Форум » Игровой архив » To be or not to be? » Ответить
To be or not to be?
Диана д'Этамп: 7 мая 1575 г. После полудня. Париж, Лувр. Покои ее величества королевы Луизы.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Диана д'Этамп: В то несчастливое для Франции утро Диана д'Этамп была занята самыми обычными для придворной дамы занятиями - проводила время в обществе фрейлин и прочих именитых господ в стенах Лувра. Все эти так называемые «занятия», сказать по правде, сводились исключительно к обмену сплетнями и домыслами о важном династическом событии, известие о котором разнеслось по дворцу со скоростью урагана: «Королева ждет дитя!» Женская часть придворных ахала и охала, строила предположения о том, сможет ли хрупкая и набожная Луиза выносить здорового и сильного наследника? Мужчины больше говорили о делах государственных, рассуждая о том, как данная новость отразится на внешней политике, и насколько теперь укрепились позиции дома Валуа... Герцогиня в разговорах участия почти не принимала, однако внимательно прислушивалась к тому, что говорилось, собирая в копилку воспоминаний особенно острые шпильки и чересчур жаркие проявления верноподданнических чувств. Нет, она не шпионила и не собиралась потом докладывать королю о том, свидетельницей чего ей довелось быть. Просто такая манера поведения вошла у нее в привычку с юных лет, буквально въелась в плоть и кровь. Будущую герцогиню де Шательро, как и остальных детей Генриха II, обучали всему, что может понадобиться знать королевскому отпрыску. Хоть супруга маршала Монморанси и не могла похвастать безупречным происхождением, все же отец официально признал ее, и Диана получила великолепное образование. В том числе, ряд суровых жизненных уроков, из которых смышленая девочка вынесла одну истину, редко очевидную тем, кто живет сегодняшним днем и отдается во власть течения, безоговорочно и добровольно подчиняясь ему. Тот, кто обладает большей полнотой сведений обо всем, что происходит вокруг, и обо всех, кто в этом участвует, имеет власть над ними и силу управлять их поступками. Этим-то «Золотым правилом» и руководствовалась сводная сестра Александра-Эдуарда, отмечая и запоминая тех, кто неловко острил и слишком пылко выражал свою преданность правящему монарху. Мало ли, что случится? Такие подробности никогда не бывают лишними. Если взяться за дело с умом, то ровным счетом из всего можно извлечь выгоду. А на отсутствие ума и смекалки внебрачная дочь Генриха II Валуа уж точно не жаловалась. Первые признаки паники и взволнованные перешептывания донеслись до уютных гостиных около полудня того страшного 4 мая. Как оно обычно и бывает в таких ситуациях, истины никто не знал, а то, что изначально было правдивого в распространившихся пересудах, передаваясь из уст в уста, исказилось настолько, что утратило всякую достоверность. Обеспокоенная этими зловещими новостями, ее светлость поспешила в покои ее величества. И к своему ужасу убедилась в том, что несчастье и в самом деле произошло! С тех пор минуло три дня и две ночи. Госпожа де Монморанси, имея доброе, отзывчивое сердце и твердую веру, большую часть времени проводила у постели больной, так и не приходившей в себя. Она молилась и держала в «ежовых рукавицах» всех королевских фрейлин, не позволяя распространяться упадническим настроениям и пагубным слухам. Благодаря ее усилиям, здесь - в апартаментах Луизы де Водемон - царил образцовый порядок и отсутствовала истерия, а уход за несчастной женщиной, столько пережившей и утратившей столь желанное дитя, был организован на высшем уровне. Диана лично меняла влажные ароматические компрессы и обтирала лицо, шею и руки королевы влажным платком, смоченным в особом отваре. Этот день не предвещал ничего нового. Часы тянулись медленно и неумолимо. Ее светлость дежурила подле бессознательной Луизы в ожидании, когда принесут бульон, которым она собственноручно намеревалась накормить ее величество, если та придет в себя. Какой это был бульон за эти двое суток? Сложно было сказать. Его меняли постоянно, чтобы в нужный момент он был свежим и теплым. Мысли мадам де Монморанси при этом были невеселы: «Сегодня, пожалуй, решающий день. - Думала она. - Если госпожа Водемон не придет в себя, то Франция лишится своей королевы. Столь долгое беспамятство и без того уже слишком сильно сказалось на ее слабом организме. Решительно, если не сегодня, то уже никогда... Господи всемилостивый, как жаль...» Королева, бледная до синевы, с запавшими щеками и синими тенями под плотно сомкнутыми ресницами, как неживая, лежала укрытая пестрыми шелковыми покрывалами на высоко взбитых подушках посреди своего роскошного ложа. Рядом толпилось и тихо переговаривалось несколько фрейлин. Одну из них - недавно представленную ко двору супругу главного королевского ловчего - воспитанница Дианы де Пуатье немного знала. Ее имя было на слуху у придворных, как участницы трагедии случившейся с королевой Луизой. И потому именно к ней обратилась с вопросом: - Сударыня, ведь это Вы в тот злополучный день сопровождали ее величество в ее паломничестве?.. Расскажите мне, пожалуйста, еще разочек, как все было. Где, Вы говорите, находился принц Франсуа? Супруге экс-губернатора Парижа не давала покоя эта странная история, произошедшая с двумя женщинами на глазах стольких людей. И участие в этом событии младшего из братьев ее смущало. Не то, чтобы она была склонна подозревать герцога Анжуйского в дурном - внешне к этому не было никаких поводов и причин, но внутренне герцогиня чувствовала какой-то подвох. И ее любопытство, распаленное этой загадкой с дурным запахом предательства и заговора, не оставляло ее равнодушной, заставляя метаться в поисках никому ненужной истины. Вдруг сводная сестра короля почувствовала, как что-то невидимое, однако вполне ощутимое изменилось в облике и самочувствии страдалицы. Диана стиснула кулачки и прикусила губку: «Одно из двух... - Бешено колотилось в ее мозгу. - Либо придет в себя и будет жить, либо... Это агония». Сама Диана хранила завидное хладнокровие и проявляла присущую ей рассудительность. Продолжая говорить, она бестрепетно приблизилась к бедняжке Водемон и положила прохладную руку на ее покрытый холодной испариной лоб. Склонившись, прислушалась к сердцебиению. - Дамы, теплой воды сюда, полотенца... Нюхательные соли... И пошлите за месье Амбруазом Паре, надо узнать, какие вести ждут Его величество. - Сухо, деловито и властно отдавала распоряжения герцогиня, беря тоненькое запястье Луизы в свои мягкие ладони и нащупывая едва-едва пробивающийся пульс. - Так что, милая, Вы мне ответите, как и что было? Я могу на Вас рассчитывать? - Обернулась она к белокурой фрейлине королевы и нахмурилась, чувствуя, как ослабевают и без того редкие и слабые удары сердца ее величества.
Диана де Меридор: Равнодушие и даже жестокость были обычным делом при дворе, это Диана уже успела понять за короткое время своей службы. Но все же мало кто не сочувствовал в эти дни, искренне или притворно, несчастной государыне. А может быть, дело было в герцогине де Шательро, окружившей Луизу де Водемон заботой. Сама Диана ухаживала за бедной королевой не только из чувства долга, но и по велению сердца, сожалея о том, что ей пришлось пережить. Царапина Дианы заживала, а вот заживут ли видимые и невидимые раны, нанесенные душе и телу королевы Франции? Глядя на ее бледное лицо, графиня де Монсоро все больше в этом сомневалась. - Я мало что могу рассказать вам, Ваша светлость, - ответила супруга Главного ловчего, подавая незаконной дочери короля нюхательные соли. – Когда все случилось, я находилась подле государыни в носилках, поэтому слышала только крики, потом носилки бросили, и от удара о землю королеве стало дурно. Мой супруг сказал мне, что понесла лошадь, от того и случилось несчастье. Где находился принц, я не знаю. Когда мы выехали из Лувра, герцог Анжуйский какое-то время ехал рядом с носилками и говорил с королевой, а затем, по просьбе мадам Луизы отъехал вперед, поторопить кортеж. Как всегда бывает в таких случаях, покои несчастной королевы превратились в сущий муравейник. Дамы вбегали и выбегали, двери были распахнуты, кто-то уже кричал, что королева умирает. Спокойствие сохраняла только герцогиня, и Диана старалась держаться мужественно. От их слез и криков бедняжке Луизе де Водемон легче не станет.
