Форум » Игровой архив » Семейные счеты, да братские расчеты » Ответить

Семейные счеты, да братские расчеты

Генрих де Монморанси: 25 июня 1976 года. Франция, Лангедок, Тулуза. Полдень

Ответов - 17, стр: 1 2 All

Генрих де Монморанси: Жарко. Этим летом в Тулузе было невыносимо жарко. Второй сын коннетабля Анна де Монморанси восседал в большой комнате дворца купца Ассеза, который был построен для этого славного господина еще самим Николя Башелье, с крайне кислой миной на лице. Семья месье Пьера, выражая крайнюю радость, но при этом вряд ее испытывая, уступила свой дом наместнику Лангедока. Анри находил, что этот замок, расположенный в двух кварталах от Гаронны вполне подходит для того, чтобы принять его великолепную особу во время Цветочных игр, проводимых традиционно в этом городе в мае месяце. Но вот уже турнир поэтов-трубадуров был давно закончен, а хозяин провинции все не торопился покидать владения семьи богатого промышленника. И виной всему была жара. Как он мог позволить себе пуститься в путешествие (разумеется в Безье, поближе к Средиземному морю), когда даже ночами слуги стояли возле его кровати и обмахивали своего господина огромными опахалами? Это было решительно невозможно. Путешествовать в жару – такого издевательства над своей особой Генрих допустить никак не мог. Заняв во дворце лучшие комнаты, он распорядился снять с окон тяжелые занавеси темного тона и вместо них повесить светлые, причем не просто повесить, а постоянно их снимать, смачивать в воде и вешать заново. Таким образом, воздух в жилище купца Ассеза был постоянно влажным и прохладным. Но даже такие простые блага нынче не радовали полновластного господина Лангедока. И причиной сего была восседающая в кресле напротив фигура младшего братца. Третьего дня Гийом нашел своего родственника в Тулузе, не застав в Бове, и всевозможно мозолил ему глаза, распевая на все лады, что король Наварры нынче протестант, и как ему, Генриху, не поздоровиться, если Его величество вздумает счесть его, Генриха, своим врагом.* - Ги, а тебе не пора возвращаться к своему распрекрасному королю и оставить меня в покое? – не выдержал Монморанси, и пустился в разговор с родственником, хотя уже трижды давал себе зарок не разговаривать с этим наглецом, ни под каким предлогом. Де Торе прозрачно намекал, да что там! Он прямо говорил, что Анрио де Бурбон ждет подарков от наместника провинции по случаю принятия им учения Кальвина и воцарения в Нераке. Но маршал Франции только-только наладил благодушные отношения с Генрихом де Гизом, обмениваясь с ним письмами, и вовсе не хотел, чтобы до Лоррейна дошли слухи о том, что он одаривает подарками его заклятого врага. Однако, и синьор д’Анделус вцепился в него как клещ в подмышку и не желал убираться с глаз родственника, не получив то, зачем приехал. И выставить его вон не представлялось возможным, ибо идти на открытый конфликт с сыном Жанны д’Альбрэ наместник тоже не желал. - Я же уже объяснял, что только вот только претерпел большие расходы на проведение Цветочных игр и награды для победителей. Я не Крез, черт бы тебя побрал, а ты мало того, что опоздал, так еще и просишь несусветную сумму для своего королька. Передай его величеству, что мы желаем ему здравствовать и искренне рады, что он вернулся к вере своей матери, и когда-нибудь сможем поздравить его не только должным образом, но и лично, - покусывая кончик собственного пальца, Монморанси сделал знак слугам, что пора мочить шторы.* *согласовано с Гийомом де Монморанси

