Форум » Игровой архив » Заговори, чтоб я тебя увидел. Сделай, чтобы понял. » Ответить
Заговори, чтоб я тебя увидел. Сделай, чтобы понял.
Гийом де Монморанси: 16 октября 1575 года (и далее). Франция. Замки братьев Монморанси.
Ответов - 12
Francois Montmorency: Как ни странно, заговор, его кровавый провал и длительное заточение в Бастилии мало отразились на внешности и характере Франсуа Монморанси. Да, он похудел, побледнел и несколько осунулся лицом; на висках особенно явственно засеребрилась седина, выдававшая выпавшие на его долю страдания и зрелый возраст, но отнюдь не портившая приятной внешности старшего сына Анна де Монморанси; крепкое дотоле здоровье подкосилось, и его светлость мучительно и долго болел... Однако ни свалившиеся тяготы, ни пережитый позор не заставили его прямую, широкую спину согнуться под гнетом несчастий, а молодой и по-прежнему острый взор - погаснуть и утратить интерес к жизни. Впрочем, кое-какие изменения все-таки произошли, и это было бы смешно и наивно отрицать. Герцог сделался более угрюм и нелюдим, чем прежде, отошел от основных общественных и политических занятий, окончательно перебрался в провинцию в загородный дворец в Экуане и стал реже видеться с женой - Дианой д'Этамп, которая предпочла возвратиться ко двору, несмотря на все произошедшее и явную опалу своего супруга. Неспешное, размеренное существование в провинции, налаженный быт, день за днем одни и те же люди, окружающие хозяина и готовые броситься исполнять любое его распоряжение по первому требованию - все это, конечно, также наложило свой отпечаток на повадки и привычки экс-губернатора Парижа. Прежний лощеный щеголь и франт, галантный кавалер и просто светский человек исчез, явив миру абсолютно новое и может быть в чем-то даже более привлекательное лицо. Во всяком случае, лжи, притворства и лицемерия в этом новом маршале Франции было куда меньше; больше барственности, добродушной снисходительности и легкой насмешки - той самой, какую позволяют себе много пожившие и повидавшие ветераны в отношении всего остального мира. Мощный командный голос потомственного военного - глубокий и звучный - приобрел рокочущие перекаты и мурлыкающие оттенки сытого кота, абсолютно довольного своим положением и доставшейся ему судьбой. Словом, Монморанси - тот самый тщеславный и честолюбивый Монморанси, который так умело поддерживал амбициозные планы герцога Алансонского, питая надежду самому возвыситься и приобрести неслыханное влияние в качестве будущего советника нового короля -, этот самый Монморанси нынче сделался воплощением сытого и счастливого малыми радостями феодала, чьи главные развлечения составляют охота, чтение книг и уютные посиделки в узком кругу таких же, как и он сам, провинциалов за бокалом доброго хереса. И потому события, развернувшиеся в его доме 16 октября 1575 года, Франсуа воспринял как вторжение грубой наружной реальности в его тесный благоустроенный мирок.
