Форум » Игровой архив » О речах монахов и поступках принцев » Ответить

О речах монахов и поступках принцев

Луи де Можирон: 24 июня 1575 года, вечер. Париж. Аббатство Святой Женевьевы.

Ответов - 20, стр: 1 2 All

Луи де Можирон: “Господи Всевышний, так это ж я!», - мысленно перекрестился Людовик, сутулясь изо всех сил. Его преображение в брата Горанфло происходило в «Роге изобилия», где мэтр Бономэ, чтобы сделать более объемным тело своего любимого, щедрого посетителя пожаловал ему несколько подушек. Подбородок и лицо придворного были измазаны жиром и немного гарью из печи, чтобы даже если из-под капюшона выглянет участок кожи, то все видели лишь его сальность и грязь. Длинные худые руки скрывали длинные рукава монашего одеяния, снятого с бесчувственно-спящего тела Жака-Непомюссена, но и их синьор де Сен-Сафорин измазал в жире и грязи. Взяв у приятеля посох и пропускную в аббатство монету, маркиз прибыл туда, лишь слегка опоздав на общее сборище, где поспешил смешаться с толпой монахов. И вот прозвучало имя брата Горанфло, а Можиро и забыл про то совсем, что ему потребуется произносить какую-то там речь. Кряхтя и прокашливаясь, он двинулся к небольшой трибуне, воздвигнутой по случаю собрания, лихорадочно соображая, что же говорить, а главное как?! Он не умел подделывать голоса! Дойдя до места ораторов, лже-Горанфло стал кашлять еще более и сморкаться в рукав рясы. - Братия, - наконец хрипло-гнусаво начал он, обращаясь к людям в рясах с капюшонами надвинутыми на лица, - ни одна хворь не смогла меня удержать сегодня в постели. Сегодня, когда вера наша в опасности,- послышался одобрительный гул публики, - и раз Господь даровал мне, скромному сборщику подати, силы быть сегодня здесь, я скажу все что накипело в моем исстрадавшемся за нее сердце! Совсем осмелев, маркиз принялся за дело более уверенно. - И начну я со слов, которые частенько слышу на улицах нашего славного Парижа. "Наш король должен сотню мильонов, на миньонов потратился он!"* – конечно, Можирон не слышал этих слов на улицах Парижа, ему приходилось сочинять все на ходу, вспоминая придворные завистливые шепотки. Сев на знакомого конька, молодой человек вошел в раж, хрипло обвиняя монарха в растратах, в любви к роскоши, в бесконечных празднованиях и прочем. Время от времени, он посматривал на четверых держащихся особняком монахов, осанка которых и посадка голов, скрытых, как и у всех, капюшонами, отличалась горделивостью. Эти головы едва заметно согласно кивали, как ему чудилось, а Людовик все говорил и говорил. Наконец, он подошел к главной, как ему казалось, части придумываемой на ходу речи. - Так вот, братья мои! Во всем виноват еретик, проживающий в Лувре и сбивающий с пути истинного нашего доброго короля! Он только прикинулся овечкой, а сам остается самым, что не наесть волком в овечьей шкуре! Это его еретика! пагубное влияние виновато во всем, это его черная еретическая душа отравляет все вокруг себя! И кто, как не мы, раскроем на то глаза нашему государю? А потому я скажу прямо – на костер Еретика! Долой гугенотов с нашей земли! Сжечь Наваррского! – захлебнувшись якобы от собственного энтузиазма под бурные одобрительные возгласы, которые эхом повторяли последние слова «сборщика подати», он сам, прокашливаясь, и лишь кивками принимая похвалы, прошаркал в самый темный угол церкви. «Ах, братец, ну и хитер ты, даже во сне снискал себе славу», - Луи всего потряхивало от пережитого волнения, но постаравшись успокоится, он весь обратился в слух. *фраза заимствована из романа А. Дюма «Графиня де Монсоро»

брат Горанфло: В застолье и время бежит незаметно. Но тут стоит отметить, что Горанфло не заметил не только, как пролетел вечер, но и как началось само застолье. Именно сегодня он собирался поститься, дабы речь его на планируемом собрании в аббатстве была ясной и пылкой. Для последнего то он и заказал себе парочку бутылочек бургундского у добрейшего мэтра Бономэ. Для пылкости и еще для вдохновения. Ибо брате понятия не имел о чем ему говорить перед теми, кто соберется нынче в его обители. Ими он и собирался ограничиться. Да и денег у него не было на большее, хотя кушать очень хотелось. Повздыхав над последними каплями, Жак-Непомюссен уже собрался направить свои стопы в сторону родного аббатства, но тут в трактире появился его знакомец Луи. И вечер сразу стал веселее. Речь стала придумываться сама собой, и Горанфло даже придумал к ней первые слова «Братья мои…» - так должно было начаться выступлению великого трибуна и оратора. Потом они с Людовиком пили, ели перепелов, снова пили, снова ели, снова пили, снова ели, снова пили… Словом, к концу вечера вдохновение уже распирало сборщика подати и он готов был пойти и совершить свой подвиг. Однако, подняться с табурета оказалось на так то просто. Мясистая часть почтенного монаха буквально приросла к деревяшке, на которой он сидел. Горанфло решил не противиться судьбе, он уснул прямо на столе, подложив под щеку тепленький хлеб. Как его несли в комнату, как раздевали, как укладывали в постель – этого брате уже не помнил, потому что не знал.

