Форум » Игровой архив » На краю и за краем » Ответить
На краю и за краем
Henri de Valois: 16 мая 1577 года. Париж, Лувр.
Ответов - 22, стр:
1 2 All
Henri de Valois: Как знать, быть может, если бы рядом с Генрихом не было Луи, с его неустанной заботой, его тревогой, объятиями, горячим шепотом, то король бы не очнулся. Обессилев от лихорадки, отошел бы в мир иной. Но даже сквозь горячку, сквозь невыносимый жар, он чувствовал рядом свою драгоценную любовь, и те клятвы, что давали они друг другу, крепко держали душу Генриха Валуа на этом свете. И к жизни его пробудили не микстуры Мирона, а поцелуй Людовика. Душа короля Франции помнила эти поцелуи, первый из которых они подарили друг другу на берегу Сены, почти невольно, но тот поцелуй на долгие годы опалил их сердца любовью. Помнило и тело, и жаждало, даже будучи без сил к концу дня этой изматывающей борьбы за жизнь. Для того, чтобы обнять Луи, потребовалось усилие, руки плохо слушались Анри, но не обнять эти плечи, не прижаться к его сильному телу своим, слабым и легким, невесомым – ради чего тогда жить? Любимые губы требовали ответа, и невозможно было не ответить на этот призыв. Еще слабо понимая где он и что с ним, король целовал своего ангела, свою единственную любовь, принимал его поцелуи и чувствовал, как возрождается из пепла. Скользнула выше рука, запуталась в светлых прядях, Генрих Александр провел дрожащими пальцами по щеке, с удивлением чувствуя влагу. Затрепетали темные ресницы, король открыл глаза, еще затуманенные нездешним. - Почему ты плачешь? – выдохнул он в губы Луи. Они были вместе, в их постели, укрытые занавесями балдахина от всего мира. Сколько раз расшитый золотом бархат ловил и глушил их стоны и смех счастья, так отчего же слезы? – Не надо, я с тобой. Анри хотел сказать, что пока они вместе – все хорошо, невероятно-чудесно, потому что есть самое надежное убежище от всех бед – их объятия, поцелуи, плен рук и слияние тел. Их любовь и вера в то, что любовь эта будет вечной. Но такая длинная речь была для него еще слишком тяжела, да и мысли мешались. Но слова ему были не слишком и нужны, его сердце стучало навстречу сердцу Луи де Можирона, а тело говорило: «люблю и желаю».
Луи де Можирон: Он целовал Анри так, словно это был последний способ вернуть короля Франции из мира потустороннего, куда его влекла болезнь. Отчаянно и страстно, отдавая свое дыхание, до последнего вздоха, только, чтобы он жил, смеялся, любил. Он хотел этого до боли в сердце, которая раздирала все существо фаворита Генриха Валуа, что он сначала не понял, что губы его любимого дрогнули и отвечают ему лаской слабого поцелуя. Но стоило рукам Анри коснуться его плеч, Людовик почувствовал будто из него выкачали весь воздух. Не веря, захлебываясь переполняющими его чувствами, молодой человек не чувствовал, как из его глаз катятся слезы, он покрывал поцелуями лицо очнувшегося монарха, боясь спугнуть надежду, которую дало его пробуждение, пока вздох не стал необходим хотя бы для того, чтобы унять головокружение. - Я тебя никуда не отпущу. Слышишь, никуда! – он хрипел, все еще силясь вздохнуть, но говорил, чтобы Александр слышал, что и он тоже здесь, словно для этого было мало прижимающегося к нему под покрывалами тела. - Жак! – попытался выкрикнуть маркиз, и сам не узнал свой голос. Сиплый, дребезжащий, как у старика. Он действительно постарел за этот день. Но неужели настолько? Позже, на солнечном свету, среди светлых вечно спутанных взлохмаченных волос своего миньона, государь увидит множество серебряных нитей, но сейчас это было совсем неважно. Значимо было только то, что Анри очнулся. – Жак, тащи сюда Мирона, пусть осмотрит Его Величество. И пусть подогреют бульон снова, - командуя из-за полога, Можирон не выпускал из рук свое сокровище. Только, чтобы снова не потерять его. - Ты сейчас будешь есть, пить, и во всем слушаться меня, и может тогда я уже, наконец, перестану рыдать, как девственница перед первой брачной ночью с мужем, по которому в склепе уже соскучились родственники, - он не сводил с Анри взгляда, одной рукой прижимая его к себе, а другой размазывая слезы по осунувшемуся лицу, покрывшемуся за день щетиной и красными пятнами от соли из глаз и их общего пота. – Держись, любовь моя, ты выздоровеешь, все будет хорошо, - вся уверенность придворного зиждилась только на словах Мирона о том, что самое главное – король должен очнуться. И он очнулся. И это был проблеск надежды. – Ты не смеешь умереть, покуда не подарил мне все звезды с небосклона, а мы их еще даже не пересчитали, - Луи нес, как могло показаться со стороны, полнейшую чушь, но был уверен, что Генрих его понимает.
