Форум » Игровой архив » To be or not to be? » Ответить
To be or not to be?
Диана д'Этамп: 7 мая 1575 г. После полудня. Париж, Лувр. Покои ее величества королевы Луизы.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Диана д'Этамп: В то несчастливое для Франции утро Диана д'Этамп была занята самыми обычными для придворной дамы занятиями - проводила время в обществе фрейлин и прочих именитых господ в стенах Лувра. Все эти так называемые «занятия», сказать по правде, сводились исключительно к обмену сплетнями и домыслами о важном династическом событии, известие о котором разнеслось по дворцу со скоростью урагана: «Королева ждет дитя!» Женская часть придворных ахала и охала, строила предположения о том, сможет ли хрупкая и набожная Луиза выносить здорового и сильного наследника? Мужчины больше говорили о делах государственных, рассуждая о том, как данная новость отразится на внешней политике, и насколько теперь укрепились позиции дома Валуа... Герцогиня в разговорах участия почти не принимала, однако внимательно прислушивалась к тому, что говорилось, собирая в копилку воспоминаний особенно острые шпильки и чересчур жаркие проявления верноподданнических чувств. Нет, она не шпионила и не собиралась потом докладывать королю о том, свидетельницей чего ей довелось быть. Просто такая манера поведения вошла у нее в привычку с юных лет, буквально въелась в плоть и кровь. Будущую герцогиню де Шательро, как и остальных детей Генриха II, обучали всему, что может понадобиться знать королевскому отпрыску. Хоть супруга маршала Монморанси и не могла похвастать безупречным происхождением, все же отец официально признал ее, и Диана получила великолепное образование. В том числе, ряд суровых жизненных уроков, из которых смышленая девочка вынесла одну истину, редко очевидную тем, кто живет сегодняшним днем и отдается во власть течения, безоговорочно и добровольно подчиняясь ему. Тот, кто обладает большей полнотой сведений обо всем, что происходит вокруг, и обо всех, кто в этом участвует, имеет власть над ними и силу управлять их поступками. Этим-то «Золотым правилом» и руководствовалась сводная сестра Александра-Эдуарда, отмечая и запоминая тех, кто неловко острил и слишком пылко выражал свою преданность правящему монарху. Мало ли, что случится? Такие подробности никогда не бывают лишними. Если взяться за дело с умом, то ровным счетом из всего можно извлечь выгоду. А на отсутствие ума и смекалки внебрачная дочь Генриха II Валуа уж точно не жаловалась. Первые признаки паники и взволнованные перешептывания донеслись до уютных гостиных около полудня того страшного 4 мая. Как оно обычно и бывает в таких ситуациях, истины никто не знал, а то, что изначально было правдивого в распространившихся пересудах, передаваясь из уст в уста, исказилось настолько, что утратило всякую достоверность. Обеспокоенная этими зловещими новостями, ее светлость поспешила в покои ее величества. И к своему ужасу убедилась в том, что несчастье и в самом деле произошло! С тех пор минуло три дня и две ночи. Госпожа де Монморанси, имея доброе, отзывчивое сердце и твердую веру, большую часть времени проводила у постели больной, так и не приходившей в себя. Она молилась и держала в «ежовых рукавицах» всех королевских фрейлин, не позволяя распространяться упадническим настроениям и пагубным слухам. Благодаря ее усилиям, здесь - в апартаментах Луизы де Водемон - царил образцовый порядок и отсутствовала истерия, а уход за несчастной женщиной, столько пережившей и утратившей столь желанное дитя, был организован на высшем уровне. Диана лично меняла влажные ароматические компрессы и обтирала лицо, шею и руки королевы влажным платком, смоченным в особом отваре. Этот день не предвещал ничего нового. Часы тянулись медленно и неумолимо. Ее светлость дежурила подле бессознательной Луизы в ожидании, когда принесут бульон, которым она собственноручно намеревалась накормить ее величество, если та придет в себя. Какой это был бульон за эти двое суток? Сложно было сказать. Его меняли постоянно, чтобы в нужный момент он был свежим и теплым. Мысли мадам де Монморанси при этом были невеселы: «Сегодня, пожалуй, решающий