сегодняшним днем, и виконт едва мог стоять спокойно. Ему предстояло произнести речь в честь прибытия королевы Наваррской, а кому же еще? Он связан кровными узами с архиепископом, он победитель поэтического турнира. Молодость тщеславна, и Патрис был тщеславен, блистая в белом шелковом камзоле, расшитом золотыми нитями и жемчугом, подобно кокетливой женщине стараясь уловить и подсчитать все завистливые или восхищенные взгляды. И тех и других было достаточно. Патрис наполнялся вдохновением, как пчела нектаром. - Тулуза выбрала своим голосом вас? За плечом у Патриса раздался низкий женский голос, пославший по спине чувственную дрожь. Он и не оборачиваясь знал, кому принадлежит этот голос. Кармелле де Гонзи. Как то было заведено, он объявил графиню своей Прекрасной Дамой, и посвятил ей стихи на Цветочных играх. Дама показала, что умеет быть благодарной. В другое время Патрис продолжил бы эту увлекательную игру, но не сейчас. - Мне досталась эта честь, сударыня. Надеюсь быть ее достойным. - Уверена, так оно и будет! Арихиепископ кинул на юношу строгий взгляд и вовремя, на площади появился кортеж королевы Наваррской. Подняв повыше на дрожащих руках белую атласную подушку, с лежащим на ней ключом от города, виконт приготовился склонить колено перед прекраснейшей женщиной Франции.
Lodovico di Gonzaga: Лодовико быстрым, цепким взглядом окинул площадь перед дворцом архиепископа, лица собравшихся, перечисляя в уме их имена и титулы, и усмехнулся краешком губ. Как и следовало ожидать, Генрих де Монморанси не соблаговолил почтить королеву Наваррскую встречей со своей великолепной особой. А между тем, господин наместник Лангедока был именно тем лицом, кого герцог де Невер очень хотел бы увидеть и с кем хотел бы побеседовать. Генрих Валуа был весьма обеспокоен тем, что Монморанси управляет вверенными ему землями как заблагорассудится ему, а не как нужно государю. Но тот мало тревожился из-за королевской немилости, зная, что у Его Величества сейчас хватает и других забот, нежели приводить к повиновению заносчивых подданных. - Мадам, обратите ваше внимание на архиепископа Жоржа д’Арманьяка и его многочисленную родню. Они единственные, кто может противопоставить свое влияние влиянию Монморанси, - негромко проговорил он. – Архиепископ любезно предоставил нам свой дворец, а так же устраивает праздники в вашу честь. Герцог не сомневался, что Маргарита его поймет и правильно поддержит игру. Эта женщина была умна, и это облегчало его задачу. Но еще эта женщина была невыносимо желанна, и это было причиной бессонных ночей Лодовико. Последние дни пути превратились для герцога Неверского в непрекращающуюся войну с самим собой, а Маргарита, словно догадываясь о том, какая буря опустошает душу Гонзага, усугубляла его мучения улыбками, долгими взглядами, случайными прикосновениями, словом всеми теми уловками, которые у любой женщины в крови. Оставалось надеяться, что очарование и соблазны Тулузы немного отвлекут королеву Наваррскую, и он сможет сосредоточиться на своей миссии, вернее, на обоих своих миссиях, потому что в именно в Тулузе ему предстояло встретиться с двумя sénéchales Ордена. И от этой встречи будет зависеть все его будущее на посту магистра Приората Сиона. Лодовико спешился и почтительно помог спешиться сестре короля, еще раз, с затаенной тоской, вдохнув запах ее духов. Есть такая борьба, которая не может завершиться победой. Устоишь ты, или поддашься соблазну, ты в любом случае проиграл.
