Форум » Игровой архив » Волки в овечьей шкуре » Ответить
Волки в овечьей шкуре
Отец Жан: 10 января 1576 года, вечер. Лувр, покои королевы-матери.
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Отец Жан: Прошло несколько дней. Сводный брат Маргариты Пармской все еще был чужаком при дворе, но для него эти имена и лица уже начали обретать определенный смысл. Каждое, как кусочек мозаики, ложилось на свое место. Конечно, темных пятен еще было великое множество, но Жан ван дер Дейк верил в настойчивость и терпение, верил в то, что его труд не может не принести благие плоды. Сейчас, стоя чуть в стороне, у оконной ниши, священник старался как можно глубже уйти в тень, слиться с ней, стать ее частью. Ему тень подходила куда лучше, чем яркий свет, заливавший приемную королевы-матери. К тому же из тени лучше наблюдать. Ты видишь всех и замечаешь все, тебя видят все, видят, но не замечают. Взгляд отца Жана то и дело устремлялся к полной женщине в черном, сидящей в кресле и благодушно взирающей на веселье придворных. Взгляд мужчины безжалостно подмечал следы возраста, одутловатость щек, бледность, напряжение в прямой спине и развороте плеч, какое появляется когда человек терпит боль, привычно скрывая ее от окружающих. Катрин ди Медичи, а за ее спиной все ее достославные предки и их связи, родственные и политические. Тем не менее, Ватикан был склонен списать ее со счетов. Осколок прошлых славных времен, выполнивший свою миссию перед Францией – родить сыновей, и перед Римом – устроить резню еретиков. Прав ли Рим? Это отец Жан и старался понять. Как он понял, вернее, как ему подсказало чутье, устроенный сегодня прием был из тех, на которые приходить не обязательно, но не явиться опасно, и священник, пользуясь теми правами, что давал ему сан и должность, появился в покоях королевы Екатерины. Появился одним из первых, чтобы одним из первых уйти, когда веселье приобретет характер не подобающий. Вот Медичи кивнула кому-то из дам, протянула руку для поцелуя седому мужчине. Любопытно, знает ли она, что говорят о ее сыне? Губы священника дрогнули в холодной, неприятной улыбке. Вчера он исповедовал Луизу де Водемон. И что же? Королева старательно обходила все вопросы, касающиеся ее семейной жизни, а когда он напрямую спрашивал о короле Генрихе, начинала петь ему дифирамбы удивительно фальшиво, причем он ясно слышал в ее голосе слезы. Словно в ответ на его мысли, в покои королевы Екатерины вошла королева Франции с дамами. Заметив среди них Антуанетту д’Омаль, отец Жан чуть выступил из тени и едва заметно ей кивнул. Пока что кузина архиепископа Реймсского была его единственным доверенным лицом. - Надеюсь, мадемуазель, у вас есть, что мне рассказать, - прошептал он, снова отступая в тень. Загадку королевского алькова следовало разрешить, и как можно скорее. Оба ли супруга преступники, или одна из них жертва? Священник не торопился с обвинениями или оправданиями. Истина за фактами. И эти факты нужны не Господу, он-то как раз все простит, а Его святейшеству папе Римскому. *Согласовано с Екатериной Медичи *Согласовано с Луизой де Водемон
Екатерина Медичи: Любопытно, где были глаза у герцога де Невер, когда он решил привезти ко двору этого священника? Хотя, скорее всего Лодовико Гонзага и в голову не пришло, как разрушительно для женских сердец может оказаться сочетание мужской стати и сутаны. А вот дамы быстро оценили отца Жана, ответив на его появление доселе невиданным религиозным порывом, похоже, на исповеди уже побывали если не все, то многие, даже те, кто свои грехи считал едва ли не добродетелью. Все это беспокоило мадам Катрин, но она ничем не выдавала своего беспокойства, делая вид, что вовсе забыла о присутствии Жана ван дер Дейка у нее в покоях. Кто-то бы, возможно, счел ее опасения, пока еще смутные, несущественными. Но Медичи жила на свете очень долго и жизнь ее нельзя было назвать спокойной. Всем своим существом, всем приобретенным за непростую жизнь опытом, она чувствовала угрозу, исходящую от высокого, изящного мужчины в сутане. Конечно, у нее всегда был в запасе яд, или кинжал, или обольстительная красотка, которая наделит отче гадкой болезнью, но речь шла о человеке из Рима. Не стоит недооценивать папскую курию. Там не держат наивных простачков. И не посылают их исповедниками к королевам. А вот и королева… Екатерина Медичи слегка поморщилась, словно от зубной боли, но тут же улыбнулась, сладко и радушно. - Дочь моя, как чудесно, что вы решили к нам присоединиться! Проходите, мадам, присядьте здесь, рядом со мной. Луиза де Водемон была такой же бледной, как обычно, как обычно смотрела на мир несчастными голубыми глазами, и королева-мать почувствовала, как тревога внутри нарастает. Ну конечно, как она раньше не подумала. Молодая одинокая женщина, королева она или нет, легкая добыча. И дело не в том, что священник может стать любовником королевы. Что такое, в конце концов, постель? А в том, что госпожа де Водемон может решиться поведать тому кое-какие тайны из своего прошлого. - Вы чудесно выглядите, Ваше величество, - похвала была неискренней, но искренним был испытующий, пронзительный взгляд, которым одарила невестку вдова Генриха II. – Ваш новый духовник тоже почтил нас своим присутствием. Где же он? Ах, вон там, у окна. Что скажете о своем новом наставнике, по нраву он вам? «Моим дамам уж, во всяком случае, по нраву. Но если они сболтнут лишнего, я отрежу им язык, а если вы сболтнете лишнего, то отправитесь прямиком на тот свет, милая моя».
