Форум » Игровой архив » Alea jacta es » Ответить
Alea jacta es
Франсуа де Валуа: 18 февраля 1576 года. Ночь. Париж, Лувр.
Ответов - 9
Франсуа де Валуа: С того утра, как обнаружился побег Генриха Наваррского, Франсуа не уставал корить себя за промедление. Хитрый супруг Марго все же обвел вокруг пальца всех, во главе с грозной Екатериной Медичи, и теперь наслаждался свободой. Беарнец бежал, а он остался. Остался в еще более уязвимом положении, чем раньше, потому что королю Франции взбрело в голову, что теперь младшего брата нужно охранять еще строже, чем раньше. И вместо утешительного общества дамы д’Ивери Монсеньор получил общество фаворитов короля, чьи надменные лица доводили его до белого каления. Не говоря уже об их дерзостях. Эти наглецы позволяли себе заходить к нему в опочивальню без стука и позволения, обыскивали постель и посуду, конечно, тайник в стене, доставшийся ему в наследство от королевы Наваррской, чьи старые покои он теперь занимал, они не нашли, и веревочная лестница, принесенная Жанной, дожидалась там своего часа. Вот только все чаще герцогу Анжуйскому казалось, что все забыли о нем, и что этот час никогда не настанет. Спросите любого, кому довелось перенести заточение, и вам ответят, что скука – худший враг узника. Скука порождает меланхолию, и Франсуа, чтобы не поддаться ей, изобретал тысячу уловок, только чтобы хоть как-то себя развлечь. Этим вечером, в ожидании ужина, он рисовал на бумаге профили братца Генриха и его ненавистных миньонов, снабжая каждый подписью, а затем бросал их в камин, с мстительным наслаждением наблюдая, как те чернеют и съеживаются в пламени. - Принесут мне сегодня ужин или нет? - вспылил Монсеньор, когда огонь уничтожил последний рисунок, обращаясь, впрочем, к мраморным лилиям на камине, а не к тем, кто находился за дверью опочивальни. Лучше умереть от голода, чем оскорблять себя лицезрением господ миньонов. Воистину, большему унижению его еще не подвергали. «Если бы все было наоборот. Если бы это бежал я, а не проклятый Наваррский, если бы я сейчас был уже в Анжере». Если бы, это вечное «если бы» принца Франсуа. Старая песня, но другой у него сейчас в запасе не было.
Жанна де Лонгжю: Еще утром Жанна де Лонгжю шепнула Екатерине Медичи только одно слово: «сегодня», и ощутила, как воздух в опочивальне Флорентийке сгустился до густоты смолы, так, что дышать стало трудно. Екатерина Медичи не чем не выдала своего волнения, но весь день дама д’Иверни чувствовала ее острый взгляд, и тогда кожу неприятно покалывало, словно ее касались острой иглой. Ни слова не было сказано, но Жанна понимала – ошибки ей не простят. Слишком долгое ожидание королевы-матери должно было быть вознаграждено.* Чем ближе был назначенный час, тем сильнее билось сердце вдовы де Клермон, даже ее выдержка сдавала от такого напряжения и кончики пальцев предательски подрагивали, когда она подавала королеве Екатерине веер или перчатки. Жанне предстояло до ночи находиться при своей госпоже, чтобы и тени подозрений не пало на вдову Генриха II и ее даму. Но она прекрасно знала, что сейчас, возможно в это мгновение к покоям принца идет слуга с подносом, на котором стоит ужин Монсеньора. Конечно, поднос и слугу осмотрят, чтобы убедиться, что он не несет оружие, веревку или письма сообщников. Но кому придет в голову разламывать круглые хлебцы, только что из печи? А в одном из них спрятана записка. А дальше… дальше все будет зависеть от Монсеньора. Хватит ли смелости? Хватит ли выдержки? *согласовано с Екатериной Медичи
Франсуа де Валуа: При взгляде на поднос, который пред ним, наконец, поставили, Монсеньор ощутил во рту вкус желчи. Ужин он ждал не потому, что был голоден, а потому, что это вносило хоть небольшое, но разнообразие в монотонность его заключения. Принц брезгливо приподнял салфетку, прикрывающую горячие еще хлебцы, снял серебряную крышку с блюда, где томилась речная рыба в соусе из сметаны с укропом. Лениво, как раскормленная мышь, по привычке мелькнула мысль – не отравлено ли. Но если не было отравлено вчера, и в другие дни, то почему должно быть сегодня? Правда, есть такие яды, которые действуют медленно. Но никаких признаков болезни мнительный