Форум » Игровой архив » Новый день, новые заботы » Ответить
Новый день, новые заботы
Екатерина Медичи: 27 марта 1576 года. Утро, Лувр, покои Его величества.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Екатерина Медичи: С тех пор, как обнаружился побег герцога Анжуйского, дни королевы Екатерины были наполнены до краев. Она беседовала с советниками короля, писала письма сыну в Анжер, письма, полные самых благих увещеваний, призывая его одуматься, вернуться, склониться перед волей короля и брата, прекрасно зная, что ни к одному совету, изложенному ею на бумаге, младший сын не прислушается. Скорее наоборот, эти письма разожгут в Франсуа упрямство, но так даже лучше. Пусть мир держался на тонкой, неверной паутинке, но все же до войны пока не дошло, и, даст бог, не дойдет. Как она и мечтала, Генрих пришел к ней за советом. - Это дело рук Наваррского, - изрекла Медичи, прекрасно зная, что ее зять тут совершенно не причем. – Только ему выгодно смутить вашего брата и посеять между вами вражду, Генрих! Сотый раз вам говорю, опасайтесь Наваррского. Поверил Генрих или нет, но все же его обращение с матерью стало не в пример теплее и почтительнее. Теперь каждое утро она появлялась в его покоях, чтобы обсудить, что еще предпринять для возвращения Франсуа, а вечером король появлялся у матери, чтобы рассказать последние вести. Вот и сейчас, Флорентийка, шелестя траурным шлейфом черного одеяния, решительно перешагнула покои Его величества, с милостивой улыбкой принимая поклоны придворных. С ней снова считались. В ней снова видели силу. Новообретенная власть, как позднее осеннее солнце неожиданно согрело мадам Екатерину, и она даже помолодела, всей душой отдаваясь ежедневным хлопотам. Неотлучной тенью государыни стала Жанна де Лонгжю. Тем же утром, когда стало известно о побеге принца, она получила заветную бумагу, передающие ее сыну землю и золото. Весьма щедрая награда, как полагала королева-мать, за услуги этой дамы. - Генрих, сын мой, как вы почивали? – жизнерадостно вопросила она, протягивая королю Франции пухлые руки для поцелуя. – Есть ли какие-то новости? Про себя она уже решила, что вызовется сама отправиться в Анжер, мирить сыновей. Генрих, несомненно, оценит такую жертву с ее стороны, а с Франсуа она как-нибудь да управится.
Henri de Valois: В покоях короля, не смотря на ранее время, было оживленно. Придворные, присутствовавшие на утреннем туалете государя, обсуждали новости, с уст не сходил Анже, и каждый из тех, кто видел, как Генрих Валуа с ясным лицом интересуется погодой, спрашивал себя, на что он готов пойти ради мира в королевстве, и как далеко может зайти Монсеньор. Мало вероятно, что он бежал только для того, чтобы подышать деревенским воздухом. Бежал – значит, будут требования, будет торг. Либо война. Но пока что ветер из Анже не доносил никаких новостей, и это тревожило. Беспокоило это и Генриха Валуа, другое дело, что он никому не собирался своих тревог показывать. Королеву-мать, появившуюся в его покоях, он приветствовал самой безмятежной улыбкой. - Доброе утро, матушка, спал я прекрасно, не смотря на новости. Генрих поклонился Флорентийке, целуя пухлую руку. Улыбнулся ласково и почтительно, но без настоящей теплоты. Того доверия, что было между матерью и сыном раньше, уже не будет никогда. Но это не значит, что Генрих не признавал ум Екатерины Медичи и ее опыт, или не желал ими воспользоваться из-за детской гордыни. Нет, быть королем – значит использовать дарования каждого из подданных на благо Франции. - Представьте, государыня, появились вести о беглом муже нашей Маргариты. Их привез мне граф де Гиш. Поискав глазами Филибера де Грамона, король кивнул сенешалю, предлагая подойти ближе. - Наш зять разъезжает в сопровождении младшего Монморанси, что вы на это скажете, мадам? Анри прекрасно знал, что скажет на это мать, в своей неприязни к Наваррскому она проявляла редкостное постоянство, впрочем, так ли уж она была неправа? Тень тяжких раздумий набежала на чело короля Франции, но всего лишь на мгновение, слишком много жадных глаз вокруг, подмечающих каждую мелочь. Его величество закончил сегодня утренний туалет быстрее, чем обычно? Быть войне. Отказался от игры в мяч? Быть войне. Вместо любимого, жемчужно-серого цвета, надел черное? Тем более быть войне. А вот Генрих Валуа войны не желал, может быть, потому, что достаточно видел их на своем веку. Но вполне могло случиться так, что очередная война вспыхнет со дня на день без его на то желания.
