Форум » Игровой архив » Куда приводят мечты » Ответить
Куда приводят мечты
Антуанетта д'Омаль: 1 декабря 1575 года. Лувр, покои королевы Луизы.
Ответов - 20, стр:
1 2 All
Антуанетта д'Омаль: Этот вечер ознаменовался небывалой суетой в покоях королевы Луизы, в отличие от множества других, которые проходили почти в монастырской тишине и спокойствии. Антуанетта была еще слишком молода, да и не имела склонности к созерцательности, потому обычно кривила губы, вышивая очередную пелену для очередного монастыря. Но сегодня ей не на что было пожаловаться. Нарядившиеся для бала фрейлины прислуживали королеве, подавая ароматизированную воду для умывания, выкладывая один за другим предметы туалета. Демуазель, как дочь герцога Омальского и родственница королевы, отвечала за драгоценности мадам Луизы и теперь, держа в руках открытый ларец, с лицемерной почтительностью осведомилась у Водемон: - Какие украшения вы желаете надеть, Ваше Величество? Сама она часто вздыхала, разбирая эти прелестные вещицы, воздыхала и в тайне мечтала о том дне, когда сможет их носить на правах королевы Франции. А почему нет? Луиза де Водемон, очевидно, уже не сможет иметь детей, да и король избегал свою супругу, показываясь в ее покоях крайне редко и никогда не оставаясь на ночь. Конечно, сейчас положение герцога Анжуйского очень сложное (во всяком случае, так ей терпеливо объясняли в Отеле де Гиз). Она даже не видела своего принца со дня турнира, не имела возможности поговорить с ним, да и, по правде говоря, не имела возможности стать его супругой в полном смысле этого слова, но Антуанетта не видела в том беды. Ее интересы защищал сам Генрих де Гиз, в честь которого сегодня устраивают такой пышный праздник! За спиной тихонечко шушукались фрейлины, Антуанетта насторожилась, услышав имя Монсеньора, но вынуждена была стоять столбом подле королевы, сладенько улыбаясь и дожидаясь ее выбора.
Луиза де Водемон: Если бы Луиза де Водемон могла проникнуться к кому-то неприязнью, она бы, пожалуй, сделала это по отношению к своей молодой родственнице. Не по годам была шустра дочь герцога Омальского, а за напускной скромностью сквозило недетское любопытство и недетская же хитрость. Но королева выполнила пожелание своих родичей и обращалась с девушкой с неизменной добротой и сердечностью. Вопросы о нарядах и драгоценностях, так занимавшие умы всех присутствующих дам, оставили госпожу де Водемон почти равнодушной. Одно ли платье, другое, так ли уж важно, она бы с радостью осталась в своих покоях, пока двор будет веселиться. Может быть, ей позволят уйти, когда начнутся танцы. - Двойную нитку жемчуга, мадемуазель д’Омаль, с алмазной подвеской, - смирившись с неизбежным, попросила она. Шепотки фрейлин донеслись и до нее, заставив укоризненно покачать головой. Сплетен Луиза не любила. Но имя герцога Анжуйского пробудило и ее любопытство. Все же речь шла не о постороннем человеке, а о ее девере. Пусть ее не посвящали в семейные тайны дома Валуа, но о гневе короля на брата знала даже королева Франции, которая обо всем узнавала в последнюю очередь. По натуре миротворица, Луиза была бы счастлива, если бы ей удалось сделать хоть что-то для короля Франции и его брата. - Дамы, кто-нибудь знает, разрешено ли Монсеньору участвовать в празднике? Выбранное украшение покинуло шкатулку, чтобы чуть позже занять место на груди королевы. Оставалось надеяться, мадам Екатерина останется довольна, хотя, с тех пор, как Луиза потеряла ребенка, с тех пор, как ее позор стал известен королеве-матери, она не видела от Флорентийки ни одного доброго взгляда. Ее только терпели. Но со своей судьбой Водемон уже смирилась.