Луиза де Водемон: Обычно Луиза де Водемон избегала любых праздников, предпочитая коротать время у себя в покоях. Но сегодня она от чего-то почувствовала желание пойти к свекрови, более того, почувствовала влечение к нарядам, духам и украшениям, чего не было уже давно, целую вечность, отделившую сегодняшний день от счастливых дней ее любви к Жану-Луи де Ногарэ. Справившись с нервозностью, заставляющей руки дрожать, поменяв два раза жемчуга на изумруды, и изумруды на сапфиры, идущие к ее глазам, и парадную парчу на нежный шелк, королева Луиза появилась на пороге покоев вдовы Генриха II, и замерла на мгновение, увидев своего исповедника. Тут бы ей стоило признаться себе, что все ее женские ухищрения были предназначены только для Жана ван дер Дейка, но мы не всегда готовы говорить себе правду. И, оглядев зал, Луиза де Водемон едва слышно вздохнула Антуанетте д’Омаль, защищая свое сердце маленькой невинной ложью: - Как жаль, что здесь нет Его величества! Приподняв юбки, молодая королева уселась в кресло рядом с королевой старой, не без тревоги принимая похвалы последней. Многие бы согласились с госпожой де Водемон в том, что лучше не навлекать на себя внимание Екатерины Медичи. Пусть ее тяжелый взгляд скользит мимо, так жить гораздо спокойнее. Луиза сжала пальцы, чувствуя, как ладонь стала противно-влажной от страха. От этого страха ей, наверное, никогда не избавиться? Всем своим видом королева-мать напоминала ей о том, что ее грехи не забыты, и не прощены. Да и как им быть прощеными, если даже на исповеди она не смела в них признаться? - Отец Жан очень требователен, но справедлив, - как можно равнодушнее ответила она, догадавшись, пусть и в последнее мгновение, что горячие похвалы исповеднику из ее уст могут, скорее, ему повредить.- Мне он показался исполненным глубоких знаний и истинно христианского милосердия. До сих пор Луиза не могла без дрожи вспоминать тихий голос отца Жана, блеск его глаз сквозь решетку исповедальни. Но волнение это было сладостным, и, как решила госпожа де Водемон, свидетельствует о том, что душа ее на пути к спасению.
Антуанетта д'Омаль: - Действительно, жаль, мадам, - живо отозвалась мадемуазель д’Омаль на сетования королевы, веря им хорошо если на половину. – Но, может быть, Его величество еще появится! Чтобы увидеться с королем Генрихом, госпоже де Водемон не обязательно было идти на вечер к королеве-матери, для встреч супругов достаточно и других предлогов, и когда-то королева Луиза ими пользовалась. Если женщина только жалуется, но ничего не делает для того, чтобы исправить положение, то какой вывод напрашивается? Антуанетта видела только один: значит, этой женщине на самом деле все нравится. А говорить можно все что угодно. Кланяясь и улыбаясь знакомым, юная демуазель бочком-бочком, незаметно и как бы случайно оказалась рядом с оконной нишей, где стоял отец Жан, и остановилась, с преувеличенным восторгом разглядывая букет из остролиста, можжевельника и омелы, поставленный в тяжелую серебряную вазу и трогая пальчиком ярко-красные ягоды падуба. Такими букетами, красивыми и пряно пахнущими, были украшены покои в Лувре к Рождеству и Двенадцатой ночи. Омела отгоняла нечисть, падуб был символом чести, а можжевельник мужества. - Отец Жан, как я рада видеть вас, - промурлыкала она, посылая поверх букета священнику очаровательную улыбку. – Знаете, придворные дамы только о вас и говорят, не сочтите за вольность мои слова. Даже королева Луиза… Бедняжка, у нее так мало радостей в жизни, как вы уже поняли, вероятно, король не слишком-то к ней внимателен. Антуанетта вздохнула, изображая сочувствие и бросая на королеву быстрый, проницательный взгляд. Любопытно, о чем она разговаривает со старой Флорентийкой? Чужие тайны, как это заманчиво. Пожалуй, тут можно позавидовать отцу Жану. Ему ведомы чужие секреты. Да, конечно, тайна исповеди… но Антуанетта никогда бы не поверила, что эти секреты добрый отче не использует к собственной выгоде.
Отец Жан: Нужно совсем уж очерстветь душой, или же напротив, обрести ореол святости, чтобы остаться равнодушным к таким речам. Жан ван дер Дейк едва заметно улыбнулся, слушая слова Антуанетты д’Омаль, обращенные к остролисту в вазе. Если кто-то поинтересовался бы его мнением, он бы сказал, что это юное существо далеко пойдет. В ней угадывался ум и характер. - Я тоже рад вас видеть, дочь моя, - негромко ответил священник, не спуская глаз с королевы Луизы, о которой сейчас шла речь. Та казалась растерянной, пожалуй, даже испуганной. Отец Жан все больше склонялся к тому, что у госпожи де Водемон есть тайна. - Королева Луиза не выглядит счастливой. Удивительно, с чего бы. Она государыня такой великолепной страны, у нее в мужьях изящный и красивый король. Чего ей еще желать? Правда, брак ее не благословлен ребенком, но королевская чета еще так молода! Будем же молиться за семейное согласие короля и королевы. Музыка заиграла громче, словно ради того, чтобы королева Екатерина могла без помех поговорить со своей невесткой. Жаль, что умение читать по губам не входит в список его талантов! Один из кавалеров, поклонившись, пригласил даму на танец, к ним присоединилась вторая пара, третья. Отец Жан недовольно нахмурился. Мелькание юбок, рукавов, перьев мешало ему наблюдать за тем, что происходило между двумя королевами. С другой стороны, значит, и он временно может считать себя в безопасности. Если, конечно, Антуанетта д’Омаль не послана следить за ним, что вряд ли. Эта демуазель сама себе на уме. - Может ли так случиться, что у Ее величества есть серьезные причины испытывать грусть? - напрямик спросил он кузину архиепископа Реймсского. – И если так, отчего она не обратиться к тому, кто стоит пред Господом ближе, чем король, к Святой Церкви? Как отличалась жизнь при дворе от то, что он привык вести в уединении монастыря. Но сожалел ли сводный брат Маргариты Пармской о переменах в своей судьбе? Ни на мгновение!