Филибер де Грамон: В это утро солнце через цветные витражи двух больших окон заливало волнами света покои короля. Внешне всё выглядело вполне привычно для утреннего туалета государя. Придворные оживлённо обсуждали последние новости, сам Генрих Александр казался спокойным и даже снисходительно улыбался. Но вся эта мишура была лишь снаружи. Грамон каждой клеточкой своего тела ощущал, что обстановка в покоях короля накалена до предела. Казалось, достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар. То и дело произносились имена, которые не могли оставить равнодушным никого из присутствующих здесь, что уж говорить о государе. Хотя Генрих держался великолепно. Наваррский, Монморанси, Анжу, принц Конде, семейство Гизов. Да, все эти имена тасовались, выстраивались в ряд, потом разбивались по группам, объединяя троих, потом разделяя по парам…Казалось, этим разговорам не будет конца. Но из всей этой колоды имён молодой Грамон мысленно уцепился за последнее. Гизы! Герцог Генрих и его младшие братья - кардинал Людовик де Гиз и герцог Майенский. Хотя, что лукавить, имя Гизов прежде всего упрямо напомнило Грамону о их сестре - Екатерине де Монпансье. Вчерашняя встреча молодого графа с этой хромой красоткой давала пищу для размышлений. Властная, обладающая поистине мертвой хваткой, дерзкая, она напоминала Грамону его самого. Тишина, пришедшая на смену оживлению, резанула слух и вывела де Гиша из задумчивости. Молодой граф взглядом поискал причину такой резкой смены настроения среди придворных. Ну, конечно же! Гордая Флорентийка! Королева-мать в своём неизменном чёрном одеянии появилась в покоях короля. Екатерине, которая, будучи лишена с некоторых пор прежнего внимания, ждала со своей флорентийской проницательностью подходящего случая, чтобы снова заняться политическими интригами. И этот случай представился. Побег герцога Анжуйского, наверняка, Медичи использует для того, чтобы снова сблизиться с Генрихом Александром. Король подал Грамону знак приблизиться. Молодой граф, не колеблясь ни минуты, отделился от раззолоченной группы придворных и, сделав несколько шагов в направлении короля, остановился на почтительном расстоянии. Царственный облик Флорентийки, что скрывать, производил большое впечатление. Де Гиш почтительно склонился, адресуя свой поклон одновременно королю и королеве-матери.
Екатерина Медичи: На память Екатерина Медичи не жаловалась, имя и лицо графа де Гиш было ей знакомо. Верная правилу быть любезной с теми, с кем любезен Генрих, Флорентийка милостиво кивнула дворянину. - Я помню вас, господин граф, помню и вашего отца, он верно служил трону еще во время царствования Его величества короля Карла, да упокоит Господь его душу. Королева набожно перекрестилась. Подробности смерти сына она похоронила так глубоко в душе, что даже не бледнела, произнося его имя. - Счастлива видеть, что вы унаследовали лучшие его качества. Вы всегда желанный гость при моем дворе, он не так блистателен, как двор Его величества, но все же скучным его никто не назовет. Для себя Флорентийка сочла не лишним присмотреться поближе к де Грамону. Не только король нуждался в верных людях, но и вдовствующая королева. На губах мадам Екатерины появилась бледная улыбка, когда она повернулась к даме д’Иверни. - Мадам де Клермон, кажется, ваш покойный супруг приходился кузеном графу де Гиш, по материнской линии, не так ли? Граф, при дворе вы, если захотите, найдете достаточно родни. Вот только доблестный де Бюсси у нас предпочёл Анжер Парижу. «И неспроста», - добавила про себя Екатерина Медичи. Воспоминание о графе де Бюсси вернуло ее мысли к Франсуа, и к тем новостям, о которых говорил король. Полное лицо под вдовьим чепцом помрачнело. - Вы знаете, что я скажу на это, сир. Что Генрих Наваррский не дама, чтобы синьор де Торе сопровождал его из любезности. Что на уме у нашего зятя одни заговоры и предательства! Но мне было бы интересно услышать, что скажет по этому поводу маркиз дю Гаст. Кстати, где он? Обычно начальник тайной полиции предпочитал быть в самом центре событий. Неужели неудача с герцогом Анжуйским так изменила его привычки?
Филибер де Грамон: Услышав милостивые слова королевы-матери, обращённые к нему, Грамон позволил себе выпрямиться, гордо подняв голову и устремив взгляд на Флорентийку. Что скрывать, графу льстило то, как отзывалась Екатерина об его отце. Филибер любил своего родителя до обожания. Поэтому на слова Медичи о лучших качествах Антуана д’Ор, виконта д’Астер, графа де Грамон, которые унаследовал сын, де Гиш снова склонился в почтительном поклоне. -Ваше Величество, - Филибер специально слегка растягивал слова, чтобы его речь ласкала слух, - если бы Вы только знали, что парой своих фраз осчастливили одного из преданнейших дому Валуа дворян. Вы сказали, что я унаследовал лучшие качества своего отца. Ваше Величество, я думаю, мне до него далеко, но поверьте, я сделаю всё, чтобы не опозорить имя своего родителя и чтобы быть полезным нашему королю и Вам, государыня. Ещё один изящный поклон. Но внезапно тема разговора перешла в другое русло. Екатерина затронула тему родства, да ещё какого родства! По материнской линии! Право, надавал Господь родственников. Де Гиш еле заметно поморщился. К троюродному брату по материнской линии -Луи де Клермону графу де Бюсси – Грамон относился весьма дурно с момента, как Луи де Клермон перешёл со службы государю в свиту герцога Анжуйского. Хотя слово дурно плохо передавало всю ненависть, которую испытывал де Гиш к Клермону. Да, такая незначительная деталь, как вскользь сказанная фраза, может испортить настроение, а ведь день так замечательно начинался. Стиснув зубы и взяв всю силу воли в кулак, чтобы не выдать, как неприятны ему мысли о родственнике-анжуйце, Грамон скользнул взглядом по даме, к которой обратилась Флорентийка, назвав её мадам де Клермон. Дама была хороша. Молодой граф бы, наверно, облизнулся, как кот завидевший сметану. Де Гиш скользнул взглядом по её шее, спустился ниже…Грамон слегка тряхнул головой, поймав себя на мысли, что с удовольствием бы сейчас вдохнул аромат её тёмных вьющихся волос. Но внешне де Гиш был спокоен. Лёгким наклоном головы он поприветствовал «родственницу», не забыв слегка ухмыльнуться ей.