Антуанетта д'Омаль: Антуанетта навострила ушки, делая вид, что убирает ларец и нисколько не интересуется разговором. Она втайне лелеяла мечту, что принцу разрешат присоединиться к семье нынче вечером, что они смогут улучить минутку и поговорить наедине, и может быть даже потанцевать! Дальше этого (а так же вполне невинного поцелуя при лунном свете где-нибудь в укромном местечке) девичьи фантазии мадемуазель д’Омаль не заходили. Фантазии, как известно, становятся богаче с опытом, а вот опыта как раз юной Туанетте и не хватало. - Ваше величество, мне доподлинно известно, что Монсеньору запретили нынче покидать свои покои, - гордясь своей осведомленностью, ответила одна из фрейлин, и руки Антуанетты предательски задрожали. - Монсеньор, наверное, в отчаянии, - тихо выдохнула она, чувствуя, как сердце разрывается от жалости к своему герцогу. Он такой благородный, такой изящный, так трепетно уверял ее в своей любви! И к нему так несправедлив король. Последнее, конечно, никто Антуанетте не говорил, до этого она уже сама дошла в своих рассуждениях. Монсеньор прав, король нет, королева бесплодна и когда-нибудь Монсеньор станет хорошим королем, а она блистательной королевой Франции. Главное, не постареть до этого счастливого дня. - О, не волнуйтесь, мадемуазель д’Омаль, Монсеньора утешат, - фыркнула фрейлина, явно счастливая тем, что может вволю посплетничать. – Вы слышали, дамы, что у принца появилась любовница? Некто из числа красавиц мадам Екатерины! Ларец выпал из онемевших рук Антуанетты, драгоценные безделушки сверкающим дождем вылились на ковер, под ноги королевы. - Это невозможно, - прошептала она побелевшими губами.
Луиза де Водемон: - Разумеется, невозможно, - утешила королева Луиза свою юную родственницу, полагая, что невинное дитя шокировано такой откровенностью, и обратила синий взор, горящий негодованием на фрейлину, столь осведомленную о жизни Монсеньора. Может быть, ей не хватало твердости в то, что касалось жизни ее маленькой свиты, дамы служили ей скорее из почтения к титулу, но не из страха перед наказанием. Но позволить сплетничать о жизни королевской семьи госпожа де Водемон не могла. - Мадемуазель, что за речи я слышу, - тихо, но решительно произнесла она, глядя на юную болтливую особу. – Помогите мадемуазель д’Омаль собрать украшения, а завтра не забудьте покаяться в своем проступке на исповеди, и пока не получите отпущение грехов, я не желаю вас видеть! Приказ королевы есть приказ, девушка, пусть и неохотно, встала на колени, помогая Антуанетте складывать в ларец броши и перстни, нити жемчуга и заколки для волос с эмалевыми цветами. Пока волосы королевы укладывались в высокую прическу, Ее величество размышляла. Очевидно, что ее фрейлины нуждались в твердой руке. Их присылали ко двору, в надежде на то, что девушки найдут себе мужей или обзаведутся полезными связями, но многие из дворянских дочерей находили себе любовников а то и обзаводились младенцами. Строгость, проявляемая к королеве, распространялась и на ее двор, так что найти для себя приключений фрейлинам Луизы было затруднительно, но упаси бог, случится какой-то скандал! - Я жду от вас, девушки, благоразумия, благочестия и скромности, - уже мягче проговорила королева, обращаясь ко всем фрейлинам. – После того, как закончатся праздники, я попрошу у Его величества милостивого дозволения совершить нам всем пешее паломничество в аббатство Сен-Дени. Это укрепит ваш дух и послужит спасению ваших душ! Королева набожно перекрестилась.
Антуанетта д'Омаль: - Как ее зовут? Ну, ту даму, которая ходит к Монсеньору, - прошипела разъяренной кошкой Антуанетта, собирая с ковра рассыпанные украшения. Она была готова выцарапать глаза и неверному мужу и той, с кем он нарушал свои супружеские обеты. Какая несправедливость! Она любит, страдает, ждет… а он! Но хуже всего было чувство безысходности. Антуанетта не могла объявить во всеуслышание о своем браке с Монсеньором, а значит, не могла и потребовать у него верности. - Не знаю! Но говорят, они вместе каждую ночь, - злорадно ответила фрейлина, покорно выслушивая наставления королевы Луизы. Известие о паломничестве (а не дай бог босиком и в рубище) было принято девушками с одинаковым ужасом. Этот ужас даже примирил их ненадолго. Ко двору, как известно, прибывают, чтобы танцевать и развлекаться, оттачивать манеры и приобретать опыт. Да, при дворе готовы были восхвалять целомудрие и скромность фрейлин мадам Луизы, но, по правде сказать, целомудрие это было вынужденным, а скромность напускной. «Ну, если мне еще придется бить ноги о пороги аббатств, то я точно притворюсь больной», - зло подумала Антуанетта, отряхивая юбку и водворяя на место ларец с драгоценностями. – «Лучше оспа, чем такое». - Ваше Величество, может быть, вы пожелаете передать что-нибудь Монсеньору? В знак своего сочувствия, - с надеждой спросила она, умоляюще глядя в лицо королеве. – Вы такая добрая, такая справедливая! А принцу, наверное, сейчас так грустно!
