Форум » Игровой архив » Раз душа бессмертна, заботься о теле » Ответить
Раз душа бессмертна, заботься о теле
Гийом де Монморанси: 5 ноября 1575 года. Тулуза. Вечер
Ответов - 10
Генрих де Монморанси: Генрих де Монморанси любил уют и все те блага, которые предоставляет богатому человеку доступ к предметам роскоши. В эту промозглую осеннюю пору он сибаритствовал, наслаждаясь приятным обществом нескольких местных дворян, среди которых были и прехорошенькие дамы. Они жеманно хихикали и прятались за пышными плюмажами своих вееров, когда наместник острил или отпускал пикантные замечания в адрес кого-нибудь из присутствующих. В большой гостиной дома хозяина Лангедока ярко пылал камин. Оранжево-алые языки пламени страстно облизывали сухие березовые поленья. Снопы рыжих искр то и дело с треском взмывали над витой чугунной решеткой, украшавшей камин, и отражались в драгоценных камнях и сияющих взглядах прекрасных представительниц слабого пола. На изящном шахматном столике, инкрустированном слоновой костью и черным деревом, были расставлены фигуры и начата, но не законченна чья-то партия. На подоконнике в проеме раздвинутых тяжелых портьер небрежно валялась пестрая колода карт. Обеденный стол был уставлен серебряными блюдами с легкой закуской: сыром, орешками, засахаренными фруктами и воздушно-сдобными булочками – гордостью и поводом для восхищения господским поваром. Сам Анри небрежно полулежал в кресле, обложенный целой кучей шелковых подушек. Глаза его блестели, на губах играла ироничная и дерзкая усмешка. (Окажись сейчас здесь Гийом – младший брат Монморанси - и встань он рядом с лангедокским правителем, их родство было бы очевидно, судя по одной только этой улыбке). В одной руке он держал полупустой бокал с вином, а другой энергично размахивал перед собой, дирижируя в такт декламируемым виршам известного во Франции поэта, одного из представителей знаменитой «Плеяды» - Реми Бело,. Ему как раз на днях привезли этот текст откуда-то из Парижа, где он был уже давно известен и многими любим. Сам Монморанси находил стихи прелестными, особенно за ту бесшабашность и призыв «Жить нынешним днем», что в них содержался. И потому он читал их с радостным наслаждением, как всякий тулузец, неравнодушный к хорошо и со вкусом срифмованным строчкам: В изящном небольшом букете Цветы вам подтверждают эти, Что годы тоже отцветут И что смеяться до упаду И наслаждаться жизнью надо, Коротких не терять минут. Не ждать, чтоб старость налетела, Вселив недуги в наше тело И крепость у него отняв. Пусть наших лучших дней остатки Промчатся, веселы и сладки, Средь увлечений и забав. Когда-нибудь надменных Парок Принять безрадостный подарок, Увы, придет и наш черед. Ведь мы, душа моя, поверьте, Любить не сможем после смерти, Смерть все, что есть у нас, возьмет. И, на людей уж не похожи, Лишимся мы волос и кожи, И сердца, и лица, и глаз. Иссякнет кровь, истлеют жилы. Одна лишь тень того, что было, В земле останется от нас. Когда с молитвою пред нами Священник горстью пепла в храме Нам крестит лоб, в его перстах Напоминанье, что когда-то Из праха наше тело взято И что оно вернется в прах.* - Нет, право, разве это не мило? Как Вы находите? Я просто очарован! - Закончив читать и залпом допивая вино из бокала, поинтересовался лангедокский «королек» у присутствующих. Однако в этот момент в залу неслышной тенью проскользнул камердинер, которого тут же заметил наблюдательный господин. Бочком-бочком, он прокрадывался все ближе и ближе к хозяину, и выражение его лица не сулило среднему из сыновей благородного Анна де Монморанси ничего хорошего. Нахмурившись, наместник оборвал свою хвалебную речь и уставился на слугу тяжелым, сверлящим взглядом: - Чего тебе, бездельник? Как осмеливаешься ты нарушать столь очаровательное течение нашего вечера, посвященного искусствам и любви, своим гнусным вторжением? - Сурово супя брови и все еще не отойдя от высокопарной манеры говорить, принятой в их тесном кружке, обратился Генрих к приблизившемуся камердинеру. - Простите, господин! - Низко, раболепно кланяясь, проговорил тот, пряча глаза и вжимая голову в плечи (Анри нередко был скор на расправу, ежели ему придется что-то не по нутру). - Но там Ваш младший брат, сеньор де Торе изволили нанести Вам визит. Правда... Что именно «Правда...» лангедокский владетель договорить слуге не дал. Бесцеремонно сунув ему под нос опустевший бокал, он небрежно заметил, будто бы явление Гийома в такой неурочный час и безо всякого предупреждения являлось делом совершенно обыкновенным: - Вели пустить. Хотя, если это, действительно, малыш Ги, то он и без приглашения войдет. Позаботься лучше о том, чтобы на столе было вдоволь закуски и налей мне в конце концов вина. У меня пересохло в глотке, и я намерен прочесть еще что-нибудь прямо теперь... Реми Бело (ок. 1533-1577 г.) Ножан-ле-Ротру-Париж. французский поэт. Близкий друг Пьера Ронсара, член объединения «Плеяда». Поэт, драматург.