Гийом де Монморанси: Гийом гнал своего коня на запад от Дормана, вниз по течению Марны. Чуть не доехав до Сааси, его конь пал, загнанный своим хозяином. Нужно было добираться дальше самому. В том, что основные силы спасшихся протестантов пошли на юго-восток, было преимущество для Монморанси. Логично было бы предположить, когда его тела не найдут среди убитых, что он помчался в том же направлении. Но не стоило надеяться на наивность Гиза. Он вполне мог послать свои отряды во всех направлениях, чтобы догонять и добивать уцелевших гугенотов. Передвигаясь дальше пешим, стараясь заходить меньше в деревни, а если и заходить то ночами, младший сын Анна де Монморанси спал на земле, мылся в реке, питался подножным кормом в виде щедро высыпавших на землю этой осенью грибов, и пару раз даже своровал кур с окраин крестьянских хозяйств. Путь до Экуана, который можно было проделать за пару дней, он шел почти неделю. Наконец, измотанный, оголодавший, грязный, еле волоча ноги, командующий разбитой армией сторонников учения Кальвина добрался до замка в Экуане, где обитал последние месяцы его старший брат Франсуа. Постучав в ворота и назвав себя, он получил в ответ недоверчивый взгляд слуги и несколько монет милостыни. Расверепев, де Торе с грохотом постучал еще раз, требуя позвать хозяина. Вид у него был жалок, а потому слуга неосторожно открыл дверь, чтобы объяснить «проходимцу», что ему следует идти дальше своим путем, за что и был наказан ударом в челюсть. Пока тот не успел очухаться, Гийом побежал в замок, из оставшихся сил разбрасывая в стороны, пытавшихся преградить ему дорогу людей. Хорошо знакомый с устройством этого жилища, он обежал несколько комнат и бросился на заднюю террасу. Там-то он и нашел своего родственника.* - Хорошо ты встречаешь брата, Франсуа, - с укором хрипло бросил он, прислонясь к одной из витиеватых стоек. – Отзови своих псов, пока я не наделал в них дырок, - взявшись за эфес шпаги, кивнул в сторону бежавших за ним слуг синьор де Торе.
Francois Montmorency: Спокойная, размеренная, сытая жизнь, которую последнее время вел Франсуа, удалившись от дел и покинув суетную столицу, отнюдь не располагала к быстроте реакции и готовности к подобным внезапным вторжениям. Заслышав какую-то далекую возню и несколько громких выкриков, герцог собирался было пойти и поглядеть, в чем там причина беспокойства… И уже даже начал приподниматься из нагретого, уютного кресла, в котором он сидел с книгой на коленях – больше поглаживая пергаментные страницы и глядя куда-то вдаль, чем вчитываясь в написанное, когда на террасу выскочил какой-то оборванец в грязном тряпье и, прислонившись к резной стойке, поддерживающей крышу, хриплым голосом заявил о своем родстве с Монморанси. Нахмурившись, его светлость смотрел на дерзкого посетителя и помимо воли вглядывался в его обветренное, загорелое лицо, ища (и находя!) знакомые черты. Руки его, опущенные на подлокотники для того, чтобы подняться с насиженного места, нервно стиснули резное дерево. Длинные, изящные пальцы впились так крепко, что побелели костяшки, а синие вены на кистях набухли и расчертили кожу пульсирующими струйками. - Да как Вы смеете!.. – Начал было говорить экс-губернатор Парижа, задыхаясь от гнева и недоумения: как вообще могло до такого дойти в его доме? И умолк на полуслове, поняв, но еще не в силах принять, что этот человек в нелепом, почти нищенском одеянии – его младший брат. - Эй, вы там... - Нехотя цедя слова сквозь зубы, бросил он ворвавшимся вслед за нежданным гостем растерянным слугам. - Подите вон. Если понадобитесь, я позову. Едва те удалились, Франсуа накинулся на родственника, выражая одновременно и радость, и тревогу, и вместе с тем избавляясь от раздражения и волнения, которые ему пришлось испытать по его милости. - Гийом? Проклятье! Черт тебя дери, негодник! – С облегчением выругался маршал Франции, окончательно узнавая в оборванном незнакомце синьора Торе. – Что это за маскарад? И почему ты врываешься в мой дом с боем? – Посерьезнев, спросил старший сын знаменитого полководца.