Маргарита Валуа: - Если архиепископ был так любезен, то нам, несомненно, нужно отблагодарить его за любезность, - улыбнулась Марагрита Лодовико Гонзаго. Улыбка красивой женщины, чувствующей свою силу, знающей, что она желанна, обладает удивительной способностью останавливать время. Вот и сейчас, когда руки герцога де Невер почтительно и осторожно коснулись талии королевы Наваррской, время словно замерло. Застыли золотые солнечные лучи, льющиеся с неба, застыли веселые воды Гаронны – голубой крови Тулузы. Застыла площадь перед дворцом архиепископа. Маргарита улыбалась, глядя в темные, живые глаза Лодовико Гонзага, словно утверждая над его сердцем свою власть. Вечность уместилась в мгновение, вечность, когда два сердца, горячих и упрямых, спорили друг с другом, и вечность распалась янтарными искрами жаркого полудня, когда ножки Маргариты коснулись земли. Изящная, юная, в роскошном наряде гранатового шелка, украшенного золотым кружевом на испанский манер, королева Наваррская предстала перед высшей знатью Тулузы, готовая сражаться своим самым сильным оружием – женской красотой и очарованием. Десять лет назад, во время Великой поездки по Франции, она была в этом городе, но какая огромная разница, смотреть на все глазами двенадцатилетнего ребенка, или женщины, и какая огромная разница в том, как смотрят на тебя… Грациозно склонилась дочь Генриха II перед архиепископом, целуя аметистовый перстень, отдавая дань постулату, что вся власть от бога. Склонилась, и выпрямилась, высоко держа темноволосую головку, убранную драгоценностями. - Благодарю вас, Ваше преосвященство, что принимаете нас в вашем прекрасном городе, - проговорила Маргарита, чинно улыбаясь духовному лицу краешками губ, притушив густыми ресницами огонек озорства в прозрачных янтарных глазах. Нелегко, право же, с благоговением смотреть на священников, которые возмутительно хороши собой. – Ваше гостеприимство согревает наши сердца, и, безусловно, будет должным образом оценено Его Величеством, королем Генрихом. Доверенное лицо государя, герцог де Невер, привез письма от короля вам, Ваше преосвященство и другим верным подданным, их он вручит позже. Надеюсь, у нас будет время и побеседовать, и сполна насладиться восхитительным воздухом Тулузы, по которому я тосковала столько лет! Польстив таким образом и Тулузе, и ее жителям, и архиепископу, представив Гонзага отцам города, Маргарита, вполне довольная собой, закончила свою краткую приветственную речь, вполне готовая к неизбежному – к ответным любезностям, которые затянутся, конечно, надолго.
Патрис дю Розье: У Патриса перехватило дыхание. Красота женщины усиливается стократно знатностью происхождения, роскошью наряда и юность особенно чувствительна к таким искушениям. Красивую крестьянку будут желать, красивую королеву будут желать и боготворить. Сердце поэта, жадное до новых ощущений, забилось как сумасшедшее, он даже не слышал, что шептала ему Кармелла де Гонзи, еще утром казавшаяся ему прекраснейшей из женщин. Он не слышал, что говорила Маргарита Валуа, не слышал, что отвечал ей архиепископ Тулузы. Из-за плеча, обтянутого лиловым шелком, он смотрел только на то, как ветерок играет темной прядью волос королевы Наваррской. И только когда его ощутимо толкнули в плечо, понял, что пришло время произнести свою речь. Выйдя вперед, он опустился к ногам королевы, чувствуя, как перехватывает горло. Кости Христовы, да он онемел! Приветственная речь, составленная по всем правилам ораторского искусства, выветрилась из головы поэта, оставив только звенящую пустоту. «Святой Сатурнин, помоги, это же надо, так опозориться», - взмолился про себя Патрис дю Розье, готовый провалиться сквозь землю, и молитва его была услышана. Почти услышана. - Тулуза приветствует в своих стенах Красоту и Очарование, - хриплым голосом произнес он, с ужасом вспоминая, что это должны были быть слова о том, как верна Тулуза в эти нелегкие годы Святой католической церкви и королю. Но рядом с этой женщиной не хотелось думать о короле, о церкви, и прочих суровых материях. Левой щекой Патрис чувствовал взгляд архиепископа, обжигающий нежную кожу. Ничего, с ним он объясниться позже! На белом атласе лежал ключ, и этот ключ он протягивал королеве Маргарите дрожащими руками, против правил этикета пытаясь поймать ее взгляд.
Lodovico di Gonzaga: Маргарита сделала шаг к архиепископу Тулузы, и волшебство ее близости исчезло, став от того еще более мучительно-желанным. Лодовико скрипнул зубами. Надо улыбаться, кланяться, запоминать имена, лица, даже выражения лиц, чтобы потом использовать это на благо Франции. Еще никто не обвинял сеньора Ла Герш в том, что он пренебрегал своим долгом. Любопытно, появится ли Монморанси, имевший зуб на Валуа за своего брата, так неудачно ввязавшийся в заговор против Медичи и Генриха, организованный неуемным герцогом Франсуа? Гозага честно признался себе, что на месте этого вельможи, имевшего собственную армию и казну, он бы вынудил их самим придти к нему, выступить в роли просителей. - Его Величество высоко ценит все, что вы, Ваше преосвященство, делаете для подданных Франции, спасая их души из лап ереси, удерживая под сенью своего пасторского жезла, - произнес он, в свою очередь целуя перстень Жоржа д’Арманьяка. Он хотел еще добавить кое-что о письмах, которые ему следовало вручить, когда пришлось посторониться, чтобы дать дорогу еще одному участнику действа. Юноше в белом, с золотым ключом от города, который с горением неофита очутился у ног королевы Наваррской. Видя такую прыть Лодовико нахмурился, и нахмурился еще сильнее, когда архиепископ с нескрываемой гордостью произнес: - Это мой племянник, Патрис дю Розье. Юноша подает большие надежды. В мае он выиграл наши Цветочные игры, как жаль, что королева Наваррская не могла на них присутствовать, своей красотой она вдохновила бы наших трубадуров, как когда-то их вдохновляла легендарная Клеманс Изор! - Воистину так, Ваше преосвященство, - проговорил он, не спуская глаз с королевы Наваррской и племянника архиепископа. Стоило признать, юноша был пылок, а женщины любят тех, кто готов со всем пылом восхвалять их красоту. Конечно, можно было сказать себе, что сердечные увлечения Маргариты это не его дело… но в этом деле Лодовико не послушался бы и сам себя.