Антуанетта д'Омаль: Слушая отца Жана Антуанетта думала о том, насколько же предусмотрителен ее кузен, архиепископ Реймсский, и, не смотря на свою молодость, как он разбирается в людях. Жан ван дер Дейк с одной стороны, прекрасно подошел ко двору короля Генриха Валуа, где блистало все красивое и изящное, с другой, отче был наделен острым умом. - Счастье королевы Луизы придется долго искать в покоях маркиза д’Ампуи, добрый отче. Король ставит дружбу с этим господином куда выше всех семейных радостей, - не удержавшись, съязвила мадемуазель д’Омаль. И тут же поспешно добавила. – Это и понятно, маркиз был обласкан нашим королем еще в то время, когда тот носил титул герцога Анжуйского, и даже последовал за ним в Польшу. Господин де Келюс и де Ногарэ так же разделили с королем его польское изгнание. Антуанетта была особой осторожной, хотя и острой на язычок. Первое было следствием воспитания и наставлений великолепной герцогини де Монпансье, второе – ее природой. А когда над природой преобладает воспитание, это ли не лучшая похвала нашим учителям? Следя за танцующими, Антуанетта размышляла о двух вещах. Как сделать так, чтобы брак Генриха и Луизы так и остался бездетным, и как уже заявить о себе, как о герцогине Анжуйской. Честное слово, ужасно надоело прислуживать госпоже де Водемон! Нет, было еще и третье желание. Очень хотелось танцевать! Как же тяжело в пятнадцать лет быть серьезной и строгой, и только украдкой бросать притворно-застенчивые взгляды придворным кавалерам. Мадемуазель д’Омаль погладила украдкой глянцевитые листья падуба. Если бы не титул Дофины, если бы не призрачная возможность стать королевой, разве она бы проявляла столько терпения к тому, кого назвала мужем в аббатстве Святой Женевьевы? О, нет! Но не думать о себе, к тому же, не стоило показывать отцу Жану, что и у нее есть тайны. - Королева Луиза потеряла дитя этой осенью. Видимо, вместе с ребенком она потеряла и расположение отца невинного дитя. Такое же часто бывает, не правда ли? Вот и причина для тоски и грусти! Антуанетта застенчиво опустила очи долу, перебирая пальчиками жемчужины браслета.
Отец Жан: Отец Жан скромно гордился своими способностями к языкам. По-французски он говорил великолепно, но все же этот язык не был ему родным, и иногда, вот как, например, сейчас, он чувствовал, как от его внимания ускользают какие-то смысловые нюансы, намеки, многозначительности. К примеру, правильно ли он понял слова мадемуазель о маркизе д’Ампуи? Могут ли они служить подтверждением слухов о том, что Его величество виновен в грехе мужеложества? Это было серьезным обвинением, и Его святейшество очень интересовался этим вопросом, но слать в Рим донесения с пустыми слухами Жан ван дер Дейк не станет. Нет, только когда он получит достаточно неопровержимых свидетельств, только тогда он доложит в Рим о результатах этого расследования. Но даже если отставить ненадолго в покое короля и его фаворитов, отчего ему мерещится двусмысленность в словах демуазель об отце ребенка? Отчего бы не сказать: «Королева потеряла расположение Его величества». Вполне объяснимо и понятно, потеря долгожданного первенца может ожесточить мужчину молодого и нетрепеливого. Но нет, фрейлина госпожи де Водемон прибегла к многозначительному «отец ребенка». Значит ли это, что… - Значит ли это, мадемуазель, что королева не всегда была так несчастна, как сейчас. Возможно, были те, кто нес ей утешение? А что король, был очень огорчен потерей ребенка? - осторожно пинтересовался он. Ох уж эти светские беседы. Это не исповедь, когда в тишине и уединении исповедальни открываются сердца и очищаются души. В светской беседе нужно быть осторожным в вопросах, и быть готовым к многозначительности в ответах. Но сводному брату дочери императора казалось, что Антуанетта не зря начала этот разговор. Она что-то хотела ему сообщить, не сообщая. Имена господ де Келюса и де Нограэ он отложил в памяти рядом с именем маркиза д’Ампуи. Если они такие близкие друзья короля, то им наверняка известны тайны королевского алькова. А значит, скорее всего, и их слугам. Надо только подойти к расспросам с осторожностью и деликатностью.
Антуанетта д'Омаль: Отец Жан задавал удивительно правильные вопросы, вот только Антуанетта спохватилась, что наговорила лишнего. Пусть Луиза де Водемон и считалась паршивой овцой в Лотарингском стаде, но все же, она была ее родственницей, а так же приходилась родственницей Генриху де Гизу. Похвалит ли ее могущественный кузен за такие игры с репутацией королевы? Туанетта в этом сомневалась, а злить принца Жуанвиля в ее намерения не входило. Генрих де Гиз был к ней добр, сделал чудесные подарки на Рождество, которые бережно дожидались своего часа в шкатулке для драгоценностей. Да и ее будущее, как герцогини Анжуйской, зависело только от его влияния на Монсеньора. Словом, взвесив все «за» и «против», демуазель решила, что на сегодня хватит откровенностей. Все остальное отец Жан узнает сам, если захочет, но она тут уже будет совершенно не при чем! - Ах, простите, мне кажется, Ее величество ищет меня, - прощебетала она, бросая на священника смущенно-застенчивый взгляд. – Не хочу заставлять королеву ждать! Короткий поклон, шелест юбки, и фрейлина королевы Франции бочком-бочком, обходя танцующих, останавливаясь то там, то здесь, добралась до кресел, в которых сидели две королевы Франции, вдовствующая по смерти мужа, и вдова при живом супруге. Если бы еще удалось подслушать, о чем они говорят! Плутовка хитро улыбнулась. Сняв с пояса золотой флакончик с нюхательными солями, изящная безделушка, нужная, без сомнения, любой придворной даме. Изобразив на лице искреннюю заботу, она довольно громко воскликнула: - Как бледна королева! Ваше Величество, вам нехорошо? И первая кинулась на помощь, протягивая госпоже флакончик. Кто теперь обвинит ее в любопытстве? Забота, только самая искренняя забота о государыне и родственнице.