Гийом де Монморанси: - Смею, братец, смею, - ухмыльнулся де Торе, похлопав походя родственника по плечу, падая во второе кресло и блаженно вытягивая ноги. Уверенный взгляд устремился в глаза Франсуа. После заговора «недовольных» старший из Монморанси угодил в Бастилию, тогда как Шарлю и Гийому, поддерживающих брата, пришлось уносить ноги и бежать аж до самого Прусского герцогства. Там они и встретились с Конде, там, поддерживаемые местными князьями, собрали армию ландскнехтов, которую давеча разбил под Дорманом Генрих де Гиз. То есть, пока один из основных заговорщиков протирал штаны в Бастилии, другой и вовсе был обласкан новым королем, братья Монморанси не бездействовали. И сейчас плавно текущая и безоблачная жизнь Франсуа вызывала лишь пренебрежительную усмешку на обветренных, резко очерченных губах синьора де Торе. - Это не маскарад, герцог, это моя жизнь, - забрав со стола единственный стоящий там бокал с вином, Гийом сделал несколько глотков и откинулся на подушки, причмокнув от удовольствия, а ноги устроил на этот самый стол. - Не всем же дарована милость, коротать свой досуг в праздности, - в голосе бывшего генерал-полковника легкой кавалерии армии Карла Девятого послышалось нескрываемое раздражение. – А врываюсь с боем, потому что еще не остыл от той битвы, что проиграл. Кстати, тут недалеко, - мужчина сделал жест рукой в сторону Марны. – Если ползком, да пешком, за недельку можно управиться, - устремив взор в приподнятый бокал, заметил он. – Не хотите попробовать, Ваша светлость? Торе был зол на братьев, один из которых окопался у себя в Тулузе, а другой коротал деньки нежась в Экуане, в то время, как он и синьор де Мерю, зубами выгрызали из жизни объедки их величия, стремясь помочь, чем могли, но получая в ответ лишь забвение. - Кстати насчет дома, - улыбка Гийома стала ехидно-любезной. – Я бы тут пожил.
Francois Montmorency: Снисходительно-покровительственный тон и нахальство, с которым младший брат обращался к нему и вел себя в его доме, поначалу вызвали у Франсуа легкое недоумение и раздражение, однако с каждым новым словом и поступком синьора де Торе герцог Монморанси все больше хмурился и убеждался в том, что этот визит не принесет ему ничего хорошего. Нельзя сказать, что его светлость и братьев связывали тесные семейные узы. Нет, у детей Анна Монморанси не было ничего похожего на крепость и единение детей Франсуа Лотарингского. И потому развязность Гийома, явившегося незваным гостем и демонстрирующего манеры заправского солдафона, ничуть не радовали экс-губернатора Парижа. А намеки и упоминания о некоей «милости» и вовсе задели маршала за живое. Оказывается, задремавшее было честолюбие никуда не делось, и ему совсем не понравилось сознавать себя «милостиво» пожалованным спокойной, сытой жизнью. - Ты слишком много времени проводишь в армии и в поисках сражений, которые не приносят ни славы, ни почестей. – Холодно заметил супруг Дианы д’Этамп, выдерживая дерзкий взгляд брата, устремленный глаза в глаза. – Это плохо сказывается на твоем характере и позволяет нарушать установленные нормы приличий. Теперь я нисколько не удивлен, почему мои слуги изначально приняли тебя за проходимца… - Добавил он, неодобрительно покосившись на ноги в грязных сапогах, лежащие на невысоком столике с инкрустациями слоновой костью. - Эй, кто там есть? Жак, поди сюда! – Морщась, выкрикнул герцог, обернувшись к дверям, ведущим во внутренние покои. Когда один из давешних слуг, преследовавших Гийома де Монморанси, вошел в комнату, Франсуа брюзгливым тоном распорядился: - Принесите сюда вина и еще один бокал. Приготовьте для синьора де Торе горячую воду и чистую смену одежды. Низко кланяясь, поименованный Жаком выскочил вон, торопясь исполнить приказание господина и тем загладить свою вину перед ним. Оставшись вновь наедине с братом, Монморанси-старший покачал головой и, поджав губы, враждебно поинтересовался: - Пожить? И как долго? Тебя, конечно, ищут? Что ты еще успел натворить? Ах, да… Ты же изволил поведать, что был разгромлен где-то здесь неподалеку. Значит, ищешь убежища? Мало того, что свою жизнь испортил, так еще и брата под удар намерен поставить?