Гийом де Монморанси: - Мило, братишка, очень мило, - насмешливый голос синьора де Торе раздался совсем близко. – Особенно мне понравилось вот это место «И наслаждаться жизнью надо, Коротких не терять минут.» Как я вижу ты именно этому мудрейшему постулату и следуешь. Однако отрадно, что блистая во всей этой красе, - уже дважды незваный гость обвел рукой убранство и поклонился присутствующим, - ваша светлость не забывает близких. Генрих оказался абсолютно прав. Отправив вперед с докладом о себе слугу, Гийом сквозь приоткрытую дверь в гостиную слышал, как его братец декламирует стихи. А поскольку дожидаться разрешений было действительно не в повадках младшего отпрыска Анна Монморанси, то он последовал сразу же за «докладом». И теперь стоял перед развалившимся на подушках братом, отодвинув нерасторопного лакея в сторону, сложив руки на эфесе длинной шпаги, а губы в привычную усмешку. Впрочем, усмешку благодушную. Погостив вдоволь в Экуане, убедившись, что Франсуа не собирается (какое несчастье!) отдавать Богу душу, Данжю отправился в Тулузу, навестить брата среднего. Покидая дом мужа Дианы д'Этамп, в качестве компенсации за недружелюбный прием, Гийом прихватил пару драгоценных колье, браслет и кольцо его супруги, выбрал себе лучший наряд из гардероба хозяина, пусть он и трещал немного в плечах и на спине у него, подобрал коня себе по вкусу и, не изволив ни с кем попрощаться, выехал в ночи из замка, держа путь на юг Франции. Дорога прошла без приключений, ибо в дорого одетом господине никто и заподозрить не мог бывшего главнокомандующего разбитой в Дормане армии гугенотов, а длина его шпаги внушала уважение тем, кто ценил его наряд слишком высоко. И вот сейчас, в расшитом серебром лиловом камзоле, причесанный, не поленившийся побрить физиономию накануне, во всем великолепии расцвета лет и сил, он предстал перед наместником Лангедока. Посвятил он столько времени своему внешнему виду, проявив известную дальновидность. Братец Анри питал слабость ко всему красивому и роскошному. Будь то вещи или люди. И с большим энтузиазмом оставит при себе того, кто гармонично впишется в его антураж. - Я бы высек этого болвана, мой дорогой. За нерасторопность. Пока он до тебя доползет, мы состаримся и станем похожи на нашего брюзгу Франсуа, - к Анри Гийом питал совсем иные чувства, нежели к старшему брату. Это было видно в манерах и слышно в голосе.