день. - Думала она. - Если госпожа Водемон не придет в себя, то Франция лишится своей королевы. Столь долгое беспамятство и без того уже слишком сильно сказалось на ее слабом организме. Решительно, если не сегодня, то уже никогда... Господи всемилостивый, как жаль...» Королева, бледная до синевы, с запавшими щеками и синими тенями под плотно сомкнутыми ресницами, как неживая, лежала укрытая пестрыми шелковыми покрывалами на высоко взбитых подушках посреди своего роскошного ложа. Рядом толпилось и тихо переговаривалось несколько фрейлин. Одну из них - недавно представленную ко двору супругу главного королевского ловчего - воспитанница Дианы де Пуатье немного знала. Ее имя было на слуху у придворных, как участницы трагедии случившейся с королевой Луизой. И потому именно к ней обратилась с вопросом: - Сударыня, ведь это Вы в тот злополучный день сопровождали ее величество в ее паломничестве?.. Расскажите мне, пожалуйста, еще разочек, как все было. Где, Вы говорите, находился принц Франсуа? Супруге экс-губернатора Парижа не давала покоя эта странная история, произошедшая с двумя женщинами на глазах стольких людей. И участие в этом событии младшего из братьев ее смущало. Не то, чтобы она была склонна подозревать герцога Анжуйского в дурном - внешне к этому не было никаких поводов и причин, но внутренне герцогиня чувствовала какой-то подвох. И ее любопытство, распаленное этой загадкой с дурным запахом предательства и заговора, не оставляло ее равнодушной, заставляя метаться в поисках никому ненужной истины. Вдруг сводная сестра короля почувствовала, как что-то невидимое, однако вполне ощутимое изменилось в облике и самочувствии страдалицы. Диана стиснула кулачки и прикусила губку: «Одно из двух... - Бешено колотилось в ее мозгу. - Либо придет в себя и будет жить, либо... Это агония». Сама Диана хранила завидное хладнокровие и проявляла присущую ей рассудительность. Продолжая говорить, она бестрепетно приблизилась к бедняжке Водемон и положила прохладную руку на ее покрытый холодной испариной лоб. Склонившись, прислушалась к сердцебиению. - Дамы, теплой воды сюда, полотенца... Нюхательные соли... И пошлите за месье Амбруазом Паре, надо узнать, какие вести ждут Его величество. - Сухо, деловито и властно отдавала распоряжения герцогиня, беря тоненькое запястье Луизы в свои мягкие ладони и нащупывая едва-едва пробивающийся пульс. - Так что, милая, Вы мне ответите, как и что было? Я могу на Вас рассчитывать? - Обернулась она к белокурой фрейлине королевы и нахмурилась, чувствуя, как ослабевают и без того редкие и слабые удары сердца ее величества.
Диана де Меридор: Равнодушие и даже жестокость были обычным делом при дворе, это Диана уже успела понять за короткое время своей службы. Но все же мало кто не сочувствовал в эти дни, искренне или притворно, несчастной государыне. А может быть, дело было в герцогине де Шательро, окружившей Луизу де Водемон заботой. Сама Диана ухаживала за бедной королевой не только из чувства долга, но и по велению сердца, сожалея о том, что ей пришлось пережить. Царапина Дианы заживала, а вот заживут ли видимые и невидимые раны, нанесенные душе и телу королевы Франции? Глядя на ее бледное лицо, графиня де Монсоро все больше в этом сомневалась. - Я мало что могу рассказать вам, Ваша светлость, - ответила супруга Главного ловчего, подавая незаконной дочери короля нюхательные соли. – Когда все случилось, я находилась подле государыни в носилках, поэтому слышала только крики, потом носилки бросили, и от удара о землю королеве стало дурно. Мой супруг сказал мне, что понесла лошадь, от того и случилось несчастье. Где находился принц, я не знаю. Когда мы выехали из Лувра, герцог Анжуйский какое-то время ехал рядом с носилками и говорил с королевой, а затем, по просьбе мадам Луизы отъехал вперед, поторопить кортеж. Как всегда бывает в таких случаях, покои несчастной королевы превратились в сущий муравейник. Дамы вбегали и выбегали, двери были распахнуты, кто-то уже кричал, что королева умирает. Спокойствие сохраняла только герцогиня, и Диана старалась держаться мужественно. От их слез и криков бедняжке Луизе де Водемон легче не станет.