Гийом де Монморанси: - Зато они приносят удовлетворение от того, что я, хотя бы, не протираю зад, сидя на одном месте, - усмехнулся Гийом, взглянув на брата снизу вверх. Нравоучительный тон Франсуа никогда не вызывал в нем такого раздражения, как у Шарля, к примеру, напротив, он готов был слушать проповеди брата, но не для того, чтобы искать в них зерна здравого смысла, а чтобы потом иметь возможность посмеяться над ним. Сейчас старший из Монморанси был похож на большого надутого индюка, который, казалось, едва не лопается от собственной важности. - А, кроме того, - допив вино, де Торе поставил бокал на пол и потянулся всем телом, - я имел ох какой роскошный шанс оставить лотарингских певчих птичек без главного дрозда. Жаль, что промахнулся! – скорчив недовольную физиономию, родственник коннетабля, прикрыл глаза и переплел пальцы на животе. – Но я обязательно попробую еще раз, а этот, надеюсь, навсегда ему запомнится отметиной на щеке, - Гиза было лучше не дразнить, это Гийом хорошо знал. Как и то, что остался неузнанным в дымке тумана. Но Франсуа-то о том не мог догадываться, а значит можно было представить, как сейчас екнет сердечко мужа Дианы д'Этамп в страхе перед осиным гнездом, которое растревожил его младший братишка и в осознании того, под чей именно удар был подставлен род Монморанси. Слушая распоряжения бывшего мэра Парижа, Гийом насмешливо улыбался, не поднимая век. Разумеется, даже в Бастилии, Франсуа, небось, готов был отказаться от хлеба, лишь бы ему дали чистую рубашку. - Месяц-два, - неопределенно ответил дворянин, почесывая щетину на лице. – Но ты можешь написать мажордому в Шантийи, чтобы он принял меня с распростертыми объятиями, - по завещанию отца каждый из Монморанси мог проживать в доме их предков, но по закону Шантийи принадлежал его старшему сыну. – Там бы я осел на подольше, - сладко зевнул, не прикрывая рта ладонью синьор де Торе.
Francois Montmorency: - Ты стрелял в Генриха де Гиза? Брови хозяина дома поползли вверх, а лицо вытянулось и побледнело. Если младший братец рассчитывал поразить старшего, то это ему отлично удалось. Все остальные выходки Гийома в сравнении с этим убийственным заявлением казались просто детскими шалостями, не заслуживающими никакого внимания. Будучи главой рода, Франсуа как никто другой зависел от подводных политических течений и должен был вести свою (весьма незначительную и аккуратную в нынешних условиях) игру. Слова же сеньора де Торе ставили под удар не столько самого сеньора де Торе, сколько всех Монморанси. Даже самому последнему крестьянину во Франции были известны мстительность, памятливость и крепкая семейственность детей Лотаря. Смертельное оскорбление, нанесенное одному из них, отзовется теперь травлей для всех сыновей некогда знаменитого полководца. И в этой охоте примут деятельное участие не только принц Жуанвиль с братьями, но также и все верные и преданные люди, принадлежащие и сочувствующие этим «Певчим птичкам». - Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Шипящим от едва сдерживаемой ярости голосом проговорил супруг Дианы д’Этамп, наклоняясь к брату и глядя ему прямо в глаза бешеным взглядом. – Нет, кажется, не понимаешь. И понимать не хочешь! Действительно, для этого ведь необходимо иметь мозги! А у тебя вместо них болотная жижа. От того-то ты и квакаешь, как глупая лягушка, воображая себя героем… Хоть на самом деле – ты мерзкая, бородавчатая тварь, которая способна думать лишь о себе и удовлетворять лишь свои низменные потребности! Его светлость не на шутку разошелся, кляня младшего Монморанси последними словами. Если еще пять минут назад он был готов снисходительно