Жозеф Фулон: Отец приор наблюдал чудо, наблюдал своими глазами и в непосредственной близости так, что мог засвидетельствовать подобно апостолам: «Я видел!». Чудом этим был Жак-Непомюссен Горанфло, его ленивый монах, бездельник и пьяница, лишний раз доказавший Жозефу Фулону ценность смирения, правила «не судите опрометчиво» а так же то, что у Господа нашего найдется применение даже для самых негодных инструментов. Горанфло говорил. И как говорил! Достопочтенный аббат готов был поверить, что на него спустился святой дух, ибо красноречивым монах становился только тогда, когда нужно было выпросить у брата-келаря лишнюю миску похлебки, да еще, когда, шатаясь, доказывал аббату, что он не пил, ни-ни, ни капельки. А тут он метал громы и молнии, он жег каленым железом распутство двора и монарха каленым железом, и Жозеф Фулон одобрительно кивал головой, кто бы мог предположить что у этого прожорливого чрева такой государственный ум? Время от времени он бросал быстрый, внимательный взгляд туда, где стояли «особые» гости. Довольны ли? Одобряю ли? Кажется, довольны, кажется, одобряют. Но когда брате стал призывать сжечь Наваррского и очистить землю Франции от гугенотов (на что толпа ответила восторженным ревом) отец приор вздрогнул. Того и гляди вспыхнет начнется новая резня и начнется отсюда, из аббатства Святой Женевьевы. На небесах ему, возможно, зачтется такой вклад в чистоту веры, но вот король вряд ли оставит это безнаказанным. Но, к счастью, монах закончил свое ораторское выступление. - Прекрасная речь, сын мой, - сухо и скорбно обронил аббат, когда брат Горанфло проковылял мимо него. Подразумевая, что речь была даже слишком прекрасная. Настолько прекрасная, что добрый отче задумался, а не опасно ли держать в стенах монастыря такого пылкого борца за веру. Наверняка, уже завтра о нем пойдут разговоры по Парижу… Об этом надо было хорошенько подумать.


Charle de Mayenne: Герцогу Майеннскому было тоскливо и голодно. Он измучился и устал. Вся эта порядком затянувшаяся авантюра, затеянная Генрихом, превратилась для него в настоящую пытку. Мало того, что пришлось выехать на два часа раньше намеченного срока из-за капризов (так считал Шарль) принца Жуанвиля, так еще и сама церемония тайного бракосочетания, несмотря на малое количество гостей и строжайшую секретность, была пышна, торжественна и потому длилась нескончаемо долго. Средний из Лоррейнов, посвященный в некоторые подробности интриги перед самым вступлением ее в активную фазу, действительно, не понимал: зачем старшему сыну Франсуа понадобилось так резко менять планы? Они выехали из «Отель-де-Гиз», так и не дождавшись Катрин. «Неужели Анри что-то скрывает от Като? Или, быть может, не доверяет ей? Но почему?! Чем она смогла вызвать его недоверие?» - Ломал голову его светлость на протяжение всей свадебной церемонии, вдохновенно творимой архиепископом Реймсским. К тому же, в церкви св. Женевьевы было душно. Темная монашеская ряса с глубоким капюшоном, в которую был вынужден облачиться пэр Франции, была тесной и мешала нормально дышать. Ноги безбожно затекли – все это время приходилось стоять, лишь изредка переминаясь с ноги на ногу. Словом, вечер не задался! И средний из де Гизов сто раз пожалел, что ответил согласием оказывать всяческое содействие и помощь главе рода в этом деле. Лучше бы он оставался дома! Сейчас бы ужинал, охваченный заботой и вниманием слуг… И умиротворенный кулинарным искусством драгоценного повара. Хотя, с другой стороны, поддержка братьям и мадемуазель д’Омаль (ныне герцогине Анжуйской) была необходима. Все одинаково мучились от духоты, которая царила в храме; дышали густым, насыщенным запахом горящих свечей и ладана воздухом и неуютно передергивали плечами под непривычными сутанами. Когда, наконец, первая часть испытания закончилась и новоиспеченная супруга принца Франсуа удалилась в сопровождении его конфидента во дворец Сен-Жермен готовиться к первой брачной ночи, Майенн с невольной завистью проводил счастливицу усталым взглядом. Нет, он не хотел бы оказаться на ее месте! На месте жены младшего Валуа. Но всей душой желал бы покинуть это политическое сборище, чтобы хотя бы выпить бутылочку вина и скушать десяток восхитительных слоеных пирожков вприкуску с фазаном, фаршированным перепелками. Но нет. Увы! Он вынужден терпеть, ибо этого требуют интересы их рода и неуемное честолюбие, присущее не только старшему из детей Лотаря, а всем им в той или иной степени. Итак, шел уже второй акт – собрание лигистов. Герцог с ужасом и суеверным трепетом думал о том, что будет еще и третье действо, которое также состоится в узком «семейном» кругу (нынче это будет особый «семейный» круг). Кстати, о семье. Катрин все же оказалась посвящена в некоторые тайны старшего брата. Это Шарль уяснил из того, что сестра как раз подоспела к началу второго отделения поставленного де Гизом спектакля. И маленький монашек с грациозными движениями и любопытным взглядом занял свое место подле него. Присутствие герцогини Монпансье радовало Майеннского и облегчало его страдания. Хотя бы немного, самую малость… «Като, моя милая Като! – Растрогано думал его светлость, качая головой. – Все-таки ты не впала в братскую немилость. Ах, как я рад этому! Если бы ты только знала… Как рад… Но почему же тебя обошли вниманием при опутывании узами Гименея этого спесивого и глупого отпрыска обреченной династии?» Мысли скакали, как белки в лесу – с одного дерева на другое. Они ни на чем подолгу не задерживались, путались и текли, подобно ручейку – свободно, непредсказуемо и переменчиво. «А братец-то хорош. Ох, хорош! Эк, ловко окрутил принца. И д’Омаль… Малышка кузина, кокетка и модница! Какая роль… Справится ли? Анри верит… И Людовик, кажется, тоже…» - Внутренне восхищался задумкой «Короля Парижа» средний из птенцов Лотарингского гнезда. Изредка Майеннский оборачивался к трибуне, на которой бесновался какой-то очень дородный монах, брыжжа слюной и безбожно хлюпая носом. Речь его, без сомнений, пламенная и выдержанная в стиле самых ярых приверженцев Лиги, не трогала сердца Шарля, безразличного и глухого к религии точно также, как и ко многим другим абстрактным вещам, не касавшимся лично его. Господь был добр к среднему из сыновей Франсуа де Гиза. Он одарил его принадлежностью к одной из самых влиятельных и блестящих фамилий Франции и снабдил достаточно амбициозными и тщеславными родственниками, готовыми способствовать дальнейшему процветанию их рода, но вполне снисходительными к маленьким слабостям и пристрастиям друг друга. Чего еще желать? Власти? О, да – достойная цель, но Шарль жаждал власти не для себя, а для Генриха; богатства? Но они и так были богаты (его, Майенна, стараниями и умелым ведением дел). Почестей и славы? Но Луи, их маленький Луи, стал архиепископом и возлагал корону на голову Генриха III и венчал королевскую чету… Да и монаршего братца окрутил нынче вон как лихо! Словом, выступление брата Горанфло (надо же, имя-то запало в память, несмотря даже на то, что герцог не проявил должного интереса к поименованному оратору) нисколько не зажигало и не вдохновляло его светлость. Вместо этого, он занимался наблюдениями и, наконец, не выдержав длительного молчания, толкнул Катрин под локоток, обращая ее внимание на себя: - Нет, ты только взгляни! Взгляни… Похоже, аббат Фулон неплохо кормит свою братию? – Прошептал он, оборачивая провал капюшона, под которым скрывалось его потное, мясистое лицо, к младшей сестре. – Как думаешь, ежели мне когда-нибудь наскучит светская жизнь, и я захочу посвятить себя служению Господу нашему, достойно ли примет меня этот отче под своим кровом? И так ли хорош его повар, как мой Пьер?