Жак де Келюс: Услышав слова Можирона, Келюс даже отвернулся, чтобы скрыть облегчение и радость. Миньону потребовалось несколько мгновений для того, чтобы его лицо снова приобрело нахальное и безмятежное выражение, которым он имел обыкновение щеголять. Но от сердца отлегло. Если Его величество пришел в себя, то он уже не позволит себе умереть. Не таков их Анри. Да и Людовик не допустит, чтобы с королем что-то случилось, и если смерть все же придет к его изголовью, с маркиза станется пинками и руганью загнать ее туда, откуда она выползла. - Идите, месье Эскулап, - вяло махнул он рукой Мирону, предлагая тому самолично убедиться в том, что король если еще и не здоров, то еще жив. И снова вернулся к ужину, отданному ему на растерзание щедротами Луи. Надо было поторопиться. Придя в себя, тот, пожалуй, снова обретет аппетит и тогда разразится нешуточная битва за обладание паштетом и перепелами. А еще у неугомонного миньона в голове зрела каверза… Лекарь, едва дыша, приблизился к королевскому ложу. То, что случилось, было похоже на чудо. Король очнулся. Прикоснувшись ладонью к его лбу, Марк Мирон убедился, что жар спал. Лихорадка ушла, оставив после себя слабость, да пятна, уже поблекшие, но все еще пятнавшую тело короля Франции. Он осторожно прикоснулся к одному из них, многозначительно покивав головой. - Сойдет, - уверил он короля и его фаворита. – Следов не останется. Вашему величеству следует отдыхать и пить как можно больше жидкости, дабы восстановить кровь. Я оставлю травяной отвар, но подойдет и вино, только не слишком густое и сладкое, и легкие бульоны. Думаю, могу со всей ответственностью заявить – Его величеству ничего не угрожает, если Его величество проведет в постели самое малое три дня. Сир, месье маркиз, с вашего позволения, я удалюсь к себе. После смены караула я приду проведать вас, и еще раз, утром. Поклонившись, лекарь отошел. Ноги у него дрожали. Жак сгреб за плечи Мирона, другой рукой прихватил блюдо с едой и кувшин с вином, умудрившись не расплескать и не рассыпать свою ценную ношу. - Луи, я провожу господина Мирона, а потом вернусь и займу кабинет Его величества, на случай, если понадоблюсь. Жак влюблялся много раз (и надеялся на дальнейшую милость Венеры), но, хотя глубокие чувства были ему незнакомы, кроме, пожалуй, любви к королю и преданности ему, он прекрасно понимал, что другу нужно побыть наедине со своим Анри. Мысленно благословив тех двоих, что были скрыты от него занавесями алькова, он вышел в коридор, приказав пажу проводить королевского медика до его комнат, и тут же заметил, как неподалеку крутится одна из фрейлин мадам Катрин. Жак приосанился, подкрутил усы и принял вид торжественный и печальный. Фрейлина вздохнула, бросила на миньона томный взгляд из-под длинных ресниц и ринулась в атаку. - Ах, граф, неужели это правда? – выдохнула она, наступая на Жака де Леви грудью, которую он вполне оценил. Медичи умела выбирать для службы себе самых соблазнительных женщин двора. – Неужели наш дорогой король Генрих болен? - Увы, мадам, - прошептал граф, как можно горестнее. – Это, конечно, страшная тайна… - Но мне вы можете доверить ее, месье, - фрейлина прижалась к Жаку де Леви и тот начал даже испытывать некоторое удовольствие от происходящего. - Но вы сумеете ее сохранить? - Разумеется! Ну, разумеется. Поверить в такое мог только младенец. Достаточно посмотреть на то, каким расчетливым огнем горят глазки мадам. - Увы, сударыня, увы. Мирон отправился за новым лекарством, но надежд мало. Их, по правде сказать, вообще нет. Разве что случиться чудо. Жак достал из рукава изящный батистовый платочек и промокнул глаза. - Я пойду молиться, - объявил он. – И вы молитесь за нашего дорогого короля. Фрейлина кивнула, подхватила юбки, и исчезла. Усмехнувшись, Жак отвесил ей вслед издевательский поклон. Он не сомневался, что молиться фрейлина будет у черных юбок Медичи. Пусть. Пусть все эти стервятники, что надеются на смерть Анри, порадуются ночку. Тем страшнее будет их разочарование на утро.