пожурить непутевого родственника и помиловать (родная кровь все-таки), то сейчас об этом не могло быть и речи. Этот проклятый искатель приключений, похоже, одним выстрелом умудрился разрушить всю стройную, покойную и до мелочей продуманную картину дальнейшей жизни герцога. Королевская опала еще не закончилась, а тут такой сюрприз! И пусть отношения дома Валуа с представителями Лоррейнов не отличались никогда теплотой… Кто такие нынче Монморанси? И кто такие Гизы? К гадалке не ходи, сразу становится понятным, кому отольется обида само провозглашенного «короля Парижа». - Месяца два-три? В Шантийи? Маршал невольно отшатнулся, словно эти слова больно ударили его плетью. Мысль его работала быстро и лихорадочно. Спасая свою шкуру, которая ему была, без сомнений, весьма дорога, экс-губернатор столицы волей-неволей обязан был спасти и жизнь Гийома, как бы ему не хотелось обратного. Одно Франсуа понимал совершенно точно: младшему Монморанси не место ни в Экуане, ни в Шантийи. А значит… - Конечно, следовало бы тебя хорошенько наказать. – Выпрямляясь и успокаиваясь, начал он. Принявшись нервно расхаживать по террасе и заламывать пальцы (дурацкая привычка, выдававшая сильное возбуждение и волнение), старший сын Анна Монморанси продолжил: – Например, согласиться на твои условия… А ночью отослать тайком гонца к его величеству, дабы не прослыть укрывателем преступника. Да, я бы стал тогда братоубийцей и предателем родовых интересов, зато остался бы честным человеком. Но я этого не сделаю, как ты понимаешь. – Герцог на миг остановился напротив брата и облил того презрительным взглядом, демонстративно поморщившись от внешнего вида и запаха, который распространял вокруг себя недавний скиталец и беглец. – Ни здесь, ни в Шантийи тебе делать нечего. Забудь об этом! Власть короля и Лотарингских прихвостней на этих землях слишком сильна. Да и расположены они в опасной близости от Парижа. У тебя остается только один шанс спастись. Если, конечно, Анри окажется столь же щепетилен и сентиментален, как я.
Гийом де Монморанси: - Это война, братец, люди иногда стреляют друг в друга в сражениях, или ты думаешь, они чинно раскланиваются друг с другом на поле битвы, - издевательским тоном спросил Гийом бывшего мэра Парижа, и без труда выдержав его негодующий взгляд, сплюнул на пол террасы. А Франсуа похоже прижился в тишине и покое Экуана, раз вон аж как трясется от страха. Все стареют, и его не избежала та участь. - Ты не сильно ушел от меня в том, что касается удовлетворения своих низменных потребностей, - грязная ладонь младшего из братьев Монморанси лениво поднялась с подлокотника кресла и царственным жестом, свойственным лишь дворянам высокого происхождения, обвела все вокруг. – Но лучше быть бородавчатой тварью, способной думать лишь о себе, чем потерявшей все свои зубы и разум гадиной, забившейся в колоду и дрожащей от страха. Рука Гийома опустилась обратно на подлокотник, а наглая усмешка обернулась оскалом волка-одиночки. – У тебя изо рта воняет кровью, и знаешь почему? – констатировал он свое видение, однако не отвернул лица, от холеной физиономии мужа Дианы де Шательро, продолжая прямо смотреть в его истекающие яростью глаза. - Накажи меня, братишка, накажи, - благодушным тоном, изображая мнимый испуг, заявил де Торе, и, взяв принесенный кувшин с вином и, не утруждая себя налить его в бокал, стал жадно пить прямо из сосуда. Вино текло по губам и шее, но после последних дней казалось божественным. Утолив жажду, он отер рукавом губы. – Только помни, что как только я окажусь в руках короля, заговорит прошлое, которое ты так стараешься забыть и, которое вы так умело замяли с