Гийом де Монморанси: С очень большой натяжкой можно было назвать позу, принятую синьором де Торе в кресле, сидением. Скорее, он в нем лежал, подложив под спину и бок пару подушек и одну под колено правой ноги, перекинутой через подлокотник. В этом положении он развлекал себя тем, что выдавливал спелые семена подсолнуха себе в рот, а черные шкурки беззаботно скидывал и сплевывал прямо на пол дома, в котором обосновался его братишка. Кроме того, он очень надеялся, что последнего раздражает не только его поведение. Но и само присутствие. Вот за что Ги действительно уважал Генриха, так это за умение расположиться с комфортом. Он даже придумал, как облегчить свои страдания от жары, царившей этим летом в Тулузе. К слову сказать, сам Данжю от нее почти не мучился. В отличии от родственника, чья тонкая, ухоженная кожа давно позабыла пыль дорог и грязь войны, поры на теле месье Ги еще не разучились выбрасывать из себя лишнее вместе с потом. И поскольку собственное «благоухание» его ничуть не смущало, то омываться он находил нужным не чаще раза в два-три дня, и при любом случае лез к Генриху с братскими объятиями. В общем, главнокомандующий войском короля Наварры, которого еще толком и не было, делал все возможное, чтобы наместник Лангедока желал от него поскорее избавиться. - Вот ты засел в этом чудном дворце, как сыч в лесу, прячась от солнца, а сам желаешь своему любимому родичу опалиться его лучами, отправляя в дорогу, - капризно протянул незваный гость, подражая манерам Анри и отплевываясь притом от шелухи семечек, которая распространилась от него в диаметре нескольких футов и грозила распространиться еще на более обширную территорию, ибо старания господина де Торе только усиливались. - И потом, что я скажу своему королю? Что, простите, ваше величество, но правитель славной южной, и довольно не маленькой, провинции не нашел пары десятков тысяч экю, чтобы поздравить вас с воцарением на престоле своей державы, потому что он то ли мот, то ли жмот? – ну уже нет. Изволь тогда, мой дорогой, написать подробную бумагу с извинениями и отказом, и тогдаааа… - прицелившись семечкой в Анри, Гийом щелчком пальцев отправил ее в намеченном направлении. Не долетела. – И тогда, я, быть может, рискну появиться ему на глаза. Когда только Анделус обнаружил свое присутствие на пороге дома купца Ассеза, речь шла о каких-то несчастных пяти тысячах экю. Но воздух дворца промышленника воздействовал странным образом на него, и с каждым днем сумма, желаемая им, все возрастала.

Генрих де Монморанси: Пары десятков тысяч экю?! Генрих чуть не задохнулся от возмущения и подскочил со своего кресла, которое было расположено на достаточном расстоянии от кресла братца, чтобы хозяин Лангедока не ощущал тошнотворного запаха пота, исходящего от синьора де Анделус. Несчастному эстету пришлось даже нацепить на шею небольшую надушенную подушечку расшитого золотом бархата, чтобы при приближении Гийома, вдыхать аромат, исходящий от нее, а не смрад, распространяющийся от него. Впрочем, вещица была столь изящна, что не только нюхать ее, но и просто теребить в пальцах, было приятно. Аппетиты младшего из сыновей коннетабля Анна де Моморанси возрастали, казалось, даже не с каждым днем, а с каждым часом! Когда речь шла о пяти тысячах экю, Анри решил отказать брату по соображениям соблюдения политической лояльности и сохранения нейтралитета между католиками и гугенотами страны, но 20 тысяч экю… Да на эти деньги можно было купить всю Наварру вместе с ее корольком в придачу! И почему только батюшка с матушкой не остановились в своем стремлении продления рода, ограничившись двумя наследниками мужского пола? Франсуа был воплощением благородства и собрал все лучшие качества человека, самого Генриха предки тоже одарили достойно. Не сказать, положа руку на сердце, что прям все его качества были образцом добродетели, но вполне можно было бы ограничиться и его рождением. Тогда бы Габриэлю не пришлось погибать на войне на глазах у отца, а от Карла и Гийома не было бы никаких проблем. Младшие братья, похоже, взяли на себя нерушимые обязательства портить жизнь старшим Монморанси. - Я желаю, чтобы ты немедленно провалился в преисподнюю , и жарился там на вертеле, а не на солнце на земле, - пробурчал себе под нос наместник провинции, стоя подле слуг и наблюдая как те отжимают штору. - Сильнее, жмите сильнее! – завопил он, найдя на ком сорваться, и дал под зад ногой одному из лакеев. – Или вы хотите, чтобы хозяева дворца потом плесень с углов снимали? Выплеснув малую часть своего гнева на обслугу, Генрих поглядел в окно. Раскаленный полуденным солнцем воздух плыл над Тулузой, неся страдания ее жителям. - Я ничего не буду писать Генриху Наваррскому, - сказал он с нажимом. – Передай ему все на словах. Самое большее, что я могу присовокупить к ним, это две тысячи экю. Для нищего государя Наварры, это целое состояние. И прекрати мусорить! Твоими стараниями ведь Франсуа тронулся умом? – прищурился Анри, глядя в глаза де Торе. – Хочешь, чтобы и я лишился рассудка?