Катрин де Монпансье: Герцогиня де Монпансье помнила о сегодняшней дате. 24 июня. День, в который должно было произойти собрание Святой Лиги. Под предлогом празднования Рождества Иоанна Крестителя. Все обещанные в Праздник Посещения отцу Фулону дары для аббатства Святой Женевьевы были готовы. Гизы умели держать свое слово. Сама она в этот день собиралась особенно тщательно, но вовсе не из кокетства. На креслах лежали монашеская ряса, подрясник, грубая веревка вместо пояса и простые башмаки. И все равно требовалось уложить волосы так, что бы под капюшоном нельзя было угадать женскую прическу. Нельзя было допустить, что бы от нее пахло ее любимыми духами, а руки скромного монашека украшали перстни. Ее портшез остановился недалеко от аббатства, и спустя некоторое время под своды старинной постройки вошел смиренный монашек, отдав привратнику при входе монету, являющуюся условным знаком. Войдя в зал, где проходило собрание, герцогиня с удовольствием вдохнула чуть терпкий запах ладана, так приносящий умиротворение и спокойствие. Завидев знакомую фигуру герцога Майеннского, она неторопливо, стараясь подражать мужской походке, подошла и остановилась рядом. Несмотря на такую же сутану с надвинутым на лицо капюшоном, как и у всех остальных, Катрин всегда бы узнала Шарло. Увидев остальных братьев, она почтительно склонила голову, приветствуя их. Собрание шло своим чередом. На трибуну взошел не безызвестный ей брат Горанфло. Сестра герцога де Гиза внимательно старалась слушать пламенную речь сборщика податей. Ей еще тогда было интересно, какими ораторскими способностями нужно обладать, что бы парижане платили за это золотом. - Брат мой, - тихо ответила она его светлости, - достопочтенный отец Фулон всегда заботится о своем аббатстве и ее обитателях, но вот этот оратор получает золото и серебро за свои речи, так что, думаю о нем особая забота. – Посмотрев как его светлость время от времени переминается с ноги на ногу, Катрин подумала, что ее средний брат никогда не променяет уют и комфорт обладателя герцогской короны на суровые будни монашеской жизни. - Я думаю, что Пьер будет скучать без Вас, брат мой, - все так же тихо прошептала она в ответ, стараясь не привлекать внимания к их беседе и не называть лишних имен. - Этот выступающий на трибуне монах и есть тот, о котором я говорила, Вам в мае. – Обратилась она к старшему Гизу. – Очень пламенная речь, почти в буквальном смысле. "Сжечь Наваррского", это уже в духе святой инквизиции. Возможно за такие речи наши добрые парижане и заплатили ему тогда золотыми монетами. Когда речь была окончена, собравшиеся лигисты проводили брата Горанфло под одобрительные возгласы. «Это сейчас все смелы и восторжены, но кто из присутствующих решится на подобные действия? Кто именно из присутствующих сможет поднести факел к костру с еретиками?» - Размышлял невысокий монашек, очень желая понять, что на самом деле думают присутствующие.

Louis de Lorraine: В надвинутом на лоб капюшоне, Лоррейн слушал все происходящее. Он кожей чувствовал настроение в серой массе монахов и не только. Это было его занятием всю сознательную жизнь. Слушать, ощущать, чтобы знать, что предложить, сказать то, что хотят не только услышать, но к чему и прислушаются. - Я не вижу причин к тому, чтобы прятать свое лицо перед кем-либо, братья мои, - заговорил он, взойдя на место, отведенное сегодня ораторам и скидывая капюшон с головы, вдыхая полной грудью привычные носу ароматы воска и ладана. – И друзья нашей веры, и враги ее, все знают, что архиепископ Реймсский готов не только служить мессы, но и взять оружие в руки, если иначе будет не защитить то, во что мы все верим. И пусть друзья знают, что сегодня я и не только… - Луи сделал многозначительную паузу, предлагая собравшимся сделать свои предположения без иных подсказок, - сегодня здесь. Там, где должны быть истинные католики. А враги, коих, я верю, сейчас нет среди нас, знают, что потомки убитого предателем Франсуа де Гиза не позволят попрать догматы церкви, которые чтят на землях Франции. Глаза молодого де Гиза пылали, изящные руки сжаты в кулаки, а голос крепок. Гул под сводами аббатства нарастал с каждым его словом. - Пусть мы вынуждены пока собираться тайно, вынуждены, потому что еретики добрались уже до многих вершин власти, но скоро это закончится. Мы все скинем капюшоны и заговорим в полный голос. А сегодня…- архиепископ принял из рук маленького монашека подушку, на которой лежали роскошной работы потиры, дароносица и дискос, - сегодня мы благодарим от всех нас своды этой обители за предоставленный нам кров, - передав сокровища скрывающемуся под рясой отцу Фулону, Людовик продолжил, - и расходимся, чтобы встретиться уже скоро вновь, встретиться с добрыми для нас всех новостями! Провожаемый бурным одобрением Лоррейн подошел к своим родственникам. - Нам тоже нужно сделать вид, что мы уходим, - шепнул он, и повел семью в небольшую келью, в глубине церкви, сделав знак Монсеньору и его спутнику следовать за ними. Второй акт пьесы, поставленной господами Гизами, подходил к концу. Близился третий.