мадам Катрин, - проигравший битву с Лоррейном Гийом, вопреки надеждам Франсуа, отнюдь не разучился думать. Он прекрасно осознавал, что старающаяся выгородить своего младшего сынка Медичи, была вынуждена выгораживать и его сообщника, но это совсем не значило, что данный процесс доставил ей хоть какое-то удовольствие. И уж явно граф Даммартен не имел никакого отношения к своему освобождению из Бастилии. - Как думаешь, что вынужден будет предпринять король, когда один из его дворян заговорит во всеуслышание, не щадя ни своей семьи, ни его? А в какой восторг придет его матушка, ты представь только, когда всем и вся станут известны подробности одного небольшого заговорчика, и ей придется отправить на плаху не только меня, но и пролить там же и кровь Валуа? Де Гиз даже простит мне тот самый выстрел, я уверен. И можешь не надеяться заткнуть мне рот здесь и сейчас. Не забывай, что Шарло имеет не меньшее отношение ко всем тем событиям, чем я. И находится там, где ни ты, ни даже король его не достанете. И, случись, что со мной, исчезни я в безвестности, он заговорит устами Европы, - правдой было и то, что младшие из сыновей коннетабля Франции Анна де Монморанси всегда держались вместе, брошенные на произвол судьбы старшими, и то, что Риму только дай повод влезть в дела другой страны, и развести в ней дрязги. - Так что, я поживу пока здесь, надеюсь, я выпросил у тебя твое благоволение? И поторопи там с ванной, – посмеиваясь, Гийом вновь прикрыл глаза, откидывая голову и словно дразня брата такой открытой, хоть и грязной шеей. Тем не менее, предложение Франсуа насчет Генриха стоило обдумать. Тулуза была значительно дальше от Парижа, нежели Экуан, а подставляться под топор палача, несмотря на браваду, де Торе был не намерен.
Francois Montmorency: - Щенок! Да как ты смеешь! – Захлебнулся праведным негодованием Монморанси-старший, невольно делая шаг ближе к Гийому и впиваясь в него разъяренным взглядом. Взглядом, в котором тонули всякие остатки разума и из глубин которого поднималось тяжелое, мутное, всепожирающее бешенство. Губы его затряслись, на щеках выступили пунцовые пятна возбужденного румянца. Толстая, синяя жила на шее налилась кровью и опасно вздулась, ветвистой змеей обвивая горло его светлости. Казалось, еще немного, и глаза его выскочат из орбит, а жила на шее лопнет с противным треском и забрызгает всю террасу густой, черной кровью, отравленной ядом ненависти и гнева. - Выродок! Проклятый молокосос! Да кто ты такой, чтобы грозить мне?! Мне?! Маршалу Франции! Мне?! Главе рода великого Анна Монморанси!!! Я уничтожу тебя, грязная свинья! Неблагодарная дрянь!.. – Захлебываясь слюной, заорал Франсуа, не помня себя от ярости, клокочущей в сердце и медленно подступающей к голове, лишая возможности мыслить здраво и позволяя действовать лишь животным инстинктам. Этот человек оскорбил, причинил боль? Значит, необходимо устранить, удалить… Источник боли и раздражения. А тут еще сеньор де Торе, словно нарочно дразня герцога, откинулся на спинку кресла, дерзко открывая грязную, облитую вином, но такую беззащитную шею. - Еретик! Выскочка! Жалкий выкормыш ехидны! Протестантская дрессированная собачонка! – Беснуясь и все более входя в раж, вопил, срываясь на визг, обезумевший герцог. Неожиданно и непредсказуемо рванувшись вперед (так стремительно и абсолютно нелогично поступают лишь сумасшедшие), он буквально упал вниз,рыча и хрипя. Его судорожно скрюченные пальцы искали мягкое, податливое горло ненавистного братца. Жажда сдавить это живое, теплое и трепещущее, росла в нем и крепла. Делалась совершенно непреодолимой и такой жгучей, что терпеть дольше не осталось сил.