Гийом де Монморанси: Гийом еле удержал себя в кресле, чтобы не прийти на помощь брату в деле усиления усердия слуг. Все же Генрих подрастерял с возрастом силу, от пинка синьора де Торе лакей бы уже сам был в тазу с водой. Вздохнув, он махнул рукой, продолжая сеять вокруг себя шелуху от семечек, и на мгновение размечтался. Вот если бы у него было столько денег и слуг, как у Анри… Нет, он бы сошел с ума от скуки жизни, которую вел наместник Лангедока. Но, не исключено, что когда-нибудь, и ему захочется осесть в теплом и уютном гнездышке, окруженный подобострастными лакеями, с усердием брюхатя супругу. Но, пока кровь его быстро бежала по жилам, ему хотелось сражений и битв, славы и почестей победителя. А для этого нужна армия. А для армии деньги. - Оставь себе свое нищенское подаяние, братец. Меньше, чем без двадцати тысяч, я отсюда не уеду, - резко отрезал он, лишая родственника ненужных иллюзий. Золото на войско – это хорошо, это надо, но ведь и себе в закрома необходимо что-то отложить. На черный день, так сказать. – Даже, если для того придется и тебя довести до умопомрачения, - довольно осклабился Данжю в лицо Генриха. Он не собирался отрицать, что приложил руку к болезни Франсуа. Зачем? Тяжести по этому поводу он на своей совести не ощущал. Впрочем, Ги иногда вообще сомневался в наличии у себя таковой. Но это обстоятельство его ничуть не удручало. Лучше быть нищим совестью, чем бедным всем остальным. И пусть при появлении на свет очередного младенца в семье Анна де Монморанси у Господа не хватило на его долю этого качества, просто стоило пользоваться теми, которых досталось с избытком. Для хозяина целой южной провинции, для второго (а не пятого!) сына богатого рода, маршала Франции, 20 тысяч золотых – это смехотворная сумма. Но Генрих не торопился откупиться от своего наглого родича, хотя и понимал, наверняка, что сумма за то, чтобы от него отстали, была невелика. Его нежеланию заплатить «дань» Генриху Наваррскому была, значит, другая подоплека. И не иначе, как политическая. Долгие годы Анри старался балансировать между католиками и гугенотами, сохраняя мир и с теми, и с другими. Сидеть на двух стульях сразу было его любимым занятием. Быть может и сейчас он боялся, что один из них пошатнется, удели он много внимания своей сиятельной задницей другому? Анделус приподнялся, и ловко ухватил брата за висящую на его шее ароматную подушечку, вынуждая склониться к себе. - А ты уже сообщил своему дружку де Гизу, кто оставил отметину на его благородной физиономии? – прошелестел почти в самое ухо наместнику де Торе, и отпустил его. – Если нет, то, я думаю, самое время ему об этом узнать. Да, Анри мог приказать бросить сейчас его в подвалы дворца Ассеза, а потом выдать Лоррейну, как еретика и предателя, но тогда он потеряет другой «стул», в виде нейтралитета к его особе гугенотской партии, которая была очень сильна в тех краях, которыми правил Монморанси. Риск был определенный для Ги, но, кто не рискует, тот и не побеждает.

Агриппа д'Обинье: - А это и есть тот самый знаменитый дворец Ассеза, который Башелье лично спроектировал по его заказу, - спрыгнув со своего коня, Агриппа подошел к окошку дормеза маркизы де Сабле и показывал ей величественное трехэтажное здание, которое они проезжали. Они недавно въехали в Тулузу, куда сентонжец прибыл по поручению короля Наварры в сопровождении своей прекрасной возлюбленной. По всему городу у протестантов были рассредоточены свои люди, и д’Обинье было достаточно зайти в ближайший к воротам города трактир, испить там воды, чтобы узнать все свежие новости. В частности то, что наместник Лангедока еще не изволил покинуть пристанище турнира поэтов, и скрывается от жары в доме семьи богатого промышленника. К Генриху де Монморанси Беарнец отправил другого своего поверенного, брата маршала, Гийома де Торе. Но чутье подсказывало сыну адвоката, что не слишком стоит доверять этому человеку. Несмотря на то, что Данжю воевал на стороне кальвинистов, сам принял их веру, проливал за нее кровь, Агриппа не мог на него полностью положиться. Он вообще руководствовался принципом – хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам. - Тут нынче гостит братец известного нам господина де Анделус, и, я очень надеюсь, что и сам месье Гийом уже здесь, исполняет долг, возложенный на него нашим королем, - одетый в простую рубашку и безрукавку светлой бычьей кожи, без головного убора, д’Обинье щурился от палящего солнца. Он был больше похож на простолюдина, чем на близкого друга короля Наварры, если бы не длинная шпага, болтающаяся на боку, без слов говорящая, что сей мужчина принадлежит к дворянскому сословию. Уложив обе руки на край окошка дормеза, он устроил на них подбородок, любуясь своей спутницей. - Я бы зашел к нему. Хочешь составить мне компанию? – хитрая физиономия поэта стала еще хитрее. В повозке маркиза была в относительной прохладе, скрытая ее крышей от жарких лучей. Захочет ли она блеснуть своей красотой в ущерб собственным удобствам?