принц у себя не ощущал. Только раздражительность, следствие скуки и постоянного присутствия в его покоях миньонов Его величества. - Унесите, я не хочу, - капризно отодвинул Франсуа от себя поднос. – Отдайте тем господам, что за дверью. Им наверняка требуется много сил, чтобы меня сторожить. Но, вместо того, чтобы подчиниться, слуга заботливо придвинул блюдо поближе к принцу. - Вы должны поесть, Ваше высочество. Посмотрите, на дворцовой кухне постарались. Вот эти булочки, они только что испечены, съешьте хотя бы их с подливой. Принц поднял настороженный взгляд и встретил такую многозначительную улыбку, что чуть не задохнулся. Либо он совсем одурел от одиночества и бездеятельности, либо слуга хочет ему что-то сказать. - Ну, хорошо, - поколебавшись, согласился он. – Оставьте. Может быть, позже я и поем. Как только он остался один, дрожащими пальцами искрошил все два хлебца, прежде чем добраться до третьего, и почти не поверил своим глазам, когда нашел там записку. Почерком Жанны (он узнал его, и сердце забилось) было написано только одно слово: «Сегодня».
Франсуа де Рибейрак: Закутавшись в плащ, да не в модный, испанский, который едва прикрывает, пардон, задницу, а в добротный, длинный, защищающий от ветра, виконт де Рибейрак старательно изображал из себя припозднившегося гуляку. Для этой цели была прихвачена бутыль с вином, из которой он, чтобы согреться, время от времени делал глоток. Орильи с тремя лошадьми в поводу ждал неподалеку. Если бы Франсуа мог, он бы и лютниста привязал к коновязи, так, как всякий случай. Не верил он этому господину ни на су. Наконец-то закончилось изводящее ожидание, но вот беда, оставшиеся минуты тянулись дольше, чем все недели, когда виконт маялся бездельем. Подняв голову на окно опочивальни Его высочества, д’Оди задумался. Бросить камень? А если там миньоны короля, о которых ему сообщила мадам де Клермон? Надо было как-то извернуться, и дать знак принцу, но, в тоже время не вызвать подозрений у его тюремщиков. Глотнув еще для храбрости, виконт откашлялся и запел (если его рев можно было назвать песней). - Пастушке в ясный майский день Мечтать о миленьком не лень… Песенка была препохабнейшая, по правде сказать, а голосом только прохожих пугать. Но как-то, еще в Сен-Жермене, проиграв друзьям фант, виконт исполнил ее перед принцем, под дружный смех всех собравшихся. Оставалось надеяться, что принц припомнит этот случай и догадается открыть окно.
Франсуа де Валуа: Дабы не вызвать подозрений, да и для того, чтобы запастись силами, Франсуа немного поел и выпил вина, а затем, когда слуга пришел убрать со стола громко заявил о своем желании пораньше лечь спать. Надежда была только на то, что господам миньонам уже приелась честь сторожить принца крови, и лицезрении его физиономии претило им так же, как и ему их ненавистные лица. Взяв в руки первую попавшуюся книгу, чтобы оправдать свое бодрствование, если вдруг фавориты Генриха решат проведать его перед сном, Монсеньор лег на постель, которая жгла его, будто раскаленная решетка. Строчки плясали перед глазами, будто бесноватые, и принц даже не пытался читать, отсчитывая мгновения по ударам сердца. Как произойдет побег? Каким образом? Чего ему ожидать? Вряд ли его дворяне, во главе с бесстрашным Бюсси вломятся в покои, чтобы похитить своего господина и наказать по достоинству фаворитов Генриха, хотя, Франсуа бы не отказался и от такого развития событий. Тогда как? И когда? Дьявол бы побрал Жанну с ее осторожностью, нельзя было написать подробнее? Монсеньор злился на сою любовницу, хотя был неправ, но надо же было ему на кого-то злиться? Стены опочивальни давили, тепло от камина обжигало, еще за окном какой-то проходимец орал так, что уши закладывало. Передернув плечами, Монсеньор не выдержал, встал с постели и распахнул окно. Конечно, браниться с каким-то прохожим, заблудившимся на ночь глядя, и, по видимому, решившим заночевать под окнами Лувра было уж слишком, но так хотелось сделать хоть что-нибудь, только не сидеть в бездействии. Но, выглянув, принц замер. Если это был не месье де Рибейрак собственной персоной, то значит он уже сошел с ума от долгого ожидания и видит то, что желает видеть.