Екатерина Медичи: С ядовитой улыбкой королева Екатерина выслушала сбивчивый ответ невестки. Определенно, госпоже де Водемон стоило освежить память, а то она удивительно легко забывает свои прошлые ошибки. Порой Медичи казалось, что ума у этой женщины не больше, чем у малиновки. Гроза прошла, и вот она уже снова прыгает, щебечет, смотрит умильными глупыми глазками, не помня ни раскатов грома, ни холодного дождя. Флорентийка похлопала невестку по руке, изображая на людях заботливую мать. - Пользуйтесь его знаниями, милая моя дочь, пользуйтесь, и да послужат они вам во спасение. Но помните о том, что на вас смотрит Франция, и не допустите в свое сердце даже мыслей, способных опорочить имя, которое вы носите. Потому что если это случится, если это опять случиться, то вас уже ничто не спасет. Высказавшись достаточно ясно, Медичи подозвала пажа с подносом, на котором красовались кубки с вином, взяла один, жестом предложив невестке взять другой. - Выпейте, а то вы что-то побледнели… Или мне кажется? Ну же, милочка, я не собиралась пугать вас. Всего лишь предупредить! Случайности, роковые случайности, они везде! На слишком крутой лестнице вы можете споткнуться и упасть, сломав шею. В саду вас может укусить змея. Вы можете подхватить лихорадку, и угаснуть за несколько дней. Можете съесть несвежий паштет и отравиться. Да всего и не перечислишь! Пейте, милочка. Закончив свою безжалостную речь, Флорентийка еще раз улыбнулась невестке, глядя ей в глаза остро и испытующе. Поняла ли? Видимо, поняла, поскольку супруга Генриха III находилась на грани обморока. Лицо побледнело, нервически подрагивала жилка на виске. «Тфу ты, какие мы нежные, и слова не скажи, теряем сознание», - недовольно скривила губы вдовствующая королева, собираясь уже позвать лекаря, но ей на помощь пришла юная фрейлина. - Экая вы прыткая, мадемуазель, - недовольно покачала головой Екатерина Медичи. – Ну да ладно, раз уж вы здесь, берите свою госпожу под руки, и уведите в ее покои. Приложите к голове холодный компресс, должно полегчать. Позже я пришлю узнать, как она себя чувствует. Обведя выразительным взглядом придворных, она милостиво сделала знак музыке играть громче. - Пусть вечер продолжается. Я еще не устала, да и вы, я думаю, тоже.
Луи де Можирон: Смахнув невидимую пылинку с плеча, Людовик заложил руки за спину (в одной далеко не почтительно держа некую бумагу), и начал в нетерпении раскачиваться с пятки на носок, ожидая, когда слуга с пафосом объявит Екатерине Медичи и собравшимся в ее гостиной придворным о его появлении. Можно было бы обойтись и без излишней помпы, но Анри желал мира с матерью, хотел поделиться с ней новостью, и потому маркиз вызвался доставить ей письмо понтифика, прибывшее сегодня с послом из Ватикана. Пока Его Величество общался с посланником папы на чистейшем итальянском, Луи, только еще постигавший азы этого языка, едва не свернул себе челюсть, зевая от скуки. Так что миссия по доставке мадам Катрин поздравлений с Рождеством Христовым и наилучших пожеланий главы католической церкви французскому монарху, показалась придворному отличным развлечением. Письмо Григория XIII он и держал в руке за спиной. Наконец слуга вернулся и доложил, что маркиза д'Ампуи ждут.* Войдя в гостиную, полную народа, Луи едва не сбил с ног Луизу де Водемон, собиравшуюся покинуть все честное собрание. Поклонившись небрежно молодой королеве, он отвесил глубокий поклон королеве старой. Неся с собой волю государя и письмена понтифика, он нашел уместным заговорить со вдовой Генриха Второго первым. - Государыня, Его Величество шлет вам свой поклон и радость от получения добрых вестей, которую он спешит разделить с вами, - с поклоном протянув королеве свиток, синьор де Сан-Сафорин бросил взгляд на молодую жену короля. Он не испытывал жалости к этой кукле, но не отметить, что она чертовски невезуча не мог. Появись он на несколько мгновений позже, эта лотарингская роза избежала бы очередной порции пренебрежения супруга. *согласовано с Екатериной Медичи
Луиза де Водемон: Злые, насмешливые слова Екатерины Медичи били по Луизе де Водемон, как камни по грешнице, но некому было сказать этой жестокой женщине: «а кто без греха?». Королева Франции была не из тех женщин, что способны бороться, за себя ли, за свою любовь, даже за свою жизнь. Она была готова молиться, она готова была подчиниться любой силе, превосходящей ее собственную. Сейчас этой силой была вдовствующая королева Франции, и Луиза покорилась, с трудом сдерживая слезы, готовые вот-вот хлынуть по щекам горячим ручьем. Она боялась поднять глаза, чтобы не причитать на лицах придворных снисходительную жалость, злорадство под мнимым сочувствием. Эта стая волков готова была растерзать любого, кто слаб, можно было представить, сколько шепотков и смешков она удостоится, как только за ней закроется дверь! Затуманенным взором она нашла своего исповедника, устремившись к нему мысленно в просьбе о помощи, о взгляде, о жесте, о чем-то, что даст ей силы покинуть покои свекрови как подобает королеве Франции, с гордо поднятой головой. Но, увы, ее испытания еще не закончились. Слуга что-то шепнул королеве-матери, и Луиза увидела, как Флорентийка кивнула, и не успела Луиза уйти, как в приемной появилось еще одно действующее лицо – маркиз д’Ампуи, от небрежного поклона которого она отшатнулась, как от змеи, брошенной под ноги. Королева Франции вскинула голову, с удивлением и обидой отмечая, что Людовику де Можирону улыбаются заискивающе и любезно, так, словно именно его присутствие сделало праздник – праздником. Даже королева-мать* улыбнулась ему так тепло, будто он был самым желанным гостем в ее покоях. Можно было уйти, но Луиза остановилась, опираясь на руку Антуанетты д’Омаль.* Выпрямилась, пытаясь придать своей фигуре и лицу выражение царственного величия, неприязненно рассматривая фаворита своего супруга. Друга. Милого друга, как, улыбаясь, говорили придворные. Что в нем есть такого, что навсегда отвратило Генриха от женщин и супружеского ложа? Почему Генрих не смотрит в сторону жены, видя только Людовика? У нее тоже светлые волосы и голубые глаза, у нее нежная кожа и стройный стан, и когда-то Жан-Луи де Ногарэ находил ее красивой и желанной! Нет, этого ей никогда не понять. - Как приятно слышать о добрых вестях, не правда ли, мадемуазель, - обратилась она к своей фрейлине. – Останемся, и разделим радость вместе со всеми. Пусть никто не сможет сказать, что она убежала от фаворита своего мужа! *Согласовано с Ее величеством. *Согласовано с мадемуазель д’Омаль.