Генрих де Монморанси: - Приятно, что я не ошибся. – Самодовольно заявил наместник, поднимая на младшего брата насмешливый взгляд, но сам не торопясь подниматься и со щенячим восторгом приветствовать столь внезапно навестившего его дом родственника. – Ты ничуть не изменился: все те же разбойничьи замашки и отсутствие всяких манер. – Удовлетворенно кивнув, прибавил он, внимательно оглядывая ладную фигуру синьора де Торе, облаченную в роскошный (хоть и несколько стесняющий движения) камзол лилового бархата с посеребренной вышивкой. Заметив аккуратную прическу и гладко выбритое лицо, Анри не сдержал понимающей усмешки (Гийом явно нуждался в чем-то и рассчитывал заслужить благоволение хозяина Лангедока). Играть с этим человеком в придворные игры, соблюдая все скучные формальности навязшего в зубах этикета, было совсем не обязательно. Мерзавец и нахал все равно добьется своего – только гостей распугает. Хотя при желании малыш Ги умеет быть очаровательным и куртуазным. Вот и стоит проверить, как далеко распространяется его лояльность и какова степень нужды, приведшая мятежника в одну из самых богатых и защищенных провинций Франции в самый разгар религиозных войн. Надо особо отметить, что «Нахал» и «Мерзавец», употребленные Генрихом по отношению к характеристике, данной господину Данжю, произнеси он их вслух, звучали бы вовсе не оскорблением, а скорее наивысшей похвалой, на какую способен один дерзкий и спесивый человек к другому – не менее дерзкому и спесивому. Впрочем, наместник более мнил себя брутальным и злым, нежели в самом деле являлся таковым. Ему нравилась эта эпатирующая публику роль, однако о своем младшем родиче хозяин особняка такого сказать вовсе не мог... Он вообще порой был не слишком уверен в том, что знает, каков истинный облик этого ветреного искателя приключений. И это иногда пугало, но чаще – очаровывало и заставляло предпринимать все новые и новые попытки докопаться до сути, подчас используя для этого далеко не самые честные и приятные методы. Лангедокский владетель и господин властным, нетерпеливым жестом протянул руку в пустоту, и камердинер, поспешивший исполнить его пожелание, бережно вложил в нее до краев наполненный вином бокал. Средний из детей Анна Монморанси, не сводя смеющихся глаз с младшенького, поднес сосуд с живительной влагой к губам и сделал крошечный глоточек. Он дразнил синьора де Анделус – дразнил жестоко и цинично; точно так же, как дразнил бы Генриха сам Гийом, окажись тот в подобной же ситуации. И оба это прекрасно понимали – во всяком случае, лангедокскому «корольку» так мнилось. - Ты отлично выглядишь, милый. – Переходя на слащавый, жеманный тон, заметил Анри, нарочито медленно облизывая рубиновый след от вина на губах длинным, розовым языком. – И этот костюм тебе необычайно идет. Он так, - тут господин Монморанси на мгновение задумался, подыскивая подходящее словечко, - подчеркивает все твои достоинства и «стягивает» недостатки, что я даже не стану просить друзей предоставить нам возможность поговорить наедине, чтобы не шокировать их твоим внешним видом и обыкновенными привычками. Наместник говорил негромко, так что присутствующие в помещении гости, увлеченные своими занятиями, навряд ли могли слышать хоть что-нибудь из беседы двух братьев. И потому Генрих ничуть не стеснялся в выражениях, желая оценить готовность де Торе многое простить старшему родичу в замен на некие услуги, о которых тот наверняка собирался просить (иначе бы не явился в Тулузу). - Высек? – Изящно приподнял одну бровь хозяин Лангедока в ответ на высказывание Гийома о расторопности слуги. – Какой же ты жестокий, братишка. – Шаловливо погрозил он ему пальчиком. – И «Брюзга»… Ай-яй-яй! Разве же так можно? О главе рода… Герцоге… Маршале Франции… Бывшем губернаторе Парижа… Все титулы супруга Дианы д’Этамп он произнес напыщенным тоном, подражая голосу и повадкам самого Франсуа. Сделав еще глоток из бокала, хозяин пирушки наконец соизволил обратить внимание на то, что один из гостей (и, между прочим – брат) обделен выпивкой. - Паршивец! Да что же это такое? Вот ведь пригрел на груди змею! – Возмущенно вскрикнул Генрих, оборачивая свой гнев против ни в чем неповинного камердинера (впрочем, тому было не привыкать). – Как ты посмел допустить такое? Мой брат!!! Человек, близкий мне… Родная кровь!... И так принят… Скотина, а ну налей ему вина!!! И кланяйся, кланяйся в ноги… Тварь!