Екатерина Медичи: Если Екатерина Медичи не появлялась в покоях королевы Франции, это не значило, что она не следила за тем, что там происходит. Нет, те, кто должен был, исправно доносили Флорентийке о состоянии Луизы де Водемон, чья участь была предрешена. И право же, лучше бы ей было умереть. Король, не видящий причин проявлять милосердие к той, что едва не одарила дом Валуа бастардом, уступил просьбе матери и подписал приказ о заточении госпожи де Водемон в монастырь и обвинении ее в измене. Исход у этого дела мог быть только один – казнь. Но сначала Медичи узнает имя того, кто был отцом ублюдка королевы Луизы. Когда фрейлина, запыхавшись, доложила королеве, что Водемон либо отойдет, либо очнется, та, захватив подписанный приказ, отправилась в ее покои. Если эта девчонка откроет глаза – и духу ее не будет нынче в Лувре. А если дорога убьет распутницу, так никто не будет плакать. Так обмануть ее ожидания! Заставить Генриха жениться во второй раз будет невозможно, ну, или почти невозможно, в любом случае, появление долгожданного наследника откладывается на неопределенный срок, и все из-за этой негодной! Когда Флорентийка появилась на пороге – бледная, тучная, а трауре, который казался особенно зловещим в покоях недужной королевы, мэтр Паре уже хлопотал над госпожой де Водемон. Медичи язвительно дернула уголком губ, отметив, как по-хозяйски герцогиня де Шательро ведет себя у постели королевы Луизы. Ну, если ей хочется изображать из себя добрую самаритянку, то пусть. - Итак, мэтр Паре, что скажете, - подошла она к ложу Водемон, окинув болящую презрительным взглядом. Кукла. Сломанная кукла, больше она ничто. - Слава богу, приступ прошел, государыня, и Ее Величеству лучше, - почтительно ответил он, меняя на лбу молодой женщины остро пахнущий уксусом и травами компресс. – Ручаюсь, она будет жить! Словно в подтверждении слов лекаря, ресницы королевы дрогнули.* - Прекрасно, - зловеще произнесла Медичи. – Благодарю вас, мэтр. А теперь, выйдите все вон и оставьте меня наедине с королевой! *согласовано с Луизой де Водемон
Диана д'Этамп: - Благодарю, графиня. - Задумчиво кивнула госпожа д'Этамп, выслушав короткий и ничего не прояснивший рассказ фрейлины. Впрочем, она не питала никаких иллюзий насчет того, что ей удастся докопаться до истины. И кому, в сущности, эта истина нужна, кроме нее, страдающей приступами невыносимого любопытства и тягой к справедливым решениям в мире, лишенном всякой справедливости? - Скажите, а Вам не показалось странным, что ее величество приказала кортежу двигаться быстрее? И это несмотря на свое особенное положение и осознание своей болезненности и хрупкости? - Поинтересовалась Диана, ловко орудуя руками в продолжение всей беседы. Герцогиня смочила кончики пальцев ароматической эссенцией и натерла виски Луизы, невольно нащупывая и вслушиваясь в биение тоненькой голубоватой жилки; поднесла флакон с нюхательной солью, поданный госпожой Монсоро, к самому носу королевы; растерла сильными и гибкими пальцами чувствительные места на запястьях и за ушами бедняжки - все тщетно. Состояние беспамятной Водемон не менялось, хоть и витало в воздухе ожидание неизбежной развязки: «Жизнь или смерть?» Казалось, эти две мощные и могущественные силы сражались друг с другом над постелью бледной и прекрасной женщины. Услышать ответ на свой вопрос жена экс-губернатора Парижа так и не успела. События закружились и завертелись с немыслимой скоростью. И водоворот новых впечатлений и переживаний унес мадам де Шательро в дальние дали от этой истории с несчастливой поездкой в аббатство св. Женевьевы. Вскоре в комнату торопливыми, неслышными шагами вошел Амбруаз Паре, вызванный по приказу ее светлости. Вся челядь и прислуга в королевских апартаментах за истекшие дни привыкла повиноваться супруге маршала Монморанси беспрекословно, а потому никому и в голову не пришло оспаривать ее право раздавать ценные указания. Их просто и молча исполняли - по возможности - быстро. Внебрачная дочь Генриха II Валуа отошла в сторону, уступая свой почетный пост у изголовья королевы придворному лекарю. Тот исправно и сноровисто занимался своим делом, и по выражению его лица нельзя было с уверенностью сказать: каковы прогнозы? Будет страдалица жить или ее светлая душа вот-вот отлетит в рай? Диана нервно постукивала пальцами по витому столбику кровати в ногах ее величества. Несмотря на все внешнее спокойствие, воспитанница Дианы де Пуатье испытывала глубокую тревогу. И связана эта тревога была не только и не столько со здоровьем королевы (хотя и это занимало ее мысли). Главное, что волновало опытную придворную даму, выросшую в семье Валуа и ставшую им почти родной, - какая участь ждет кроткий лотарингский цветок? Мать, не уберегшая свое дитя, - безусловно, страдает из-за своей потери; государыня же, по неосмотрительности утратившая драгоценный и долгожданный плод, - осиротила и себя, и Францию. К тому же, мэтр Паре говорил, что больше детей бедняжка Водемон иметь не сможет... Значит ли это конец Луизы, как королевы? Герцогиня в этом не сомневалась. Ее беспокоило иное: сможет ли этот невинный и чистый сердцем человек принять и простить еще и этот удар? И будто бы в ответ на невеселые размышления сводной сестры Генриха III в покои ее величества вошла зловещая флорентийка. Ядовитыми змеями зашипело-зашелестело траурное черное платье... И вместе с тем словно бы в комнате сделалось темнее. Сердце Дианы пропустило удар: «Вот оно! Господь всеблагой, спаси и помилуй!» - Взмолилась она, глядя на бесстрастные и жестокие черты королевы-матери. На долю злосчастной Луизы выпало в один и тот же момент услышать два приговора: один от лекаря, сообщающего о том, что она остается жить, и второй от свекрови, пришедшей сказать, что жизнь для нее отныне закончена. Мало к кому судьба проявляет такую несправедливость и злобу, будто мстя за праведность, доброту и смирение - добродетели, присущие людям (и юной Водемон в частности), но которых лишена она сама. «А теперь, выйдите все вон и оставьте меня наедине с королевой! » - Холодно и страшно прозвучали слова, произнесенные Екатериной Медичи с привычной для нее властностью и уверенностью в своем праве распоряжаться чужими судьбами. Госпожа де Монморанси легонько вздрогнула при звуках этого голоса. Впрочем, тут же усилием воли подавила в себе низменное желание - немедленно бежать отсюда вон, чтобы не видеть и не слышать того, как растопчут, раздавят и уничтожат бывшую (теперь герцогиня в этом не сомневалась) государыню. - Ваше величество, - ровным и как всегда приветливым, но твердым тоном заговорила герцогиня, - госпожа Водемон еще слишком слаба, чтобы вести серьезные разговоры наедине с кем бы то ни было. Ее жизнь по-прежнему подвергается опасности. Любые волнения лишь навредят королеве. Если Вы желаете поговорить с ней, то позвольте хотя бы мне остаться, чтобы оказать помощь, если таковая понадобится. На миг госпожа д'Этамп умолкла, будто бы не зная, стоит ли говорить то, что она собиралась сказать, или это и так очевидно. Наконец, решилась и добавила: - Я понимаю, что посторонние свидетели ни к чему, однако я - почти член семьи. Не так ли, государыня?