Франсуа де Валуа: Сердце Монсеньора зло и неровно отсчитывало мгновения. Ему уже казалось, что все происходящее в аббатстве Святой Женевьевы задумано как насмешка над ним. Сначала женитьба на родственнице Гизов, совсем девчонке, таращившей на все глупые голубые глаза. Да, его уверили, что брак пока будет храниться в тайне, а значит, ему ничего не грозит, да, этот союз был нужен, чтобы и Монсеньор и семейство Гизов были связаны куда теснее, нежели просто словами. Но все же принц чувствовал, что его заманили в ловушку, на вопросы архиепископа, проводившего церемонию, отвечал сердито и резко. Теперь еще это сборище горлопанов, на все лады выкрикивающих: «Да здравствует месса» и «На костер еретиков»… К счастью, горячие приверженцы католической веры не видели лицо принца, к счастью, глубокий капюшон монашеской сутаны надежно скрывал гримасы гнева, презрения и недовольства. Бросив быстрый взгляд на еще одного «монаха» бывшего, в действительности господином Главным ловчим и свидетелем на свадебной церемонии между Франсуа де Валуа и Антуанеттой д’Омаль, принц последовал за Людовиком де Гизом. - Что скажете, граф, - неприязненно поинтересовался он, идя рядом с Брианом де Шамб. – Ждет ли нас дальше что-то интересное, или мы продешевили, приняв обещания за чистую монету? Передернув плечами, принц вздохнул. В любом случае, отступать было уже поздно. Он сам подставил голову, и во власти господ Гизов было либо отсечь ее… либо возложить на нее корону.

Бриан де Монсоро: Ликование. Именно это ощущал Бриан де Шамб в минуты, проведенные под сводами аббатства Святой Женевьевы. Он упивался первым действом, поставленного Лоррейнами спектакля. Каждой секундой. Каждое его мгновение он снова и снова прокручивал в свой голове, чтобы запомнить все в мельчайших подробностях. Женить принца на родственнице Гизов тайно – это великолепнейшая идея и Монсоро в который раз за сегодня бросил на старшего из присутствующих сегодня здесь представителей лотарингского рода взгляд полный уважения. Герцог выделялся среди своих братьев не только ростом, но и шириной плеч, а потому его было несложно узнать даже скрытого монашеской рясой. Теперь Монсеньор был не только в руках Жуанвиля, связанный узами брака с его кузиной, но и в руках свидетелей, присутствующих при церемонии. То есть и в его, Монсоро, руках тоже. Это была тайна, за которую можно запросить высокую цену. А у господина Главного ловчего было только одно желание – чтобы принц никогда не приближался к Диане де Меридор, графине де Монсоро. Разомлевший от этих мыслей и мечтаний, граф пропустил все, что говорили ораторы, он едва не пропустил и само окончание второго действа, если бы не все тот же герцог Анжуйский. «Продешевили не мы, а вы, Монсеньор», - подумал про себя приближенный Франсуа, но вслух сказал совсем иное. - Я думаю, что самое интересное у нас еще впереди, Ваше высочество. Это как на хорошем обеде – десерт подают в конце, - тихо успокоил Монсоро своего господина и последовал за Лоррейнами. Когда дверь небольшой кельи закрылась, и можно было не бояться, что их услышат, он повернулся к «королю Парижа». - Ваша светлость, если мы будем иметь счастье повторить Варфоломеевскую ночь, то, клянусь честью, зародится она именно здесь.

Henri de Guise: За все время, как был переступлен порог аббатства Святой Женевьевы, Гиз не сказал и двух фраз. Он наблюдал за происходящим, наблюдал за лицами и за тем, чтобы все проходило так, как было задумано. Так автор пьесы смотрит на игру актеров ее исполняющих, следя за тем, чтобы те не спутали слова, не сбились со сценария. Венчание Монсеньора и Антуанетты прошло гладко, как по нотам. Генрих сделал так, чтобы о нем не знала Катрин не потому, что не доверял сестре. Он не очень верил в женскую сдержанность в плане коллективного хранения секретов. И если по одной они еще способны держать язык за зубами и ничем не выдать своих знаний о том или ином деле, то вдвоем им совершить подобный подвиг будет почти невозможно. Как говорится – дамы запросто хранят тайны, но обществом человек по сорок. Тем более, что кузина была молода, а понимание, что еще одна женщина будет в курсе ее нового статуса будет лишь подвигать ее на беседы. А разговоры, любые разговоры, имеют свойство быть подслушанными. Собрание добрых католиков тоже прошло весьма недурно, хотя речь толстого монаха и резала слух Анри некоторой оголтелостью, но была вполне уместна в данном месте и в данный час. Все хорошо своевременно и к месту. Единоверцам, как и единомышленникам, необходимо собираться вместе под одной крышей. Тогда они питают друг друга своими убеждениями, тогда становятся сплоченнее и сильнее. - Я думаю, вы правы, граф, - Лоррейн скинул свой капюшон и тряхнул головой, скидывая с волос церковную пыль. – Но прежде, чем устраивать пролитие еретической крови, нам нужно предоставить нашим собратьям право голоса. Тонко улыбнувшись, Генрих спокойно и уверенно взглянул в глаза Франсуа Анжуйского. Полководец и политик, он не хуже любого из Валуа умел притворяться, причем делал это настолько виртуозно, что самые проницательные люди Франции, Италии и Испании не подозревали в нем неискренности и лукавства. - И короля. Не так ли, Монсеньор? Уставший от монашеского обличья, глава лотарингских дроздов стянул его с себя, оставшись в одежде мирской, и отвязал от ноги шпагу, возвращая себе обыденный вид. - Простите, Ваше святейшество, но в этой хламиде чертовски жарко в подобных склепах, - кинув рясу вглубь кельи, Анри взглянул на младшего брата. – У нас все готово? – получив в ответ неодобрительный взгляд архиепископа и подтверждающий кивок*, де Гиз снова обратился к принцу. – Кто-то еще будет из ваших людей, герцог? Или мы можем начинать? – Франсуа был слишком осторожен, чтобы довериться кому-то еще, но шанс удивить Жуанвиля иным у него был всегда. - Шарло обойди церковь; Катрин, пусть отец Фулон отчитается тебе о том, что все монахи в своих кельях, а мы пока с Луи подготовим все остальное. Генрих замолчал и, поднеся палец к губам, прислушался. Кроме урчания в животе Майенна, других звуков в аббатстве не раздавалось. *согласовано с Louis de Lorraine