Гийом де Монморанси: Усмешка синьора де Торе стала привычно-наглой. Не наедине? Это прекрасно. Раз братец позабыл усадить своего нового гостя, Гийом усадил себя сам, пододвинув кресло, чуть меньшее, чем у брата, но не менее удобное, поближе ко огню, бесцеремонно забрав у него одну из подушек и подложив себе под спину. Шпагу Данжю уложил себе на колени. Так было и удобнее и внушительнее. - Зачем мне манеры, Генрих? – улыбнулся тот, кто только что продемонстрировал всем их полное отсутствие. – Я привык общаться с солдатами, а не дамами высшего света, - делая комплимент обществу наместника Лангедока, которое уже с неприкрытым удивлением поглядывало на вновь прибывшего, он обвел собравшихся рукой. – А с ними, как с твоим слугой – чем больше с ними возишься, тем меньше от них толка. Анделус принял спешно предложенный ему бокал вина и жестом не менее изысканным, чем у родственника пригубил его. - А вот от такого, кстати, - Ги постучал ладонью по подлокотнику кресла, подразумевая убранство в целом, - и появляется то, что нужно потом стягивать, - хохотнул он в бокал. Братец Анри позабыл, что язык у младшего Монморанси ничуть не менее остр, чем его шпага. Это упущение следовало исправить. - Я собственно прибыл-то к тебе, дабы из первых уст ты узнал новости о делах в королевстве несколько большем, чем твое. И предупредить… - тут яд и отрава семейки коннетабля Анна чуть наклонил голову в сторону Генриха и понизил голос. – Что если глава лотарингских дроздов узнает, кому он обязан неким своим новым украшением, то боюсь, стены Тулузы и тебя не спасут. Лоррейны – вечные союзники и противники Монморанси, готовые «дружить» и предавать, в зависимости от личных интересов, главы кланов, которых когда то были готовы больше полагаться на взаимную выгоду, были вечным пугалом для тех, кто не ценил их расположение и не представлял такого единого семейного монолита. Потомки Анна и Франсуа относились терпимо друг другу, но будет ли так же спокойно Генрих просиживать штаны, узнав, что видимое равновесие нарушено? Де Гиз вполне может потребовать от короля полномочий наказать своего обидчика и его семью. А насколько Гийом понимал, то единовластие, которое заграбастал себе братец в здешних краях, запросто может склонить государя дать согласие на их предоставление. - Но у меня есть план, как не допустить подобного. И потому я здесь, мой дорогой. Анделус не сомневался, что первым побуждением Анри может стать - выдать его Лоррейну. Но в отличие от Франсуа, средний из братьев был явно хитрее, и не мог не понимать, что подобный поступок не остановит могущей развязаться войны между родами. Тем более, что ему и самому приходилось крутиться между католиками и гугенотами, дабы сохранить свое положение. Улыбка де Торе стала сахарно-приторной. План у него действительно был. Пока никто не знал, что это его рукой была выпущена пуля, обагрившая лицо старшего из Лоррейнов кровью. И о том, что это неизвестно и самому Жуанвилю, знал только сам виновник происшествия. И на этом можно было играть. - Ты оценил мою преданность? Насколько оценил, это узнается чуть позже, а сейчас Гийом пользовался первой ошибкой «средненького» - ему не стоило привечать брата при стольких свидетелях. Но уже было поздно. Данжю повезло, что он застал родича не в одиночестве. В том случае разговор складывался бы куда как труднее.