Изабель де Лаваль: В Тулузе Изабель де Лаваль бывать еще не доводилось, но кто же не слышал о сердце Юга, розовом городе, столице поэтов и поэзии, всего утонченного и прекрасного. Радостное предвкушение не могла испортить даже жара, от которой маркиза, по правде сказать, очень страдала даже сидя в повозке. Поэтому, когда в окошке дормеза появилась хитрая физиономия Теодора Агриппы д’Обинье, Изабель готова была уже на что угодно, только бы что-нибудь произошло. - Даже не надейтесь, что я останусь здесь, месье д’Обинье, - встрепенулась маркиза. - Я иду с вами! Я не для того с раннего утра сижу в дормезе в новом наряде, а вы, кстати сказать, даже и не заметили, чтобы сидеть в этой духоте, пока вы будете развлекаться! Маго, мы выходим! Камеристка засуетилась. Требовалось опустить маленькую скамеечку, по которой госпожа могла спуститься из довольно громоздкого, хотя и удобного экипажа, извлечь из его глубин парасоль из вощеного полотна на китовом усе, дабы защитить белую кожу маркизы от палящего солнца. И проделать все это быстро, потому что госпожа де Лаваль уже постукивала ножкой, горя нетерпением, вполне понятным в молодой, красивой женщине, пусть и вполне счастливой в своем не совсем законном союзе с другом короля Наваррского, но все же желающей видеть в глазах окружающих подтверждение своей привлекательности. К огорчению маркизы де Сабле, жестом королевы протянувшей руку своему возлюбленному, любоваться на нее было некому. Жара загнала всех по домам, улица была почти пуста и даже ставни плотно закрыты, дабы сохранить хотя бы подобие прохлады внутри комнат. Ну, ничего. Шелк цвета молодой листвы был ей к лицу, драгоценности в ушах и на шее свидетельствовали о ее богатстве и статусе, все мелочи, вплоть до маленького веера с белыми перьями были предусмотрены и продуманы. Изабель была готова ко всему, и даже если бы ей на встречу вышла сама Клеманс Изор, маркиза бы не дрогнула. Победный взгляд, подаренный милому поэту, красноречиво говорил: «Давайте сюда вашего господина де Анделуса, мы им с удовольствием пообедаем».

Генрих де Монморанси: - Отпусти, - прорычал маршал Франции в лицо своему брату и, не дожидаясь его реакции, крепко схватил его за запястье, заставляя выпустить подушечку из рук. Пусть он казался изнеженным, но силы у него еще были. Не покинули они еще того, кто тоже знал когда-то, что такое запах боя, того, кому некогда было доверено сопровождать Марию Стюарт в Шотландию. Трудно было разобрать, что именно послужило возникновению последующей вспышке гнева. То ли раздражение, что лапища Гийома вцепилась в столь изящную вещь, как ароматическая подушечка, то ли осознание последствий, что все его усилия по налаживанию союзнических отношений с Гизом пойдут прахом, стоит ему узнать, что именно де Торе оставил на его лице шрам, благодаря которому Лоррейна, как и его отца, стали звать Меченым, то ли просто он уже был измотан жарой, но выпустив руку Анделуса, Генрих с силой рванул его за рубаху, в которой тот сидел. Ткань, несмотря на свою тонкость, оказалась прочной, и хозяин Лангедока вытащил из кресла уютно расположившегося в нем незваного гостя. - Не смей угрожать мне, Гийом, - зубы наместника скрипнули в ярости, - и не смей лезть в мои дела. Ты что-то не сильно ценишь родственные узы, что связывают нас, не надейся, что я к ним отнесусь с трепетом. И на то, что я, подобно Франсуа, тронусь умом, тоже не стоит рассчитывать, братишка. Я дам тебе пять тысяч, и ты расскажешь своим дружкам-еретикам, как хозяин Лангедока благоволит к ним. Но, похоже, де Торе был не согласен с братом. Через мгновение двое дворян уже катались по полу, сцепившись, на ужас опешившим от такого оборота событий слугам. Влезть в драку господ,* когда их же хозяин ее и начал – себе дороже, можно и палками по спине потом получить. Да и молодым Монморанси ни у кого желания не было связываться. Побросав мокрые шторы в тазы с водой, лакеи бросились прочь из комнаты в поисках того, кто мог бы им помочь. Быть может, хоть сын синьора Пьеро придет на помощь им в такой ситуации. *согласовано с Гийомом де Монморанси