Луи де Можирон: Выйти из аббатства оказалось так же непросто, как и попасть в него, только вот куманек Горанфло позабыл об этом рассказать Людовику. Для выхода требовалась какая-то еще монета и ее у маркиза д'Ампуи не было. Хотя, быть может, требовалась она лишь тем, кому было необходимо вернуться ночью к жизни мирской. А сборщик подати к таковым не относился – его место было в аббатстве, и тут ему надлежало проводить ночь. Так что может и не стоило ругать преподобного Жака-Непомюссена почем зря. Пока у дверей происходила сутолока, Можиро по-быстрому огляделся. Спрятаться было негде. Только вот если в одной из исповедален. Бочком, бочком, маркиз добрался до одной из них, где и принялся удобно располагаться. Ему предстояло провести ночь в этой будке, а на утро двери церкви монастыря Святой Женевьевы откроются и он преспокойно выберется из своего укрытия. Особая прелесть положения придворного в данной ситуации была в том, что устроиться он мог позволить себе вполне комфортно, благодаря обильному количеству привязанных к поджарому телу пышных подушек. На них можно было лечь, а рясой укрыться как одеялом. «Так-так-так, господа Гизы, - думал Луи, укладываясь. Все бы хорошо, но могли бы исповедальни и подлиннее делать. Фавориту короля пришлось поднять длинные ноги и устроить их в сетку перегородки, складываясь в перевернутую букву L, - значит, затеваете за спиной моего Анри второй Варфоломей. Хороший ход. Если все удастся – вы герои, а если нет – виноват король. Но мы еще посмотрим….» Что именно собрался «посмотреть» молодой человек, он додумать не успел, поскольку внутри было затихшей церкви, опять началось движение. Можиро резко сел и прислушался.

Катрин де Монпансье: Чистым, раскатистым звуком, отраженным от древних стен, умноженных хорошей акустикой помещения, звучал голос архиепископа Реймсского. Катрин никогда не надоедало слушать голос брата, он музыкой звучал в ее душе, а его слова вторили ее сердцу, воспитанного в духе, который прививала всему своему семейству Антуанетта де Гиз, урожденная де Бурбон-Вандом. Супруга Клода Лотарингского была истовой католичкой, обладала властным характером и сильным чувством семейной гордости и призывала своих сыновей превыше всего чтить и защищать свою веру и интересы клана Гизов. За это гугеноты прозвали её «матерью тиранов и врагов Евангелия». Собрание окончено. Один за другим присутствующие покидали часовню, отдавая испорченное денье привратнику. Скрывшись с остальными Гизами в небольшой келье, герцогиня не стала снимать капюшон, понимая, что хоть, и посвящена в то, что должно тут произойти далее, но ни принцу Франсуа, ни его доверенному лицу не нужно знать кто скрывается под скромной сутаной. И пусть герцог Анжуйский один раз видел ее в этом маскараде, но, скорее всего ему сейчас не до того, что бы вспоминать прошлое, когда его ждет «великое» будущее. С гордостью и любовь смотрела она на старшего брата, продолжающего дело их отца. Глава их рода в светской одежде, при шпаге, как и положено дворянину, выглядел сейчас в ее глазах, как истинный «король Парижа». С какой бы частью принц Жуанвиль носил корону Франции! Но герцогиня де Монпансье понимала, что всему свое время, которое, хоть и скоротечно, но его нельзя торопить. Катрин в образе монашека кивнула Генриху де Гизу в ответ на его просьбу, и не торопясь, как и следует шествовать послушнику монастыря подошла к отцу Фулону. Поклонившись, как соответствовало духовному сану настоятеля аббатства, сестра герцога де Гиза, пряча лицо под капюшоном монашеской сутаны, тихо обратилась к нему: - Хочу поблагодарить Вас, святой отец за гостеприимный прием под покровительством Святой Женевьевы. Надеюсь, что тонкая работа итальянских золотых дел мастеров будет служить украшением аббатства и во славу Господа многие годы. Но позвольте поинтересоваться, все ли монахи отдыхают в своих кельях после трудов праведных? – При упоминании отдыха, Катрин вспомнила, как Шарль устало переминался с ноги на ногу, и подумала, что он весьма проголодался за время собрания. Мысленно улыбнувшись, она решила оказать небольшую услугу младшему брату. - Один из присутствующих тут собратьев по вере интересовался, хорошо ли Вы кормите свою братию? Говорят, что Ваш повар не уступает в своем искусстве повару самого герцога Майеннского. Возможно ли, что в трапезной осталась часть праздничных яств, например пирог или печение, и добрый католик сможет отведать пищи насущной, дабы подкрепить полученную пищу духовную. - Герцогиня знала, что после собрания пройдет достаточно времени до тех пор, пока Его светлость не сможет отдать должное кулинарным способностям своего Пьера.