Луиза де Водемон: - У вас доброе сердечко, Антуанетта, - ласково улыбнулась королева, погладив молодую родственницу по нежной щечке. – Пусть так и останется впредь, дорогая, не позволяйте ему ожесточиться. Какое-то время Луиза сосредоточено обдумывала предложение мадемуазель д’Омаль. Конечно, она страстно желала мира королевской семье, которую, не смотря на все выпавшие на ее долю горести, госпожа де Водемон уже привыкла считать своей. Конечно, она была бы счастлива поспособствовать ему. Но все же не стоило делать что-то, что вызовет гнев короля и неодобрение королевы Екатерины. - Мы помолимся о благополучии Его величества и его высочества. Молитва – это то оружие, которым мы располагаем, мадемуазель д’Омаль, оно и наш щит, и наш меч. Королеве поднесли зеркало, чтобы она могла полюбоваться на себя, но Луиза посмотрела в него только мельком. Дурна ли она собой, хороша, какое это имеет значение? Прическа была красива, платье роскошно, драгоценности приличествовали случаю, кто заметит за все этим, как одинока королева Франции? - Сколько вам лет, милая мадемуазель д’Омаль? Пятнадцать? Пора подумать о вашем браке. Чем раньше девушка обретет дом и мужа, тем лучше. Ей будет проще смириться и принять свою женскую долю, и нести ее с кротостью. Если бы королеве Луизе сказали, что есть браки, где супруги любят друг друга, доверяют, проводят дни и растят детей в радости, она бы только недоверчиво покачала головой, посоветовав меньше доверять сказкам, и больше здравому смыслу. Любовь – мираж, сладостный обман. Страсть – грех. Есть долг, и этого достаточно. Такова ныне была философия «кротчайшей из королев».
Антуанетта д'Омаль: «Но я уже замужем», - Антуанетте хотелось крикнуть это в кроткое лицо королевы. – «У меня есть муж, только он мне изменяет, как и твой, глупая гусыня. Только в отличие от тебя, я этого так не оставлю». Но мадемуазель д’Омаль не была бы достойна того доверия, что ей оказали кузены Гизы, определив ее в супруги первому принцу крови и наследнику престола, если бы не умела сдерживать подобные порывы. Потупив взор и ответив на ласковые слова королевы изящным реверансом, Туанетта проворковала сладким голоском: - Вы так добры, Ваше величество, от всего сердца благодарю вас за милостивую заботу. Конечно, я буду счастлива со временем стать женой и матерью, а пока что позвольте мне служить вам, это все, о чем я мечтаю! Туанетте до слез было жаль своих полудетских грез о любви красивого принца, о том, как они, а потом и их дети, будут много лет править Францией. Нет, от мечты стать королевой она ни за что не откажется! И Монсеньор от нее никуда не денется! Надо увидеться с ним, поговорить и напомнить, кто она, напомнить, что она кузина могущественного герцога де Гиза и дочь могущественного герцога Омальского. А с этой бесстыжей, что ходит к Монсеньору, она, дайте срок, разберется. Приняв решение, Антуанетта немного успокоилась. - С чего это вы, мадемуазель, так интересуетесь Монсеньором, - прошипела фрейлина, которой королева за сплетни назначила исповедь и покаяние. – Неужели имеете на него виды? - У вас вздорный нрав, сударыня, и грязные мысли, - с достоинством, и не трудясь понизить голос ответила Антуанетта. – Я храню свою чистоту для мужа! Вот только муж этого не ценит. Вздохнув, герцогиня Анжуйская призналась, что быть женой принца вовсе не так весело, как ей казалось в начале.