Отец Жан: Все, что видел и слышал отец Жан, было очень любопытно и знаменательно. Перед ним мелькала изнанка семейной жизни королевской семьи, и, как это часто бывает с изнанками вещей пышных и пустых, она оказалась весьма неприглядной. Исповедник королевы хотел было выйти вслед за королевой Луизой, движимый искренним состраданием. Даже его сердце, усмиренное молитвами и постом, откликнулось состраданием на положение этой несчастной женщины. Но, сделав шаг, Жан ван дер Дейк остановился, сжав губы и прищурив хищно взгляд. На такую удачу он и не рассчитывал. Людовик де Можирон, маркиз д’Ампуи, то ли любовник короля Франции, то ли его лучший друг, то ли и то, и другое. Окинув взглядом вошедшего, священник был вынужден признаться, что не так он представлял себе этого юношу. На красивом, дерзком лице не было никаких следов порока, который ему приписывали. Одет изысканно, но несколько небрежно, словно эта изысканность была данью необходимости. В глазах светился ум, в четком очерке губ, в развороте плеч чувствовалась сила. Нет, это не придворный куртизан, ищущий подле государя милостей, как его пытались представить в некоторых донесениях. Что же написать Его святейшеству, уверенному в том, что одно его имя в случае необходимости направит заблудшего короля Франции на путь истинный? Понтифик не может ошибаться, ибо непогрешим. И все же Григорий XIII ошибался. Все будет далеко не так просто, как они полагали сначала. Но ошибался не только папа, ошибался и сам сводный брат Маргариты Пармской, предполагая, что Его святейшество будет терпеливо ждать в Риме его доклада. При первых же словах, произнесенных маркизом д’Ампуи, он едва не зашипел, вынужденный вновь отступить в спасительную тень, дабы скрыть от всех выражение лица, далекое в это мгновение от безмятежности. Обратившись к королю не через исповедника королевы Луизы, а используя для сего иных лиц, Его святейшество ясно давал понять отцу Жану о своем неудовольствии. А неудовольствие главы католической Церкви было вещью весьма опасной и на том свете, и в особенности, на этом. Жизнь Жана, так сказочно поменявшаяся за какие-то дни, могла так же скоро измениться к худшему. Его могли отправить в Англию, проповедовать тайком, с ежедневным риском для жизни, но не это страшно, самое страшным для людей такого склада был не риск, а забвение. Тихий деревенский приход в глуши. До конца дней. И так вполне может случиться, если он не справится с возложенной на него миссией. - Ничего еще не потеряно, - успокаивающе прошептал он себе. – Иногда один удачный день может оправдать год ожидания, не будем забывать об этом, и не будем делать ошибку, поддаваясь суете и страху.
Екатерина Медичи: Каждое проявление внимания короля и сына Екатерина Медичи ценила на вес золота и делала все, чтобы о нем становилось известно двору. Чем больше доверия и уважения демонстрирует ей Генрих, тем больше почтения оказывают придворные, эта неблагодарная свора, ценящая только те блага, которые может получить от королевской семьи, и готовая в любое мгновение растерзать вчерашнего кумира, если он пошатнется на пьедестале. Так что прием маркизу д’Ампуи был оказан самый любезный, Флорентийка милостиво улыбалась своему заклятому сопернику за сердце сына, не обращая более внимания на королеву Луизу, разве что не без мрачного удовлетворения представив себе ее терзания. Сама Екатерина, будучи супругой сначала герцога Орлеанского, а потом Дофина, часто страдала от пренебрежения мужа, но разве это означает, что теперь она будет заступницей всех забытых жен? Вовсе нет. Она терпела, потерпит и госпожа де Водемон. - Мы рады и добрым вестям, и вестнику, что их принес, - величественно кивнула вдова Генриха II. – Передайте нашему сыну, королю, нашу благодарность, и расскажите нам, маркиз, чему мы обязаны удовольствием видеть вас. Повинуясь даже не приказу, едва заметному взгляду вдовствующей королевы, паж поспешил предложить маркизу поднос с вином и угощением. Что бы ни чувствовала Екатерина Медичи к фавориту сына, она намерена была демонстрировать ему перед всем двором самое доброжелательное отношение, зная, что ее злость и гнев послужат причиной для новых сплетен и запятнают корону Валуа. А, видит Господь, ей и так доставалось грязи. Придворные почтительно замолчали, готовые внимать. Дамы, прикрываясь веерами, окидывали статного молодого дворянина неприкрыто оценивающими взглядами. Флорентийка, не переставая улыбаться, про себя горько усмехнулась. Если бы нашлась женщина, которая бы разбила этот союз короля и маркиза д’Ампуи, она бы ее озолотила! Но где взять такое чудо?