Henri de Valois: - Ну, не настолько уж я и стар и родственники меня пока подождут, - попытался отшутиться Анри, но рук не разнимал, прижимая к себе любимого, давая почувствовать, что вот он, здесь, рядом. Живой. – И никуда я от тебя не денусь, сокровище мое несносное, ну же, ангел мой, мой мальчик, не надо. Прости, что напугал тебя. Король виновато зарылся губами в шею маркиза д’Ампуи. Луи пах теплом и тревогой, и Генрих Александр покрепче прижался, укладываясь щекой на плечо. Спать не хотелось, но не было никакого желания покидать постель и отпускать Людовика. Анри слышал голос Келюса, напомнив себе потом поблагодарить друга, неохотно позволил Мирону осмотреть себя. Жизнь возвращалась к государю, а вместе с ней не самый легкий нрав. - Возвращайтесь утром, мэтр, я уверен, вы сделали все, что могли, мне же необходим покой. Под бархатом покрывала Анри нашел руку Людовика и влюблено пожал его пальцы, прося не уходить. Они черпали силу и радость жизни друг в друге, и Валуа ощущал, как ощущают дети и звери что, рядом со своим драгоценным он скорее придет в себя, нежась в его тепле, принимая его заботу и шепча в ответ слова любви и благодарности. За Жаком де Леви и мэтром Мироном закрылась дверь, затихли шаги. Генрих взял в ладони лицо Луи, сцеловывая усталость, залегшую синевой под глазами и в уголках губ. Обычно по-детски мягкие и нежные, сейчас они несли на себе отпечаток тревог, и от мысли, что он был виноват в страданиях Луи, сердце его сжималось. Не было никого дороже этого капризного, нежного, верного и деспотичного ангела. Никого и ничего. И не будет. - Рассказывай, - шепнул он. – Что тут было, пока я совершал прогулку по тому свету? Только не говори, что все тихо и мирно, не поверю, матушка уже была здесь? А братец Франсуа? Уже примеряет корону? Анри миновала беда иметь в груди злое и завистливое сердце. Он был снисходителен к недостаткам других. К властности матери, к трусости брата. Но не тогда, когда речь шла о их с Луи любви и о короне Франции. И то и другое дал ему Господь, одно, как бесценный дар, другое – как тяжкую ношу.