Луиза де Водемон: - Мадемуазель д’Омаль права и вы будете правы, последовав ее примеру, сударыня. За дерзость и неуважение к королевской семье я лишаю вас права находиться на балу нынче вечером. Вы останетесь в одиночестве и поразмыслите над своими грехами. Если же ваш нрав не исправится, я буду вынуждена отказаться от ваших услуг. Луиза де Водемон встала и протянула руки, чтобы дамы надели поверх корсета и нижней рубашки из тонкого белого шелка корсаж из парчи. Дамы, не привыкшие к такой суровости, подавлено замолчали, и только расторопнее принялись одевать королеву для приема. А Луиза размышляла о том, что до сегодняшнего дня была слишком погружена в свои печали, и не уделяла достаточно внимания тем, кто находился под ее опекой. Ей ли не знать, как опасен двор для неопытных девушек? И если судьба преподнесла ей суровые уроки, то ее долг уберечь эти юные души от опасности греха, от соблазнов тщеславия. Голубые глаза королевы загорелись воодушевлением. Она сегодня же, после приема, испросит у короля позволение на паломничество. Они пойдут босыми, в холщевых рубашках, являя собой всему Парижу образец смирения и кротости и молясь за благополучие короля и Франции! Потом она поговорит с каждой из девушек, состоящей в ее свите. Все они достигли брачного возраста, и должны как можно быстрее перейти под опеку мужа. «Благодарю тебя, Господи, за то, что ты указал мне путь», - благочестиво прошептала она в мыслях. - Милая моя, конечно, вы будете мне служить, и я буду только рада этому, вопросы замужества не решаются в один день, - ободряюще улыбнулась королева Антуанетте д’Омаль. – Но решить их необходимо. Я напишу вашей матушке и вашей старшей сестре и мы вместе подумаем над тем, кто лучше всего подойдет вам в качестве мужа. Свой дом, дети, уважающий вас супруг – это счастье, мадемуазель это то, к чему нужно стремиться. Ах, если бы это счастье было ей доступно! На тихий семейный уют, дом в провинции с садом, с лугом, уходящим к реке, с мужем и детьми, Луиза с радостью променяла бы все величие и блеск Лувра.
Антуанетта д'Омаль: Что на это можно было ответить? Ничего. Антуанетте оставалось злиться и кланяться. Застегивая на шее королевы жемчуга (теплый перламутр приятной тяжестью лежал в ладонях) мадемуазель подумала, что надо переговорить с Генрихом де Гизом и предупредить его о намерениях королевы. Пусть поторопится с объявлением о ее браке с Монсеньором, пока Луиза де Водемон не нашла ей в мужья какого-нибудь провинциального старика. Дом, дети, супруг. Дочь герцога Омальского скривила губы. Заготовки варенья и вязание, еще можно выращивать клубнику и гордиться урожаем. Вполне возможно, это вполне удовлетворило бы госпожу де Водемон, но не Антуанетту д’Омаль! Господи, и эта серая мышка удостоилась чести быть королевой Франции! Она осторожно вдела серьги в уши Ее величества (кончики пальцев дрожали от едва сдерживаемой ярости), и отступила на два шага. - Вы прекрасно выглядите, Ваше величество. Придворные дамы королевы (кроме той, которая лишилась праздника из-за своего острого язычка) поспешили подтвердить слова мадемуазель д’Омаль. На лицах девушек читалась растерянность и недоумение. Это был, пожалуй, первый случай на их памяти, когда Луиза де Водемон проявила властность и решительность. Молодую королеву в глаза называли «ангелом» а за глаза «глупышкой». И вот, пожалуйста, оказывается ангел и глупышка может быть строгой. Это следовало обдумать. На тонкой талии королевы закрепили валик, набитый конским волосом, сверху надели несколько нижних юбок, для придания платью формы, а затем и парчовую юбку, которая должна была выглядывать в треугольном разрезе парадного одеяния королевы Франции. - Проводить вас в покои Его величества, мадам? Голос Антуанетты был сладок и невинен, да и что такого она сказала? На балу Их величествам следовало появиться вместе, как того требовал протокол.