Екатерина Медичи: Если Екатерина Медичи не появлялась в покоях королевы Франции, это не значило, что она не следила за тем, что там происходит. Нет, те, кто должен был, исправно доносили Флорентийке о состоянии Луизы де Водемон, чья участь была предрешена. И право же, лучше бы ей было умереть. Король, не видящий причин проявлять милосердие к той, что едва не одарила дом Валуа бастардом, уступил просьбе матери и подписал приказ о заточении госпожи де Водемон в монастырь и обвинении ее в измене. Исход у этого дела мог быть только один – казнь. Но сначала Медичи узнает имя того, кто был отцом ублюдка королевы Луизы. Когда фрейлина, запыхавшись, доложила королеве, что Водемон либо отойдет, либо очнется, та, захватив подписанный приказ, отправилась в ее покои. Если эта девчонка откроет глаза – и духу ее не будет нынче в Лувре. А если дорога убьет распутницу, так никто не будет плакать. Так обмануть ее ожидания! Заставить Генриха жениться во второй раз будет невозможно, ну, или почти невозможно, в любом случае, появление долгожданного наследника откладывается на неопределенный срок, и все из-за этой негодной! Когда Флорентийка появилась на пороге – бледная, тучная, а трауре, который казался особенно зловещим в покоях недужной королевы, мэтр Паре уже хлопотал над госпожой де Водемон. Медичи язвительно дернула уголком губ, отметив, как по-хозяйски герцогиня де Шательро ведет себя у постели королевы Луизы. Ну, если ей хочется изображать из себя добрую самаритянку, то пусть. - Итак, мэтр Паре, что скажете, - подошла она к ложу Водемон, окинув болящую презрительным взглядом. Кукла. Сломанная кукла, больше она ничто. - Слава богу, приступ прошел, государыня, и Ее Величеству лучше, - почтительно ответил он, меняя на лбу молодой женщины остро пахнущий уксусом и травами компресс. – Ручаюсь, она будет жить! Словно в подтверждении слов лекаря, ресницы королевы дрогнули.* - Прекрасно, - зловеще произнесла Медичи. – Благодарю вас, мэтр. А теперь, выйдите все вон и оставьте меня наедине с королевой! *согласовано с Луизой де Водемон
Диана д'Этамп: - Благодарю, графиня. - Задумчиво кивнула госпожа д'Этамп, выслушав короткий и ничего не прояснивший рассказ фрейлины. Впрочем, она не питала никаких иллюзий насчет того, что ей удастся докопаться до истины. И кому, в сущности, эта истина нужна, кроме нее, страдающей приступами невыносимого любопытства и тягой к справедливым решениям в мире, лишенном всякой справедливости? - Скажите, а Вам не показалось странным, что ее величество приказала кортежу двигаться быстрее? И это несмотря на свое особенное положение и осознание своей болезненности и хрупкости? - Поинтересовалась Диана, ловко орудуя руками в продолжение всей беседы. Герцогиня смочила кончики пальцев ароматической эссенцией и натерла виски Луизы, невольно нащупывая и вслушиваясь в биение тоненькой голубоватой жилки; поднесла флакон с нюхательной солью, поданный госпожой Монсоро, к самому носу королевы; растерла сильными и гибкими пальцами чувствительные места на запястьях и за ушами бедняжки - все тщетно. Состояние беспамятной Водемон не менялось, хоть и витало в воздухе ожидание неизбежной развязки: «Жизнь или смерть?» Казалось, эти две мощные и могущественные силы сражались друг с другом над постелью бледной и прекрасной женщины. Услышать ответ на свой вопрос жена экс-губернатора Парижа так и не успела. События закружились и завертелись с немыслимой скоростью. И водоворот новых впечатлений и переживаний унес мадам де Шательро в дальние дали от этой истории с несчастливой поездкой в аббатство св. Женевьевы. Вскоре в комнату торопливыми, неслышными шагами вошел Амбруаз Паре, вызванный по приказу ее светлости. Вся челядь и прислуга в королевских апартаментах за истекшие дни привыкла повиноваться супруге маршала Монморанси беспрекословно, а потому никому и в голову не пришло оспаривать ее право раздавать ценные указания. Их просто и молча исполняли - по возможности - быстро. Внебрачная дочь Генриха II Валуа отошла в сторону, уступая свой почетный пост у изголовья королевы придворному лекарю. Тот исправно и сноровисто занимался своим делом, и по выражению его лица нельзя было с уверенностью сказать: каковы прогнозы? Будет страдалица жить или ее светлая душа вот-вот отлетит в рай? Диана нервно постукивала пальцами по витому столбику кровати в ногах ее величества. Несмотря на все внешнее спокойствие, воспитанница Дианы де Пуатье испытывала глубокую тревогу. И связана эта тревога была не только и не столько со здоровьем королевы (хотя и это занимало ее мысли). Главное, что волновало опытную придворную даму, выросшую в семье Валуа и ставшую им почти родной, - какая участь ждет кроткий лотарингский цветок? Мать, не уберегшая свое дитя, - безусловно, страдает из-за своей потери; государыня же, по неосмотрительности утратившая драгоценный и долгожданный плод, - осиротила и себя, и Францию. К тому же, мэтр Паре говорил, что больше детей бедняжка Водемон иметь не сможет... Значит ли это конец Луизы, как королевы? Герцогиня в этом не сомневалась. Ее беспокоило иное: сможет ли этот невинный и чистый сердцем человек принять и простить еще и этот удар? И будто бы в ответ на невеселые размышления сводной сестры Генриха III в покои ее величества вошла зловещая флорентийка. Ядовитыми змеями зашипело-зашелестело траурное черное платье... И вместе с тем словно бы в комнате сделалось темнее. Сердце Дианы пропустило удар: «Вот оно! Господь всеблагой, спаси и помилуй!» - Взмолилась она, глядя на бесстрастные и жестокие черты королевы-матери. На долю злосчастной Луизы выпало в один и тот же момент услышать два приговора: один от лекаря, сообщающего о том, что она остается жить, и второй от свекрови, пришедшей сказать, что жизнь для нее отныне закончена. Мало к кому судьба проявляет такую несправедливость и злобу, будто мстя за праведность, доброту и смирение - добродетели, присущие людям (и юной Водемон в частности), но которых лишена она сама. «А теперь, выйдите все вон и оставьте меня наедине с королевой! » - Холодно и страшно прозвучали слова, произнесенные Екатериной Медичи с привычной для нее властностью и уверенностью в своем праве распоряжаться чужими судьбами. Госпожа де Монморанси легонько вздрогнула при звуках этого голоса. Впрочем, тут же усилием воли подавила в себе низменное желание - немедленно бежать отсюда вон, чтобы не видеть и не слышать того, как растопчут, раздавят и уничтожат бывшую (теперь герцогиня в этом не сомневалась) государыню. - Ваше величество, - ровным и как всегда приветливым, но твердым тоном заговорила герцогиня, - госпожа Водемон еще слишком слаба, чтобы вести серьезные разговоры наедине с кем бы то ни было. Ее жизнь по-прежнему подвергается опасности. Любые волнения лишь навредят королеве. Если Вы желаете поговорить с ней, то позвольте хотя бы мне остаться, чтобы оказать помощь, если таковая понадобится. На миг госпожа д'Этамп умолкла, будто бы не зная, стоит ли говорить то, что она собиралась сказать, или это и так очевидно. Наконец, решилась и добавила: - Я понимаю, что посторонние свидетели ни к чему, однако я - почти член семьи. Не так ли, государыня?