Луи де Беранже: Вот уже больше месяца прошло с того момента, как герцог Анжуйский, сбежав из Лувра, вырвался на свободу и осел в Анжере со своими сторонниками. Для начальника тайной полиции этот период прошел в ежедневных треволнениях. Пока двор шумел и обменивался сплетнями, пока королева-мать давала советы старшему сыну и увещевала младшего, отправляя ему в провинцию бесконечные письма, пока сам король, как считал маркиз дю Гаст, бездействовал в выжидании - начальник тайной полиции проводил время в неустанной работе. Побег Монсеньора не остался без внимания во французской столице, подействовав на умы самых ретивых представителей народа самого разного статуса. Во Франции было много тех, кого не устраивало правление Генриха III. Одни, преследуя собственные корыстные цели, подогревали амбиции Франсуа. Другие, в открытую крича о своем кумире, мечтали видеть на троне герцога де Гиза. Третьи - кого угодно, лишь бы не нынешнего монарха, пусть даже это будет Генрих Наваррский, который тоже находился в бегах и являлся отнюдь не самым безопасным из противников. С подобными настроениями нет ничего удивительного в том, с какой скоростью прямо перед носом у самодержца могут начаться волнения. Волнения, которые необходимо уничтожать еще в зародыше. Чем Луи де Беранже и занимался, производя аресты и допросы, следя за порядком в Лувре и за его пределами, высылая нескончаемые патрули на улицы Парижа и разбирая непрекращающийся поток донесений, жалоб и подлежащих расследованию дел, которые ложились на его стол. Кроме того, он направил несколько своих агентов в различные регионы королевства и вел с ними постоянную переписку, чтобы узнать о том уровне лояльности, с которой каждая из многочисленных провинций настроена по отношению к главным противоборствующим лагерям. Иными словами, уже более трех недель маркиз работал на износ. Он плохо спал и пребывал в крайне дурном расположении духа. За прошедшее время его лицо, казалось, побледнело еще больше, а под глазами появились темные круги. И вся его недавняя, размеренная и четко запланированная повседневная жизнь превратилась в циркулирующий хаос. Но в минувшую ночь ему, удалось, наконец, хорошо выспаться. После долгих размышлений дю Гаст пришел к выводу, что время на игры в политические интриги, дипломатию и стратегию закончилось. Пора было начинать действовать решительно и бескомпромиссно. В противном случае, можно потерпеть фиаско. Чем дольше король ждет, тем сильнее становится герцог Анжуйский. А укрепление позиций Франсуа де Валуа грозит большой бедой для государя. И Людовик четко осознавал, что возникшая проблема относится к разряду тех, которые, по его мнению, невозможно было решить бескровными методами. Кроме того, в настойчиво буравившей голову маркиза мрачной идее присутствовало и личное, эгоистическое желание. За последние полгода, после стремительного взлета и успеха, он потерпел множество мелких поражений, многие его планы либо не исполнялись до самого конца, либо рушились на середине. И словно бы злой Рок вмешался в его жизнь, подставляя палки в колеса и переворачивая то комфортное, привычное и размеренное существование, которое дю Гаст создал для себя в условиях своего личного царства. Так больше продолжаться не могло. Однажды, заскучав, он отправился в Дофине, чтобы развлечь себя охотой на еретиков. Теперь же, уставшему и находившемуся под гнетом цепи неудач и событий, никак не способствовавших его персональному благоприятствованию, Луи де Беранже требовалось нечто большее. Обычная короткая резня или потасовка не помогут ему развеяться. На сей раз ему нужна была война. Война, которая поможет ему избавиться от подавленности, выплеснуть злобу и вернуться в тонус. Маркиз дю Гаст был болен. Но если обыкновенному больному для оздоровительного прогресса бывает достаточно легкой прогулки и глотка свежего воздуха, то для такого человека, как Людовик, вместо прогулки необходимо сражение, а вместо воздуха - кровь и огонь. И именно за этим лекарством, приведя себя в порядок после пробуждения и не мудрствуя лукаво, бодрым шагом направлялся начальник тайной полиции. Тот, кто может прописать его маркизу, наверняка сейчас принимал свой утренний туалет у себя в покоях. Безмолвные швейцарцы расступились перед начальником тайной полиции, пропуская его в кабинет короля. Благодаря принятому им решению и пониманию, как нужно действовать, сегодня дю Гаст не выглядел уставшим. По обыкновению безукоризненно одетый во все черное, он переступил кабинет и окинул своим ястребиным взором комнату, подмечая всех присутствующих. Не обратив ни малейшего