Луиза де Водемон: Еще вчера… да что там, еще утром королева Луиза ужаснулась бы такому предложению, усмотрев в нем нечто святотатственное. Ей идти в покои короля! Да кто она такая? Сейчас же она чуть склонила голову, словно пробуя на вкус эти слова, и вкус их ей понравился. Она может попросить дозволение о паломничестве, может быть, сможет оказать Генриху какую-нибудь маленькую услугу. Да и девушкам будет полезно увидеть, что их госпожа не пренебрегает супругом. Но супруг-то пренебрегает их госпожой. Мысль была непрошеной и неприятной, как червоточина в сочном и сладком фрукте, и Луиза от нее попросту отмахнулась. - Да, дамы, пойдемте в покои Его величества, - поднялась она со своего места, улыбаясь оживленному шепоту и вспыхнувшим глазам фрейлин. Какие же они милые, эти девочки. Все. Луиза готова была любить их, как дочерей, раз Господь не дал ей детей. Но разве поданные – не те же дети, нуждающиеся в отеческой и материнской заботе королевской четы? Небольшая процессия – королева и ее фрейлины – направляющаяся в покои короля, произвела на придворных весьма сильное впечатление. Сначала расступаясь и кланяясь, они по одному, по двое, небольшими группками пристраивались к шествию, чтобы не дай бог не упустить чего-то интересного. В глазах горело предвкушение. Чего? Скандала, супружеской ссоры? Чего угодно. Это «что угодно» стало бы чудесной глазированной корочкой на праздничном пироге, которым сам по себе был грядущий прием. Какими бы ни были отношения между королем и его супругой, а до прямого запрета появляться в его покоях дело не дошло, может быть, потому, что за все время замужества это был первый случай, когда королева пришла к своему мужу. Переступив порог его приемной, Луиза де Водемон почувствовала себя так, как, наверное, чувствовали себя конкистадоры, ступающие на неизведанную землю. Вдохновленная, разрумянившаяся, красивая в своем торжественном наряде, она ответила улыбками на изумленные поклоны придворных. - Доложите обо мне Его величеству, - попросила она, не замечая чужих усмешек и переглядываний.
Луи де Можирон: Обыкновенно, когда готовилось какое-либо грандиозное мероприятие, то за несколько часов до него и вплоть до назначенного времени начала в покоях короля стояла суета. Придворные одевали своего монарха, и гордились честью первыми увидеть его в торжественном облачении. Так было и сегодня. Была подана сорочка, белоснежная гофра воротника лежала на специальной подушке, но только вот в покоях Генриха уже почти никого не было. Остались только цирюльник, дороживший своим местом и привыкший быть глухим, слепым и немым одновременно, который собирал свои инструменты, пара слуг суетящихся вокруг, да несколько молодых придворных, наиболее приближенных к государю. Дело было в том, что всегда много времени уделяющий своему внешнему виду Александр Валуа, заставил поторопиться всех, после чего, так и не одевшись полностью, сделал знак одному из своих свитских подойти. Во время монаршего омовения искуситель маркиз де Можирон быстро шепнул Генриху на ухо, что обещает лично натянуть на ноги государя чулки, если тот избавит их от всей этой толпы сплетников. Наблюдая, как глаза Его Величества загорелись огнем, а распоряжения стали более суровыми, Людовик тихо посмеивался. И вот Анри потребовал сдержать обещание. Каждый из придворных мог удостоиться чести облачать своего правителя, так почему это не мог быть маркиз д'Ампуи? Все расступились, пропуская молодого человека вперед. Присевший на корточки перед креслом, где сидел его венценосный возлюбленный, синьор де Сен-Сафорин возился с шелком, умело собирая его в пальцы. Ступня была поймана в материю и невесомая ткань вместе с руками королевского фаворита заскользила по крепким икрам к коленям, а от них выше, к бедрам. Закусив от усердия губу, Луи поднял озорной взгляд на Генриха как раз в тот момент, когда доложили о приходе Луизы де Водемон. Синий взор потемнел. Ранее королева не стремилась навещать своего супруга. Что изменилось? Чем был вызван этот порыв? В любом случае все узнается, но неприятная дрожь пробежала по телу Луи.