Генрих де Монморанси: Наместник Лангедока был человеком во всех отношениях светским. Это в свою очередь также значило, что он прекрасно умел владеть своими эмоциями и выражением лица, какие бы сногсшибательные новости ему не сообщили. И потому известие братца о некоем «украшении», которым обзавелся принц Жуанвиль благодаря его стараниям, не произвели внешне на хозяина здешних мест никакого впечатления. Внутренне же Монморанси брезгливо поморщился. Он не питал особой вражды к птенцам Лотарингского гнезда, но и большой любовью к ним не пылал. Слова Гийома могли значить для них только одно: войну с влиятельной и могущественной фамилией. Войну, которую их род, не отличавшийся сплоченностью и чувством глубокой привязанности между братьями, конечно, проиграет – тут и гадать нечего. Для самого Лангедокского «царька», фактически владеющего государством в государстве, последствия подобных «боевых» действий должны были принести плачевные результаты. Весь уютный, трепетно и кропотливо взлелеянный мирок, обустроенный по собственному вкусу и согласно своим прихотям, где он обладал неограниченной властью и получал требуемое за доли секунд, полетит в бездну ко всем чертям! Этого среднему из сыновей знаменитого полководца хотелось меньше всего. Не для того он вложил столько сил, влияния, обаяния и жестокости в эти земли и в этих людей, чтобы так запросто всего лишиться! Впрочем, Анри не был бы братом синьора де Торе, если бы и в этом, казалось, абсолютно безвыходном положении не попытался поискать выгоды для себя. Теперь, правда, он жалел, что предоставил младшенькому возможность говорить при гостях. Окажись они наедине и доведись ему услышать такое в их беседе с глазу на глаз, тулузский сибарит, нисколько не задумываясь, избавился бы от нежелательного посетителя. Да так, что никто и не узнал бы о том, куда тот подевался. О нем вспомнили бы в лучшем случае лет через несколько, когда «снятие покровов» даже со столь мрачной и преступной тайны, не причинило бы Генриху никакого вреда. Теперь же приходилось действовать иначе – слишком много свидетелей. Дьявольщина! Слишком много свидетелей. - Действительно, манеры – это такая глупая выдумка! – Поддержал он светский разговор, глядя на господина Данжю поверх бокала с вином. Алая рябь бегала по поверхности благородного напитка, когда тот, покорный твердой руке властителя местных земель, перекатывался от края к краю сосуда. «Небольшой урок малышу Ги не помешает. – Решил про себя Анри, продолжая насмешливо улыбаться. – К тому же, он сам был неосмотрителен настолько, что сослался на отсутствие необходимости соблюдать этикет и вести себя так, как ведут в приличном обществе». Приняв решение, наместник со злорадным удовольствием, тщательно прицелившись, выплеснул содержимое своего кубка на грудь синьора де Анделус. - Прости, милый, - сказал он, растягивая гласные и закатывая глаза в притворном ужасе, - но мне захотелось на практике проверить: так ли уж нужно быть воспитанным человеком? И, знаешь, мне понравилось чувствовать себя свободным от условностей. Пожалуй, я позволю себе продолжить в том же духе. Тон Лангедокского «королька» стал из кокетливо-игривого вкрадчивым и бархатистым. В нем появились кошачьи нотки – отзвук далекого рычания льва и мурлыканья сытой пантеры. Он надеялся, что сообразительный младший братец поймет не произнесенный намек о том, чем чревато лично для него дальнейшее несоблюдение средним из детей коннетабля каких бы то ни было норм нравственности и морали. - План? – Вполне пресытившийся мелкой местью, господин Монморанси был готов выслушать соображения Гийома, какими бы бездарными и сумасшедшими те не оказались. Если этот воистину ядовитый отпрыск их рода, конечно, не сочтет себя оскорбленным и, развернувшись, не покинет дом Генриха. И первое (выслушивание ни к чему не обязывающих подробностей «плана»), и второе – быстрый и внезапный уход становившегося не слишком приятным гостя, равно устраивали наместника, всегда умевшего хорошо и с комфортом устроиться даже в самой неудобной и щекотливой ситуации.