Луиза де Водемон: Сколько времени она провела в беспамятстве, день, два, вечность? Луиза не знала, знала только одно, возвращаться ей незачем. Нет больше ничего, ни надежды, ни любви, ни даже дитя, которого она потеряла. Она чувствовала это по холоду в теле, по пустоте под сердцем. Но ей не дали и этого утешения, уйти вслед за ним. Ее тормошили, растирали, мучили. Тело и душа сопротивлялись, но молодость все же взяла свое, вернув королевы из небытия. Что она ожидала увидеть, открыв глаза? Может быть, тюремные решетки, или стены монастыря, лица палачей? Но Луиза находилась в своих покоях, над ней склонился мэтр Паре, рядом стояла Диана д’Этамп, от ее присутствия веяло спокойной силой, госпожа де Водемон попыталась улыбнуться непослушными губами, но в опочивальне словно потемнело и раздался голос Екатерины Медичи. Луиза, чувствуя, что близка расплата за ее прегрешения, нашла взглядом герцогиню и прошептала одними губами: - Не уходите. Да, это было малодушно. Но ей было так страшно!
Екатерина Медичи: - Вы почти член семьи, герцогиня, это верно, - тонко и ядовито улыбнулась Медичи, умело подчеркнув роковое «почти» и не потрудившись понизить голос, так, что ее слова прекрасно были услышаны фрейлинами, покидавшими опочивальню королевы Франции. – Впрочем, оставайтесь, если желаете. Флорентийка усмехнулась, глядя на то, какие взгляды обращает Водемон на Диану д’Этамп. Дуреха! Сама завершает свое унижение. А герцогине де Шательро будет полезно узнать кое-что об этой негодной, которою она выхаживала с такой нежностью. Дочери короля, пусть и внебрачной, стоит быть осмотрительнее, и никогда не поздно преподать ей маленький урок. Когда дверь закрылась, и в покоях остались только три героини этой трагедии, Екатерина Медичи без всякий предисловий, не заботясь о том, чтобы как-то подготовить женщину, потерявшую свое дитя к ожидающей ее участи, проговорила: - Вам надлежит покинуть Лувр, сударыня. Этим сейчас займутся. Вашу дальнейшую судьбу определит король, но вы можете облегчить свою участь, если признаетесь, кто был отцом вашего ублюдка, с кем вы изменили Франции и государю, с кем забыли о своей чести. Имя, мадам. И, возможно, вам оставят жизнь.
Диана д'Этамп: Диана невольно вспыхнула, услышав и поняв жестокое замечание королевы-матери. Для ее детей, быть может, внебрачная дочь Генриха II Валуа и стала по-настоящему родной и близкой сестрой. Однако для этой холодной, честолюбивой и властной женщины - нет. Да и как вечный знак укоризны, постоянное живое напоминание о пережитых унижениях может сделаться хотя бы другом, хотя бы чем-то неважным, а не врагом - ненавистным в силу одного только своего появления на свет? Ответ кажется очевидным - никак. Тем более, если речь идет об Екатерине Медичи, не умеющей и не желающей прощать и проявлять снисхождение к кому бы то ни было. Даже к собственным отпрыскам. - Здравствуйте, Ваше величество. - Приседая в глубоком, почтительном реверансе, проговорила герцогиня, приветствуя вошедшую. Низко опустив голову, она прятала взгляд, выдававший ее с головой. Взгляд этот был полон укоризны и бессильной злости. Сейчас... Вот сейчас прозвучат роковые слова, и она - внебрачная, но узаконенная дочь короля - не сможет ничего сделать для того, чтобы помочь Луизе. Пожалуй, госпожа д'Этамп, сочтя себя оскорбленной таким пренебрежительно-барским отношением и кипевшей внутри обидой на весь свет (и на саму себя в том числе - за малодушие и никчемность), развернулась бы и ушла, предоставив несчастную королеву своей печальной участи, когда бы та в этот момент не очнулась и не открыла свои ясные, измученные страданием и болью глаза - глаза ангела, невинного и прекрасного. - Благодарю, Ваше величество. Я останусь и прослежу, чтобы с госпожой Водемон все было в порядке. Этим «все в порядке» она отправляла ответную шпильку в дородные телеса флорентийки. Дескать, как бы Вы там не считали, а я полагаю своим долгом удостовериться в том, что Вы (с Вашей всем известной репутацией) не причините моей подопечной никакого вреда. И пусть этот ответ выглядел жалкой попыткой отстоять себя, все же супруга маршала Монморанси обязана была хотя бы попробовать. Иначе ее бы не звали Диана Французская! Герцогиня поспешила приблизиться к бедняжке и заботливо убрала прядь волос с ее высокого, бледного чела. Таким жестом мать привычно и по-доброму ласкает свое дитя, заодно проверяя: все ли хорошо? Удостоверившись, что жара у государыни нет, дыхание ровное, а в бездонных голубых омутах плещется отчаяние и мольба, воспитанница Дианы де Пуатье решилась. То, что она услышала вслед за этим, не шокировало и почти не удивило ее светлость. О чем-то подобном мадам де Шательро задумывалась неоднократно, ибо слишком хорошо знала упрямый и своенравный характер венценосного брата. Да и тот давний разговор с ее величеством никак не шел у нее из головы. Не она ли сама тогда пыталась уверить растерянную и огорченную жену короля в том, что любовь - величайшее из таинств, способное возносить к небесам и низвергать в пучины ада? Что любовь - это то, ради чего стоит жить, даже если тот, кому ты принадлежишь по праву и перед Господом, отверг тебя? Все в наших руках, и только сама женщина способна сделать себя счастливой... «О, боже! Неужели и я причастна к тому, что теперь происходит с этой в сущности невинной и чистой душой? Неужели и моя вина есть в том, что она была смущена и утратила всегдашнюю свою кротость и смирение, одарив кого-то своей любовью?» - С ужасом подумала сводная сестра короля, впрочем, умело сохраняя внешнюю невозмутимость. Долгая и полная опасностей жизнь при дворе научила ее важному и полезному искусству - искусству притворства, которое обычно так легко дается представительницам ее пола, и к которому Диана привыкла не сразу. - Ах, мадам, она еще так слаба... Быть может стоит отложить серьезный разговор с нею на потом? Мне кажется, ей это не пойдет на пользу. Проявите христианское милосердие, сударыня, ведь Вы добрая католичка! - Сердобольно сказала Диана, молитвенно сложив руки на груди и умоляюще взглянув на вдовствующую королеву. Умолкнув, она с трудом перевела дыхание. Произносить столь опасную речь в защиту той, которую сама Медичи, похоже, уже похоронила, в лицо мадам-змее - на это требовались недюжинные мужество и выдержка. На подобную самоотверженность и немалый риск жена экс-губернатора Парижа была готова только в одном случае: если защищала истину, добивалась торжества справедливости и, конечно, не для себя. Обычно светлые и прозрачные глаза ее потемнели и наполнились влагой, приобрели кроткое, возвышенное выражение. Она будто бы собралась молиться в церкви, хотя в действительности сердце бешено колотилось о грудную клетку, а маленькие, изящные кулачки сжались, комкая дорогую ткань бело-голубого платья, выказывая крайнюю степень волнения. Справившись с собой, герцогиня расправила плечи и разжала судорожно стиснутые пальцы. Положив одну руку поверх безвольной кисти едва живой от всего пережитого Луизы, как бы говоря ей: «Не бойтесь, я не дам Вас в обиду!», продолжила все тем же ровным, спокойным и мягким тоном, которым начала: - Такие серьезные разговоры, честное слово, могут и подождать. Ведь дело идет о чести семьи... О добром имени короля и королевы. Что может сказать почти еще совсем беспамятная ее величество? Тем более - Вы сами об этом сказали - судьбу госпожи де Водемон будет решать государь... Не лучше ли дождаться его и того решения, что он примет?