Жозеф Фулон: Монахам было предписано затвориться в кельях и творить одиночную молитву о спасении Франции от еретиков, о чем аббат и сообщил с готовностью Катрин де Гиз, добавив, смиренно кланяясь. - Что вы, наша пища питательна скорее для души, нежели для бренных тел. Мысль его метнулась от щедрого подарка Гизов к холодному паштету и сладким пирожкам в сиропе, ожидающих в его келье вместе с бутылочкой доброго вина. Маленькое вознаграждение за труды на благо обители. - Мы умерщвляем плоть свою, дабы вернее вознестись духом к Господу. Сегодня, в честь праздника, к чечевичной похлебке я позволил брату-келарю добавить к трапезе вверенных мне чад пирог с вишней. Пойду, взгляну, не осталось ли чего, что не стыдно предложить достойным гостям! Поклонившись еще раз, аббат поспешно направил свои стопы в трапезную, молясь, чтобы и впрямь смиренные монахи не подъели все, до крошечки, а скорее всего, так оно и было. «В крайнем случае, отдам свой паштет», - смирился с неизбежным отец приор.

Катрин де Монпансье: Дожидаясь отца приора, Катрин прислушивалась к происходящему вокруг, но вокруг было тихо. Лампады были потушены, в основной зале царил полумрак, лишь из высоких окон струился лунный свет, широкими призрачными полосками ложившийся на каменные плиты древней постройки. В целом создалось немного жутковатое зрелище, способное нагнать мистический страх и на взрослого мужчину, но сестра герцога де Гиза знала, что там, в небольшой келье, в глубине церкви ее ждут, она не одна и бояться нечего. Чувство ожидания и настороженности заменило чувство страха… Дождавшись возвращения отца Фулона, сестра герцога Майеннского получила поистине щедрое угощение для своего брата. Для Его светлости был принесен паштет, половина вишневого пирога и бутылка вина.* От всей души поблагодарив святого отца за столь щедрое угощение, герцогиня поспешила вернуться к оставшимся после собрания. Проходя мимо Шарля, Катрин передала ему монастырские гостинцы. - Вот, брат мой, под сводами этих святых стен все желания исполняются. У Вас есть чудесная возможность сравнить местную стряпню с тем, что готовит Ваш Пьер, - тон ее был тихий, но полушутливый. Покончив с этой очень важной миссией – дать брату возможность оценить пищу, вкушаемую монахами в аббатстве по праздничным дням, молодой монашек поспешил подойти к герцогу де Гизу и сообщить, что по словам отца-приора все монахи находятся в своих кельях. * согласовано с Жозефом Фулоном

Charle de Mayenne: Собрание лигистов наконец-то закончилось, и Шарль вместе с остальными избранными и вынужденными присутствовать во время третьего акта пьесы под названием «Охмури принца», удалился в одну из крошечных келий в глубине церкви аббатства св. Женевьевы. Герцогу было тоскливо и голодно. Он уже был готов взмолиться к старшему брату о помощи и милосердии, когда тот отдал как всегда четкие и по-военному краткие распоряжения каждому из членов семьи. Подняв к небу (точнее расписному потолку храма) полный мученического смирения взгляд, Майеннский безропотно двинулся вслед за легконогой Катрин, которая подошла к аббату Фулону и начала о чем-то тихо с ним перешептываться. Проходя рядом и уже намереваясь отправиться на обход, его светлость уловил волшебное словосочетание «вишневый пирог», от которого рот его тут же наполнился тягучей голодной слюной, а в животе протестующе забурчало, требуя немедленно удовлетворить ультимативные заявки ненасытной светлейшей утробы. Застыв, как истукан, средний из братьев де Гиз старательно боролся с приступом тошноты, вызванным усталостью и нарушенным режимом беспрерывного питания. Он и не заметил, как аббат Фулон и герцогиня де Монпансье, явно о чем-то договорившись, покинули келью. Собравшись с духом и кое-как столковавшись со своим прожорливым желудком, Майенн медленными шагами двинулся исполнять приказ принца Жуанвиля. Однако не успел он отойти от кельи, в которой скрывались заговорщики, как к нему бесшумно приблизился маленький грациозный монашек. Сперва пэр Франции не узнал сестру и в ужасе отшатнулся – ему почудилось, что это какой-то неведомый призрак бродит неприкаянным по растревоженному собору в ночи. Ее негромкий насмешливый голосок, скрывающий добродушную иронию, и блаженный запах пищи заставили Шарля отринуть страх. Приблизившись, он принял в трясущиеся от предвкушения руки объемистый сверток с продуктами. Жадно развернув его, любитель много и вкусно покушать обнаружил божественные дары – бутылку вина, паштет и солидный шмат того самого вишневого пирога, о котором беседовала со святым отче обожаемая сестренка Като. - Дорогая! Прелестная! Ненаглядная моя! – Растрогано проговорил Майеннский, неуклюже засовывая пакет подмышку и склоняясь, чтобы поцеловать нежные ручки ее светлости. – Ты никогда не забываешь обо мне. Если бы не ты, право, не знаю, дожил бы я до утра, или мой хладный труп остался бы в этом храме, как напоминание о произошедшем ныне историческом событии… Тебя мне воистину послал Господь! – Горячо добавил он вслед уже поспешившей дальше сестре. Заметив, что она остановилась рядом с Генрихом и, видимо, докладывает о результатах порученной ей миссии, средний из Лоррейнов поторопился выполнить и свою часть задания. Теперь сделать это было нисколько не обременительно и даже приятно. В опустевшей церкви царили покой и тишина, только гулким протяжным эхом отдавались небрежные шаркающие шаги его светлости да слышалось довольное урчание, которое он издавал всякий раз, вонзая крепкие зубы в пышное и нежное тесто. Жуть, охватившая Шарля в первые минуты одинокого пребывания в помещении собора, незаметно отступила под натиском благотворных жизненных обстоятельств. В одной руке брат «короля Парижа» сжимал пирог, в другой – ополовиненную бутылку отличного вина. Герцог едва ли не напевал, обходя храм божий по периметру и, откровенно сказать, не слишком-то усердно заглядывая в темные углы. Дойдя же до той исповедальни, в которой притаился нежданный и незваный гость, он и вовсе остановился, дожевывая остатки монастырского лакомства. И надо же было такому случиться, что именно в этом куске великолепной выпечки прожорливому пэру Франции попалась вишневая косточка… Она громко, словно выстрел, хрупнула на зубах, заставив Шарля грузно подпрыгнуть на месте от неожиданности и боли. Чертыхнувшись, Майенн зло выплюнул виновницу переполоха и, не желая продолжать путь, с испорченным настроением вернулся к дожидавшимся его заговорщикам. - Никого там нет, Анри. Можем продолжать. Все уже поужинали давно и спать легли… - Доложил он главе рода интимным шепотом, обдав старшего брата могучим винным духом и стойким ароматом вишен.