Луи де Можирон: Луи с трудом приходил в себя после пережитого кошмара этого дня. Он то и дело сам шмыгал носом, как будто при простуде, и прятал лицо п подушке над плечом своего короля, отодвинувшись от него только, когда к постели подошел Мирон с осмотром. И, на его счастье, он сказал добрые новости. Оставалось надеется, что все оно так и было, а благие слова не продиктованы страхом за собственную шкуру. - Сейчас я встану и принесу тебе бульон, ты должен поесть, -поднявшись с постели и выйдя из-за полога, Можиро увидел спину уводящего месье Марка Жака. - Келюс, объясни по пути нашему врачевателю, что на ближайшие сутки ему стоит притихнуть и сделать вид, что его вообще не существует на белом свете, чтобы никакая информация не просочилась за двери спальни Его Величества. А чтобы избежать ответов на возможные вопросы, ему лучше всего исчезнуть на время, - Людовик обращался к другу, но взгляда синих глаз не отводил от лица королевского эскулапа. Мирону было очень даже понятно сразу, что ничего доброго и хорошего фаворит Генриха Валуа ему не желает, и не считает, что монарх выздоравливает, благодаря его усилиям и снадобьям. Проворчав что-то про неблагодарных придворных, он покинул покои короля в сопровождении самого блестящего из них. Жак де Леви не только был преданнейшим другом государя французского, храбрым дворянином, дуэлянтом и любимцем женщин, он словно был рожден для двора, используя свой гибкий ум и острый язык, также непринужденно и умело, как шпагу. Голода маркиз пока не чувствовал, но Анри нужно было покормить. Слуга уже угодливо подавал чашу с дымящимся ароматным бульоном на серебряном подносе, где лежало на тарелке несколько гренок. Луи сделал знак старику подождать, и подошел к плотно затворенному ставнями окну. Распахнув последние, молодой человек с жадностью вдохнул воздух, гонимый ветром с Сены и подставил под его холодные объятья обнаженное тело. Становилось легче. Да и Генриху ни к чему лежать в духоте и зловонии чеснока, пота и пойла, которое в него вливал Мирон. - Ты будешь есть, а я рассказывать, - усевшись на край кровати и накинув себе на плечи одно из покрывал, синьор де Сен-Сафорин забрал у слуги поднос и взором указал Анри на еду, предлагая отведать. – Хотя на самом деле, рассказывать почти нечего. Я не выходил отсюда. Но мадам Катрин, да, заходила справиться о здоровье своего любимого сына. Очень хотела его увидеть, но мы с Жаком сочли это излишними хлопотами с ее стороны, и он отправил Ее величество восвояси. Не думаю, что она когда-нибудь простит нам подобную дерзость, - миньон рассмеялся, меньше всего опасаясь гнева королевы-матери. Главное, что Александру стало лучше, что его глаза открыты, а речь, хоть и тиха, но осмысленна и не похожа больше на бред. – А про Франсуа я не слышал ничего, но, не сомневайся, твой братец затих только для того, чтобы как следует отрепетировать скорбное выражение лица, за которым он будет скрывать торжествующий оскал. Поставив поднос поверх покрывала, Луи поднялся и одернул полог, который не пропускал мягкий свет уже почти зашедшего за горизонт солнца и воздух, который хотелось пить. Воздух жизни. Старик слуга стоял у двери в свою каморку и промокал салфеткой слезы счастья, выступающие из поблекших с годами глаз. Его господин был жив. Смерть отступила, так и не назначив ему даты следующего свидания. - Нам подарили еще время, - едва слышно прошептал Людовик.
Henri de Valois: - Я не хочу есть, - капризно заявил король, хитро поглядывая на своего возлюбленного. На самом деле, дивный запах щекотал ноздри и будил аппетит - верный признак выздоровления. Но Луи отошел, пусть и на расстояние вытянутой руки, но все равно, это слишком далеко! Для того, чтобы вернуть его к себе, чтобы обнять и почувствовать его тепло, Анри готов был на любую хитрость. - Не смогу проглотить и ложки, разве что ты меня покормишь! Наверное, это от пережитого приступа опасной болезни так кружится голова? Но вместе с головокружением Генрих Александр чувствовал удивительную легкость, уже почти забытую с тех пор, как он сменил титул герцога Анжуйского на польскую, а затем и французскую корону. С тех пор его «я желаю» расходились с его действительными желаниями так часто, что Генрих Александр поверил, что так будет всегда. Поверил и принял