Гийом де Монморанси: Не исключавший подобного поворота событий, де Торе с силой сдернул финтифлюшку братца у него с шеи и резко вскочил на ноги. Семечки из его второй руки разлетелись в разные стороны, когда он обхватил ей Генриха за спину, привлекая к себе и давая ему под дых кулаком с зажатой в нем вонючей побрякушкой. Но наместник Лангедока был прав, сил в нем было все еще достаточно для борьбы, а живот его под тканью легкой рубахи был плотен как кусок дерева. Старающийся казаться изнеженным политик явно держал себя в хорошей телесной форме. Двое представителей рода Монморанси вскоре покатились по полу, не жалея проклятий и тумаков друг для друга. - Я скажу им, что ты ублюдок, который только и ждет, как заманить их в ловушку, и что с тобой нужно покончить в первую очередь! – прохрипел Анделус в лицо Анри, стараясь высвободить руку, которую хозяин южной провинции пытался ему всячески заломить. Не иначе, чтобы отнять свою подушечку. Резко вскинувшись навстречу, Гийом с силой ударил лбом по носу противника. Спина его вдруг почувствовала влагу. Борющееся мужчины докатились в своем объяснении до брошенных слугами занавесей, и теперь влага одной из них приятно холодила лопатки синьора де Данжю. - И пусть Генрих Наваррский прикажет в первую очередь раздавить тебя, как гниду, паразитирующую на его спине, - выдохнул младший Монморанси, чувствуя, что хватка родственника чуть ослабла, а из носа его закапала кровь на щеку собеседника.* - А я с удовольствием подожду, когда де Гиз прибежит к тебе на помощь, чтобы закончить то, что начал под Дорманом. Но маршал Франции не собирался сдаваться. Де Торе схватил его за плечи и, не давая опомниться, резко опустил макушкой в таз с холодной водой. - Двадцать, Анри, и не экю меньше! Если бы будущая армия протестантов видела, как добываются деньги на ее содержание, она бы уже возгордилась своим полководцем.* *согласовано с Генрихом де Монморанси

Агриппа д'Обинье: - Этот дворец, моя дорогая, был возведен по проекту Николя Башелье, причем, что интересно, каждый его этаж задуман и исполнен архитектором в своем ордере, - держа Изабель за руку, подобно юному подмастерью какого-нибудь лавочника, гуляющего по берегу реки со своей возлюбленной, Агриппа, приказав доложить наместнику о своем визите, чувствовал себя похожим на итальянского cicerone. Он с удовольствием вываливал на голову прелестной маркизы все, что знал о доме, в который они вошли. – Первый этаж, как мы видим, представлен в ионическом ордере, второй в дорическом, а третий в коринфском. Мне когда-то доводилось бывать тут с отцом, - немного смущенно пояснил сентонжец, объясняя откуда у него такие познания владений промышленника. Казалось это было все в другой жизни, когда они с батюшкой путешествовали по Франции, и синьор де Бри, будучи адвокатом, зарабатывал неплохие деньги, оказывая юридические услуги таким людям, как Пьетро Ассез. Поэт уже собирался перейти к рассказу о том, как Башелье начал возводить Новый мост в Тулузе, впечатлив своей задумкой Франциска Первого, но не успел. Чинно удалившийся с докладом лакей выбежал в холл с выпученными глазами и лицом, искаженным паникой. За ним бежали еще несколько слуг, похожие один на другого в своих эмоциях. - Господин! Господин, к Его сиятельству сейчас нельзя! Там такое! – выкрикнул бедолага, вытирая капли пота со лба. Испуг челяди не был притворным, значит с Генрихом де Монморанси происходило нечто действительно серьезное. - Постой здесь, любовь моя, - быстро шепнул он госпоже де Лаваль на ушко и, растолкав слуг, побежал в том направлении, откуда они появились. В том, что бывшая фрейлина Медичи послушается его, д’Обинье очень сомневался, но время на увещевания терять не хотел. Распахнув дверь, возле которой, прислонясь к стене, и дрожа зубами явно не от жары, стоял почему то наполовину мокрый лакей, Агриппа, наконец, смог увидеть, что послужило причиной смятения обитателей дворца. Живописно сцепившись друг с другом, господа де Монморанси по-своему, изъяснялись друг другу в братской любви. И судя по фразе, которую выкрикнул де Торе, цена у этого чувства была определенной. - Так-так-так, господа хорошие, - протянул поэт, любуясь картиной, и не спеша вмешиваться в потасовку. – О чем столь горячая дискуссия? – поскольку представители древней французской фамилии избавили себя от церемоний, не стал к ним прибегать и друг Анрио Наваррского.