Луи де Можирон: У королевы-матери не было особых причин, чтобы благоволить фавориту своего сына, но и выражать свое неудовольствие его появлению она не спешила. Видимо, память у мадам Катрин была отменная, и она прекрасно помнила, насколько Генрих становился суров, если что-то шло не так, как он хотел. Однако, сиюминутное расположение флорентийки было столь ощутимым, что Луи невольно бросил взгляд вокруг себя. Среди обычных зрителей ежедневно разыгрываемого в Лувре фарса под названием «Придворная жизнь» появилось новое лицо. В сутане. Судя по всему, этот святой отец и был тем духовником, которого Гонзага привез из Рима для королевы Луизы. Можиро много уже слышал о нем, но встретиться вот так близко, лицом к лицу с исповедником пока не доводилось. Несмотря на скрытую вражду с Медичи, маркиз кинул в ее сторону благодарный взгляд. Благодарный за предупреждение, которое он услышал в ее доброжелательном голосе. В этой войне, войне за благополучие Валуа, они были на одной стороне. - Государыня, - медовой патокой полилась речь завзятого придворного, сопровождаемая еще одним поклоном, - удовольствие засвидетельствовать вам свое почтение – уже есть веская причина, чтобы стаптывать пороги ваших покоев. Потому, как только я услышал о желании Его Величества поделиться с Вами добрыми вестями, я просил его о милости доверить мне эту миссию. Тем более, что посланник понтифика, наверняка, привез не только письменное послание Его Святейшества, но и устное благословение, посему я почел это за чудесное стечение обстоятельств, сам поспешил к вам, а Его Величество почтил, - улыбка Людовика стала жесткой, но адресована была она не королеве, а новому гостю в ее гостиной, - этого человека личной аудиенцией. Это большая честь, и большая милость. Помнится мне, особенно чтили подобное внимание святые отцы, являющиеся с вестями от главы церкви к последнему английскому королю, - улыбка д'Ампуи превратилась в оскал. Ради благополучия своего драгоценного Александра он готов был зубами вырвать сердце из любой груди. Чтобы себе не думал этот падре, каким бы важным лицом не считал ныне себя при особе королевы Франции, он не должен забывать, кто полновластный господин на этой земле. - Кстати, тот король так же особо ценил превыше всего верность и добродетель своих жен, - холодный взгляд достался и остановившейся Луизе де Водемон, но продолжил молодой человек, обращаясь исключительно ко вдове Генриха Второго. - Ваше Величество, не будь вы столь молоды, я бы просил у вас скрытых подробностей тех историй, которые были известны лишь современникам Тюдора. Внутренне поежившись, когда перед ним возник паж с вином и фруктами, Можирон, все же принял бокал и, сделав из него глоток под пристальными взглядами собравшегося общества, поставил его обратно.
Екатерина Медичи: Королева–мать невольно рассмеялась. Что за красноречивый змей, этот маркиз д’Ампуи. Если бы Генрих исполнил свой долг перед Францией, подарив ей наследника, Екатерина была бы рада стать другом этому юноше, но, увы, пока он стоял между ее сыном и его долгом, мир между ними был невозможен. - Я помню, маркиз, как король Франциск любил повторять, что относится к своим женщинам куда добрее, нежели его английский кузен. Король Генрих, говаривал мой свекр, ведет своих любовниц сначала к алтарю, затем в постель, а затем на плаху, я же, смеялся Франциск I, миную алтарь, но и до плахи дело не доходит. Родовитые и свободные дамы во всей Европе вздрагивали при имени Генриха VIII и старались как можно скорее принять на себя узы супружества, только чтобы избежать его притязаний. Флорентийка улыбалась, пересказывая эти анекдоты прошлых царствований, развлекая себя и придворных. Как же давно это было. - Мадам, как вам повезло, что вы супруга Генриха Французского, и родились на полвека позже, - громко обратилась она к Луизе де Водемон. – Отец рыжей Бесс обожал Джейн Сеймур, а вы так на нее похожи! С другой стороны, от забвения, а может быть и смерти ее спасло только то, что она сумела подарить королю сына. Укол был более, чем ядовит, Флорентийка умела быть жестокой, особенно, когда этого хотела. Она так много надежд возложила на эту Водемон, а та так ее разочаровала. - Благодарю вас, маркиз, за такие добрые вести. Нам надо достойно отблагодарить Его святейшество за его милости. Передайте Его величеству, что я подберу достойный подарок, нынче же вечером, пусть его увезут в Рим, как свидетельство нашей радости. Благоволение понтифика было трудно заслужить, еще труднее удержать, но все же мир с Римом был необходим королевской семье, как воздух, и дочь купцов, как презрительно назвала Екатерину Медичи ее несчастная и глупенькая невестка, Мария Стюарт, готова была подпитывать эту дружбу золотом и лестью.
Луиза де Водемон: Королева Луиза чувствовала себя мячиком, по которому поочередно наносили удары маркиз д’Ампуи и королева-мать, соревнуясь в меткости и силе. Но, в отличие от тряпичного мяча она была живой, и каждый удар приходился по кровоточащей ране. И, в отличие от тряпичного мяча, она не могла больше терпеть. Не отвечая на колкости королевы Екатерины, госпожа де Водемон почти выбежала из ее покоев, незаслуженная обида придала ей сил и решимости. Довольно. Ее упрекают в том, что она не дала наследника королю, но разве сам король хоть раз переступил порог ее опочивальни? Неопытность и одиночество толкнуло ее в объятия Жана-Луи де Ногарэ, и их дитя ответило за грехи отца и матери. Она кротко переносила все страдания, обрушившиеся на нее, все унижения. Но довольно! Прижимая к губам платок, едва сдерживая рыдания, она направилась к покоям Его величества. Тот принимает посланника Ватикана? Тем лучше! Она готова перед всем миром объявить о том, что требует развода! Перед лицом консорт-королевы Франции скрестились позолоченные алебарды, вещь немыслимая, если только приказ не исходит от короля. - Я хочу видеть Его величество, - с твердостью проговорила Луиза, гордо вскидывая белокурую голову. – И не уйду, пока не увижу его. Доложите обо мне, немедленно!
Антуанетта д'Омаль: - Ваше величество! Мадам! Да подождите вы! Антуанетта, чинно выскользнув вслед за своей госпожой из покоев Медичи, теперь едва поспевала за ней, путаясь в юбках. Какой дьявол вселился в эту Лотарингскую розу? Впрочем, кажется, Туанетта понимала, какой. Сначала она едва не мурлыкала, наслаждаясь очередным прилюдным унижением той, кого считала своей соперницей в борьбе за трон и корону, но потом вынуждена была признать, что на этот раз мадам Катрин перегнула палку. Обычно кроткая королева взбунтовалась, и это не на шутку испугало шуструю демуазель. А ну как госпожа де Водемон сейчас натворит глупостей, король с ней разведется, женится еще на ком-нибудь, у них будут дети и прощай надежда на то, что когда-нибудь ее назовут «Ваше величество»! - Мадам, да стойте вы! Отчаявшись повлиять на королеву словами, Туанетта решила повлиять делами и попросту схватила мадам Луизу за подол платья. Страшно представить, что сказала бы герцогиня де Монпансье, узнай она о таком вопиющем нарушении этикета со стороны юной родственницы, но, с другой стороны, разве не для того ее приставили к королеве? Чтобы присматривать и, по возможности, предотвращать все, что может навредить престижу семьи. Во всяком случае, именно так она и представляла себе свой долг. - Ваше величество, послушайте меня. Вы сейчас огорчены, обижены, я понимаю ваши чувства, честное слово, понимаю, - умоляюще затараторила она, не выпуская, на всякий случай, юбку королевы из цепких пальцев, стараясь оттащить ее подальше от двери в покои короля Генриха. – Но прошу, не делайте ничего, о чем вы потом пожалеете! Давайте вернемся в ваши покои, вы успокоитесь, и если хотите, мы вместе придумаем, как быть дальше! Я вам помогу, честное слово помогу! Сейчас дочь герцога Омальского готова была пообещать Луизе де Водемон все что угодно, хоть луну с неба, только бы затушить начинающийся скандал. Нет, ну кто бы ожидал от этой блаженной дурочки такой прыти?!