Екатерина Медичи: Сильнейшая усталость навалилась на королеву Екатерину в этот день. Усталость объяснялась просто: преклонный возраст, постоянные тревоги. Настойки Рене, конечно, творили чудеса, но и они были не в состоянии вернуть молодость и силы королеве-матери. А она сейчас так в этом нуждалась! Франция в этом нуждалась. Но, как бы ни кололо сердце, как бы ни сдавливало голову железным обручем от начинающейся мигрени, Флорентийка знала, что уже завтра найдутся те, кто пожелает знать, чем она занималась с утра и до вечера, в каком пребывала настроении, о чем говорила со своими дамами. Завтра Лувр снова вздрогнет, и не важно, удастся побег Франциска или нет. Завтра Генрих будет негодовать. И, возможно, завтра он уже придет к ней за советом. Ради этого Медичи и шла на риск. Ради того, чтобы вернуть себе старшего сына, она рисковала младшим. Этим вечером в покоях королевы-матери был устроен небольшой ужин в кругу десятка любимец, дам красивых и умных, соблазнительных и преданных. Разумеется, как только об этом стало известно, как мотыльки на огонь, в покои Флорентийки налетели и кавалеры, позвали музыкантов, и вдова Генриха II с милостивой улыбкой наблюдала за весельем, не пеняя на шум. Шум в одном месте, как известно, хорошо отвлекает внимание от шума в другом. - Мадам де Клермон, будьте любезны, подайте мне сливовое пирожное, оно сегодня особенно удачно, - присутствие дамы д’Иверни действовало на Медичи благотворно, к счастью, Жанна была не из тех особ, кто теряет самообладание. – И прикажите подать еще вина. Если бы она могла видеть сквозь стены! Екатерина Медичи больше всего желала бы увидеть сейчас, что происходит в покоях герцога Анжуйского. Сердце разрывали тысячи тревог и сомнений, но она лишь улыбалась придворным и приказывала музыкантам играть громче, словно музыка могла заглушить ее мысли и страхи.
Франсуа де Рибейрак: Да будет благословенна Пресвятая дева! Окно распахнулась и в нем нарисовался Монсеньор. Можно было без преувеличения сказать, что никогда еще виконт де Рибейрак не был так счастлив лицезреть физиономию своего герцога, как в этот вечер. Франсуа приветственно помахал принцу бутылкой вина, приглашая спускаться вниз как можно скорее. Им бы успеть миновать городские ворота до того, как поднимется шум, а там, пожалуйста, ищите ветра в поле. В Анжере их ждал Бюсси, а Антрагу верный друг еще утром отправил записку, в которой настоятельно советовал еще до вечера выехать туда же. - Да не торчите вы там майским столбом, - проворчал он, глядя на герцога, который терял драгоценные минуты на то, чтобы разглядывать своего придворного из окна. – Если вы так соскучились по мне, то обнимемся при встрече, Монсеньор, хотя я предпочту титул маркиза и богатую наследницу в жены, ибо скромен и нетребователен. Чтобы успокоить герцога и продемонстрировать ему, что для побега все готово, Рибейрак залихватски свистнул, давая знак Орильи подойти вместе с лошадьми. - Пречистая, клянусь, если все пройдет гладко, я поставлю тебе в Анжере десять свечей (Франсуа хотел было сказать «сотню», но вовремя вспомнил о том, что умеренность тоже добродетель), и не буду пить вина и есть мяса целую неделю, ну, три дня точно не буду, обещаю.