Бриан де Монсоро: В который раз барон де Поншато имел честь и возможность видеть, как мыслит великий полководец, как четки его распоряжения и как беспрекословно подчиняется ему все вокруг, включая членов его гордой семьи. Если взять Лоррейнов каждого в отдельности, то они все были заносчивы и спесивы, но главе своей семьи подчинялись так, словно это они приняли в себя с кровью своего отца и она им велела следовать за старшим из них. Он думал, наблюдая за происходящим, за молчаливыми тенями, исследующими храм, о том, насколько незыблема была бы семья Валуа, держись они все вот так, один за другого, почитай Монсеньор короля, мать волю своих сыновей, а они, опираясь на ее могучий, неженский совсем, разум. Когда все было готово, он распахнул дверь перед Анжу. - Монсеньор, прежде, чем все начнется, чем произойдет то, чего желает в душе, каждый из здесь присутствующих, я хотел бы вам кое что сказать., - поклонившись герцогу, Бриан де Шамб усмехнулся, скрытый все еще капюшоном монашеского обличия. - Я и прежде был вашим верным слугой, но после того, как вы почтили меня честью быть с вами сегодняшним вечером, перед вами ваш раб. И я буду хранить в своей памяти вечно все то, что мне довелось, и еще доведется, сегодня увидеть, - анжуйский дворянин склонил голову еще ниже, давая дорогу принцу, идущему на Господне благословение. О, дааа. Герцог мог не сомневаться, Главный ловчий Франции будет свято хранить в памяти каждую минуту сегодняшнего дня. И, чтобы не было на уме у Генриха де Гиза, его, Бриана де Монсоро, нынче это более чем устраивало.

Франсуа де Валуа: Франсуа овладела нервная дрожь, она била изнутри, словно в Париже стояла не летняя жара, а январская стужа. Не верилось, что все происходило с ним на самом деле. Он столько раз делал попытку приблизиться к трону, и в последний момент он ускользал. Корона парила над его головой золотым миражом и исчезала. Но сегодня, сейчас, похоже, она все же опустится на его голову. Но сын Генриха II и Екатерины Медичи поверит в это только тогда, когда почувствует ее тяжесть, пусть даже невидимую… То, что говорил Бриан де Шамб, с трудом доходило до сознания принца. Он кивал, словно болванчик, даже пробовал улыбаться непослушными губами. Но мысли его были далеко. - Конечно, граф, конечно, - проговорил он чужим голосом, даже не думая о том, на что именно он отвечает, идя на поводу у раболепного тона Главного ловчего и не вслушиваясь в слова. Все казалось, что вот-вот случится нечто, и все задуманное рухнет. Снова. Как всегда. Но то ли судьба смилостивилась над принцем, то ли она не осмеливалась спорить с Гизами, решившими взять будущее принца и будущее Франции в свои руки, но ничего не происходило. Никто не ломился в часовню с криками «откройте именем короля», статуи святых не размыкали каменные уста, чтобы проклясть предателя, алтарь тоже не воспламенился. Младший из Валуа перевел дух и даже приосанился. Кажется, все получится.

Louis de Lorraine: Когда все было готово, архиепископ Реймса появился перед собравшимися в своем торжественном облачении. Богато расшитый плувиал, ванти, литургические туфли, мирта и все прочие атрибуты священника ранга, который носил Людовик де Лоррейн. Генрих просил, чтобы все было проведено, как того требовал ритуал помазания и младший брат послушно исполнил его пожелание. Церемония пошла своим чередом, звучали молитвы, возносились крестные знамения, лоб Монсеньора был освящен елеем из Святой Стеклянницы, но самого архиепископа не покидало ощущение, что все это не взаправду. Когда все было закончено, в воздухе повисла тишина, которую нарушил возглас Генриха де Гиза: «Да здравствует Франциск Третий!»* Луи же так и не нашел в себе сил его повторить, благо что его сан и не требовал от него подобных жертв. - Все же, как отвратительно смотрится этот гаденыш в своем мнимом возвышении, - шепнул он едва слышно Майенну и Катрин, подойдя к ним совсем близко. От Шарло уже потягивало запахом вина, а глаза его уже не были столь несчастными, как в келье, где они все прятались. Даже здесь, в Святой обители, герцог умудрился раздобыть себе пропитание. Признавая правоту Анри и согласившись с его доводами о том, что сделка, свершенная сегодня, пойдет им всем только во благо, младший птенец лотарингского гнезда в душе противился всему произошедшему. Не ту голову он мечтал помазать миром из Cвятой Hеймсской ампулы, коснуться пальцами чела старшего сына Франциска де Гиза в этом священнодействии, возложить на его светлые волосы корону, и не тайно, а перед всем светом объявить его королем Франции. Но для того еще было слишком рано. И откуда у Генриха хватало сил столько ждать, если даже ему невыносимо желалось приблизить скорее миг торжества всей их семьи? - Надо выпроваживать их отсюда и поговорить вчетвером, у меня есть кое-какие известия, - так же неслышно добавил Луи и величаво удалился сменить каппа магну на более скромную одежду. Он выполнил все, что требовалось от него, но смотреть на торжествующего Франсуа де Валуа был не обязан. * согласовано с Henri de Guise