Отец Жан: - Мадемуазель д’Омаль совершенно права, Ваше величество. Отец Жан, прекрасно понимая, что обиженная и оскорбленная женщина может быть способна на что угодно, на любую глупость, поспешил за своей духовной дочерью. И, как выяснилось, не напрасно. Пасторская длань опустилась на плечо молодой женщины, вздрагивающее от рыданий. Пальцы чуть сжались, стараясь передать этой несчастнейшей из королев утешение и поддержку, на которую вправе рассчитывать добрая католичка, вне зависимости от степени тяжести грехов… своих, или своего мужа. - Пойдемте, дочь моя. Все, что вы хотите сказать своему супругу, может быть сказано завтра. В словах, произнесенных во гневе, нет истины. Вам нужно успокоиться. Мадемуазель д’Омаль, поддержите свою госпожу, мне кажется, она совсем ослабла от волнений. Голос отца Жана был исполнен самого искреннего сочувствия, он действительно сожалел о том, что пришлось нынче вечером вынести этой хрупкой женщине. Но мысленно он уже составлял письмо в Рим. Его святейшество должен знать о том, как обращаются при дворе короля Франции с его законной женой. И пусть у него еще недостаточно фактов для прямого обвинения Генриха Валуа… но разве сегодняшнее происшествие не свидетельствует, пусть косвенно, в пользу слухов о недостойных пристрастиях государя? Разумеется, Рим слишком мудр, чтобы пойти на скандал. Но сделать из прегрешения короля Генриха еще один рычаг, с помощью которого можно двигать политику Франции в нужную сторону – может. И сделает.
Луиза де Водемон: Силы оставили королеву так же внезапно, как появились, и она снова почувствовала себя той, кем и была – слабой, беспомощной, жалкой тенью, которую терпят только потому, что она нужна для соблюдения приличий. Пока во Франции есть королева, а рядом с королем жена, можно наслаждаться жизнью в свое удовольствие, уезжая на весь день с маркизом д’Ампуи или устраивая праздники, на которые госпожу де Водемон если и приглашали, то только из любезности. Она послушно позволила мадемуазель д’Омаль и отцу Жану себя увести, спотыкаясь и всхлипывая, затем так же послушно позволила себя уложить в постель, выслушав, как твердым и ласковым голосом исповедник прочел молитвы, стоя у ее изголовья*. Знакомая с детства латынь теплым потоком омыла растревоженную душу, неся успокоение. - Завтра я попрошу короля о разводе, - прошептала она, но скорее из детского упрямства, чем от решительности, поскольку мысль о том, чтобы стоять перед Генрихом Валуа, и, глядя в глаза требовать чего-то, пусть даже того, на что она имеет право, пугала госпожу де Водемон. Закрыв глаза, и уткнувшись в подушку, королева Франции заснула. Как всегда – в одиночестве. *согласовано с отцом Жаном.
Луи де Можирон: Улыбаясь Медичи, Можирон не выпускал из вида молодую королеву, и видел, как стремительно она покинула покои королевы вдовствующей. Ах, как ему хотелось немедля последовать за ней, чтобы узнать, куда так торопиться эта трепетная лань в своем испуге. Фрейлина, поспешившая за своей госпожой, не вызывала удивления, но вот куда так заторопился святой отец, прибывший из Рима? Этикет обязывал дослушать королеву-мать, но старая Флорентийка оказалась столь любезна, что сама же и отправила маркиза с ответом к своему сыну. - Спешу исполнить вашу волю, Ваше Величество, - поклонившись Екатерине Ромуле в ноги, придворный выскользнул из ее апартаментов. Он едва не опоздал, ибо уже лишь мелькнувшая в свете факелов за поворотом коридора тень указывала, в какую сторону направился духовник Луизы Водемон. Он направлялся в сторону покоев короля. Неужели и супруга монарха побежала в том же направлении? Нет-нет, этого нельзя было допустить. Прибавив шагу, Луи резко остановился, не успев вынырнуть из-за очередного поворота и обнаружить свое присутствие. Он явно слышал голоса, мешающиеся с всхлипами. Вскоре они стали удаляться, так и не миновав королевскую стражу. Облокотившись плечом на стену, д’Ампуи задумался. Пожалуй, сегодня они с мадам Катрин и вправду переусердствовали в напоминании королеве о том, что место ее весьма зыбко, а положение ненадежно. Переусердствовали настолько, что эта безропотная женщина вспылила и побежала к мужу. Зачем? Что он мог ей дать, кроме развода? Не исключено, что, если в Генрихе заиграет его горячая итальянская кровь, то госпоже де Водемон после первой же попытки устроить семейную сцену действительно придется на себе испытать участь многих английских королев. А скандалы Франции были совсем не к чему. Эти мысли в белокурой головке лотарингской лилии требовалось потушить, как едва разгорающееся пламя. Поэтому, так и не дойдя до кабинета Генриха, где тот принимал посланника понтифика, Людовик направился к покоям юной королевы, где просил доложить, что пришел справиться о ее здоровье.