Екатерина Медичи: Как же они были похожи, Диана де Пуатье и Диана д’Этамп, прячущиеся за королевские спины. Вдова сенешаля прикрывалась волей короля, когда отбирала у нее, королевы Франции замки, земли, детей, которых ей не позволяли воспитывать. Герцогиня де Шательро пытается напомнить ей, что судьбу госпожи де Водемон будет решать государь… В эту игру можно было бы играть долго, вот только Медичи не была расположена к играм сейчас. Потом она припомнит Диане эту дерзость, и запоздалое приветствие, но сейчас перед изящным носом д’Этамп Флорентийка небрежно махнула королевским приказом, подписанным и скрепленным печатью. - Ее судьба уже решена, сударыня, и не вмешивайтесь в то, что вас не касается. Честь семьи, доброе имя короля и королевы не ваша забота. Если желаете оказаться полезной, можете помочь собраться госпоже де Водемон, ей предстоит немедленно отправиться в заточение в отель Клюни и там ждать приговора. Впрочем, если вы хотите ее сопровождать и туда, можете попросить об этом позволения у Его Величества. Вычитав, таким образом, все, что по ее мнению полагалось госпоже Диане, Екатерина Медичи повернулась к Луизе де Водемон. - Итак, я жду. Назовите имя, или уже никто не сможет помочь вам. Подумайте о том, какой позор вы навлечете на свою семью. Если вы назовете имя и согласитесь со всем, что вам предложат, вам сохранят жизнь и честь, дадут возможность вести тихую жизнь вдали от людских глаз. Это более чем великодушно, учитывая то, в какую грязь вы кинули корону Франции!
Луиза де Водемон: Луиза де Водемон зажмурила глаза, чтобы не видеть холодного и злого лица Екатерины Медичи. Если бы еще можно было заткнуть уши, и не слышать ее слов, бивших несчастную женщину больнее плетей, и искушающих. Да, искушающих! Что жизнь! Больше всего Луиза страдала от того, что ее падение будет падением и ее семьи, а Медичи обещала сделать так, что ее честь не пострадает. И все, что ей требовалось – это назвать имя. Если бы Луиза де Водемон была коварнее и умнее, она бы упрямо называла имя короля Франции, она бы кричала об этом на всех углах, и нашлось бы немало тех, кто обвинил бы Генриха III в жестокости и несправедливости Если бы она была более расчетлива, то, наверное, назвала бы имя Жана-Луи де Ногарэ. Но она была собой. И только натянула повыше одеяло, покачав головой. - Мне нечего вам сказать, Ваше величество, - прошелестел ее слабый голос. В жертве есть своя радость. Может быть, когда-нибудь, Жан-Луи поймет, чем она пожертвовала для него, и если в тайной молитве с его милых уст слетит имя несчастной Водемон – она будет знать, что прожила свою короткую жизнь не зря.
Диана д'Этамп: Диану словно бы ударили наотмашь по лицу - такое впечатление произвели на нее решительные и бесцеремонные слова Екатерины Медичи. Она так запросто распоряжалась чужой судьбой, будто выметала грязь из дома. Ни грамма сомнений в своей правоте, ни малейшего сочувствия к чужому горю. Да и откуда им взяться, если эта жестокая и прагматичная женщина, теряя собственных детей одного за другим, лишь крепче сжимала в руках кормило власти? Лишь стискивала зубы и, продолжая улыбаться, как ни в чем ни бывало, возводила на трон очередного сына...Заранее зная, что участь его печальна и незавидна. Герцогиня захлебнулась воздухом - таким невыносимо горячим он ей показался из-за того, что вся кровь, казалось, бросилась ей в голову. Так мучительно и жарко умеют краснеть лишь настоящие блондинки, чей цвет волос подобен золоту, а белизна кожи может соперничать с белизной мрамора античных статуй. Из прекрасных, сиявших кротостью и христианской любовью глаз ее светлости едва не брызнули слезы. Правда, соленые эти капли, так и не сорвавшиеся с густых, пушистых ресниц, были скорее злыми от обиды и творящейся несправедливости. Однако сводная сестра короля, хорошо усвоившая уроки притворства, постаралась показать лишь огромную жалость и сопереживание к бедной Луизе, умело скрыв свои истинные чувства. - Это убьет ее... Смягчите сердце, мадам. Будьте милостивы и снисходительны к слабому. И да воздастся Вам за это на небесах... - Прошептала она одними губами и прикрыла изящный ротик ладошкой, словно испугавшись того, что сказала. То, что королева не выдаст имени случайного любовника, заронившего в ее лоно преступное семя, было очевидно. Во всяком случае, для воспитанницы Дианы де Пуатье, постаравшейся в свое время как можно лучше узнать государыню в надежде подружиться с ней. И это благородство, эта жертвенность, с которой несчастная отдавала себя на поругание собственного честного имени и растерзание безжалостной королеве-матери, мучили доброе сердце мадам де Шательро. Она не могла спокойно наблюдать за тем бесчинством, что творилось в апартаментах ее величества. Ей необходимо было действовать, чтобы помочь... Хоть как-то... - Ваше величество очень добры, проявляя заботу о госпоже Водемон. Вы правы, мой христианский долг - помочь ближнему своему, дать утешение страждущему и слова молитвы раскаявшемуся. - Присела в реверансе супруга маршала Монморанси. - С Вашего позволения, я отправлюсь к его величеству, дабы испросить разрешения сопроводить королеву к месту ее заточения. Дорога будет трудной, а государыня еще слишком слаба. Она нуждается в уходе и внимании. Говоря все это самым смиренным и почтительным тоном, внутри внебрачная дочь Генриха II Валуа кипела от негодования и злости. И кипение это, поначалу хаотическое и эмоциональное, постепенно утихало, приобретая форму законченного решения - во что бы то ни стало добиться от сводного брата хотя бы отсрочки для Луизы. А если повезет, то и сохранения доброго имени, не говоря уже о жизни. «В конце концов! - Возмущенно думала госпожа д'Этамп. - Хоть я и не принцесса, а права мои сравнимы разве что с правами любимой канарейки королевы Наваррской, у меня есть определенное влияние... Женское обаяние... Да Бог с ним - со всем этим - я не о себе радею, а за правду и справедливость! Генрих мог бы и помягче обойтись с женой, которую сам использовал лишь как ширму, купаясь в любви и счастье со своим фаворитом. Ему не в чем упрекнуть супругу. Это полностью его вина! Я должна ему об этом сказать. Быть может, он все-таки пожалеет ее... И захочет меня услышать...»
Екатерина Медичи: - Как вам угодно, герцогиня, - с ледяной любезностью проговорила Екатерина Медичи, оставив без внимания просьбы Дианы смягчить сердце. – Его Величество сейчас у себя, но поторопитесь, если желаете его застать, я слышала, со своими дворянами он собирается на прогулку в Булонский лес. Флорентийка сама посоветовала Генриху развеяться, рассудив, что ни к чему ему присутствовать при сцене отъезда Луизы де Водемон из Лувра, впрочем, и король не выразил желания попрощаться с неверной женой. - Дамы! Дверь в опочивальню королевы робко приоткрылась. - Вы можете войти. Вам предстоит собрать вещи госпожи де Водемон. Никаких драгоценностей, парадных платьев, золотого шитья. Вам понятно? Приступайте. Терять драгоценное время королева-мать не собиралась.