внимания на придворных льстецов и судак, собравшихся этим утром подле своего сюзерена, он, однако, задержал свой взор на Жанне де Лонгжю. После побега Монсеньора он почти не видел ее. И оттого остро ощутил теперь, как ему не хватало общества этой женщины. Не желая себе в этом признаваться, он, однако, соскучился по ней. И все же, ему не следовало сейчас думать о даме д`Иверни. Сюда он пришел не ради нее. Внимательный взгляд начальника тайной полиции скользнул по отмеченному печатью мудрости и величия челу королевы Екатерины. Где же еще ей быть в такой момент, как не подле своего старшего и любимого сына? Вот только маркиз сомневался в том, что старая Флорентийка является той поддержкой и опорой, которая сейчас необходима Генриху. Она заставляет его терпеть и выжидать. Неправильная политика. Не теперь. Время старой ведьмы прошло. Ей пора на покой. Нужно дать королю понять это. Наконец, холодные серые глаза остановились на фигуре молодого дворянина, с прытью, достойной услужливого пажа, щеголявшего перед королем и королевой-матерью. Дю Гаст успел подойти как раз вовремя, чтобы услышать речи, адресованные Медичи этим подхалимом. Он знал этого молодого человека и хорошо помнил, как король Карл помиловал его вместе с отцом. Де Гиш, кажется. Теперь, когда его бывшие братья по вере, принявшие в ночь Святого Варфоломея мученическую смерть, покоятся в могилах, сам Грамон, как самый настоящий безвольный пес, лижет кормящую его руку и виляет хвостиком перед Флорентийкой, которая и явилась самым главным палачом приверженцев протестантизма. Определенно, к таким, как де Гиш, начальник тайной полиции относился с глубоким презрением. Человека, способного столь просто отказаться от всех своих прежних убеждений, не за что уважать и полагаться на него нельзя. Маркиз перестал смотреть на Грамона, сделав вид, что игнорирует его присутствие в этой комнате, даже несмотря на то, что тот до этого момента беседовал с мадам Катрин и государем, и никто не вмешивался в их разговор. Дю Гаст не наградил его даже легким кивком. Впрочем, и саму королеву-мать, и даже даму д`Иверни он также не удостоил приветствием. Остановившись перед Генрихом, он почтительно поклонился лишь ему одному. - Ваше величество - выпрямившись и устремив на монарха прямой взгляд, произнес Людовик, - Простите, что явился без доклада. Но я хочу обратиться к вам с просьбой.
Henri de Valois: Если бы в ту роковую ночь, когда бежал Монсеньор, его сторожили не фавориты Генриха, а люди дю Гаста, то быть бы маркизу лишенным должности. Но тот факт, что оплошность допустили его друзья, не придал Людовику де Беранже ни веса, ни доверия в глазах короля. Напротив. Все чаще Его величество думал над тем, кем заменить начальника тайной полиции. Разумеется, в память о прошлых заслугах, это будет почетная отставка… а может и нет. Генрих Александр, сдвинув брови, смерил с ног до головы зарвавшегося придворного, нарушившего все мыслимые и немыслимые правила этикета. Он многое позволял своим друзьям, он готов был позволить все своему любимому, но маркиз дю Гаст не был ни тем, ни другим. Он был слугой короля, слугой, который, похоже, возомнил себя господином. - Граф де Гиш, подайте мне мои перчатки, будьте любезны, - ласково обратился он к сенешалю Беарна. Подавать королю ту, или иную деталь туалета было честью и привилегией, и Анри хотел подчеркнуть перед двором свое милостивое расположение к этому дворянину. А заодно заставить Людовика де Беранже потомиться в ожидании ответа. – Дамы и господа, мой туалет окончен. День чудесный и я приготовил для вас маленький сюрприз, мы позавтракаем в Тюильри, там уже ставят шатры и накрывают столы. По покоям Его величества прокатились волной довольные восклицания. В самом деле, от чего бы ни подождать всем бедам мира, когда весна накрыла Париж своим плащом, играя солнцем, заставляя сверкать витражи соборов и глаза красивейших женщин? - Матушка, окажите мне честь, позвольте предложить вам руку, - изящно поклонился король Екатерине Медичи, которую его придворный так оскорбительно не заметил. Каковы бы ни были его отношения с матерью, позволять кому-либо относиться к вдовствующей королеве неуважительно он не собирался. Потому что в первую очередь такое неуважение ударит по нему самому. Королева Екатерина была женой одного великого короля и матерью трех, пусть не таких великих, но каких уж Господь дал Франции. И маркизу дю Гасту следовало об этом помнить. - Я выслушаю вас позже, сударь, - бросил он Людовику де Беранже. Придворные потянулись следом за государем, предвкушая обещанный завтрак в саду и развлечения.