Луиза де Водемон: Сколько времени она провела в беспамятстве, день, два, вечность? Луиза не знала, знала только одно, возвращаться ей незачем. Нет больше ничего, ни надежды, ни любви, ни даже дитя, которого она потеряла. Она чувствовала это по холоду в теле, по пустоте под сердцем. Но ей не дали и этого утешения, уйти вслед за ним. Ее тормошили, растирали, мучили. Тело и душа сопротивлялись, но молодость все же взяла свое, вернув королевы из небытия. Что она ожидала увидеть, открыв глаза? Может быть, тюремные решетки, или стены монастыря, лица палачей? Но Луиза находилась в своих покоях, над ней склонился мэтр Паре, рядом стояла Диана д’Этамп, от ее присутствия веяло спокойной силой, госпожа де Водемон попыталась улыбнуться непослушными губами, но в опочивальне словно потемнело и раздался голос Екатерины Медичи. Луиза, чувствуя, что близка расплата за ее прегрешения, нашла взглядом герцогиню и прошептала одними губами: - Не уходите. Да, это было малодушно. Но ей было так страшно!
Екатерина Медичи: - Вы почти член семьи, герцогиня, это верно, - тонко и ядовито улыбнулась Медичи, умело подчеркнув роковое «почти» и не потрудившись понизить голос, так, что ее слова прекрасно были услышаны фрейлинами, покидавшими опочивальню королевы Франции. – Впрочем, оставайтесь, если желаете. Флорентийка усмехнулась, глядя на то, какие взгляды обращает Водемон на Диану д’Этамп. Дуреха! Сама завершает свое унижение. А герцогине де Шательро будет полезно узнать кое-что об этой негодной, которою она выхаживала с такой нежностью. Дочери короля, пусть и внебрачной, стоит быть осмотрительнее, и никогда не поздно преподать ей маленький урок. Когда дверь закрылась, и в покоях остались только три героини этой трагедии, Екатерина Медичи без всякий предисловий, не заботясь о том, чтобы как-то подготовить женщину, потерявшую свое дитя к ожидающей ее участи, проговорила: - Вам надлежит покинуть Лувр, сударыня. Этим сейчас займутся. Вашу дальнейшую судьбу определит король, но вы можете облегчить свою участь, если признаетесь, кто был отцом вашего ублюдка, с кем вы изменили Франции и государю, с кем забыли о своей чести. Имя, мадам. И, возможно, вам оставят жизнь.