Диана де Меридор: Стоя вместе с остальными дамами в приемной, Диана пыталась понять, чем же заслужила гнев королевы Екатерины несчастная госпожа де Водемон. Что ей можно поставить в вину? То, что бедная женщина потеряла свое дитя? Это жестоко и несправедливо. Но, как видно, и жестокости, и не справедливости в этом мире было достаточно. Дам позвали и отдали приказ, ясный и недвусмысленный. Диана бросила вопросительный взгляд на герцогиню де Шательро. За прошедшие дни все привыкли в ней видеть ту, кто знает, как должно поступать. Но тут же упрекнула себя в глупости. Да, Диана д’Этамп обладала властью и влиянием, но когда появляется Екатерина Медичи, перед ее волей склоняются все. Из гардеробной вынесли все необходимое, Диана нетвердыми руками начала укладывать вещи в сундук, стараясь предусмотреть все. Конечно, нечего и надеяться, что Главный ловчий позволит своей супруге сопровождать опальную королеву а ее изгнание, но графиня де Монсоро дала себе слово, что позаботиться о несчастной Луизе де Водемон, где бы та ни находилась.
Диана д'Этамп: Диана крепко стиснула пальцы, прижав ладони к груди. Этот жест внешне демонстрировал всю степень отчаяния и горя, которые испытывала герцогиня; внутренне же скрывал нервную дрожь и волнение, охватившие чувствительную душу внебрачной дочери Генриха II Валуа при виде спокойного, равнодушного и деловитого поведения Екатерины Медичи, от ее точных, лаконичных и жестоких распоряжений. Губы супруги маршала Монморанси задрожали, когда в комнату торопливо и немного испуганно вошли фрейлины. На лицах почти всех девушек читалась растерянность и сожаления. Впрочем, при одном взгляде на застывшую мрачную фигуру вдовствующей королевы выражения сочувствия и сопереживания беде, постигшей несчастную Луизу, постепенно сменялись отчужденностью и безразличием. Госпожа д'Этамп с болью в сердце наблюдала за этими метаморфозами, понимая всю их неизбежность и справедливость. Каждый хочет жить и борется за место под солнцем теми способами, которые ему доступны. Для этих знатных и ограниченных в изъявлении своей воли женщин все счастье, вся радость и весь смысл существования заключены в том, чтобы блистать при дворе. Значит, нужно уметь чувствовать «в какую сторону дует ветер». Теперь он дул от бедняжки Водемон - так было угодно зловещей флорентийке. И кто осмелится перечить ей? На миг прелестную головку ее светлости посетила крамольная мысль: «Зачем? Может, действительно, и мне не стоит плыть против течения? Все равно уже ничего не исправить и не вернуть... А так я рискую погубить еще и себя. Право, к чему такие жертвы?» Однако в этот самый момент мадам де Шательро поймала искательный и вопрошающий взгляд жены главного ловчего - этой милой, кроткой и чем-то даже немного похожей на королеву графини де Монсоро. Ей до озноба, до противного покалывания в кончиках пальцев сделалось совестно. Краска стыда с силой прилила к щекам, заставляя их пунцоветь, словно маки, придала заблестевшему взгляду тот неповторимый оттенок сумасшедшинки, который так легко вдохновляет и воспламеняет чужие сердца, внушая надежду и даруя веру. Прикусив нижнюю губку, воспитанница Дианы де Пуатье ободряюще кивнула своей недавней собеседнице. Ее взгляд будто бы говорил: «Нет, дорогая моя. Еще не кончено! Мы поборемся и за жизнь, и за честь невинно страдающей. Я знаю, что нужно делать. И Вы положитесь на меня!» Решительно тряхнув головой, от чего строгая прическа пришла в некоторый творческий беспорядок, сводная сестра короля присела в глубоком реверансе, почтительно и подчеркнуто вежливо прощаясь с королевой-матерью. - Благодарю, Ваше величество. Наклоном головы и подбадривающей улыбкой простившись с фрейлинами, которые даже перестали укладывать вещи ее величества, наблюдая за нравственной дуэлью двух сильных и могущественных соперниц, Диана Французская вышла из покоев бедной королевы и твердыми шагами, шелестя юбками и оставляя позади шлейф пряно-горького аромата, направилась к его величеству с намерением добиться аудиенции и отсрочки в решении судьбы Луизы.
Луи де Можирон: Пока Генрих разбирал бумаги, которые ему в виде кипы свитков на очередном заседании вручили его советники, Людовик с неменьшим усердием составлял письмо своим родителям. Ссора с отцом из-за несостоявшейся женитьбы единственного сына Лорана де Можирона и дочери барона де Сен-Леже постепенно сошла на нет, благодаря усилиям матушки Луи. За что последний ей был бесконечно признателен. Однако, несмотря на это все, письма отцу давались с трудом. Они не обсуждали больше положение маркиза при нынешнем дворе и короле. Впрочем, месье Лоран был достаточно умен, чтобы не высказывать своего недовольства, ибо почитал власть и монаршие регалии. И заботили его сейчас вопросы об удачном замужестве двух младших дочерей. Выдавливая из себя по слову в час, придворный втихую любовался своим королем, и совершенно наглым образом бросал ему на стол скомканные листы с не получившимися на его взгляд строками. Все бы было ничего, но третий участник этой немой сцены был весьма заинтересован в этих комочках бумаги, а потому с разгону следовал за ними, сметая все на своем пути. И участником этим была рыжая любимица молодых людей, кошка по имени Звезда, которую Людовик когда-то подарил своему возлюбленному. В общем, маркиз и сам бездельничал и всячески мешал государю заниматься делами страны. Такие минуты Можиро любил особо, в них было нечто непередаваемо нежное, когда можно обходиться без слов и просто уютно помолчать друг с другом. Доклад слуги о том, что аудиенции Его Величества жаждет герцогиня де Шательро, фаворит Генриха встретил вопросительным взглядом на своего господина. Во взоре том читалось: «И зачем мадам д'Этамп сегодня пожаловали к нам с визитом?» Но Генрих, по мнению Луи, слишком долго (целых пару мгновений!) не отвечал на вопрос, а потому на стол ему полетел очередной ком бумаги, на «хвосте» у которого висел другой хвост.
Henri de Valois: К прогулке было все готово, Генрих, как всегда, был только счастлив возможности исчезнуть из Лувра вместе с Людовиком. Оставалось дописать несколько писем, и Генрих бы уже покончил с этим, если бы не игры Луи и Звезды, сделавших из кабинета Его Величества бог знает что. При том, что только Людовику и их рыжей любимице король Франции готов был простить любые безобразия, злоупотреблять этим было особенно нечестно. - Пусть мадам д’Этамп войдет, - чопорно ответил Генрих слуге, в ответ метко кинув в любимого скомканной бумагой, и подхватил на руки Звезду, метнувшейся было за новой игрушкой. Борьба за внимание их общей любимицы была единственной борьбой, которая существовала между Людовиком и Генрихом Александром. Послав своему драгоценному ангелу несколько нежных, дразнящих, многообещающих взглядов, и Анри принял вид равнодушный и пресыщенный. - И распорядитесь подавать лошадей, - крикнул он вдогонку, добавив тихо. – С чем бы ни пожаловала моя сводная сестрица, ей придется быть краткой, как жителям древней Лаконии. В сердце кольнуло неприятное предчувствие. Диана редко являлась просто так, только ради удовольствия видеть своего царственного брата. Если герцогиня де Шательро явилась, значит ей что-то нужно. Хотелось надеяться, что ей нужно не то, о чем сам Генрих старался даже не думать. Судьбу госпожи де Водемон от отдал в руки матери и не желал больше об этом вспоминать.