Жанна де Лонгжю: Сопровождать королеву Екатерину во время утренних визитов к Его величеству было и честью и развлечением. Жанна внимательно выслушивала все новости, касающиеся Монсеньора, испытывая при этом нечто вроде гордости. Сколько стараний она приложила к тому, чтобы устроить этот побег. Приятно знать, что они были не напрасны. Летом Жанна хотела отпроситься у королевы-матери и посмотреть земли, переданные ее сыну. Это был, кончено, не маркизат, за который она вела тяжбу с графом де Бюсси, но все же ее мальчик теперь был не нищим, а ведь прошло чуть больше полугода с того дня, как Жанна д’Иверни прибыла ко двору, просить у Его величества справедливости для своего маленького сына. Можно сказать, что за это время она многого добилась, но от своей главной цели она пока еще была далека. Траур, кстати сказать, вдова де Клермон так и не сняла, и наряды ее были куда целомудреннее, чем у других дам. Известие о появлении при дворе еще одного родича графа де Бюсии дама д’Иверни приняла спокойно, ответив на его приветствие легким поклоном. Дворянство Франции представляло собой тесно переплетенный клубок родственных связей, кузены разных степеней родства убивали друг друга, любили друг друга, женились и вели друг против друга тяжбы. Только по уже укоренившейся привычке вдова постаралась разобраться, содержат ли слова Екатерины Медичи о том, что граф де Гиш желанный гость при ее дворе, двойной смысл, эта королева редко обходилась без намеков. - Вы совершенно правы, Ваше величество, - тихо ответила она, поклонившись вдовствующей королеве. Отличный ответ на все случаи. Тем более, что об этом родиче покойного мужа она ничего сообщить не могла. Но от нее и не требовалось. Да и все внимание присутствующих занял вошедший в покои короля маркиз дю Гаст. Жанна почувствовала легкий укол совести, который, впрочем, не повторился. Излишней совестливостью вдова не страдала, при ее нынешнем положении это было бы скорее помехой. Да, она была вынуждена играть против начальника тайной полиции. И выиграла. Ну так что же? Такова жизнь. Жаль только будет, если проигрыш Людовика де Беранже станет началом целой череды неудач, а так вполне может случиться. Жанна бросила пытливый взгляд на госпожу, но та была спокойна, словно маркиз дю Гаст не оскорбил ее только что*. Впрочем, иного от Флорентийки и ожидать было нельзя. Гадая про себя, во что обойдется начальнику тайной полиции его дерзость, Жанна вслед за королевой-матерью последовала из покоев короля. Завтрак в саду? Что же, не такая уж плохая мысль. *согласовано с Екатериной Медичи
Екатерина Медичи: Никто не мог поколебать чудесного настроения Екатерины Медичи этим утром, и уж тем более напрасно старался маркиз дю Гаст. Что ей поклоны начальника тайной полиции, что ей его неприязнь, ей, чья душа закалена в сражениях тайных и явных до каменной твёрдости? Ей, вернувшей любовь и уважение сына и короля? Не удостоив Людовика де Беранже взглядом, вдовствующая королева оперлась о руку Генриха, испытывая материнскую гордость и женское умиление. Как ему шел голубой с золотом камзол, какие у него были красивые руки и изящная осанка. Он был настоящим королем, пусть Франция и Европа пока не оценили в полной мере его ум и таланты, ничего. Все впереди, а она поможет ему! - Какая замечательная идея, сын мой, порадовать нас прогулкой, - Медичи благосклонно улыбалась придворным, выстроившимся живописными шпалерами вдоль стен и приветствующих появление государя поклонами. - Свежий воздух возбуждает аппетит! Когда придворные вышли из Лувра и вошли в парк, выяснилось, что король побеспокоился и о том, чтобы было чем удовлетворить разыгравшийся аппетит. Это было приятное исключение из правил, обычно члены королевской семьи завтракали каждый в своих покоях и встречались только за обедом, придворных же приглашали к столу за ужином, вернее, к столам, которые ставились в большом зале. Тюильри радовал глаз геометрической правильностью дорожек, посыпанных речной галькой, зеленью аккуратно подстриженных самшитовых кустов и первыми нарциссами, принесенными садовниками из королевской оранжереи для услаждения глаз придворных. Три шатра на витых золоченых ножках стояли в саду, в шатрах накрыли столы. Утренний воздух был еще свеж, но горячее вино помогало согреть самых зябких. Екатерина Медичи с удовольствием грела ладони о серебряный кубок с вином размышляя, как бы ей половчее обратиться к сыну с предложением отправить ее в Анжер. Мать мирит враждующих братьев и снова в королевстве воцаряется покой и благоденствие. Эта картина определенно ей нравилась. Нужно только представить это так, будто она оказывает Генриху услугу. Флорентийка улыбнулась рубиновой жидкости в бокале. А не поможет ли ей в этом маркиз дю Гаст? - Господин де Беранже хотел обратиться к вам с просьбой, сын мой, - мягко напомнила она Генриху. – Дающий быстро дает вдвойне. Может быть, выслушаем его? Он еще здесь?