Маргарита Валуа: Маргарита с должной величественностью кивнула коленопреклоненному юноше, положив руку на ключ, но глаза ее смеялись. Как дочь короля, она знала, как должно себя вести и принимала это со смирением, но пышные обряды ее больше веселили, нежели внушали благоговейный трепет. Волнение молодого дворянина она отметила, но не стала об этом думать, ограничившись милостивым кивком, и тут же забыв о нем. Восхищенные взгляды не были в новинку королеве Наваррской, и она могла бы многое поведать о том, сколько пустоты и фальши скрывается за позолоченным фасадом галантности… А потом все завертелось. На Маргариту обрушился каскад звенящей, гортанной речи, окружили лица, имена, был подан открытый портшез и королеву торжественно понесли в собор Святого Сатурнина, на благодарственную мессу. Белые шелковые занавеси трепетали на ветру, и королева Наваррская приветствовала жителей Тулузы, а те, смеясь, крича, приветствовали ее. Цветы были везде, в руках людей, под ногами лошадей, несколько букетов упали ей на колени и Маргарита, счастливо улыбаясь, поднесла их к губам. Тулуза. Царство цветов, любви и поэзии. Вечный праздник! У входа в собор образовалось нечто вроде небольшого столпотворения, каждый стремился опередить другого и занять лучшие места, но никто не смел войти до прибытия архиепископа и королевы Наваррской. Но стоило Маргарите и Лодовико Гонзага занять почетные места, а Его преосвященству отойти, чтобы подготовится к службе, собор взорвал совсем не благочестивый гул голосов. Кто-то весьма откровенно высказался, что было бы в высшей степени милосердно со стороны архиепископа не затягивать служение в то время, когда всех ждет прекрасный ужин и бал. Маргарита улыбнулась своему спутнику. - Уверена, я полюблю Тулузу, - шепнула она.
Генрих де Монморанси: Быть хозяином Лангедока – дело хлопотное и неблагодарное. К тому же, хозяин (это звучное слово нравилось и льстило наместнику) – не только пожинает счастливые плоды, преподнесенные ему на золотом блюде большой и богатой провинцией; он еще и решает массу мелких вопросов, занимается финансовыми расчетами, политической игрой и составлением стратегических планов по сохранению и развитию доставшихся ему земель. Однако хуже всего то, что хозяин вынужден принимать гостей! Причем, зачастую – незваных. Генрих Монморанси (младший брат герцога Франсуа Монморанси) давно и прочно занимал должность наместника Лангедока. И за прошедшие годы свыкся с мыслью о том, что это – его дом и его земля. Его бережное и рачительное отношение к ведению хозяйства нравились населению, но сам Анри вряд ли был способен кому-то понравиться. Он относился к тому типу самодостаточных и эгоцентричных людей, которые полагают себя главным источником света на ближайшие несколько тысяч миль. Челядь и дворяне, с которыми маршал поддерживал отношения, давно свыклись с насмешливым, язвительным и несносным нравом наместника. Те же, кто так и не смог принять сочетание манерного жеманства и острого и вместе с тем жестокого ума с пакостной натурой хулиганистого мальчишки, предпочитали не появляться пред грозны очи лангедокского «царька». И вот – пожалуйста! Как гром среди ясного неба известие о том, что в Тулузу прибывают ее величество королева Наваррская в сопровождении герцога Неверского – близкого друга и поверенного французского монарха. Генрих поначалу был несколько озадачен и раздосадован необходимостью принимать их у себя: оказывать им почести, уделять внимание и т.