Отец Жан: При словах королевы о разводе, Жан ван дер Дейк бросил на мадемуазель д’Омаль многозначительный взгляд. Несмотря на юный возраст, эта девушка, как он понял, обладала умом гораздо более острым, чем предпочитала демонстрировать. - Мне кажется, вы не ошибетесь, если напишете обо всем, что случилось сегодня, архиепископу Реймсскому, - прошептал он ей, отойдя от изголовья королевской постели. Любая ссора короля и его супруги, какой бы незначительной она ни была, есть акт политический. Из тихого уединения аббатства Жан ван дер Дейк вышел на яркий свет королевских интриг благодаря Людовику де Лоррейну, и считал своим долгом отблагодарить этого молодого, но выдающегося пастыря церкви. Хотя бы тем, что некоторые новости он будет узнавать раньше, чем Его святейшество. Небольшое оживление в приемной обозначило появление гостя, поскольку королева уже легла, отец Жан без всякого стеснения отправился принять того, или ту, кто решился потревожить госпожу де Водемон. К своему удивлению, он столкнулся лицом к лицу с маркизом д’Ампуи. Отец Жан прошел хорошую школу, и на его лице не отразилось удивление, или негодование, ни одно из тех чувств, что он мог бы испытывать. Если бы позволил себе такую неосторожность. Но духовный наставник должен быть бесстрастным, дабы судить справедливо и справедливо выносить приговоры. - Господин маркиз, мадам Луиза отошла ко сну, - сухо ответил он, узнав о причине визита. – У меня сложилось впечатление, что Ее величество терзаема недугами скорее душевного свойства, нежели телесными болезнями. Она опечалена. Скажите маркиз, так было всегда? Подобное обращение с королевой в порядке вещей? Исповедник Луизы де Водемон не обвинял. Он спрашивал. Но могло получится и так, что ответы Людовика де Можирона станут еще одним пунктом в обвинении короля Франции.
Антуанетта д'Омаль: - Я непременно напишу обо всем Его преосвященству, - так же шепотом пообещала Антуанетта королевскому исповеднику. Глаза юной девушки сверкали от восторга. Думала ли она, когда кузен Шарль вез ее в Париж, что ей доведется, ни много, ни мало, быть причастной к судьбам короля и королевы Франции! Конечно, когда ее родственники узнают о том, что королева желает развода, они найдут способ заставить ее забыть о таких глупостях! Еще не хватало! Если король разведется с женой, взятой из Лотарингского дома, то кто займет ее место? Одна из Бурбонов или Роган? Да никогда. Когда отец Жан вышел в приемную, демуазель на цыпочках прокралась к королевскому ложу и заглянула за полог. Мадам Луиза спала* - Надо чем-то занять вашу голову, моя дражайшая родственница, - задумчиво прошептала дочь герцога Омальского, задумчиво разглядывая супругу Генриха III. – Хотя, о чем я говорю? Головой надо уметь пользоваться, занять нужно ваше сердце. *согласовано с Луизой де Водемон.
Луи де Можирон: - А, падре… Вы уже тут… - протянул маркиз, старательно делая вид, что нахождение в покоях королевы Луизы отца Жана для него несколько неожиданно. Взгляд же Людовика безразлично следил за маленькой мушкой, кружащей вокруг букета цветов в комнатке, где велась беседа. Эта мушка будто представляла для молодого человека гораздо больший интерес, нежели святоша, вынырнувший из опочивальни Ее величества. - Ну что ж, передайте мой нижайший поклон государыне, как она проснется, и пожелания здравия в теле и в душе, - однако сколько любопытства проявлял этот новоиспеченный духовник супруги государя. Интересно, он столь же бесцеремонно лезет в тайны души королевы, как сейчас пытался задавать вопросы? Как священнослужителю ему было бы неплохо знать, что любопытство это не тот грех, за который карает Господь, но тот, за который могут наказать люди. Луи пришел сюда с определенной целью, он хотел дать понять госпоже де Водемон, что не стоит делать того, что не стоит. В синем взгляде мелькнул огонек азарта, но был поспешно скрыт пеленой притворного равнодушия. - Вы отныне духовный пастырь нашей королевы, отец мой, и кому, как не вам, знать о том, что ее терзает? Я как раз хотел спросить вас о том, - неожиданно любезно улыбнулся Можирон. – Что же до вашего вопроса об обращении с государыней, то я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Мадам Катрин вправе помнить о событиях своей молодости, а всем остальным не помешает знать историю не только своей державы, и с трепетным вниманием слушать мать трех королей и просто мудрую женщину. Беда лишь в том, что каждый слышит в словах других именно то, что считает нужным услышать. Или боится. Вы со мной не согласны? – с чем именно должен был согласиться или нет падре, синьор де Сен-Сафорин предоставил решить ему самому. - Мы все в воле божьей и короля, но ведь и от каждого из нас, может так выйти, будет кто-то зависеть. От королевы Луизы, как от супруги монарха, тоже зависим все мы, как ее верные подданные, а от ее мужества, преданности короне Франции и супругу, многие судьбы. Мое почтение, святой отец, - с этими словами, придворный развернулся и отправился прочь. На отпущение грехов в этой жизни он не рассчитывал, а если отец Жан мечтал побыть чьим-то заступником, то ему следовало носить не сутану и крест, а колет и шпагу.
Отец Жан: Отец Жан задумчиво проводил взглядом спину маркиза д’Ампуи. - Идите с богом, сын мой, - проговорил он, размышляя про себя над услышанным. Итак, в семействе Валуа у всех имелись свои тайны. С тайной короля Генриха он только что имел честь беседовать, тайна эта была дерзка, умна, и, по всей видимости, опасна. Иначе бы Екатерина Медичи уже избавилась от этого светловолосого молодчика. Вряд ли скандальная привязанность сына к своему придворному вызывает у старой королевы восторг, уж она-то прекрасно понимает все последствия такой связи. А вот что за тайна у королевы Луизы, на что ему сейчас намекал маркиз д’Ампуи? Впрочем, он теперь духовный наставник королевы, и, как метко выразился фаворит Генриха Валуа, кому как не ему знать, что терзает госпожу де Водемон? И разобраться в этом его святой долг. Но не сегодня. Еще не сегодня. Сегодня пусть королева спит спокойно, так же как король и его фаворит. Наступит завтра, и, силой или лаской, но он вырвет у королевы Франции все ее секреты и поставит их на службу Риму. Эпизод завершен
полная версия страницы