Диана д'Этамп: Ожидая в приемной государя дозволения войти, госпожа д'Этамп беззвучно молилась только об одном: чтобы скорый на решения и легкий на подъем Генрих еще не успел покинуть стены Лувра и согласился ее выслушать. Наконец (ей казалось, что прошла целая вечность, тогда как на самом деле ждать пришлось совсем недолго) возвратился камердинер, уходивший докладывать королю, и бесстрастно предложил герцогине войти в кабинет, из-за остававшейся полуотворенной двери которого донеслись последние слова его величества «И распорядитесь подавать лошадей!» Сердце мадам де Шательро дрогнуло, пропуская удар. Стало быть, сводный брат торопится, и прогулка для него важнее судьбы живого человека, которого он обрек на верную гибель. Человека, с которым он клялся у алтаря делить и радости, и горести. И пусть клятва эта была всего лишь притворством, разве от этого она утратила свою силу в глазах Господа нашего? Перекрестившись, она глубоко вдохнула и, будто ныряя в ледяную воду, переступила порог. Получив долгожданную аудиенцию, воспитанница Дианы де Пуатье, тем не менее (как почти всякая женщина на ее месте), сперва оглядела убранство комнаты, в которой ей довелось оказаться. Приметила беспорядок на столе, рыжую (уже ей знакомую) кошку и неизменного маркиза д'Ампуи. Супруга маршала Монморанси прикрыла на миг глаза, стараясь умерить волнение. Говорить при этом молодом человеке, чей взгляд буквально прожигал ее насквозь и замораживал презрительным холодом самодостаточной и самоуверенной личности, будет намного труднее. Внебрачная дочь Генриха II Валуа присела в реверансе, приветствуя сюзерена. Склонила белокурую головку и опустила ресницы, всем своим видом демонстрируя смирение и кротость. Заговорить первой с монархом не решилась - были бы они наедине, тогда другое дело. Тогда, как сестра с братом, она бы поговорила с Александром-Эдуардом и, кто знает, может быть убедила бы его в необходимости отсрочить решение участи бедной Луизы. Теперь же сама Диана не слишком была уверена в успехе своей миссии. Теперь все будет зависеть от этого дерзкого мальчишки - маркиза де Можирона, имеющего огромное влияние на своего возлюбленного. Поняв и приняв это, жена экс-губернатора Парижа столь же церемонно поприветствовала королевского фаворита. Одарив, кроме всего прочего, его самой светлой и дружелюбной из имеющихся в ее арсенале улыбок. Впрочем, делалось это молча, но без малейшей доли стеснения или неловкости, которые кто-нибудь другой, пожалуй, мог бы испытать в такой ситуации. Покончив с церемониями, ее светлость подняла спокойный, кроткий взгляд на венценосного хозяина кабинета. И во взгляде этом - прозрачном и ясном, будто воды дивного озера, отражалась тихая печаль и немой вопрос: «За что?»
Henri de Valois: Немые вопросы, какими бы красноречивыми они не были, обладают одним существенным недостатком. Их можно не замечать. Что Генрих и сделал, признаться, не без удовольствия, предоставив госпоже д’Этамп самой озвучить причину визита. Присутствие Людовика при этой встрече совсем не смущало молодого государя, напротив. Секретов от фаворита у него не было, а на его поддержку, пусть даже она будет выражаться только во взгляде и улыбке, он всегда мог рассчитывать. - Чем обязан счастью видеть вас, герцогиня? - сухо осведомился он, подчеркивая, что видит сейчас в супруге Монморанси только свою подданную, намекая, тем самым, что будет неосторожно с ее стороны выходить за установленные границы. Диана, как женщина разумная, должна была это понять, и сделать выводы. – Сожалею, что не могу уделить вам много времени, я и маркиз д’Ампуи собираемся на прогулку. Но если у вас есть просьба – изложите ее, и мы примем решение. Ребяческое желание влюбленного – лишний раз подчеркнуть значимость предмета своей любви перед всем миром, но Анри не мог удержаться. Тем более перед герцогиней де Шательро, чей хорошенький носик так и норовил оказаться в семейных делах Генриха Валуа. Звезда, капризная, как все красивые женщины, спрыгнула с рук короля и в два прыжка оказалась у ног Людовика де Можирона, поглядываю на пришедшую даму с ревностью собственницы.
Диана д'Этамп: Диана молча выслушала государя, и в этот момент испытала чувство глубокого разочарования и горечи. Неужели этот человек, которого она неплохо знала и даже по-своему любила, ожесточился настолько, что жизнь невинного и чистого душой существа, страдавшего из-за его нелепых прихотей, сделалась ему совершенно безразлична? Нет, этого не может быть! И, тем не менее, все признаки того, что дело обстоит именно так и не иначе, были на лицо. Король явно торопился и вовсе не желал вслушиваться в то, с чем пришла к нему госпожа д'Этамп. Все, что она может в сложившейся ситуации, попытаться найти правильные слова и правильный ключ к сердцу сводного брата. Такие слова и такой ключ, которые смягчат Александра-Эдуарда и заставят если не раскаяться в содеянном, то хотя бы снизойти до благодеяния. Монархи вообще редко признают свои ошибки и себя - виновными в чем бы то ни было. Зато они всегда рады явить миру свое великодушие и доброту. Пусть даже эти великодушие и доброта - всего лишь очередная маска притворства, умело скрывающая порочность и эгоизм. Очаровательная просительница перевела по-прежнему тихий, дышащий кротостью и смирением взгляд с монарха на фаворита и обратно. В ее мозгу (пусть и устроенном согласно типично женской схеме) шла титаническая работа и принималось важное, а быть может судьбоносное для госпожи Водемон решение. Внебрачная дочь Генриха II Валуа пыталась установить для себя тот предел унижения и умаления собственной гордости, который она сумеет переступить, борясь за великие ценности - Истину и Справедливость. «Мне ли опасаться уронить себя в глазах общества и сюзерена? - Думала герцогиня, в волнении ломая пальцы и даже не замечая этого. - Мне ли, сходившей на самое дно жизни? Мне ли, искавшей милости в жалкой лачуге парижского палача?» Наконец, решившись, воспитанница Дианы де Пуатье совершила еще один робкий шажочек вперед и остановилась так, чтобы держать в поле зрения сразу обоих собеседников, к которым намеревалась обратиться с нижайшей просьбой. Вознести любовника его величества до высот венценосного друга и покровителя, признав тем самым его право на место рядом с Генрихом - было для ее светлости весьма непростой задачей, однако она благополучно с ней справилась. И надеялась теперь быть вознаграждена за мужество и смелость. - Ваше величество... Маркиз... - Дрогнувшим голосом начала мадам де Шательро и на миг запнулась, преодолевая внутреннее сопротивление организма - всей прежней жизни и воспитания. - Вы вправе прогнать меня, ибо в Ваших руках власть. Господу было угодно вверить именно Вам судьбы людей и страны. Я - жалкая просительница и верная долгу милосердия христианка, явившаяся к престолу добрейшего и справедливейшего из королей с единственной просьбой «Не погубите!» Будучи сами счастливы, не отворачивайтесь и не отказывайте в своей защите той, кто полон раскаяния и страдания, и уже одним этим всецело искупает свою вину. Быть может смерть и была бы лучшей и желаннейшей гостьей у одра ее величества, но разве это справедливо? Как Ваша смиренная подданная и как истинно преданная вере и Господу нашему католичка, прошу Вас, сир... Умоляю Вас, Ваше сиятельство... Позвольте королеве жить и не втаптывайте в грязь ее честного имени.