Изабель де Лаваль: Подождать, ну конечно! Никогда Изабель де Лаваль не будет сидеть и ждать, если вокруг происходит столько интересного! Поэтому, честно досчитав ровно до трех, и сочтя это время ожидания вполне достаточным, она торопливо направилась вслед за Агриппой, сгорая от любопытства, и появилась на пороге комнаты ненамного позже любимого поэта. И не пожалела! Право же, обидно было бы пропустить такое... - А это драка выдержана в каком ордере, милейший, в дорическом, ионическом или коринфском, - страшным шепотом осведомилась маркиза у дрожащего слуги и даже заботливо обмахнула его веером. Тот только тяжело дышал и, кажется, вот-вот готов был рухнуть в обморок, как какая-нибудь чувствительная демуазель при виде мыша. – Не знаете? Как жаль. Ну, бегите, обсушитесь, и принесите вина, мы с месье д’Обинье не прочь освежиться с дороги. Слуга, счастливый тем, что в этом мире, вставшем на голову, осталось еще хоть что-то понятное, бросился вон исполнять распоряжения дамы, а сама дама, на всякий случай спрятавшись за плечо месье д’Обинье (вдруг эти двое, на ковре, начнут бросаться на пришедших) приготовилась наслаждаться зрелищем. Это вам не шпагами махать, тут не было места поклонам и любезностям, изящным выпадам и стремительным контратакам. Такое не так часто увидишь. Зато сколько силы, сколько страсти! - А ставки принимаются? – тихо поинтересовалась она у любимого. – Вы же не будете их разнимать, правда, месье д’Обинье? Иначе, как мы узнаем, кто победил.

Гийом де Монморанси: Гийом хотел было тряхнуть своего братца еще раз, и повторить названную сумму, чтобы у наместника не осталось сомнений в том, что торг не уместен, но за спиной послышался знакомый голос. Обернувшись через плечо, де Торе смог убедиться, что не ошибся – голос этот принадлежал ближайшему сподвижнику Генриха Наваррского господину д’Обинье. Анделус не слишком жаловал сына сентонжского адвоката, но стоило признать, что в этот раз его появление было очень кстати. - Ааа, - протянул он, выдергивая Генриха из воды и сажая на пол. – Это вы, месье поэт. Какими судьбами? – непринужденно по-светски осведомился Данжю у созерцателя милой семейной разборки. Он поднялся с пола и отер ладонью с лица капли родственной крови и брызги воды, попавшие на кожу во время небольшой схватки. – О, с вами дама! – ничуть не смущаясь своего несколько потрепанного и далеко не сухого вида, Гийом поклонился женщине, подозревая, что поклон этот в сложившихся обстоятельствах будет выглядеть несколько комично. - Вы очень вовремя, - ехидная улыбочка была подарена Анри де Монморанси с несказанной щедростью. – Его сиятельство вот буквально недавно сообщил мне, что намерен послать королю Наварры в подарок двадтцать тысяч экю золотом. Сумма весьма щедрая, и я, заботливо предположив, что он перегрелся на жаре, решил его маленько остудить, чтобы он уже абсолютно осознанно повторил свое решение. Но он только кричал – «Двадцать тысяч, и не меньше!», и сейчас я рад при вас его сердечно поблагодарить за такую доброту. Черт, отложить себе в карман пару сотен золотых теперь не получится, но зато протестантская армия обзаведется на эти деньги лошадьми, провизией и оружием. Что, в общем-то, тоже не дурно. А за чей счет обогатиться лично, Гийом еще придумает. - Так вот, мой дорогой родич! – по-родственному положив руки на плечи Генриху, синьор де Анделус поднял его с пола и заключил в объятья, надеясь про себя, что того замутит сейчас от запаха пота, исходящего от него. – Ты очень щедр и добр. Я горжусь тобой, как может только младший брат может гордиться старшим! И я обязательно расскажу Генриху де Бурбону о твоем благородстве и о том, что ты готов поддержать его всегда и во всем! Шансов у среднего сынка Анна де Монморанси выкрутиться теперь, сохранив хорошую мину при плохой игре, практически не оставалось. Теперь их разговор происходил при свидетелях.