Henri de Valois: Почувствовав тревогу и беспокойство Луи, Генрих ласково накрыл его пальцы своими ладонями. «Ты знаешь, кто ты для меня», - сказали маркизу темные глаза государя. – «И ты знаешь, кто она». Не раз и не два королю Франции и маркизу д’Ампуи приходилось отстаивать свое право на любовь. Им случалось бежать в Анжер, им подавали отравленное вино. Матушка пускала в ход зелья, присылала самых красивых дам своего двора. Придворные пускали в ход ядовитые насмешки и присылали друг другу памфлеты на короля. Генрих был одинаково равнодушен и к упрекам и к насмешкам. Единственное, что для него имело значение – любовь Людовика. - Пусть королева подождет, когда я закончу одеваться, - спокойно приказал он слуге. Пусть волнующая интимность сцены была нарушена вторжением Луизы Лотарингской, и горячее желание, растекавшееся по телу даже от самых невинных прикосновений Людовика, сменилось холодом привычного неудовольствия от всего, что связано с именем королевы, все же он не видел причин удовлетворять эту женскую прихоть. Что бы там госпожа де Водемон ни желала сказать королю, это может подождать. - Продолжим, господа, - кивнул король придворным. Маркизу досталась улыбка. Нежная, полная нескрываемого чувства. – Я не сомневаюсь, что даже если герцог де Гиз явится в рубище, или в латах, все равно затмит меня своей славой и великолепием, но все же не будем разочаровывать двор, ожидающий увидеть своего государя в полном блеске. В словах Генриха слышалась ирония, понятная только приближенным к королю дворянам, разделяющих думы и чаяния молодого государя. Король мечтал о мире для Франции, принц Жуанвиль – о мире для католиков. Генрих Валуа видел будущее в свободе веры, Генрихе де Гиз – в чистоте веры. Сын Генриха II всеми силами пытался приблизить для Франции будущее, великое, благополучное, сын Франсуа Лотарингского тянул в прошлое, к кострам, к крестовым походам. Прошлое всегда понятнее, желаннее, уютнее, как для мелких лавочников, горланящих в подпитии «Да здравствует Гиз», так для монахов и святош всех мастей. Их было много. Достаточно, чтобы устлать путь перед герцогом де Гизом благословениями, тех, кто понимал короля было мало, слишком мало. Но он еще не отчаялся. Пока не отчаялся.
Луи де Можирон: Придворные кавалеры, коим выпала честь присутствовать на одевании короля, было переглянувшиеся с удивлением от новости, что к Его Величеству пожаловала супруга, услышав ответ Генриха, обменялись понимающими усмешками. Король был занят, и супруге надлежало подождать. Но обычная ирония пока не коснулась губ Людовика де Можирона. Он с благодарностью посмотрел на Александра и закончил свою миссию, облачив его ноги в шелк шосс и закрепив его на поясе завязками. Движения придворного не стали менее нежными, особенно, когда Генрих поднялся из кресла, чтобы позволить маркизу обвить его талию тканью, но стали чуть торопливыми. Ему не терпелось узнать, чего хочет тихоня Луиза от правителя страны. То, что мужем он ее был только номинально, Луи знал лучше, чем кто бы то ни было. Подав бульвары* с кружевными манжетами, которым надлежало обхватить бедра государя, фаворит был вынужден опустить лицо, и сосредоточить свое внимание целиком на процессе облачения государя. Его обычно бледные щеки вспыхнули от прикосновений к изящным, очень красивым, ногам Генриха Валуа, а взгляд загорелся желанием. С честью справившись со своей задачей, едва заметно переводя дыхание, месье д'Ампуи поклонился своему господину. - Как нынче быстро одеваются дамы, судари, вы не находите? Быть может в их одеждах, что изменилось, а мы не в курсе? – обретя вновь свою привычную насмешливость, обратился Можирон к присутствующим, вызывая на их лицах ухмылки различного характера. – Ставлю тельца против яйца, что раздеваются они еще быстрее, - поскольку о королеве напрямую речи не шло, то ухмылки перешли в дружный смех, который, несомненно, было слышно и за пределами королевских покоев. *«бульвары» (boulevards) или «о-де-шоссы» (haut-de-chausses) — короткие штаны с манжетой, скрывавшие верхнюю часть шосс