д. Однако, поразмыслив и прикинув все «Pro»&»Contra», счел, что ему это посещение не может ничем грозить. За его спиной надежный монолит из единоличной власти над своими землями, людьми, армией и церковью. При упоминании церкви, впрочем, Монморанси был вынужден поморщиться: их «разногласия» с архиепископом были не очевидны простому глазу, но все же доставляли некоторое беспокойство. Хотя сам наместник и предпочитал называть их скрытое соперничество родом пикантного и небезопасного развлечения, к каковым сам Анри был большой охотник. И потому, однажды приняв такое решение, Хозяин Лангедока не торопился на встречу к тем, кто пожаловал без приглашения. Вторгся на его территорию и потребовал дружелюбия, уважения и прославлений в свою честь. Ему было неприятно наблюдать, как добрые горожане радостно улыбаются, приветствуя Маргариту и ее спутника; как бросают под ноги свежие цветы и преподносят ключ от города. Он был готов благодушно смириться с самим фактом их приезда; готов был принять у себя и угостить полагающимся в таких случаях перечнем развлечений: балы, охоты, прогулки… Но делиться с ними любовью и вниманием – нет! Для этого мужчина был слишком себялюбив и амбициозен. И еще – слишком Хозяином самому себе и всему, что его окружало. Парадный выезд наместника тем не менее все же состоялся… Ближе к полудню. Хитрый Монморанси рассудил вполне здраво: наблюдать церемонию чествования гостей, въезжающих в Тулузу, ему вовсе не обязательно. Пусть заметят и оценят отсутствие Хозяина при этом важном событии. Возможно, это даст им понять, что они здесь вовсе нежеланные посетители. С другой стороны, оставить королеву и королевского сановника вовсе без внимания – нельзя. Дерзость, которую он мог себе позволить, но которая могла обойтись дорогой ценой. Ни к чему рисковать – рассудил опытный придворный вельможа. И выбрал «золотую середину», долженствующую продемонстрировать и всю степень пренебрежения к тем, кого не ждали, и всю степень преданности правящему дому. После праздничного въезда и первых приветствий, в соборе святого Сатурнина была намечена торжественная месса, на которой будут присутствовать вновь прибывшие. Вот к этой-то самой мессе и собирался явиться Анри во всем блеске своего наместнического и хозяйского великолепия. Сказано – сделано. Богатый кортеж, состоявший из наместника (во главе) верхом на белоснежном коне и при раззолоченной сбруе и его многочисленной свиты, подъехал ко входу в собор в то самое время, как ее величество и герцог только что скрылись за его массивными дверьми. Толпа заволновалась и зашумела, приветствуя Монморанси. Для простолюдинов сегодня случился настоящий праздник: столько высокопоставленных особ разом они давно не видали! Будет о чем посудачить и что вспоминать долгими зимними вечерами… Легко спрыгнув с лошади, Генрих кинул поводья резво подскочившему пажу. Оправил шитый золотом черно-лиловый камзол с белой пеной кружев по вороту и рукавам. Тряхнул светлыми волосами и по-хозяйски оглядел толпящихся людей, высокие стены собора, устланную пурпурным ковром лестницу. Хмыкнул, оценив произведенный эффект, и взлетел по ступеням ко входу в церковь. Свита едва поспевала за стремительным, моложавым наместником, чьи движения были быстры, но грациозны и плавны – местами даже женственны. Не дождавшись сопровождающих, чтобы кто-то из них учтиво распахнул перед ним тяжелые створки, Монморанси толкнул дверь и на миг замер на пороге, давая глазам привыкнуть к таинственному полумраку, царящему внутри. Он стоял – силуэт в темной рамке – и глядел на колыхающееся море голов, пылающие свечи. Вдыхал ароматы благовоний и ладана, ища жадным взглядом нарушителей своего спокойствия. Нашел. Не без удовольствия отметил юную прелесть Маргариты и сдержанное выражение лица Гонзаго. Кивнул сам себе и летящей походкой – перед ним все почтительно расступались – прошел туда, где находились почетные гости. - Добро пожаловать, Ваше величество. – Сухо, но вежливо проговорил он, склоняясь к руке королевы. – Надеюсь, воздух Лангедока будет полезен для Вас, и красота, данная Вам от Бога, под ясным солнцем Тулузы распустится, словно цветок. Сделав шаг назад, Анри уставился на его светлость без малейшего стеснения и любопытства. Этот взгляд – изучающий и вместе с тем безразличный – многих вводил в замешательство. Впрочем, вряд ли герцога Неверского можно было отнести ко «многим». - Счастлив видеть Вас, сударь. Земля Лангедока щедра и гостеприимна. Смею полагать, Вы увидите и оцените это.