Диана д'Этамп: Диана невольно вспыхнула, услышав и поняв жестокое замечание королевы-матери. Для ее детей, быть может, внебрачная дочь Генриха II Валуа и стала по-настоящему родной и близкой сестрой. Однако для этой холодной, честолюбивой и властной женщины - нет. Да и как вечный знак укоризны, постоянное живое напоминание о пережитых унижениях может сделаться хотя бы другом, хотя бы чем-то неважным, а не врагом - ненавистным в силу одного только своего появления на свет? Ответ кажется очевидным - никак. Тем более, если речь идет об Екатерине Медичи, не умеющей и не желающей прощать и проявлять снисхождение к кому бы то ни было. Даже к собственным отпрыскам. - Здравствуйте, Ваше величество. - Приседая в глубоком, почтительном реверансе, проговорила герцогиня, приветствуя вошедшую. Низко опустив голову, она прятала взгляд, выдававший ее с головой. Взгляд этот был полон укоризны и бессильной злости. Сейчас... Вот сейчас прозвучат роковые слова, и она - внебрачная, но узаконенная дочь короля - не сможет ничего сделать для того, чтобы помочь Луизе. Пожалуй, госпожа д'Этамп, сочтя себя оскорбленной таким пренебрежительно-барским отношением и кипевшей внутри обидой на весь свет (и на саму себя в том числе - за малодушие и никчемность), развернулась бы и ушла, предоставив несчастную королеву своей печальной участи, когда бы та в этот момент не очнулась и не открыла свои ясные, измученные страданием и болью глаза - глаза ангела, невинного и прекрасного. - Благодарю, Ваше величество. Я останусь и прослежу, чтобы с госпожой Водемон все было в порядке. Этим «все в порядке» она отправляла ответную шпильку в дородные телеса флорентийки. Дескать, как бы Вы там не считали, а я полагаю своим долгом удостовериться в том, что Вы (с Вашей всем известной репутацией) не причините моей подопечной никакого вреда. И пусть этот ответ выглядел жалкой попыткой отстоять себя, все же супруга маршала Монморанси обязана была хотя бы попробовать. Иначе ее бы не звали Диана Французская! Герцогиня поспешила приблизиться к бедняжке и заботливо убрала прядь волос с ее высокого, бледного чела. Таким жестом мать привычно и по-доброму ласкает свое дитя, заодно проверяя: все ли хорошо? Удостоверившись, что жара у государыни нет, дыхание ровное, а в бездонных голубых омутах плещется отчаяние и мольба, воспитанница Дианы де Пуатье решилась. То, что она услышала вслед за этим, не шокировало и почти не удивило ее светлость. О чем-то подобном мадам де Шательро задумывалась неоднократно, ибо слишком хорошо знала упрямый и своенравный характер венценосного брата. Да и тот давний разговор с ее величеством никак не шел у нее из головы. Не она ли сама тогда пыталась уверить растерянную и огорченную жену короля в том, что любовь - величайшее из таинств, способное возносить к небесам и низвергать в пучины ада? Что любовь - это то, ради чего стоит жить, даже если тот, кому ты принадлежишь по праву и перед Господом, отверг тебя? Все в наших руках, и только сама женщина способна сделать себя счастливой... «О, боже! Неужели и я причастна к тому, что теперь происходит с этой в сущности невинной и чистой душой? Неужели и моя вина есть в том, что она была смущена и утратила всегдашнюю свою кротость и смирение, одарив кого-то своей любовью?» - С ужасом подумала сводная сестра короля, впрочем, умело сохраняя внешнюю невозмутимость. Долгая и полная опасностей жизнь при дворе научила ее важному и полезному искусству - искусству притворства, которое обычно так легко дается представительницам ее пола, и к которому Диана привыкла не сразу. - Ах, мадам, она еще так слаба... Быть может стоит отложить серьезный разговор с нею на потом? Мне кажется, ей это не пойдет на пользу. Проявите христианское милосердие, сударыня, ведь Вы добрая католичка! - Сердобольно сказала Диана, молитвенно сложив руки на груди и умоляюще взглянув на вдовствующую королеву. Умолкнув, она с трудом перевела дыхание. Произносить столь опасную речь в защиту той, которую сама Медичи, похоже, уже похоронила, в лицо мадам-змее - на это требовались недюжинные мужество и выдержка. На подобную самоотверженность и немалый риск жена экс-губернатора Парижа была готова только в одном случае: если защищала истину, добивалась торжества справедливости и, конечно, не для себя. Обычно светлые и прозрачные глаза ее потемнели и наполнились влагой, приобрели кроткое, возвышенное выражение. Она будто бы собралась молиться в церкви, хотя в действительности сердце бешено колотилось о грудную клетку, а маленькие, изящные кулачки сжались, комкая дорогую ткань бело-голубого платья, выказывая крайнюю степень волнения. Справившись с собой, герцогиня расправила плечи и разжала судорожно стиснутые пальцы. Положив одну руку поверх безвольной кисти едва живой от всего пережитого Луизы, как бы говоря ей: «Не бойтесь, я не дам Вас в обиду!», продолжила все тем же ровным, спокойным и мягким тоном, которым начала: - Такие серьезные разговоры, честное слово, могут и подождать. Ведь дело идет о чести семьи... О добром имени короля и королевы. Что может сказать почти еще совсем беспамятная ее величество? Тем более - Вы сами об этом сказали - судьбу госпожи де Водемон будет решать государь... Не лучше ли дождаться его и того решения, что он примет?