это. И в любви он отдавал всего себя без остатка, служа своему любимому так, как будто король – это Луи. Да так оно и было, у короля был свой король, свое божество. Но сейчас, лежа на подушках, с удовольствием чувствуя кожей чистоту простыней а ладонями тепло фаянсовой глубокой чаши с бульоном, Генрих закрыл глаза и честно спросил себя: чего ты хочешь? Может быть, эта болезнь – знак свыше? Может быть, сами небеса спрашивают тебя о своих желаниях? Анри слушал любимый голос Людовика, еще чуть хриплый от всех переживаний, и ждал. Ждал, когда в душе появится ответ. И он появился. Все же не зря в короле Франции текла кровь Медичи, они всегда знали, чего хотят и не колебались в выборе средств для достижения своих целей. - Значит, матушка знает о моей болезни, а значит, знает и Франсуа… Любовь моя нежная, подойди ко мне, сядь. Анри снял поднос с коленей, чтобы не разлить бульон на одеяло, и протянул руку, поймав за пальцы Луи. Прижался к ладони губами, еще шершавыми и сухими после болезни. - Послушай, когда я лежал тут, в бреду, я видел… Король вздрогнул, припомнив видение, когда его братья звали его к себе. Вспомнил, что они говорили ему. - Не важно. Я другое хочу сказать. А если я умру? Король умрет? Давай оставим все, Луи. Давай исчезнем, вдвоем. Пусть они тут сами, все, как пожелают! Глаза короля блестели решимостью и каким-то лихорадочным возбуждением. Одно «да» от маркиза д’Ампуи, и его никто не остановит. Пусть Франсуа получает свою корону. Матушка будет править за него, ей не привыкать. Все, что он желал – никогда не разлучаться с Людовиком. Ни днем, ни ночью. Слишком мало времени… слишком мало. Слишком коротка жизнь для тех, кто не может не любить.
Луи де Можирон: Он только улыбнулся, услышав знакомые капризные нотки в голосе своего возлюбленного. Только, чтобы слышать их снова и снова, Людовик был готов отдать все, что у него есть. Потому что, раз Генрих принялся за легкий шантаж, ему явно лучше. С трудом скинув с себя мысли о грядущем и минувшем, маркиз обернулся и посмотрел на короля. - Конечно покормлю, и даже сказку расскажу, - посмеиваясь, Можирон опустился вновь на край кровати рядом с Анри и невольно вздрогнул, под гнетом слишком свежих воспоминаний, как он совсем недавно тут также сидел, полный отчаянья. Рука протянулась к щеке монарха, пальцы коснулись его теплой кожи. Он был жив. Слаб еще, но жив. Он почти не понимал, что ему говорил Генрих, поскольку это было все, словно из другой реальности. Как они исчезнут оба? Умрут? Если вдвоем, Людовик был согласен, но Анри говорил не о том, его глаза, хоть и светились силой внутренней убежденности, но не были глазами фанатика. К тому же государь французский был слишком религиозен, чтобы гневить Господа, наложив на себя руки или пойти на обоюдное убийство. А его придворный, несмотря на свой живой ум, изрядно устал, чтобы сходу понять, что имеет ввиду король большой страны, король его сердца. Но все же он понял, и нерешительно помотал головой. - Еще рано, Анри, еще рано… - прошептал он, жалея, что проклятые понятия о чести и правильности устройства мира не дают ему возможности согласиться прямо сейчас. Даже, если они сбегут, он всегда будет подозревать во взоре Генриха печаль и угрызения совести. Печаль, что ему пришлось так поступить и муки совести от того, что он не должен был этого делать. А Луи… Луи никогда не простит себя за это все. - Но я не отказываюсь, - внезапно улыбнулся он, и взял с подноса чашку с бульоном в руку. – Мы сначала позаботимся обо всем, и том, как тут все оставить, и по возможности не оставим им вариантов желать, а потом уже подумаем о том, как лучше организовать исчезновение наше… Говоря, он ложку за ложкой подносил бульон к губам Анри и смотрел на него таким любящим взглядом, что тому приходилось послушно глотать еду. Вечер превратился в ночь, был выпит положенный отвар, а они все говорили, мечтая, строя планы своего бегства, и серьезно рассуждая о последствиях оного, не выпуская друг друга из объятий, и зная, что поблизости Келюс сторожит их, как верный пес. Король и его фаворит заснули, чтобы встретить новый рассвет с пробуждением, еще один день, полный надежд. Теперь у них была одна мечта на двоих, но для ее осуществления время пока не пришло. Эпизод завершен
полная версия страницы