Lodovico di Gonzaga: Лодовико оценил появление господина наместника и точность выбранного для этого момента. Чуть позже, и это было бы неуважением к Господу, появляться после начала мессы, чуть раньше, и ему пришлось бы приветствовать Маргариту Валуа со всем верноподданеческим пылом, которого Монморанси явно не испытывал. Ох уж эти знатные вельможи, рассевшиеся по провинциям и чувствующие себя королями, как неохотно они вспоминают о том, что над ними есть власть государя. - Благодарю вас за приветствия господин де Монморанси, - сухо ответил Гонзага, не спеша открывая молитвенник на литургии, доставая четки, всем видом показывая, как далек он уже от вопросов светских, и как всей душой устремлен к богу. – Уверен, ваши пожелания исполнятся… я и Ее Величество королева Маргарита будем счастливы видеть вас на ужине, который устраивает в нашу честь Его Преосвященство. Определив, таким образом, хозяина на место гостя, герцог де Невер поднял, наконец, на Монморанси непроницаемый взгляд темных глаз, и добавил с многозначительной улыбкой, намекая на его появление в соборе и не явление на встречу Маргариты: - У меня есть для вас письмо от государя, но я вижу, сударь, как вы заняты, как ценно ваше время и как преступно было бы отнимать у вас хотя бы мгновение… так что вы уж сами найдите время, чтобы найти меня и ознакомиться с тем, что желает сказать вам король Франции.
Патрис дю Розье: Если кого-то и не утраивало все происходящее, то это Патриса дю Розье. О нет, он был далек от политических подоплек встречи Маргариты Валуа и Монморанси (насколько вообще может быть далек южанин и тайный сын архиепископа). Но его не устраивало, во-первых, то, что прекрасная королева Наваррская обратила на него внимания не больше, чем на докучливую муху, во-вторых, что его место в церкви пришлось отдать придворным Маргариты, из-за чего он смог любоваться только краем ее прически, в-третьих, что все взгляды теперь были обращены на наместника Лангедока. Если все так пойдет и дальше, что ему останется? Нет, Патрис не желал оставаться на вторых ролях. Не перед женщиной, которую уже готов был провозгласить Царицей Радости, Апрельской Королевой и Прекраснейшей из Прекрасных*, как некогда менестрель Бернард де Вентадор Алионору Аквитанскую. Ради этого он готов был пожертвовать многим. К примеру, торжественной мессой. Тихонечко выскользнув из переполненного собора, он оглядел, задумчиво нахмурившись, площадь перед церковью, как всегда заполненной всяким сбродом. Паломниками, калеками, торговцами фальшивыми реликвиями. Нашел знакомое лицо, усмехнулся, поманил пальцем. Через несколько мгновений перед молодым дворянином предстал нищий, якобы слепой от рождения на один глаз, но Патрис, иногда забредавший в такие места, где не часто встретишь знатных господ, прекрасно знал, что глаз бродяга здоров как бык, и если чем страдает, так похмельем. - Как твой глаз, Бернабе, - с хитрой улыбкой спросил он, поигрывая кошельком. - Да что ему, добрый господин, как не видел так и не видит, - ответил нищий в тон Патрису дю Розье, с плотоядным интересом поглядывая на кошелек. - А что ты, думаешь, смогло бы вернуть тебе зрение? Бродяга задумчиво почесался. Затем поспешно приложился к образкам, висящим на шее. - Ну, не знаю, разве что какое-то чудо… Я молюсь и верую, верую и молюсь! Помолитесь вместе о мной, молодой господин? Солнце озарило крыши собора Святого Сатурнина ликующим небесным пламенем, напоминая о том, что истинно верующим воздается по вере их. *Эпитеты Алионоры в песнях менестрелях
Маргарита Валуа: Маргарита неохотно, очень неохотно оторвалась от созерцания теплого мерцания свечей, освещающих алтарь, чтобы обратить свой взор на прибывшего Монморанси. В глазах и улыбке королевы Наваррской светилась племенная вера и сладость горних высот, от которых ее оторвали так некстати. Вся погруженная в молитвенное сосредоточение, она будто бы и не расслышала обращение к ней наместника, кивнув рассеяно, словно говоря: «Да, сударь, да, я вижу, что вы здесь, но право же, мне сейчас не до вас. Разве вы не видите, что месса вот-вот начнется?». Словно ответив на невысказанный упрек прелестной богомолицы, под своды собора вознеслись стройные голоса певчих, сопровождающих вхождение архиепископа, и возвещающие о начале служения. Маргарите было очень любопытно, где Генрих де Монморанси найдет место для молитвы, как она подозревала, ей и ее свите как раз было отдано место наместника и его свиты, но то уже была его трудность. Святая Католическая Церковь прекрасно понимала, сколь сильно на умы и души людей влияние прекрасного, и каждая епархия заботилась собрать под своим крылом самые лучшие голоса для хора, самые умелые руки для росписи, позолоты, огранки драгоценных камней, украшающих церковную утварь. Маргарита даже вздрогнула невольно от восхищения, так нежно, слажено, воистину ангелоподобно звучали голоса певчих. Жорж д’Арманьяк тоже выглядел весьма внушительно, и Маргарита, как женщина, понимала вздох восхищения, пронесшийся по храму. Верные дочери церкви не могли остаться равнодушными к мужской стати архиепископа, в иное время не осталась бы и сама королева Наваррская, но сейчас рядом с ней находился мужчина, который волновал ее куда больше, волновал своим присутствием, близостью. Из-за большого количества молящихся, их скамьи стояли совсем рядом, а любая женщина знает, сколько простора дает такая благая теснота! Королеве Наваррской достаточно было малейшего движения, чтобы коснуться герцога де Невер локтем, запах ее духов, шелест ее шелков, ее бархатистый, нежный и глубокий голос, которым она произносила «Mea culpa»… все это было только для Лодовико Гонзага. Маргарита сознательно, с огромнейшим удовольствием и не без жестокости обрушила на мужа Генриетты весь арсенал чар и уловок. Никаких переговоров в этой войне быть не может, только капитуляция!