Гийом де Монморанси: Ги с удовольствием наблюдал за братцем, лицо которого ничуть не изменилось при выложенных новостях. Все же было в Генрихе то, за что синьор де Торе уважал его больше, чем того же Франсуа. Разве что во взгляде мелькнула задумчивость, хотя, впрочем, это могло и показаться ожидающему этой самой задумчивости вестнику беды, нависшей его стараниями над родом Монморанси. Поступок же «средненького» и вовсе вызвал у Анделуса довольный хохот. - Вот что ты натворил, Анри? Это был любимый костюмчик нашего Франсуа! Придется теперь высылать ему его обратно с припиской, что это ты его подпортил, – после того, как искупаешься в крови, брызги вина кажутся манной небесной. Потому развеселившийся Гийом лишь макнул в мокрую ткань палец и облизал его. Потом испил из своего бокала. Результат сравнительного мероприятия отразился на его лице недовольной гримасой. - Мне кажется, или у тебя вино вкуснее? – в детстве Данжю вообще всегда казалось, что у старших братьев все и лучше, и вкуснее. И в детстве, будучи младше того же Генриха на 10 лет, он находил способы вытребовать себе то, что давалось им. С тех пор мало, что изменилось. - Если я буду получать, то же, что и ты, то я совсем не против, продолжай, - саркастично усмехнулся нахал, давая понять, чего хочет от родственника. – Ну или, как сейчас, это мне даст хотя бы возможность знать, чего хотеть. Указав вконец растерявшемуся слуге пальцем на кувшин с вином, он сделал знак, что можно и подлить ему этого чудесного напитка. Бросив на своего господина настороженный взгляд, он счел за благо повиноваться. - План, план, милый мой, но я так устал с дороги, да еще и промок так внезапно, а с твоего тулузского вина так и вовсе мысли путаются… - хитро посмотрев поверх бокала на наместника Лангедока, де Торе залпом его опустошил. – Давай завтра? – «или послезавтра, или послепослезавтра, или…», - добавил про себя Данжю. - Надеюсь, ты не откажешь своему ближайшему родственнику в ночлеге? Не то мне придется идти на улицу и весь город увидит, какое несчастье приходиться родней его хозяину. Если Генрих надеялся, что его младший братец в обиде покинет его дом, то надеялся он зря. У Гийома были совсем иные замыслы. Анри попал между молотом и наковальней. И, если выдаст своего брата Гизу, то его авторитет сильно упадет в краю полном кальвинистов. А если не выдаст, то ему придется потерпеть некоторое время общество младшего Монморанси. И, кто знает, быть может, за это время они и сумеют договориться о том, какую пользу принести друг другу. Ведь договориться с одним всегда проще, чем с толпой фанатов веры.
Генрих де Монморанси: Смех младшего брата в ответ на дерзкую выходку еще раз заставил наместника удостовериться в том, что Гийом нуждается в покровительстве старшего родича, и потому намерен поступаться некоторыми вещами. Например, чистотой чужого костюма. Кстати, упоминание о Франсуа позволило далеко неглупому хозяину Лангедока сделать выводы и о том, что синьор де Торе успел побывать в Экуане. И раз нынче он прибыл в Тулузу, стало быть, его светлость нашел достойные причины для выдворения неугодного гостя из своего дома. Или – что вернее – сам Данжю поспешил сбежать из предместий Парижа, слишком близких к Лувру, королю и принцу Жуанвилю, уже упоминавшемуся в их родственной беседе. - Пожалуй, если соберешься отправить посылочку герцогу, я присовокуплю к безнадежно испорченному туалету бутылку того самого вина, что украшает теперь твою грудь. Так сказать, для сравнения… Быть может, хоть это утешит маршала в его горькой утрате. – Притворно-сочувственным тоном проговорил Анри, приподнимаясь в кресле и протягивая руку к заляпанной винными пятнами кружевной сорочке «младшенького». – Дай-ка, попробую. – Сказал он, обмакивая палец в пролитый напиток и повторяя не эстетичный жест малыша Ги. – М-м-м-м… - Задумчиво пробормотал Монморанси, пожевав губами и прищелкнув языком в надежде распознать особенности вкуса, чтобы произвести сравнительный анализ с жидкостью в своем бокале. Отпив затем солидный глоток из кубка, который заново поспешил наполнить услужливый камердинер, Генрих, сурово сдвинув брови, вынес свой вердикт: - Ты клевещешь на меня, дорогуша. Это вино – он ткнул пальцем в кровавый след на камзоле – ничуть не хуже моего – кивок на изящный сосуд, зажатый в правой руке. Пока два братца продолжали дурачиться, забавляя светскую публику, обратившую наконец внимание на то, что у кресла их господина и повелителя происходит нечто необыкновенное, в голове лангедокского «царька» шла титаническая работа