Екатерина Медичи: Как же они были похожи, Диана де Пуатье и Диана д’Этамп, прячущиеся за королевские спины. Вдова сенешаля прикрывалась волей короля, когда отбирала у нее, королевы Франции замки, земли, детей, которых ей не позволяли воспитывать. Герцогиня де Шательро пытается напомнить ей, что судьбу госпожи де Водемон будет решать государь… В эту игру можно было бы играть долго, вот только Медичи не была расположена к играм сейчас. Потом она припомнит Диане эту дерзость, и запоздалое приветствие, но сейчас перед изящным носом д’Этамп Флорентийка небрежно махнула королевским приказом, подписанным и скрепленным печатью. - Ее судьба уже решена, сударыня, и не вмешивайтесь в то, что вас не касается. Честь семьи, доброе имя короля и королевы не ваша забота. Если желаете оказаться полезной, можете помочь собраться госпоже де Водемон, ей предстоит немедленно отправиться в заточение в отель Клюни и там ждать приговора. Впрочем, если вы хотите ее сопровождать и туда, можете попросить об этом позволения у Его Величества. Вычитав, таким образом, все, что по ее мнению полагалось госпоже Диане, Екатерина Медичи повернулась к Луизе де Водемон. - Итак, я жду. Назовите имя, или уже никто не сможет помочь вам. Подумайте о том, какой позор вы навлечете на свою семью. Если вы назовете имя и согласитесь со всем, что вам предложат, вам сохранят жизнь и честь, дадут возможность вести тихую жизнь вдали от людских глаз. Это более чем великодушно, учитывая то, в какую грязь вы кинули корону Франции!
Луиза де Водемон: Луиза де Водемон зажмурила глаза, чтобы не видеть холодного и злого лица Екатерины Медичи. Если бы еще можно было заткнуть уши, и не слышать ее слов, бивших несчастную женщину больнее плетей, и искушающих. Да, искушающих! Что жизнь! Больше всего Луиза страдала от того, что ее падение будет падением и ее семьи, а Медичи обещала сделать так, что ее честь не пострадает. И все, что ей требовалось – это назвать имя. Если бы Луиза де Водемон была коварнее и умнее, она бы упрямо называла имя короля Франции, она бы кричала об этом на всех углах, и нашлось бы немало тех, кто обвинил бы Генриха III в жестокости и несправедливости Если бы она была более расчетлива, то, наверное, назвала бы имя Жана-Луи де Ногарэ. Но она была собой. И только натянула повыше одеяло, покачав головой. - Мне нечего вам сказать, Ваше величество, - прошелестел ее слабый голос. В жертве есть своя радость. Может быть, когда-нибудь, Жан-Луи поймет, чем она пожертвовала для него, и если в тайной молитве с его милых уст слетит имя несчастной Водемон – она будет знать, что прожила свою короткую жизнь не зря.
Диана д'Этамп: Диану словно бы ударили наотмашь по лицу - такое впечатление произвели на нее решительные и бесцеремонные слова Екатерины Медичи. Она так запросто распоряжалась чужой судьбой, будто выметала грязь из дома. Ни грамма сомнений в своей правоте, ни малейшего сочувствия к чужому горю. Да и откуда им взяться, если эта жестокая и прагматичная женщина, теряя собственных детей одного за другим, лишь крепче сжимала в руках кормило власти? Лишь стискивала зубы и, продолжая улыбаться, как ни в чем ни бывало, возводила на трон очередного сына...Заранее зная, что участь его печальна и незавидна. Герцогиня захлебнулась воздухом - таким невыносимо горячим он ей показался из-за того, что вся кровь, казалось, бросилась ей в голову. Так мучительно и жарко умеют краснеть лишь настоящие блондинки, чей цвет волос подобен золоту, а белизна кожи может соперничать с белизной мрамора античных статуй. Из прекрасных, сиявших кротостью и христианской любовью глаз ее светлости едва не брызнули слезы. Правда, соленые эти капли, так и не сорвавшиеся с густых, пушистых ресниц, были скорее злыми от обиды и творящейся несправедливости. Однако сводная сестра короля, хорошо усвоившая уроки притворства, постаралась показать лишь огромную жалость и сопереживание к бедной Луизе, умело скрыв свои истинные чувства. - Это убьет ее... Смягчите сердце, мадам. Будьте милостивы и снисходительны к слабому. И да воздастся Вам за это на небесах... - Прошептала она одними губами и прикрыла изящный ротик ладошкой, словно испугавшись того, что сказала. То, что королева не выдаст имени случайного любовника, заронившего в ее лоно преступное семя, было очевидно. Во всяком случае, для воспитанницы Дианы де Пуатье, постаравшейся в свое время как можно лучше узнать государыню в надежде подружиться с ней. И это благородство, эта жертвенность, с которой несчастная отдавала себя на поругание собственного честного имени и растерзание безжалостной королеве-матери, мучили доброе сердце мадам де Шательро. Она не могла спокойно наблюдать за тем бесчинством, что творилось в апартаментах ее величества. Ей необходимо было действовать, чтобы помочь... Хоть как-то... - Ваше величество очень добры, проявляя заботу о госпоже Водемон. Вы правы, мой христианский долг - помочь ближнему своему, дать утешение страждущему и слова молитвы раскаявшемуся. - Присела в реверансе супруга маршала Монморанси. - С Вашего позволения, я отправлюсь к его величеству, дабы испросить разрешения сопроводить королеву к месту ее заточения. Дорога будет трудной, а государыня еще слишком слаба. Она нуждается в уходе и внимании. Говоря все это самым смиренным и почтительным тоном, внутри внебрачная дочь Генриха II Валуа кипела от негодования и злости. И кипение это, поначалу хаотическое и эмоциональное, постепенно утихало, приобретая форму законченного решения - во что бы то ни стало добиться от сводного брата хотя бы отсрочки для Луизы. А если повезет, то и сохранения доброго имени, не говоря уже о жизни. «В конце концов! - Возмущенно думала госпожа д'Этамп. - Хоть я и не принцесса, а права мои сравнимы разве что с правами любимой канарейки королевы Наваррской, у меня есть определенное влияние... Женское обаяние... Да Бог с ним - со всем этим - я не о себе радею, а за правду и справедливость! Генрих мог бы и помягче обойтись с женой, которую сам использовал лишь как ширму, купаясь в любви и счастье со своим фаворитом. Ему не в чем упрекнуть супругу. Это полностью его вина! Я должна ему об этом сказать. Быть может, он все-таки пожалеет ее... И захочет меня услышать...»