Генрих де Монморанси: Монморанси ничуть не смутил холодный прием, оказанный ему гостями. Они обменялись взаимными знаками неприязни, которые внешне походили на обмен любезностями. Ничто не изменилось ни в Париже, ни во Франции с восшествием на престол очередного Валуа. Все также дворяне притворно улыбаются посланникам государя и все также посылают шпильки под ребра друг другу при первой же удобной возможности. Генрих тяжело вздохнул. И неясно было, к чему отнести этот тяжелый вздох - к словам ли герцога об отсутствии у наместника свободного времени, к безразличию ли, которое проявила к нему прекрасная Маргарита, или к тягостным рассуждениям о лицемерии всего сущего, посетившим его светлую голову в этот момент. - Благодарю, сударь. - Мягким голосом проговорил Анри, почти с нежностью взглянув на Лудовико. - Вы так внимательны... Так заботливы... И так щедро раздаете приглашения на праздник, организованный в Вашу честь архиепископом, что я просто не могу отказаться. Тем более, что там будете Вы... - Тут он сделал многозначительную паузу, продолжая изучать сияющим взглядом по-итальянски изящные и красивые черты его светлости. - И, надеюсь, письмо от короля, которое Вы должны мне передать. - Закончил лангедокский «царек», сладко улыбаясь. Его светлые глаза бросили из-под полуопущенных (стыдливо, будто у провинившейся фрейлины) ресниц насмешливый взгляд на «жемчужину Франции», являвшую собой пример истинной добродетели, сосредоточенной на молитве и долженствующей вот-вот начаться литургии. Она даже не соизволила поприветствовать наместника, не произнесла ни единого слова, лишь рассеянно кивнула, засвидетельствовав тем самым факт появления здешнего хозяина - не более того. «Что же, мадам желают проявить норов и на деле показать, кому воистину принадлежит земля и народная любовь? Ради всего святого! Мешать не станем. Ваш сопровождающий, сударыня, лицо официальное, наделенное полномочиями и ответственное. Ему труднее будет изобразить равнодушие и презрение к лицу столь же официальному, полномочному и ответственному...» - Усмехаясь, подумал Монморанси. Практически на всех женщин (будь они хоть кухарками, хоть королевами) Генрих смотрел свысока, не считая их достойными противниками. Милые собеседницы, очаровательные кокетки, приятное разнообразие в скучной провинциальной жизни - вот и все, на что, по мнению хозяина Лангедока, могли сгодиться представительницы прекрасного пола. Что уж говорить о политике и прочих сугубо мужских и потому слишком серьезных материях... Здесь им было вовсе не место. - Итак, до встречи у его святейшества? - Едва ли не пропел Монморанси под зазвучавшие в тот же миг высокие и чистые голоса певчих. Низко поклонившись - сначала ее величеству, затем - герцогу, он сделал знак своей свите и уверенно двинулся сквозь толпу к западному порталу. Там, неподалеку от входа, украшенного восемью колоннами с резными капителями, для него заранее было подготовлено место. Монморанси не собирался покидать торжественную мессу. Напротив, как добрый католик и хороший хозяин, намеревался отстоять ее от начала и до конца, впрочем, не испытывая особых возвышенных переживаний - они в принципе были чужды Анри.