Гийом де Монморанси: Приятно было осознавать, что хоть это не изменилось со времен детства. Что, как и прежде, он способен довести своего братца до белого каления и вывести из состояния благодушного спокойствия. Довольно улыбаясь, Гийом слушал оскорбления герцога и, не открывая глаз, прекрасно представлял, как тот брызжет слюной на все вокруг. Дошел-таки до хозяина Экуана смысл слов незваного гостя, осознал, значит, он свое положение. Это было хорошо. Однако, его нападение – это было нечто новенькое. Раньше его светлость не доходил до рукоприкладства. Ощутив на себе тушу графа Даммартен, его ухватившие горло пальцы, де Торе чертыхнулся про себя. Совсем плох старичок, позабыл о своей подагре и о том, что младший из Монморанси превосходил его силой и здоровьем. Да и попросту был моложе и выносливее, привычный не только к битвам, но и к дракам. Одной рукой захватив в плен запястья Франсуа, отодрав их от своей шеи, другой он практически без размаха, но вкладывая в нее все свое презрение, врезал ему в челюсть. И тем не ограничился. Поднявшись с кресла, он дернул вверх брата, вынуждая держаться на ногах, и нанес ему второй удар – коленом в живот. Лишь после того, брезгливо швырнул экс-губернатора Парижа на пол террасы. - Ай-яй-яй, Франсуа, - покачав головой, Анделус наклонился и смотрел на то, как его родственник крючится от злобы и боли, - разве тому нас учил батюшка? Разве тому нас учит Всевышний? А как же постулат «Возлюби ближнего своего»? И кто ж из нас не следует законам Божьим? Кто из нас после этого выкормыш ехидны? – Гийом распрямился, смотря на мужа Дианы д'Этамп, на этого некогда блестящего кавалера и умного вельможу, сверху вниз. Пусть маленькая, но все же победа. Пустячок, а приятно. Пройдя мимо брата, он обернулся у двери. – Ты больше не маршал Франции, братец. От этого остался пустой звук и то, что я вижу перед собой. А вот я еще могу стать героем. Можно было не сомневаться, что за дверями подслушивают слуги. В этом де Торе убедился, едва открыл створки дверей. Дворецкий и прехорошенькая служанка испуганно переглянулись, столкнувшись нос к носу с молодым господином де Монморанси. - Его светлости стало дурно, - спокойно констатировал Гийом. – Что вылупился? – рыкнул он в лицо лакею. – А ну бегом за лекарем, пока хозяин не отошел в мир иной! А ты… - осмотрев девушку с ног до головы, синьор Данжю взял ее мордашку за подбородок и крепко поцеловал в губы. Усмехнувшись тому, что девчонка была явно ошарашена, он развернул ее и шлепнул по заднице. – А ты покажи мне, где моя ванна, да сообрази, что поесть.