Генрих де Монморанси: От ощущения затылком холодной воды и ее капель на своем лице, у наместника перехватило дыхание. А, быть может, и страх сыграл свою роль. Холод резко пронизал его тело от макушки до пят. Носом дышать было трудно, ибо он был разбит и кровь в той позе, в какую положил его Гийом лилась в горло. Братцу ничего не стоило сделать еще одно резкое движение и погрузить голову Генриха полностью под воду. Утопить. Нет, он не был готов проститься с жизнью. Но не был готов и пойти на уступки. Мешали жадность, гордость и осторожность. Сглатывая собственную кровь, Монморанси готовился при удобном моменте закричать, позвать на помощь, но от дверей вдруг раздался чей-то незнакомый мужской голос. Поначалу Генрих обрадовался, но очень быстро понял, что незнакомец не спешит приходить ему на выручку. Тем не менее, де Торе отпустил его. И даже усадил на пол. Но от слов, сказанных родственником в последствии, багряно-красное, от прилившей к нему крови лицо стало смертельно-бледным. В ярости хозяин Лангедока скрипнул зубами. В доме Ассеза появился еще один прихвостень Бурбона, и не иначе, как пришел тоже клянчить денег для своего королька. Пока Анри приходил в себя и собирался с силами, чтобы с остатками достоинства встретить прибывших к нему, Анделус уже представил интересующее его дело так, что путей для отступления у маршала Франции не осталось. - Друг и соратник Генриха де Бурбона, собственной персоной, как я понимаю? Наслышан, наслышан о вас, месье д’Обинье, - с трудом высвободившись из объятий родича, наместник Лангедока кисло улыбнулся поэту и даме, что стояла за его спиной. – Не имею чести быть знакомым с этой прекрасной нимфой, сударь, вы представите нас? – вытерев рукавом рубахи лицо от воды и крови, один из самых блестящих вельмож Франции метнул на Гийома взгляд полный ненависти. В таком идиотском положении второму сыну коннетабля Франции бывать еще не доводилось. – Хотя к чему церемонии, после того маленького спектакля, что вы видели. Я сам представлюсь, - грациозно обойдя лохматого протестанта, Анри подошел к его спутнице. – Генрих де Монморанси, к вашим услугам, сударыня, - поклонился он женщине, и распрямившись оглядел ее лицо. Хорошенькая. И даже кожа белая. У жительниц юных провинций Франции она была преимущественно персикового оттенка. Красиво, но шарм не тот. Разглядывая даму, он лихорадочно думал, как быть дальше. Пожалуй, двадцать тысяч экю, чтобы откупиться сразу от обоих можно и заплатить. Зато он сегодня же напишет Лоррейну, что Беарнец собирает армию и его шакалы рыщут по всему югу страны в поисках средств и людей. - Мой дорогой брат слишком уж превозносит мою щедрость, - словно смущаясь, хозяин Лангедока опустил глаза, - просто двадцать тысяч золотых – это все, чем я могу выразить свое почтение к сыну короля Антуана.

Агриппа д'Обинье: Сын сентонжского адвоката с трудом удержался, чтобы не присвистнуть от удивления, заслышав и осознав, какую сумму для нужд армии протестантов требует де Торе от своего родственника. «Браво, Анрио, браво!» – мысленно поаплодировал Агриппа Генриху Наваррскому. Он не ошибся, посылая к наместнику Лангедока человека, наиболее заинтересованного в средствах для мужественных, но не слишком богатых, сторонников учения Кальвина. Реформаторская церковь была еще слишком молода, и пусть у нее были такие покровители, как королева Англии и могущественные германские князья, ей было далеко до тех богатств, которые были в распоряжении папистов. - Полагаю, что сегодня победа будет на нашей стороне, благодаря одному полководцу, - быстро шепнул д’Обинье Изабель, ничуть не удивленный ее появлению у себя за спиной. – Перекроем же его противнику ходы к отступлению. Когда Генрих де Монморанси немного пришел в себя и почтил гостей Тулузы своим вниманием, соратник Анрио де Бурбона беспечно улыбнулся ему в лицо. - Ваше сиятельство оказывает мне большую честь, узнавая мою скромную персону. Признаюсь, я не был столь польщен со времен, как Его величество Карл IX Валуа изволил найти мои сочинения вполне сносными для слуха. Разрешите вам представить мою спутницу, Изабель де Лаваль, вдова маркиза де Сабле, оставив свою службу при дворе королевы-матери, осматривает ныне достопримечательности Франции, избрав меня своим путеводителем, - представляя женщину, Агриппа, вместо того, чтобы отойти в сторону и дать возможность даме приветствовать хозяина провинции реверансом, встал между ними. Тот сам отметил, что соблюдение условностей, после всего случившегося, им не к чему. Уж больно взгляд у Монморанси, обращенный к Изабель, был неприятный. Интересно, это у них семейная черта, вот так смотреть? - Разумеется, я посоветовал маркизе посетить город поэтов, Тулузу, и это несравненное творение Николя Башелье. Прямо отсюда мы направимся в Нерак, к Его величеству королю Наварры, поэтому, я имею все возможности первым рассказать ему о вашем великодушии и расположении к нему, сударь, а также вручить ему ваш щедрый дар. Наверняка, месье Гийом еще насладился в волю вашим обществом, а хорошие новости и подтверждение доброты заслуживают того, чтобы их доставляли быстро адресатам. Непринужденно улыбаясь, словно речь шла вовсе не о двух десятках тысяч экю, гугенот добавил: - Если вы не возражаете, ваше сиятельство, мы осмотрим дворец, в ожидании того, когда вы будете готовы нам передать послание для Генриха де Бурбона.