Lodovico di Gonzaga: Месса была длина и торжественна. Произнося положенные слова, внимательно внимая словам архиепископа, Лодовико казался полностью погруженным в богослужение, как то и подобает доброму католику. Но за высоким лбом итальянца, почтительно склоненным перед святынями, проносилась настоящая буря, ураган, подобный тому, что случается, когда встречаются холод и жар, зной пустыни и ледяное дыхание снегов. Он горел от присутствия так близко королевы Наваррской. Желанная женщина за молитвой – воистину дьявольское искушение. Какой мужчина смирится с тем, что в ее мыслях кто-то другой, пусть даже и Создатель наш? Нет, он не пытался даже украдкой взглянуть в прекрасное лицо Маргариты, ясное и спокойное, как у статуи Мадонны, да простится ему это святотатство. Но каждый раз, когда широкий рукав ее наряда задевал его руку, касание шелка казалось ударом плетью, и он вздрагивал, боясь и ожидая, когда повторится эта пытка. Ледяной купелью же были о наместнике. Конечно, он напишет королю Генриху все, что видел и слышал, не скрыв от своего царственного друга ничего, но все же, так ли невозможно найти пути преклонить голову этого надменного вассала перед королевской властью? У каждого есть своя слабость. Богатые стремятся стать еще богаче, знатные – еще знатнее, у каждого своя слабость. Долгое время Лодовико считал, что у него слабостей нет… но ошибался. Месса закончилась. Снова шум голосов – громких, веселых. Те, в ком течет горячая южная кровь, ни в чем не знают меры, только что они рыдали над прочувствованными словами проповеди, и вот смеются, радуясь тому, что она закончена, и можно встать с колен, и впереди только веселье. Герцог опустил пальцы в прохладную чашу со святой водой и, осенив себя крестным знамением, подал ее Маргарите. Обычная любезность и законная возможность почувствовать касание горячих пальчиков королевы Наваррской. - Ваше величество, улыбайтесь архиепископу и всем Арманьякам, но, заклинаю, держитесь подальше от Монморанси, - прошептал он, сжав пальцы Маргариты, молясь, чтобы она правильно поняла его слова. – Сдается мне, он уже давно забыл, кто король Франции. Постараемся ему об этом напомнить. Выйдя на ослепительное солнце после прохладного полумрака собора, сеньор Ла Герш невольно прикрыл глаза, и тут только понял, что все еще сжимает пальцы Маргариты в своей руке. Почтительно отпустив королевскую руку он поклонился, прося прощение за дерзость.
Патрис дю Розье: Как только Маргарита показалась на крыльце собора, Патрис дю Розье преградил ей путь и преклонил колено. Сердце колотилось от собственной смелости, от восхищения собственной смелостьюи от красоты Маргариты. Вышедшая из полумрака собора она казалась ангелом, хотя, у ангелов не бывает таких чувственных глаз и такой улыбки. - Ваше прекрасное величество, умоляю, простите меня, - заговорил он, призвав на помощь все свое красноречие. - Но на этой площади находятся люди, которые прослышав о вашем прибытии, пришли специально поклониться вам, и просят о чести прикоснуться к вам, дабы получить исцеление! Во имя христианского милосердия, Ваше величество, не отказывайте им в этой милости! Французским королям при миропомазании действительно предавался целительский дар, но никто не слышал о том, чтобы дочери королей хоть сколько-нибудь его перенимали. Но если об этом не слышали ранее, это не значит, что этого не может быть вовсе – так рассудил внебрачный сын архиепископа Тулузы. Так же от отца он часто слышал, что самые великие чудеса это те, что мы совершаем сами, не дожидаясь благодати божьей, которая то ли сойдет, то ли нет, а жить как-то надо. По знаку Патриса вперед выступило несколько нищих, умоляющими голосами прося королеву снизойти до них, в том числе и Барнабе со своим слепым глазом. Свита Маргариты, дворянство Тулузы, свита архиепископа замерли на крыльце, с удивлением и любопытством следя за этим неожиданным зрелищем.
Генрих де Монморанси: Торжественная месса окончилась и разнаряженная толпа, возглавляемая почетными гостями, двинулась к выходу. однако едва они ступили под открытое небо, возникла непредвиденная заминка. Дорогу пышно одетому дворянству преградили какие-то люди - здесь были и зеваки-горожане, и бродяги, и нищие, облаченные в тряпки и рванье. Монморанси, вышедший на паперть вслед за королевой Наваррской и ее спутником, поморщился и демонстративно поднес к носу надушенный кружевной платок жеманным жестом кокетливой фрейлины. Когда же в ноги «Жемчужины Франции» бухнулся Патрис дю Розье - этот юный, смазливый петушок с громким голосом и заманчивой песней, Генрих вовсе закатил глаза, словно бы намереваясь упасть в обморок. Впрочем, вся эта пантомима разыгрывалась лишь для его свиты, которая со страхом перед знатными господами из столицы, тем не менее не могла сдержать улыбок и смешков, глядя на вольное кривлянье наместника. - Господа! - Негромко - так, чтобы его могли услышать только свои, - проговорил полновластный Хозяин Лангедока. - Нынешняя служба была так возвышенна и так благочестива, архиепископ дышал такой святостью, а ее величество и его светлость так погружены в истовые молитвы и так вознесены помыслами в горние выси, что я, право, нисколько не удивлюсь, ежели нынче и прямо здесь произойдет чудо. И шепотом добавил нескольким ближайшим придворным, чтобы те разнесли пикантную остроту дальше - уже анонимно и будто бы не из уст самого Монморанси: - Уж поверьте, этот многообещающий юноша наверняка позаботился о том, чтобы чудо свершилось, а сестра короля воспылала к нему горячей... Благодарностью. И мысленно добавил про себя: «Во всяком случае, именно так поступил бы на его месте я сам!»