мысли. Из слов де Анделуса он вынес четкое понимание, что никакого плана нет и в помине. Зато искатель приключений и грубого солдатского юмора явно находится в затруднительном положении. Отказать ему в ночлеге и крове – значит, потерять уважение и опасно пошатнуть равновесие между католиками и кальвинистами (и тех, и других в его благословенной провинции предостаточно). Принять мятежника – поставить себя под удар, если об этом узнают при дворе. «Узнают ли? – Самодовольно хмыкнул владетель здешних земель, расслабленно откидываясь на спинку кресла и прикрывая веки. – Не даром мою провинцию называют «государством в государстве». В конце концов, я сумею заткнуть глотки тем, кто будет слишком много болтать. А о взаимных выгодах проще договориться, чем - рискуя многим - избавиться от нависшей угрозы». - Нет, дружок, завтра не выйдет. – Принимая решение, медленно покачал головой наместник. – Завтра вечером я даю прием местному дворянству. Будут самые знатные фамилии Лангедока. И прехорошенькие женщины! – Со значением подмигнул братцу Генрих. – Ты – приглашен. Но с условием. Ты же знаешь, как я люблю устраивать всевозможные сюрпризы и представления? Побудь завтра на моем празднике «главным блюдом», а? Я уверен, все дамы будут от тебя без ума. Единственное, твою неотразимую внешность мы спрячем под маску. – Добавил он, поднимаясь из кресла так, будто они уже обо всем договорились и прекрасно поняли друг друга. Хлопнув в ладоши, хозяин вечера хорошо поставленным громким голосом провозгласил: - Дамы и господа! Я благодарен Вам за Ваше общество и за то, что Вы скрасили мое одиночество этим тоскливым осенним вечером. Я надеюсь видеть Вас завтра на большом ежегодном наместническом приеме. Обещаю, Вы останетесь довольны! И, раскланявшись, Монморанси твердой походкой уверенного в себе человека, не оглядываясь, следует ли за ним «младшенький», двинулся к выходу. В пустом и полутемном коридоре он остановился и обернулся к двери в малую гостиную, которую только что покинул.
Гийом де Монморанси: - Достаточно уже того, что оно твое, а не мое, - многозначительно заметил Ги и стал блуждать взглядом по гостям Генриха де Монморанси. Он даже успел улыбнуться одной дамочке и подмигнуть другой, пока его братец предавался размышлениям, скрывая их за игривостью. Повадки родственника Данжю были хорошо известны. Потому он принял расслабленную позу и спокойно попивал уже без напоминаний вовремя подливаемое в бокал вино. Даже веки его чуть расслабились, придавая взгляду некоторую безмятежность, готовящегося уснуть тигра. Лишь изредка меж темных ресниц мелькал зловещий огонек всегда готового к прыжку зверя. Выслушав решение Анри, синьор де Анделус про себя усмехнулся. Брат сделал верный выбор. Ну что ж, в маске, так в маске. Его видело предостаточно народа сегодня, чтобы не узнать его даже под маской завтра. О знакомстве с остальным цветом общества Тулузы, он как-нибудь позаботиться сам. И потом, это было и самому Гийому весьма на руку – скрывая лицо, он будет волен сам выбирать себе собеседников. - Дамы? – темная бровь заинтересовано поползла на лоб. – Дам я люблю, - пожалуй, за всю беседу двух братьев эта была самая искренняя в ней фраза. Именно созерцание пышных прелестей, стянутых мужской одеждой, одного из спутников принца де Конде в их путешествии по северу Франции и склонило де Торе к тому, чтобы не изгонять этого безусового юнца тогда из армии протестантов. Как любому мужчине в самом расцвете лет, плотские утехи дарили младшему из Монморанси немало радостей. Вот только галантен он был далеко не всегда, лишь тогда, когда считал это нужным. А костюмчик он себе выберет новый сам. Благо еще завтра будет весь день, чтобы отправиться по торговцам Лангедока. Поднявшись с грациозной ленцой из кресла, Гийом вышел вслед за братом, держа шпагу в руке, и усмехнулся, встретившись с ним лицом к лицу. - Расслабься, братишка. Ты был так мил, что можешь без опаски поворачиваться ко мне спиной. Я не претендую на место вожака в твоей стае, а потому твоя глотка меня не интересует, - благодушно высказался Данжю, добавив про себя всего одно слово – «пока». – Покажешь мне мои покои сам или доверишь это слугам? И пусть принесут чистую одежонку. Я прибыл к тебе налегке. А идти завтра на люди в этом, - небрежно он указал на залитый вином колет, - не комильфо. В кошеле под поясом были спрятаны драгоценности Дианы де Шательро, только одно кольцо супруги Франсуа вызывающе сверкало кроваво-красным рубином на мизинце малыша Ги. Больше у него действительно с собой ничего не было.