Луи де Можирон: При появлении госпожи д'Этамп маркиз д'Ампуи поднялся со своего места и поклонился даме, как того требовал этикет. «Хитра», - подумал про себя Людовик, когда Диана обратилась не только к государю, но и к нему. Однако, Можирон, как и при первой их встрече, не доверял этой женщине. Он упоминал Генриху о их разговоре в опочивальне. Как о занятной безделице и шутке, что его сводная сестра искала как-то поутру своего брата, а нашла его фаворита, но в подробности состоявшейся беседы вдаваться не стал, не желая огорчать своего любимого. Итак, герцогиню, как и в тот раз, волновала судьба юной королевы. На счет этой девушки у Людовика не было единого мнения. В том, что Луиза понесла, он прекрасно знал, кто виноват. И этот некто сейчас страдал не меньше, чем сама королева. Жалости к Водемон, как к женщине, придворный не испытывал. Она хотела любви, она ее получила. За все в этом мире приходится платить. И Анри, и он сам, в свое время, когда они перестали скрывать свои отношения, пережили довольно насмешек и унижения в свой адрес. Нет, не открытых. Кто посмел бы осуждать в глаза принца крови? Но их было предостаточно. И Людовик лично оставил за парижскими стенами несколько трупов с дырами от его шпаги в телах, которые при жизни позволяли себе быть неосторожными в высказываниях. Их любовь сильна, и давала им силы бороться за нее. Но и у госпожи Водемон был титул, положение, и, как она уверяла одного гасконца, любовь. Вот только борется сейчас за все это не она сама, а мадам де Монморанси. В то время как здесь должна была бы быть уже сама Медичи, в гневе требующая разобраться сына самого со своей женой. Луиза забыла о том, что она королева, забыла, что, пока публично не доказана ее измена, только король может распоряжаться ее жизнью и свободой. Она сложила крылья и предпочла свободно падать, надеясь на помощь других, таких как Диана. Достойна ли она после того любви Ногарэ? Тут, собственно, не Людовику было решать. Бросив на Анри извиняющийся взгляд за то, что позволит себе первым заговорить с визитершей, приблизившись к ней на пару шагов. - А что случилось с Ее Величеством, мадам? – с притворным незнанием поинтересовался Можиро. – Что-то или кто-то угрожает ее жизни или чести? Кто-то смеет угрожать королеве, сударыня? Государь о чем-то не в курсе? Вы так взволнованы, вам лучше присесть, – невинно задавая вопросы, фаворит Анри Валуа протянул руку его сестре, предлагая опереться на нее, чтобы подойти к креслу у стола монарха. Диана говорила о милосердии, но грехи отпускают после исповеди. Готова ли она взять на себя все ее тяготы, или ограничится лишь мольбами?
Henri de Valois: Генрих III был сыном Екатерины Медичи и умел, как и мать, сохранять бесстрастное выражение лица, когда то было нужно. Хотя, признаться, на какое-то мгновение он почти поддался искушению отправить прочь сводную сестру, посоветовав ей не вмешиваться в то, что ее не касается. Но долг государя выслушивать своих подданных, даже если ему не нравится то, что он от них слышит. Посему, Анри не произнес ни слова на протяжении всей тирады Дианы д’Этамп, и только когда Луи подвел герцогиню к креслу, проговорил, взвешено и спокойно: - Вы должны понимать, сударыня, как опасно покровительствовать виновным. Тем самым вы берете на себя часть их вины. Что касается страданий и раскаяния, то каждый, кто совершил преступление и несет наказание, страдает, и каждый говорит о раскаянии. Не будьте же столь опрометчивы в своих склонностях. Вы дочь Генриха II. Это ко многому обязывает. Его величество мог бы добавить, что о своем добром имени госпоже де Водемон стоило побеспокоиться в то время, когда она предавалась страсти с неизвестным любовником, но к чему говорить о том, что и так очевидно, и, как считал Анри, очевидно и его сводной сестре. Королевская кровь, хотя и разбавленная кровью безвестной пьемонтки, все же должна была подсказать герцогине, что жизнь и доброе имя госпожи де Водемон не стоят ничего по сравнению с добрым именем короля Франции.
Диана д'Этамп: Произнеся свою пламенную речь – такую, как ей казалось, продуманную и страстную, - госпожа д’Этамп умолкла, тяжело переводя дыхание. И это двойное обращение, и каждое слово – тысячу раз взвешенное на самых точных весах благоразумия и осторожности, отняли у нее множество нравственных сил, и герцогиня, чья грудь взволнованно колыхалась, туго обтянутая корсетом, чувствовала себя разбитой и опустошенной. Она представляла сотни вариантов дальнейшего развития событий, как представляет опытный шахматист множество комбинаций, которые могут воспоследовать за очередным перемещением его фигуры по черно-белым полям шахматной доски, однако ее светлость в увлечении своем поисками справедливости даже предположить не могла, что все обернется именно так. Первым с ней заговорил отнюдь не государь. Лицо Генриха оставалось непроницаемым, и мадам де Шательро, как ни вглядывалась в знакомые черты, так и не смогла понять: какое впечатление произвели на сводного брата ее мольбы… Разгневан он? Остался безразличен? Скрывает раскаяние за маской равнодушия? Само по себе то, что фаворит осмелился заговорить прежде сюзерена с представительницей семьи Валуа (пусть и внебрачной, зато признанной), заставило Диану вспыхнуть от негодования. Не приди она сюда с миссией, требующей смирения и милосердия, такое поведение можно было бы счесть за преднамеренное оскорбление. Впрочем, воспитанница Дианы де Пуатье тут же напомнила себе, что ей следует вести себя как можно более учтиво с этим нахальным молодым человеком; что она сама возвела его в ранг официального королевского возлюбленного и обратилась в равной степени и к нему, и к его величеству… Потому-то нечего обижаться, а лучше задуматься над тем,как достойно ответить на его притворные (явно притворные – по глазам видно) и лицемерно-сочувственные вопросы. - Благодарю. –Величественно кивнула супруга маршала Монморанси на галантное предложение сеньора де Сен-Сафорина присесть. Шурша платьем, она приблизилась к креслу и опустилась в него, ученическим жестом аккуратно расправив складки на пышной юбке. Немного помолчала, хмурясь и вслушиваясь в лаконичный и весь какой-то насквозь «государственный» ответ Александра-Эдуарда. Нет, не такой реакции ожидала внебрачная дочь Генриха II Валуа! Диане мнилось, что все вокруг, подобно ей, видят и понимают всю чистоту и безгрешность души Луизы де Водемон; восхищаются ее жертвенностью и покорностью жестокой судьбе, наказавшей безвинную невниманием супруга и потерей младенца (пусть и бастарда, но все же…) Герцогиня сама дважды была матерью и дважды хоронила своих детей, поэтому она, как никто другой, знала, каково это – радоваться, что Всевышний даровал тебе счастье быть матерью и горевать от того, что воля случая и болезнь отняли у тебя и восторг материнства, и чудо рождения новой жизни. Ей, как всякой женщине, думалось, что для любого человека эти истины очевидны и столь же ценны, как для нее и каждой представительницы прекрасной половины человечества, предназначение которой, ниспосланное свыше, быть мудрой женой и хорошей матерью. - Сир… Маркиз… - Негромко заговорила ее светлость, подняв на своих собеседников по-прежнему тихий и печальный взгляд. – Я не оправдываю поступка королевы, если таковой вообще имел место быть. Некоторые «Пикантные» подробности я узнала от королевы-матери, которая явилась в покои ее величества, едва оправившейся от беспамятства, чтобы услать ее – слабую и беспомощную – в отель Клюни дожидаться своей участи. Я не в праве не доверять суждениям мадам Катрин. Я не в праве распоряжаться чужими судьбами, как то позволено королям. Но я в праве просить о заступничестве и о том, чтобы государыне даровали шанс остаться в живых. Она не перенесет этой поездки! Она не переживет позора и заточения… Помолчав и собираясь с новыми силами, чтобы еще раз попытаться все-таки достучаться до сердца Генриха, жена опального экс-губернатора Парижа несколько раз глубоко вздохнула, прижав стиснутые кулачки к груди и умоляющими глазами глядя на тех, кому ничего не стоило одним мановением руки, одним небрежно сказанным словом даровать жизнь и надежду или низвергнуть в пучины горя, отчаяния и смерти. «Любовь делает нас слепыми! – Горько рассуждала госпожа д’Этамп. – Мы счастливы, и этого достаточно. Чужая боль, страдания и разочарование, пусть даже причиненные нами самими, - пустой звук. Всего лишь отголосок того – другого – мира, от которого мы так удачно спрятались в скорлупе своей взаимной нежности и доверия… Господи! Спаси и сохрани от этого счастливого безумия…» - Ваше величество, вина госпожи Водемон велика, если она и в самом деле виновна. – Низко опустив голову, проговорила Диана Французская. – Однако же даже Господу нашему Иисусу Симон Кириенянин помогал нести крест, и моя обязанность… Мой долг, как истинно верующей христианки, помочь нести свой крест той, кто невинен душой, но слаб телом и волей. – Твердо закончила она и посмотрела прямо в глаза сводному брату, надеясь прочесть в них приговор до того, как тот будет озвучен.