Маргарита Валуа: Шепотки за спиной оставили Маргариту спокойной и безмятежной, как мраморную статую святой. Быть дочерью короля, быть королевой – значит быть готовой ко всему. Ничто не должно застать тебя врасплох, ничто не должно взволновать настолько, чтобы дать повод для пересудов. Держи все в себе – любовь, ненависть, удивление… А именно удивление Маргарита и почувствовала, когда милый юноша в белом обратился к ней с такой просьбой. Молва приписывала ей множество разбитых сердец, а никак не исцелений, но королева Наваррская готова была попробовать, почему нет? Отказ выглядел бы неуместно. Зачем разрушать прекрасную сказку, начавшуюся так поэтично? - Все в руках божьих, сударь, - набожно ответила она Патрису де Розье, отметив про себя, что юноша, все же, был бесспорно хорош собою. И он был племянником архиепископа. – Все мы слуги его, и все мы должны печься лишь о том, чтобы исполнять его волю. Во исполнение воли всевышнего, Ее величество подошла к выстроившимся в ряд нищим, и, шепча молитву, прикоснулась к каждому из них, испытывая детскую тоску по чуду, в которое верила не больше, чем наместник Лангедока. Дама, следовавшая за королевой Наваррской с кошельком для милостыни, подала каждому по монете. Давно отошли в прошлое искренние молитвы и искренняя вера, но свою роль Маргарита играла на совесть.
Патрис дю Розье: Взгляд монсеньора архиепископа, устремленный на Патриса дю Розье, можно было бы с полным основанием счесть многообещающим, и не ошибиться. Самоуправство дерзкого мальчишки заслуживало строгого выговора, вот только вмешаться Его Преосвященство не мог. Вмешаться – значило показать всем, и в первую очередь Монморанси, которого Жорж Арманьяк ненавидел со всем пылом южанина и со всей непримиримостью христианина, прозревающего в заблудшей душе целое скопище грехов. Отделить агнцев от козлищ – первая задача истинного пастыря. И он отделил, встав впереди наместника и молитвенно сложив ладони. - Помолимся же о чуде святому Сатурнину, - воззвал он к пастве, которая последовала его примеру с разной степенью охоты. Патрис же и вовсе опустился на колени, смотря на Маргариту с благоговением и желанием. Настоящей королевой выглядела она среди залитой солнцем площади, каждый жест казался естественным и грациозным, лицо было не просто красиво, оно было одухотворено мечтательной, немного грустной улыбкой. Но о чем, о боги, может грустить эта женщина, столь щедро одаренная еще при рождении? Сердце Патриса сжалось от мысли, что Маргарита Валуа красавица может быть несчастна. Если это так, то он сделает ее счастливой! Он посвятит ей свои сонеты, он окружит ее радостью, он предложит ей свою любовь! Последнее, может быть, было довольно самонадеянно, но Патрис пока еще не сталкивался с женской неприступностью. Любую женщину можно завоевать, просто на одних требуется чуть больше времени, чем на других! Размышляя об этом, юный дю Розье чуть не пропустил кульминационный момент, когда по его едва заметному кивку должно было произойти дивное исцеление. Барнабе с удовольствием, и, признаться с трепетом ощутил прикосновение королевской руки к своей склоненной голове. Даже если бы он не договорился обо всем с племянником архиепископа, с этим продувным бесенком Розье, он бы сам сорвал со своего «слепого» глаза повязку, только чтобы лучше рассмотреть дочь Генриха II, стоящую перед ним. Молва наделяла королеву Маргариту и небесной красотой и дьявольскими пороками, все зависело от того, кто произносил ее имя, католик или гугенот. Барнабе же увидел перед собой молодую, немного усталую женщину, не ангела и не дьявола, она принадлежала этой земле, как принадлежали ей розы и виноградники, леса и моря, она была ее частью. Прекрасной частью. И бродяга, радостно вскрикнув, сорвал с себя повязку: - Я исцелен! Исцелен! «Исцеленный» глаз слезился на солнце, от чего все вокруг, и королева Маргарита, казались заключенными в некую радужную сферу, трепетную и сияющую, как врата рая. Отчего-то Барнабе плакал и не мог остановиться. - Я исцелен. Слава Святому Сатурнину. Слава королеве Маргарите! Эпизод завершен
полная версия страницы