Филибер де Грамон: Гордыня и тщеславие… Необязательно быть ярым католиком, чтобы понимать, как тяжки эти грехи. И молодой Грамон понимал. Но обласканный королём и королевой-матерью, он ничего не мог с собой поделать. И де Гиш грешил, грешил, грешил… Он, как верный пёс, готов был лизать руки своего хозяина. И по первому требованию исполнять каждое его поручение. Грамону было наплевать на мнение остальных придворных (которые, кстати говоря, могли захлебнуться желчной завистью, Филибер не посочувствовал бы ни одному из них), да и на мнение вон того господина …Де Гиш внимательно всмотрелся в фигуру человека, который вошёл в покои короля. Маркиз дю Гаст, начальник тайной полиции! Конечно, несёт себя так, как будто ему стали известны все тайны Парижа. Грамон ухмыльнулся, встретившись с холодным взглядом де Беранже. Начальник полиции, видимо, совсем помутился рассудком на своей службе, что не приветствовал никого, кроме короля. Даже вдовствующая королева осталась без приветствия со стороны маркиза. Да, чтобы решиться на такой поступок, нужно быть либо чересчур дерзким, либо чересчур… глупым. Но Генрих Александр, как король и, прежде всего, как сын охладил дерзкий пыл маркиза. Де Гиш мысленно аплодировал своему государю. Но что значит эта суета по сравнению с тем, что сегодня перчатки своему королю подаст он, отпрыск Грамонов. Де Гиш под впечатлением утренних событий в числе остальных придворных следовал за королём и его матерью в парк. Взгляд Грамона снова упал на даму д’Иверни. Да, Антуан де Клермон приходился ему троюродным братом по материнской линии. Филибер помнил, что этот его родич был убит в ночь Святого Варфоломея. Кому-то повезло меньше, нежели ему. Но такова жизнь. Парк встретил короля и его свиту утренней свежестью. Грамон с удовольствием вдохнул весенний воздух. Но мысли упрямо возвращались к мадам де Клермон. Де Гиш был не из тех, кто мучается сомнениями или откладывает решение вопроса в долгий ящик. Король и королева-мать о чём-то беседовали. Вернее пока больше говорила вдовствующая королева. Ей явно что-то было нужно от сына, поэтому Генрих Александр будет занят разговором до тех пор, пока Флорентийка не добьётся своего. Может, конечно, молодой Грамон и ошибался. Два кубка с тёплым вином приятно грели руки. Де Гиш с ловкостью придворного лавировал между пажами, дамами и кавалерами из свиты короля и королевы-матери. -Не сочтите за дерзость, мадам! – Грамон протянул один из кубков вдове Антуана де Клермона.-Я подумал, что утренних воздух свеж. Это, конечно, дарит некоторое удовольствие, но можно и озябнуть. Вино приятно согревает – добавил Грамон, сделав глоток из кубка. Филибер мысленно задавал себе несколько вопросов. Как стоит вести себя с мадам д’Иверни? Стоит выказать горячую любовь к своим троюродным братьям, как живому, так и усопшему? Или родственные чувства уместны только для мёртвого? А может свою ненависть к Луи де Бюсси не стоит и скрывать перед этой дамой? Грамон посмотрел на молодую женщину тем томным взглядом, который внушал доверие. А обаятельная улыбка, заигравшая на губах Грамона, довершила образ доброго «родственника».
Жанна де Лонгжю: - Благодарю вас, сударь, - Жанна улыбнулась, одной из тех ничего не значащих светских улыбок, что делают лица придворных, красивых и безобразных, старых и молодых, мужчин и женщин, похожих, словно у кукол, вышедших из-под руки одного матера. – Вы правы, немного прохладно для прогулок. Дама д’Иверни бросила задумчивый взгляд на короля и королеву-мать. Королева Екатерина скорее умрет на месте, чем признается перед двором в своих слабостях, а еще вчера вечером у нее болели колени, лекари говорят, что это от сырости. Подозвав пажа, она шепотом попросила его принести теплый плащ для Ее величества, ну и, заодно, для себя. Если дамы желают блистать щедрыми вырезами, едва прикрытыми, из соображения приличий, жемчужными сетками или тончайшим батистом, а потом слечь с лихорадкой, то пусть. - Надо думать, в Анжере в это время года гораздо уютнее, - заметила вдова де Клермон, словно невзначай. Думала она при этом не о принце, а о храбреце Бюсси, поэтому в голосе ее невольно прозвучала едва заметная враждебность. Что поделать, женщины постоянны только в ненависти, все остальные чувства не имеют над ними долгой власти. Если королева Екатерина добьется от Его величества позволения отправиться Анжер, то там вдова найдет способ получить бумаги мужа от этого облезлого хорька, Орильи, даже если ей придется душить его собственными руками. И тогда, быть может, граф де Бюсси перестанет так ослепительно улыбаться. Пальцы Жанна чуть сильнее сжались вокруг ножки бокала. - Хотя, говорят, весенняя погода переменчива. А вы как считаете, месье граф? Конечно, рядом с Монсеньором есть такие храбрые дворяне, как де Клермон, но каким бы героем не был наш родич, вряд ли ему будет под силу справиться с грозой, если вдруг она решит заслонить анжерское солнце. Черные глаза вдовы выразительно указали собеседнику на короля Генриха и мадам Екатерину, давая понять, кого именно она считает «грозой».