Франсуа де Валуа: Ну, вот и дождались. Давай, Франсуа, решайся. Ты можешь закрыть окно и оставить все как есть, притвориться, что не узнал виконта де Рибейрака, лечь в постель, закрыть глаза и ждать, когда пройдет этот день и наступит новый, и новый, возможно, принесет с собой какие-то перемены. А, может быть, и нет. В любом случае, все, что ему останется – это ждать, ждать, ждать. Но можно сделать то, что задумано, что так долго готовилось, но для этого нужно переступить через себя, через свою трусость, которую Монсеньор предпочитал называть осторожностью. А сделать это было очень непросто. Одно дело мечтать о побеге, другое дело – бежать. В ночь, в темноту, в холод, в неизвестность. И Франсуа совсем было уже решился закрыть окно, но перед глазами встало строгое, холодное лицо Жанны де Лонгжю. Франсуа кивнул д’Оди, давая тому понять, что все понял, и на цыпочках подошел к двери. Судя по веселым голосам господа миньоны неплохо проводили время, вероятно, опять изощрялись в остроумии на его счет. По губам Монсеньора скользнула холодная, неприятная улыбка. Любопытно, как они оправдаются перед государем, который им оказал такую честь – стеречь принца крови. На всякий случай он придвинул к двери кушетку, хоть ненадолго, но она задержит погоню в случае, если его побег обнаружится раньше, чем следует. Стараясь ступать бесшумно, отодвинул гобелен и открыл тайник, в котором хранилась лестница, кошель с золотом и кинжал, настоящие сокровища для пленника. Оставалось надеяться, что об остальном его друзья позаботились. Закрепив лестницу (оставалось надеяться, что она не порвется внезапно под ним, избавив короля от необходимости искать пути расправы над неугодным братом), Франсуа, вздохнув и сжав покрепче зубы, шагнул в темноту, цепляясь потными, немеющими пальцами за перекладины и чувствуя, как ветер треплет легкую лестницу. Каждый шаг давался с трудом, каждый шаг мог стать последним. Но вот и твердая земля. Франсуа спрыгнул в ров, окружавший Лувр, чувствуя в голове и теле удивительную легкость и пустоту. - Все приветствия потом. Поторопимся, - бросил он Рибейраку, не чувствуя холода, даже не чувствуя страха, только желание поскорее отправится в дорогу. – Где Орильи?
Гратин д'Орильи: - Я здесь, Ваше высочество! Орильи торопливо поклонился, подводя к Монсеньору коня, и заботливо накинул на плечи принца теплый плащ. Конечно, сейчас самое важное - благополучно выехать из Парижа, но лютнист напомнил себе позаботиться о том, чтобы принц знал, кому именно он обязан своим освобождением. Еще не хватало, чтобы благодарность Его высочества излилась сугубо на виконта д’Оди. О госпоже Жанне лютнист опрометчиво позабыл. Дама оставалась в Лувре, что о ней думать? - счастлив видеть вас на свободе и в добром здравии, Монсеньор. Но вы правы, поспешим, пока вас не хватились. Ветер играл лестницей, свисающей из открытого окна, подкидывая ее, раскачивая, словно насмехаясь над теми, кто остался там, наверху, кто еще и не подозревал о том, что свершилось. Темнота окутала всадников, приняла в свои холодные объятия. Все трое молчали. Если они благополучно доберутся до Анжера, наступит время для разговоров и веселых шуток, достанется колкостей и королю Генриху и его фаворитам, упустившим драгоценного пленника. Но пока что за их спинами мрачной, угрожающей громадой возвышался Лувр. Пока что они были только беглецами. Пока что все зависело от милостей Фортуны, которая, как известно, весьма переменчива. Орильи поднял лицо к небу. Облака затянули небо, скрыли звезды. К утру наверняка пойдет снег. Но к утру они будут уже далеко. Эпизод завершен
полная версия страницы