Генрих де Монморанси: Остановившись в плохо освещенном коридоре и обернувшись лицом к двери, откуда должен был появиться Гийом, наместник Лангедока глубоко задумался: правильно ли он поступил? Каковы могут оказаться последствия сегодняшнего решения? Сумеет ли он, как хитрый и ловкий политик, на этот раз также пройти по самому краю над бездонной пропастью или все же оступится? Быть может, увлеченный беседой, он упустил из виду какую-нибудь возможность более легко и безболезненно разрубить этот Гордиев узел? Ведь любая беседа с «младшеньким» всегда представлялась ему невообразимой смесью вдумчивой шахматной партии с опасным дуэльным поединком. И хоть два брата во многом были похожи, все же Генрих порой ощущал, что синьор де Торе намного безжалостней его самого. И без особых угрызений совести поступится многими общечеловеческими принципами нравственности и морали, которые были вовсе не чужды хозяину одной из самых обширных и богатых французских провинций. Боялся ли он брата? Нет, не боялся. «Мой дом – моя крепость» - это было сказано про Лангедок и его единовластного правителя, сравнявшегося во власти, богатстве и отдаваемых ему почестях едва ли не с самим королем. Анри знал, что расчетливый и практичный Данжю не посмеет причинить вред старшему родичу до тех пор, пока тот может хоть чем-то быть ему полезен. Нынешний разговор и та уступка, на которую добровольно согласился лангедокский «царек», заслужили среднему из сыновей коннетабля относительно спокойную и безмятежную жизнь в обществе господина де Анделус. И потому, когда малыш Ги появился в дверях со шпагой в руках и насмешливо заявил о том, что проявившему любезность братцу ничего не грозит, этот самый братец только ответил такой же насмешливой и дерзкой усмешкой. - Не сомневаюсь, мой милый. Ничуть не сомневаюсь в тебе. – Сказал он, одаривая родственника цинично-оценивающим взглядом. – Я отдам распоряжения слугам относительно твоего благоустройства в моем доме. Слово «моем» владетель здешних земель выговорил с особым вкусом; так, будто бы еще раз хотел подчеркнуть, каковы их роли в этой игре: он – хозяин, а Гийом – всего лишь гость. - Одежду и деньги на покупки тебе принесут завтра утром. Мудрые люди считают, что отдавать деньги поздним вечером – не к добру. – Добавил Монморанси с ухмылкой. Суеверие, правда, гласило, что «отдавать деньги в долг», но Анри намеренно выпустил эту подробность, рассчитывая на то, что и Данжю прекрасно известен истинный смысл сказанного. - Доброй ночи, братишка. Сладких снов. – Притворно-елейным голосом пожелал наместник и, беззаботно насвистывая, обманчиво-мягкой походкой представителя семейства кошачьих удалился по коридору, скрывшись вскоре за поворотом.
Гийом де Монморанси: - Ты очень любезен, мой очень дорогой брат. Добрых сновидений и привет супруге. Я навещу ее завтра с родственным поклоном, - с ухмылкой попрощался с братцем Ги, послав ему в спину оскал голодного зверя, и отправился исследовать дом. Раз ему не выделили провожатого, он не гордый, он сам себе устроит смотрины своего нового лежбища. Значит драгоценности Дианы де Монморанси можно пока приберечь на черный день – все выходило лучше, чем он ожидал. Данжю был известен смысл поговорки, искореженной Генрихом, однако и Генриху должна была быть известна мудрость, что долги зачастую переживают и должников и кредиторов, а посему синьора д'Анделус мало волновало, что там себе на этот счет думает хозяин Лангедока. У младшего Монморанси было большое преимущество перед старшими братьями – он не был отягощен семьей, положением, мнимым величием, земными благами и еще массой всего того, что делало человека тем менее свободным, чем более всего того у него было. Овдовев в ранней юности, когда тот союз с крошкой Леонор и браком то было назвать сложно, так как молодожены были слишком малы, Гийом более не вступал в супружеские отношения, считая их бременем для воина, ищущего славы. Итак, он оседает в Тулузе, а что будет дальше, будет видно позже. Вскоре слуга нашел блуждающего по владениям местного «царька» Данжю и проводил в отведенные ему покои. Малыш Ги остался доволен. Проводить дни в праздности было не в его характере, но он прекрасно знал, что иногда следует выждать, пока занимательные события и новые приключения смогут найти их верного поклонника сами. Эпизод завершен
полная версия страницы