Henri de Valois: - Вы так считаете, матушка? Ну, что же, будь по-вашему. Как я могу не последовать вашим советам, когда они так мудры? Любезность, ничего не значащая, но Генрих Александр, знавший свою добрую матушку Екатерину лучше, пожалуй, чем кто-либо ее отпрысков, понимал, насколько ей необходимы такие вот проявления сыновней почтительности, особенно на людях. Эта королева так долго была в тени, что теперь сделает все, только чтобы не оказаться там вновь. Анри готов был снисходительно относиться к слабости матери и даже потакать ей, когда можно, зная, что в ответ она всегда готова будет его поддержать. А поддержка вдовы Генриха II и тех оплотов прошлого царствования, вроде Гонди, которые все еще появлялись при дворе, стоила дорогого в эти смутные дни. - Маркиз дю Гаст может подойти и изложить нам свою просьбу, - проговорил король, не обращаясь ни к кому, но зная, что его слышат все. Непочтительность, высказанная начальником тайной полиции публично, публично же и должна была быть наказана. Придворные на мгновение замолкли, впечатление было такое, будто замолчал жужжащий рой пчел, а потом разговоры возобновились с новой силой. Неприлично было бы делать вид, будто кого-то интересует беседа начальника тайной полиции с Его величеством, но было бы глупо пропустить хотя бы слово из этой беседы. Свежий весенний ветер касался лица, и Генрих с удовольствием ловил эту невесомую ласку, улыбаясь, когда чувствовал солнечные лучи на щеке. Идиллию утра портила только одна мысль. Где, во имя всех ангелов, носит маркиза д’Ампуи?
Луи де Беранже: Равнодушно пожав плечами в ответ на пренебрежительную реплику монарха, дю Гаст, вместе с остальными, последовал за ним и Екатериной Медичи в Тюильри. Маркиз даже не стал задумываться о том, что тон его величества продиктован той непочтительностью, которую он проявил по отношению к королеве-матери. Со вчерашней ночи Луи де Беранже не думал ни о чем, кроме своего слепого желания начать полноценную гражданскую войну. Это желание вело его подобно тому, как мираж оазиса в пустыне направлял измученного усталостью, жарой и жаждой путника, награждая его новой надеждой и прибавляя сил. Поэтому сейчас начальник тайной полиции не замечал ничего вокруг и ничему другому не придавал значения. Мрачной тенью шествуя по усыпанной галькой дорожке парковой аллеи в общем потоке придворных, маркиз позволил себе на миг предаться мечтаниям. Услужливое воображение рисовало ему реки крови, которые обязательно прольются в том случае, если государь согласится удовлетворить его просьбу. И пока другие вдыхали свежий утренний воздух и наслаждались изящно убранной флорой сада Тюильри, маркиз грезил о жестокой расправе над теми, кто решил пойти против власти помазанника Господа на этой земле. Дю Гаст прошел вслед за августейшими особами в один из шатров, где своих гостей ожидал великолепный фуршет, и остановился возле стола рядом с теми местами, которые заняли королева-мать и ее сын. Холод, вынуждавший некоторых плотнее кутаться в свои плащи, а также спасаться горячей едой и напитками, не беспокоил начальника тайной полиции. Во взгляде его серых глаз, которыми он спокойно взирал на присутствующих, его было больше. Людовик, ни разу не вздрогнув, не притронулся к еде и не угостился вином. По-военному вытянувшись и заложив руки за спину, он терпеливо ждал, пока король соизволит его выслушать. Все остальное на данный момент его совершенно не интересовало. В голосе монарха, когда тот дал дю Гасту понять, что время пришло, опять сквозило то пренебрежение, которое досталось маркизу перед тем, как все отправились в Тюильри. Что это? Попытка унизить его в глазах окружающих? Если Генрих полагал, что подобный укол хоть сколько-нибудь заденет начальника тайной полиции, то глубоко заблуждался. Несмотря на свои непомерные амбиции, Луи де Беранже уже давно не страдал грехом дешевого тщеславия. То был скорее удел миньонов. И если Генрих не понимал, что все, что делал маркиз, он делал не только ради себя, но в первую очередь ради него самого и во благо вверенной его правлению страны, то, значит, монарх начинал утрачивать свою мудрость. Оставалось надеяться, что он не растеряет ее до конца. - Ваше величество, - Людовик выступил вперед и вновь почтительно склонил голову, - Моя просьба может показаться вам невыполнимой, но она строится на моей заботе о вашей безопасности и покое в вашем государстве, - вместо того, чтобы изложить суть предмета в пониженном тоне, дабы не привлекать лишнего внимания, мужчина, наоборот, старался говорить достаточно громко для того, чтобы его услышали все присутствующие. Среди двора было много тех, кто так же, как и он сам, выступал за радикальное решение проблемы, возникшей между двумя августейшими братьями. Тех, кто желал видеть герцога Анжуйского и его сторонников на Гревской площади. И если сейчас дю Гаст возьмет инициативу на себя, возможно, его поддержат восторженными криками согласия, как это часто бывает, - Я прошу вас, - продолжал маркиз, - Предоставить в мое распоряжение ваши войска и назначить чрезвычайно уполномоченным главнокомандующим, - в последовавших затем словах Луи де Беранже заскрежетала сталь, а черты его бледного лица ожесточились, - Вручите мне армию, мой король, и я клянусь вам, что, обернувшись вашей карающей дланью, покончу с вашими врагами. Я отправлюсь в Анжер и разложу этот город по камню. Я уничтожу всех, кто присягнул на верность мятежному принцу. Я не пощажу ни мужчин, ни женщин, ни детей, которые станут сражаться за него, - наконец, дю Гаст посмотрел королю в глаза и добавил уже гораздо тише, - И если будет на то ваша воля, государь, я привезу вам голову вашего брата. Он сказал все это, ничуть не смущаясь того, что рядом сидит вдовствующая королева, помеченная роком мать, которая стремится примирить своих детей. Но в условиях военного положения не должно быть место личным привязанностям и материнской любви. Есть только сюзерен. И тот, кто его предал. Замерев, словно суровая недвижимая статуя, в молчаливом поклоне, начальник тайной полиции стал ждать решения Генриха III. Дю Гаст сделал ставку на человеческую природу. Очень многим было прекрасно известно, хотя бы по Варфоломеевской ночи и последующей за ней продолжительной охоте на еретиков, как Людовик умеет вести войну. И что подобными безжалостными обещаниями он никогда не разбрасывается попусту. Теперь все зависело от того, насколько враждебно настроены собравшиеся здесь по отношению к герцогу Анжуйскому. Если маркиза поддержат, то авторитет короля упадет в глазах его вассалов, если он откажется.