Луи де Можирон: Внимательно посмотрев на Генриха, Луи уже почти посочувствовал просительнице за Луизу де Водемон и самой Луизе. Дочь Генриха Второго не понимала, что его же сын может заставить ее либо улыбаться пред эшафотом, где занесется топор над шейкой королевы, либо разделить участь вместе с ней. Государь был способен на многое во гневе, но стоило ли ожидать иного, когда королями становились так рано и так же рано они уходили из жизни. Вздрогнув от своих мыслей, маркиз д'Ампуи задумался, к кому из Валуа ему стоит обратиться сейчас. И он решил не влезать между братом и сестрой, а, подняв на руки Звезду, заговорил с ней. - С одной стороны, нам, конечно, безразлично, где будет пребывать в своей болезни некая дама, не так ли, дорогая? – нежно почесав пушистую шейку кошки пальцами, Людовик добился от нее согласного со всем урчания и ушел с ней вместе в свой угол в кабинете монарха. - С другой, искать новую королеву для Франции, дело весьма хлопотное. А видишь, говорят, нынешняя нас может скоропостижно покинуть. С третей, - продолжал делиться Можиро своими циничными рассуждениями с их общей с Анри любимицей, - отъезд этой самой дамы так порадует ее свекровь, что та, быть может, забудет обо всем остальном.- Луи поморщился и тут же возразил сам себе: - Не, это вряд ли. Память у ее хорошая, несмотря на возраст. Зато с четвертой… Будь у нас эта дама под боком, ты могла бы чесать когти о ее юбки, а она, преисполненная благодарности за оказанную ей милость, лишь бы улыбалась. Какой нелегкий вопрос, все же, дорогуша. Хорошо, что не нам с тобой его решать. Поцеловав рыжую проказницу между ушей, придворный улыбнулся, якобы беззаботно, и послал Генриху взгляд, призывающий задуматься не над прошением Дианы д'Этамп, а над их рассуждениями со Звездой. Хотя почему не совместить две полезности – оставить двух женщин бесконечно благодарными себе, а так же избавить всех от ненужных хлопот, связанных с возможной кончиной одной из них. Да и мадам Катрин будет удобнее, если ее невестка будет у нее на глазах. Здесь Медичи что-то не додумала, отсылая Луизу. Если только намеренно не хотела отправить ее на тот свет, дабы потом опять насесть на сына с требованиями жениться вторично. И вот это не понравилось бы уже самому Людовику.
Henri de Valois: Анри очень внимательно выслушал все, что маркиз д’Ампуи решил поведать их общей любимице. В том непростом, щепетильном положении, в котором оказалась королевская семья по милости госпожи де Водемон, каждый из участников думал и проявлял беспокойство о том, что было важно ему. Диана вбила себе в голову, что ее долг – помогать страждущим. Королева-мать желала избавиться от невестки, запятнавшей себя позором и, к тому же, неспособной больше иметь детей. И только Людовик думал о нем. - Все, что делает мадам Екатерина, она делает по моему ведому и с моего позволения, - мягко, но многозначительно проговорил он, давая понять сводной сестре, что не потерпит неуважения к своей матери. То, что касалось его и Екатерины Медичи, касалось только их, но Генрих на людях соблюдал к вдове Генриха II почтение, и требовал того же от всех. Эта женщина была матерью трех королей, она сохранила для него трон, и Генрих был ей за это благодарен. – Вы не ошибетесь, если научитесь принимать ее решения как должное, герцогиня. Послушная, покорная жена, да еще официально объявленная бесплодной. Да, в этом был смысл. В этом было куда больше смысла, чем в процессе над Водемон и неизбежном скандале, который он бы принес с собой. Матушка, конечно, будет недовольна, она, скорее всего, уже ищет для него новую супругу, но ей придется смириться. - Но вы можете пойти и сообщить королеве-матери, что я пока прошу ее не предпринимать ничего по отношению к госпоже де Водемон. Пусть королева остается в своих покоях до выздоровления, а там мы еще раз рассмотрим ее вину, и решим, какого наказания она заслуживает. Генрих кивнул, давая понять герцогине де Шательро что аудиенция закончена. Очень кстати появился и слуга, с поклоном сообщив о том, что лошади готовы. Его величество улыбнулся своему возлюбленному. Улыбнулся благодарно и нежно. Судьба благоволила к ним. Этим следовало немедленно воспользоваться.
Диана д'Этамп: В продолжение речи маркиза д'Ампуи, обращенной к домашней питомице, герцогиня замирала то от ужаса, то от сладостного предвкушения победы. Она то впадала в отчаяние от холодных и циничных рассуждений королевского фаворита, то начинала беспричинно улыбаться краешками губ, чувствуя, что он на ее стороне. Из каких-то своих, неведомых и быть может не слишком приятных для Луизы и не по-христиански добродетельных соображений этому дерзкому молодому человеку угодно натолкнуть государя на решение, которое устроит и ее - Диану. Что же, тем лучше. Пусть и не такой простой ценой достанется ей эта любовь к справедливости в отношении бедняжки Водемон, зато еще одна жизнь будет спасена. Зато надломленный и поникший лотарингский цветок сохранит доброе имя, честь и еще возможно сумеет оправиться от постигших ее несчастий. Утешаясь такими мыслями, госпожа д'Этамп ждала последнего слова сводного брата. И он не разочаровал ее ожиданий, хоть и мог бы (на взгляд мадам де Шательро) быть чуть более щедрым. Во всяком случае, королева на неопределенный срок оставалась в Лувре. Когда еще надорванное здоровье этой истощенной и убитой горем женщины восстановится... А тем временем гнев венценосного супруга поутихнет и тяжесть вины сделается не такой острой и оскорбительной... Тогда-то внебрачная дочь Генриха II Валуа придет сюда снова, чтобы просить заступничества для той, чьи страдания и без того слишком велики. Низко склонив голову в знак смирения и повиновения, супруга Маршала Монморанси встала. Присела в глубоком, почтительном реверансе и тихо, но веско проговорила: - Благодарю Вас, сир. Господь все видит и слышит. Я уверена, что это благое деяние непременно зачтется Вам. Расправив плечи и гордо подняв голову, ее светлость величественно проплыла к двери. Отперла ее и, сделав прощальный реверанс, глядя все также кротко и благодарно на Александра-Эдуарда, вышла в приемную, а оттуда - в коридоры дворца, все убыстряя и убыстряя шаги. Ей предстояло совершить самое приятное из всех дел, которые может совершить один человек для другого: возвестить о том, что гибель миновала, и счастье еще возможно! Эпизод завершен
полная версия страницы