Екатерина Медичи: - Как вам угодно, герцогиня, - с ледяной любезностью проговорила Екатерина Медичи, оставив без внимания просьбы Дианы смягчить сердце. – Его Величество сейчас у себя, но поторопитесь, если желаете его застать, я слышала, со своими дворянами он собирается на прогулку в Булонский лес. Флорентийка сама посоветовала Генриху развеяться, рассудив, что ни к чему ему присутствовать при сцене отъезда Луизы де Водемон из Лувра, впрочем, и король не выразил желания попрощаться с неверной женой. - Дамы! Дверь в опочивальню королевы робко приоткрылась. - Вы можете войти. Вам предстоит собрать вещи госпожи де Водемон. Никаких драгоценностей, парадных платьев, золотого шитья. Вам понятно? Приступайте. Терять драгоценное время королева-мать не собиралась.
Диана де Меридор: Стоя вместе с остальными дамами в приемной, Диана пыталась понять, чем же заслужила гнев королевы Екатерины несчастная госпожа де Водемон. Что ей можно поставить в вину? То, что бедная женщина потеряла свое дитя? Это жестоко и несправедливо. Но, как видно, и жестокости, и не справедливости в этом мире было достаточно. Дам позвали и отдали приказ, ясный и недвусмысленный. Диана бросила вопросительный взгляд на герцогиню де Шательро. За прошедшие дни все привыкли в ней видеть ту, кто знает, как должно поступать. Но тут же упрекнула себя в глупости. Да, Диана д’Этамп обладала властью и влиянием, но когда появляется Екатерина Медичи, перед ее волей склоняются все. Из гардеробной вынесли все необходимое, Диана нетвердыми руками начала укладывать вещи в сундук, стараясь предусмотреть все. Конечно, нечего и надеяться, что Главный ловчий позволит своей супруге сопровождать опальную королеву а ее изгнание, но графиня де Монсоро дала себе слово, что позаботиться о несчастной Луизе де Водемон, где бы та ни находилась.
Диана д'Этамп: Диана крепко стиснула пальцы, прижав ладони к груди. Этот жест внешне демонстрировал всю степень отчаяния и горя, которые испытывала герцогиня; внутренне же скрывал нервную дрожь и волнение, охватившие чувствительную душу внебрачной дочери Генриха II Валуа при виде спокойного, равнодушного и деловитого поведения Екатерины Медичи, от ее точных, лаконичных и жестоких распоряжений. Губы супруги маршала Монморанси задрожали, когда в комнату торопливо и немного испуганно вошли фрейлины. На лицах почти всех девушек читалась растерянность и сожаления. Впрочем, при одном взгляде на застывшую мрачную фигуру вдовствующей королевы выражения сочувствия и сопереживания беде, постигшей несчастную Луизу, постепенно сменялись отчужденностью и безразличием. Госпожа д'Этамп с болью в сердце наблюдала за этими метаморфозами, понимая всю их неизбежность и справедливость. Каждый хочет жить и борется за место под солнцем теми способами, которые ему доступны. Для этих знатных и ограниченных в изъявлении своей воли женщин все счастье, вся радость и весь смысл существования заключены в том, чтобы блистать при дворе. Значит, нужно уметь чувствовать «в какую сторону дует ветер». Теперь он дул от бедняжки Водемон - так было угодно зловещей флорентийке. И кто осмелится перечить ей? На миг прелестную головку ее светлости посетила крамольная мысль: «Зачем? Может, действительно, и мне не стоит плыть против течения? Все равно уже ничего не исправить и не вернуть... А так я рискую погубить еще и себя. Право, к чему такие жертвы?» Однако в этот самый момент мадам де Шательро поймала искательный и вопрошающий взгляд жены главного ловчего - этой милой, кроткой и чем-то даже немного похожей на королеву графини де Монсоро. Ей до озноба, до противного покалывания в кончиках пальцев сделалось совестно. Краска стыда с силой прилила к щекам, заставляя их пунцоветь, словно маки, придала заблестевшему взгляду тот неповторимый оттенок сумасшедшинки, который так легко вдохновляет и воспламеняет чужие сердца, внушая надежду и даруя веру. Прикусив нижнюю губку, воспитанница Дианы де Пуатье ободряюще кивнула своей недавней собеседнице. Ее взгляд будто бы говорил: «Нет, дорогая моя. Еще не кончено! Мы поборемся и за жизнь, и за честь невинно страдающей. Я знаю, что нужно делать. И Вы положитесь на меня!» Решительно тряхнув головой, от чего строгая прическа пришла в некоторый творческий беспорядок, сводная сестра короля присела в глубоком реверансе, почтительно и подчеркнуто вежливо прощаясь с королевой-матерью. - Благодарю, Ваше величество. Наклоном головы и подбадривающей улыбкой простившись с фрейлинами, которые даже перестали укладывать вещи ее величества, наблюдая за нравственной дуэлью двух сильных и могущественных соперниц, Диана Французская вышла из покоев бедной королевы и твердыми шагами, шелестя юбками и оставляя позади шлейф пряно-горького аромата, направилась к его величеству с намерением добиться аудиенции и отсрочки в решении судьбы Луизы.