Francois Montmorency: Франсуа не помнил себя от гнева и ярости, переполнявших его душу черной желчью. Его ненависть выплескивалась и в оскорбительных словах, которые он самозабвенно выкрикивал, и в неловких, неуклюжих попытках дотянуться до горла своего обидчика и врага. Такой припадок бешенства можно было объяснить только одним: тем, что младшему братцу всегда удавалось довести старшего до белого каления, до той опасной черты, за которой зловеще скалится близкое безумие. И вот сегодня эта черта была не просто достигнута, но в пылу взаимных обвинений незаметно оставлена позади. Герцог настолько забылся, что совершенно перестал соображать и соотносить свои весьма скудные силы (подорванные, к тому же, недавним пребыванием в Бастилии) с возможностями молодого и здорового, закаленного тренировками и сражениями организма сеньора де Торе. Печальный итог этой забывчивой непредусмотрительности был предрешен и теперь сделался наглядно-очевидным. Монморанси изломанной куклой валялся на полу, корчась от боли. Задыхался, судорожно хватая ртом воздух. На его разбитых и окровавленных губах выступила пена, мгновенно окрасившаяся в розовый цвет. Однако его светлость (всегда славившийся своим ослиным упрямством) продолжал хрипеть и выплевывать вместе с кровью грязные ругательства в адрес Гийома: - Тварь… Гадина… Какая же ты гадина! Матери следовало вытравить испорченный плод из своей утробы, чтобы не допустить твоего рождения… Убирайся! Убирайся вон, скотина… Подлец! Я ненавижу тебя, гнусный мерзавец… Господь тебя накажет! Непременно накажет… С этими словами супруг Дианы д’Этамп лишился сознания. Голова его дернулась и с глухим стуком упала на деревянный пол террасы, облитый вином и заплеванный непочтительным и дурно воспитанным родственником. Он не видел и не знал, как засуетились слуги, извещенные о том, что произошло между братьями; как маршала бережно выносили на руках два преданных лакея и камердинер. Не помнил и того, как к нему приходил лекарь, констатировавший факт случившегося с ним припадка и сердечного удара, ставшего результатом этого припадка. Экс-губернатор Парижа пребывал в блаженном забытьи – в стране осуществившихся грез и желаний. Сознание его, помутненное всем произошедшим, отправилось в область неведомого и там погрузилось в сладостный источник иллюзий. Он бредил. И в этом бреду ему являлись прекрасные картины, умиротворявшие и успокаивавшие его растревоженное честолюбие. Почести, слава, влияние и несметные богатства виделись ему. Покой, довольство, уважение и смерть младшего брата были там свершившимся настоящим. И возвращаться оттуда сын великого полководца отнюдь не спешил.
Гийом де Монморанси: Лежа на подушках широкой кровати в одной из гостевых спален замка Экуан, чистый, щеголевато выбритый, наевшийся Гийом де Монморанси размышлял о будущем. Подразнить Франсуа, пожить за его счет, пользуясь благами, которыми привык пользоваться сам братец, было делом славным. Никуда он его не выгонит. Даже когда очнется. Сейчас граф Даммартен лежал в свой опочивальне, разбитый ударом и нервным потрясением. Как прощебетала служанка, не сводившая после поцелуя глаз с молодого господина, лекарь пустил хозяину кровь, влил ему в горло какой-то настой через специальное приспособление, добился того, что сердце мужа Дианы де Шательро стало биться спокойно и ритмично и ныне дежурил при нем, ожидая пока тот придет в себя. Лучше бы Франсуа побыть в забвении, пока его родственник не примет какого- либо решения относительно своих дальнейших планов. В любом случае, думал Данжю, Экуан слишком близок к столице, слишком. И пусть бы братишка хоть 20 раз оказался на плахе и хоть 9 жизней отсидел в Бастилии, подобная участь Гийома не прельщала. В Тулузу рвануть было можно. Устроиться временно под крылом Анри, который не был столь щепетилен в вопросах человеколюбия, да и властью обладал куда как большей, чтобы не бояться никого на своей вотчине. Испания, опять же, неподалеку, а там можно махнуть в Сивилью и понежиться в лучах осеннего солнца… Останавливало лишь то, что Конде повел остатки протестантов на юг, там будут облавы и засады. С другой стороны, поменять вероисповедание – дело нехитрое. Сладко зевнув и потянувшись на мягких белых простынях, спавший еще вчера на голой земле синьор де Торе, решил, что отсидится еще пару неделек в Экуане, авось братец отдаст Богу душу, наследников то у него нет, а так он тут, как тут. А если кости по-другому выпадут, то он отправиться навестить брата среднего. Когда Гийом заснул, рука его свисала к полу, где под кроватью лежала его боевая подруга – шпага. Даже во сне он не мог позволить себе роскоши ощущения безопасности. Эпизод завершен
полная версия страницы