Изабель де Лаваль: До чего странная вещь – узы крови, Изабель знала это по своему опыту. С одной стороны, предполагается, что твои братья и сестры первыми придут тебе на выручку, случись что, и первыми будут отстаивать твои интересы. Но жизнь учит другому. Чаще всего, первый, кто ударит тебя в спину, будет твоя же родня. Наглядный пример этой нехитрой житейской мудрости был сейчас у маркизы перед глазами. Впрочем, маркиза де Сабле была далека от того, чтобы занимать чью-то сторону в этом «маленьком спектакле», как выразился Генрих де Монморанси. Дама только улыбалась, изобразив любезный поклон, предоставив Агриппе самому возможность решить, как обрисовать их появление и как обозначить ее роль при его поэтической особе. - Месье д’Обинье был совершенно прав, посоветовав мне посетить Тулузу. Жизнь при дворе богата развлечениями, но не оставляет времени ни на что другое, - скромно призналась Изабель, опустив очи долу, а именно - на мокрый пол, и обмахиваясь веером. – В этом же прекрасном городе я уже увидала столько интересного! Поверьте, месье д’Обинье замечательный рассказчик и просто кладезь знаний. И можно было только догадываться, какими красками ее любимый рассказчик распишет увиденную ими сцену перед королем Наваррским. По части подобных представлений Теодору Агриппе д’Обинье воистину не было равных. Короля же Наваррского, судя по всему, можно было поздравить с приобретением весьма солидной суммы, вот уж и правда, Анрио родился под счастливой звездой. Или же просто обладал счастливой способностью в нужное время и в нужном месте находить нужных людей. А еще Изабель отметила про себя, до чего же различаются между собой сыновья Анна де Монморанси. Старший, муж Дианы Французской, воплощал в себе все то, что можно назвать рыцарством. Даже в заговор «недовольных», подозревала маркиза де Сабле, тот ввязался не для того, чтобы предать короля, а для того, чтобы восстановить справедливость так, как он ее понимал. Гийома де Торе она имела удовольствие лицезреть при дворе Генриха Наваррского, и тот казался ей скорее опасным, чем приятным. Средний же из братьев представлял для Изабель де Лаваль нечто вроде маленькой загадки, жаль, если познакомившись с дворцом они не познакомятся и с хозяином. Но решать, как и что, будет Агриппа. Маркиза, как настоящая женщина, знала, когда можно проявить своеволие, а когда разумнее отдать вожжи в руки любимого, и пусть он сам решает, куда их занесет судьба.

Гийом де Монморанси: А д’Обинье был не так уж наивен, как того можно было ожидать от поэта. Впрочем, когда дело касалось денег, даже дурачки становятся смекалистыми. И пусть речь шла о презенте королю Наварры, но, когда так дружен с монархом, как этот гугенот с Бурбоном, частенько начинаешь путать, где своя сума, а где государственная казна. Де Торе осклабился, но постарался сделать это как можно благожелательнее. В конце концов, его собственные интересы ныне совпадали с интересами протестантской партии. - Значит зрение не обмануло меня, - усмехнулся Монморанси, не глядя в сторону маркизы де Сабле, несмотря на то, что говорил именно о ней, а рассматривая собственную рубаху, и стараясь ощутить мышцами, нанесла ли ему какой ущерб стычка с братом. – Вы та самая госпожа де Лаваль, что я имел удовольствие видеть, году эдак в 1572, при дворе мадам Катрин Медичи? – будучи на службе у Карла IX Валуа, Гийом не отказывал себе в удовольствии прохаживаться по стройным рядам «летучего эскадрона» королевы-матери с личным досмотром. Но Итальянка всегда содержала при себе особую касту дам, в обязанности которых входило не только услужение ей самой, но и возбуждение здоровой похоти у лиц могущественных и высокостоящих. Куда там до них генерал-летейнанту королевской кавалерии! И маркиза де Сабле , как нашептывали Анделусу те птички, которые скрашивали его досуг, была как раз из тех «особых» женщин. - Присутствие господина сочинителя в Тулузе сегодня не столь необыкновенно, как ваше появление здесь, мадам, - равнодушно заметил Данжю и поморщился. На рубаху и штаны Анри придется раскошелиться сверх 20 тысяч экю. Интересно, этой фее так опостылели луврские обитатели, что она предпочла им общество таких увальней, как гасконец и сентонжец, или же маркиза, что не свойственно женщинам, смотрит гораздо дальше собственной груди и преследует в южных провинциях корыстные интересы? Будь Изабель мужчиной, Гийом бы знал однозначный ответ, но в сердце женщины, можно и ноги переломать, если идти на ощупь. - Если вы возьмете на себя труд, месье д’Обинье, по доставке денег моего брата в Нерак, то я, пожалуй, еще задержусь здесь на день другой, - отстав от дамы Агриппы, де Торе обратился к нему самому и счастливо-наивно улыбнулся своему кровному родственнику. - Мы так долго не виделись с Анри, что еще не успели сказать друг другу очень многое. Но вам потребуется охрана, сударь. Генрих, мы же позаботимся об охране твоего подарка королю Наварры?



полная версия страницы