Henri de Guise: Возглас Генриха де Гиза во славу и здравие Франциска Третьего Валуа под сводами церкви аббатства Святой Женевьевы прозвучал торжественно и даже зловеще. Но лишь принцу де Жуанвиль было истинно известно, что он несет за собой. Иронию. Этот младший из деток Медичи и Генриха Второго был хитер, но, в приступе польщенного самолюбия, не понимал того, что даже если и придет время его царствования, править будет не он. И под этим он подписался, взяв в жены перед Богом и людьми женщину из рода Лоррейнов. Антуанетта была еще совсем мала, но она была далеко не глупа, насколько это успел оценить герцог во время их знакомства. И одна была столь же тщеславна, как и все Гизы. Эта девочка будет держаться за свою родню, потому что именно они, их сила единая, могут ей обеспечить то место, которое она уже наверняка считает бесповоротно своим. А ей придется за это поработать на благо своего рода. И Франции. Пошли приветствия и поздравления, назначения, которые обязан сделать любой новый властитель. Де Гизу достался меч коннетабля, который он принял из рук Франсуа со всем подобающим случаю почтением. На сегодня все было закончено, и старший из Лоррейнов проводил Монсеньора и его приближенного до дверей храма, лично отперев их ключами, предусмотрительно забранными на время у брата привратника. - Да хранят вас Господь и Пресвятая Дева, государь, - поклонился он новоиспеченному помазаннику на царство, запер за уходящими дверь вновь, и провел ладонью по лицу сгоняя с него следы усталости. - Майенн, я думаю, ты уже можешь сменить свою постную мину на более привлекательную и вытащить припрятанную где-то бутыль, - улыбнулся Генрих, от которого не ускользнул смачный запах вина, развивающийся по воздуху обители от Шарло. Подойдя к родным, он поцеловал благодарно руки сестре. – Ты бесподобный монашек, Катрин, - без герцогини де Монпансье ничего бы не вышло. Именно ей они были обязаны этим надежным местом для различных встреч и церемоний. Семейный разговор можно было бы перенести в Отель Клиссон, но хотелось быстрее покончить со всеми делами и вернуться домой на отдых. Тем более, что поблизости от домашней еды Шарль мог растерять всю свою сосредоточенность. - Нам придется еще выслушать Луи, мои дорогие. Ему есть, что нам сказать.

Франсуа де Валуа: Когда за Герцогом Анжуйским закрылась дверь аббатства святой Женевьевы, он облокотился о колонну, не в силах двинуться или пошевелиться, настолько все происходящее отняло у него силы. Кто бы мог подумать, что сбывшиеся мечты (почти сбывшиеся мечты) так сбивают нас с ног. Если бы рядом с Монсеньором был кто-то умудренный годами и опытом, он бы поведал, что нет ничего опаснее, чем мечты почти сбывшиеся. Но прислушался бы к нему герцог Анжуйский? Вряд ли. «Да здравствует Франциск III», - так воскликнули на его помазании Гизы, самое влиятельное и могущественное семейство во Франции. Он выполнил свою часть сделки, женившись на мадемуазель д’Омаль, ее кузены выполнили свою. Что будет дальше? Время покажет. - Благодарю вас за все, - деревянным голосом произнес Франсуа, обращаясь к Главному ловчему. Не потому, что действительно испытывал благодарность к Бриану де Шамб, потому что это следовало сказать. Этот день закончился. Следующий он встретит королем Франции, пусть даже об этом никто не будет знать.

Луи де Можирон: «Ага, наш Франсуа все грезит о короне и с готовностью подставил свой лоб под помазание миром из Святой Ампулы, несмотря даже на то, что пальцы Гизов, что прикасались к его коже, ядовиты для любого из Валуа», - сидя в исповедальне, слушая и видя из-за занавеси все происходящее, Людовик сгрыз себе все ногти. Признаться, сердце маркиза ушло в пятки, когда к исповедальне направился герцог Майеннский. Тут бы и пришел бесславный смертный час маркиза д'Ампуи. Он дернулся, пытаясь положить руку на рукоять шпаги, но тут же вспомнил, что отцепил ее в «Роге изобилия», дабы не выдать себя ничем, оставив из оружия только дагу. Однако, Дева Мария хранила это беспутное создание, простерев над ним свою длань, а в помощь ему направив маленького монашека с явно женским голосом. Луи едва подавил нервно-веселый смешок, наблюдая трогательную сцену подпитки могучего организма Шарля де Гиза. Но все страхи вскоре были забыты, и совсем иная дрожь забила фаворита Генриха Валуа, дрожь ярости, гнева, которые невозможно выпустить наружу. На его глазах творилась государственная измена, преступление против короля и его власти. И вершилось все, как положено, торжественно и красиво, отчего было еще ужаснее. Молодому человеку потребовалось все его самообладание, чтобы не выскочить из своего укрытия и не провозгласить, что вся эта шайка арестована именем короля Франции. Это было бы самоубийством, и маркиз заставил себя сидеть тихо, а дышать ровнее. Только его Генрих был достоин носить корону Франции, а не его двуносый брат, и даже не этот гордец Лоррейн, который на этом сборище был куда большим королем, чем тот, которого провозгласили. Но все закончилось, брат короля покинул церковь аббатства и Можиро тихонько откинулся на стенку исповедальни, ожидая, когда и Гизы покинут своды Святой Обители. Но они не торопились уходить. А это значило, что расслабляться было еще рано. Эпизод завершен



полная версия страницы