Екатерина Медичи: Екатерина Медичи, когда это было нужно, умела оставаться невозмутимой, когда вокруг бушевали страсти, но так же она умела гневаться, если считала, что гнев этот пойдет на пользу делу. - Ваше величество, - воскликнула она, пронзая маркиза дю Гаста негодующим взглядом. – Вам предлагают сейчас ни больше, ни меньше, как развязать войну! Это предательство! В этой войне не будет победителей, сир, только побежденные. Подумайте, как будут счастливы ваши враги, узнав, что дом Валуа уничтожает сам себя! Флорентийка сложила руки на груди, непреклонно и яростно взглянула на начальника тайной полиции, обещая ему мысленно тысячи смертей, если он и дальше будет пытаться склонять короля к войне против младшего брата. Пожалуй, нужно не ждать, а действовать. Отвернувшись от дю Гаста, Екатерина вглянула на Генриха, пытаясь прочесть по его лицу, по глазам, что он думает, что чувствует, чего желает? Не покажется ли ему привлекательным предложение начальника тайной полиции? Покончить с непокорным братом одним ударом… это может быть соблазнительно. Флорентийка лучше, чем кто-либо знала, что двух ее сыновей не связывает даже подобие братской любви. - Я тоже осмелюсь обратиться к вам с просьбой, сын мой. Разрешите мне направиться в Анжер Уверяю вас, я сумею склонить герцога Анжуйского к переговорам куда успешнее, чем армия под стенами города под предводительством месье де Беранже. Совсем не так она хотела обставить свой отъезд в Анже, намереваясь мягко подвести Генриха к тому, чтобы он сам обратился к ней с этой просьбой. Она бы, разумеется, согласилась, но какая разница, благосклонно ответить на просьбу сына, ил просить самой! Слишком долго Генрих демонстрировал ей свое равнодушие и неуважение... и такой шанс потерян по вине Беранже!
Henri de Valois: Снисходительная улыбка играла на губах Генриха Александра, пока он выслушивал просьбу маркиза дю Гаста, а затем просьбу матери. Мир или война? Анри пожалел, что рядом нет Людовика, он бы оценил пикантность момента. Да, конечно, все было более чем серьезно, но все же король не мог отделаться от ощущения, что все вокруг играют раз и навсегда вызубренные роли. Не потому, что хотят, а потому, что иначе не могут. И вдовствующая королева и начальник тайной полиции представились Его величеству не больше, чем куклами. Только лишь куклами. Генрих вздрогнул, взглянув на свои руки, обтянутые перчатками. Нет, он был настоящим. Живым. И он должен был принимать решения. Темные глаза короля воззрились на мать с теплом и благодарностью, патокой разлились его слова, скрывая под приторной сладостью истинные чувства: - Восхищаюсь вами, государыня, - король прижался губами к пухлой материнской руке, затем выпрямился, бросив быстрый, чуть насмешливый взгляд на маркиза дю Гаста. – Какая блестящая мысль, достойная величайшей из королев. Но матушка, мы не можем так рисковать вашей драгоценной особой. Придворные, казалось, затихли, внимая каждому слову короля, и Генрих не без удовольствия затягивал тишину. В такие мгновения он чувствовал власть, которая снизошла на него, нет, не в день помазания а раньше, когда в Польшу долетело письмо матери. Тогда он ощутил себя королем Франции. Ощутил в полной мере. Наконец, решив, что достаточно этого молчания, наполненного до краев неопределённости, Генрих Валуа обратился к начальнику тайной полиции: - Отправляйтесь в Анжер, сударь. Но не как посланец войны, а как гонец мира. Склоните моего брата к переговорам. Действуйте так, будто речь идет о вашей жизни, месье де Беранже. Красноречиво приподняв бровь, король холодно улыбнулся своему бывшему фавориту.
полная версия страницы