Луиза де Водемон: Если сказать по чести, то стоя в королевской приемной и ожидая, когда Его величество дозволит ей войти, Луиза подрастеряла большую часть своей уверенности и воодушевления. Из-за закрытой двери, ведущей в опочивальню (из-за двери, которая никогда перед ней не открывалась) раздался дружный мужской смех, и королева остро почувствовала себя отрезанной от жизни Генриха Валуа. Обида заставила задрожать губы, на глазах показались слезы. За что он так с ней? Это король выбрал ее в жены, она не просила об этой чести, за что же такое пренебрежение? В другое время госпожа де Водемон ушла бы, спасая свое хрупкое достоинство, но рядом с ней стояли ее дамы, перед которыми было стыдно показать слабость, и она улыбнулась через силу, делая вид, что все происходящее ничуть ее не задевает. Вот, наконец, двери опочивальни распахнулись и слуга, с поклоном, предложил войти Ее величеству, и, к смущению королевы, всем остальным дворянам королевской свиты, ожидающим в приемной выхода государя.* Она-то надеялась на беседу наедине! Еще больше смутилась она, увидев рядом с королем маркиза д’Ампуи. - Ваше величество, - почти прошептала она, чувствуя, как перехватывает горло от волнения. – Простите мне это вторжение. Я сочла, что будет удобнее, если мы отправимся на праздник из ваших покоев. И, чувствуя, как неуместно звучат эти слова в присутствии дворян короля, знающих, судя по их улыбкам, куда больше, чем надеялась королева, торопливо добавила: - Если позволите, сир, я осмелюсь обратиться к вам с просьбой. О, этот соблазн бунта, искушение воспользоваться теми правами, что дал ей сам же Генрих Валуа, назвав своей женой! Оно впервые было таким сильным. До этого Луиза сначала кротко сносила пренебрежение мужа, надеясь на то, что со временем все изменится, а потом изнемогала под тяжестью стыда за свой грех. Но, может быть, все дело в том, что она не была достаточно решительной? Любовь Жана-Луи де Ногарэ, подарившая столько счастья и боли, была под запретом, только чудом ей удалось скрыть имя своего возлюбленного, когда стало известно о ее беременности. А ей так хотелось обрести хотя бы подобие счастья. - Я вижу, Ваше величество, ваш туалет не закончен, - краснея от собственной смелости, указала она на воротник, лежащий на подушке. – Вы позволите вам услужить? *согласовано с Генрихом Валуа
Henri de Valois: Генрих вздохнул. Видит бог, он старался быть снисходительным к этой женщине. Иногда он даже чувствовал в себе готовность быть к ней добрым, признавая, что каким бы ни было ее поведение в прошлом, сейчас оно безупречно. Госпожа де Водемон послушно играла свою роль в тех редких случаях, когда этикет требовал ее участия в жизни двора, не попадалась ему на глаза, вела на своей половине жизнь тихую и уединенную. Но вот сейчас его терпение жестоко испытывали. Какая муха укусила «кротчайшую из королев» король не знал и знать не хотел, достаточно было того, что мадам Луиза без приглашения появилась в его покоях, и теперь ведет себя так, будто имеет право находиться здесь. Что подумают об этом его свитские – ему было безразлично, а вот что подумает Луи… Темные глаза Валуа опасно блеснули. За любую обиду, за любую боль, причиненную его любимому, он был готов карать беспощадно. - Мадам, - сухо ответил он, глядя не на королеву, а куда-то сквозь нее и уголок губ презрительно дернулся. – Если в этом заключается просьба, с которой вы пришли, то я вынужден вам отказать. Право облачать короля принадлежит дворянам его свиты, как вам должно быть хорошо известно. В камеристках я не нуждаюсь. Отвернувшись от королевы, Его величество нежно улыбнулся Людовику. - Будьте добры, маркиз, закончите мой туалет. На кровати ждал дублет и колет из палевого бархата с серебряной вышивкой. Сквозь разрезы ткани выглядывал голубой шелк. - В следующий раз, мадам, извольте дожидаться в своих покоях, когда я позову вас, - бросил он Луизе де Водемон. Если она решила воспользоваться присутствием своих дам и его дворян, чтобы продемонстрировать супружескую любовь и вынудить его на близость, то напрасно. Генрих, прекрасно знающий, как хитры могут быть женщины, стремящиеся поймать мужчину в свои сети, подобные уловки видел насквозь. Он готов был предоставить даме покровительство и любезное обхождение, не забывая о том, что король – первый дворянин королевства, но для этого дама должна была вести себя скромно и с достоинством, а не прибегать к подобным трюкам.
полная версия страницы