Луи де Можирон: Пока Генрих разбирал бумаги, которые ему в виде кипы свитков на очередном заседании вручили его советники, Людовик с неменьшим усердием составлял письмо своим родителям. Ссора с отцом из-за несостоявшейся женитьбы единственного сына Лорана де Можирона и дочери барона де Сен-Леже постепенно сошла на нет, благодаря усилиям матушки Луи. За что последний ей был бесконечно признателен. Однако, несмотря на это все, письма отцу давались с трудом. Они не обсуждали больше положение маркиза при нынешнем дворе и короле. Впрочем, месье Лоран был достаточно умен, чтобы не высказывать своего недовольства, ибо почитал власть и монаршие регалии. И заботили его сейчас вопросы об удачном замужестве двух младших дочерей. Выдавливая из себя по слову в час, придворный втихую любовался своим королем, и совершенно наглым образом бросал ему на стол скомканные листы с не получившимися на его взгляд строками. Все бы было ничего, но третий участник этой немой сцены был весьма заинтересован в этих комочках бумаги, а потому с разгону следовал за ними, сметая все на своем пути. И участником этим была рыжая любимица молодых людей, кошка по имени Звезда, которую Людовик когда-то подарил своему возлюбленному. В общем, маркиз и сам бездельничал и всячески мешал государю заниматься делами страны. Такие минуты Можиро любил особо, в них было нечто непередаваемо нежное, когда можно обходиться без слов и просто уютно помолчать друг с другом. Доклад слуги о том, что аудиенции Его Величества жаждет герцогиня де Шательро, фаворит Генриха встретил вопросительным взглядом на своего господина. Во взоре том читалось: «И зачем мадам д'Этамп сегодня пожаловали к нам с визитом?» Но Генрих, по мнению Луи, слишком долго (целых пару мгновений!) не отвечал на вопрос, а потому на стол ему полетел очередной ком бумаги, на «хвосте» у которого висел другой хвост.
Henri de Valois: К прогулке было все готово, Генрих, как всегда, был только счастлив возможности исчезнуть из Лувра вместе с Людовиком. Оставалось дописать несколько писем, и Генрих бы уже покончил с этим, если бы не игры Луи и Звезды, сделавших из кабинета Его Величества бог знает что. При том, что только Людовику и их рыжей любимице король Франции готов был простить любые безобразия, злоупотреблять этим было особенно нечестно. - Пусть мадам д’Этамп войдет, - чопорно ответил Генрих слуге, в ответ метко кинув в любимого скомканной бумагой, и подхватил на руки Звезду, метнувшейся было за новой игрушкой. Борьба за внимание их общей любимицы была единственной борьбой, которая существовала между Людовиком и Генрихом Александром. Послав своему драгоценному ангелу несколько нежных, дразнящих, многообещающих взглядов, и Анри принял вид равнодушный и пресыщенный. - И распорядитесь подавать лошадей, - крикнул он вдогонку, добавив тихо. – С чем бы ни пожаловала моя сводная сестрица, ей придется быть краткой, как жителям древней Лаконии. В сердце кольнуло неприятное предчувствие. Диана редко являлась просто так, только ради удовольствия видеть своего царственного брата. Если герцогиня де Шательро явилась, значит ей что-то нужно. Хотелось надеяться, что ей нужно не то, о чем сам Генрих старался даже не думать. Судьбу госпожи де Водемон от отдал в руки матери и не желал больше об этом вспоминать.
полная версия страницы