Форум » Игровой архив » Еще один шаг к смерти » Ответить
Еще один шаг к смерти
Гратин д'Орильи: 5 сентября 1576 года, Париж. Полдень.
Ответов - 20, стр:
1 2 All
Гратин д'Орильи: Комната тонула в полумраке. На столе горела лишь толстая восковая свеча, хотя за плотно запертыми ставнями бушевал парижский полдень. Людское многоголосье разбивалось о дубовые доски, закрывающие оконный проем, и до Гратина д’Орильи доносился только глухой шум. Но он не раздражал, только напоминал о том, что за стенами небольшого дома, расположившегося в предместье (купленного на деньги жены), есть жизнь. Здесь же готовили смерть. Готовили по приказу Монсеньора, герцога Анжуйского, который решил, что господин Главный ловчий слишком зажился на этом свете. Орильи, в перчатках и с лицом, завязанным платком, осторожно отсчитывал капли яда, приобретенного им у Руджиери. Капли падали на белое, тончайшее полотно носовых платков, расшитых по краям белым шелком. Вполне подходящих как мужчине, так и даме. Яд, как объяснил ему старый флорентиец, объяснил с гордостью мастера, сделавшего настоящий шедевр, имел едва уловимый запах фиалкового корня, им легко пропитать перчатки, вуаль, или де носовой платок. Но достаточно было подержать такой платок в руках, поднести его к лицу, промокнуть глаза или губы, как на теле появлялись красные пятна и несчастный в три дня сгорал в лихорадке. Это было именно то, что нужно, и Орильи заплатил, не торгуясь. - Раз, два, три, четыре, пять… Даже если одного платка будет недостаточно, их тут пять. Пять шагов к смерти для нашего графа де Монсоро. Конфидент герцога Анжуйского убрал в стол флакон с ядом, запер его на ключ, а перчатки бросил в камин. Скоро придет человек из дома Главного ловчего, который за щедрую плату согласился подложить отравленные платки Бриану де Шамб. Орильи задул свечу и открыл ставни. Солнечный свет ворвался в комнату, ложась на темное дерево добротной мебели, на серый камень камина, на темно-красные занавеси, придавая всему характер радостный, праздничный. И это было правильно, потому что смерть, как и рождение, для кого-то всегда праздник.
Fatalité: Почему люди предают? Как правило, для предательства есть множество причин – месть, алчность, вожделение. Иногда предавать заставляет нужда и страх. Но редко кто делает это со спокойным сердцем. Слуга из дома графа де Монсоро вздрагивал при каждом шуме за спиной и ему в каждом прохожем и проезжем дворянине виделся хозяин, спешащий учинить над ним расправу. К дому Гратина д’Орильи предатель добрался уже в холодном поту. Страх перед грозным Брианом де Шамб оказался сильнее жажды наживы, и слуга готов был уже отказаться от щедрого вознаграждения за то «совсем маленькое дельце», о котором говорил придворный герцога Анжуйского. Всего лишь шутка, небольшой подарок от герцога, но хорошо бы месье Главный ловчий подумал, что от жены. В этом же нет ничего страшного! Но страшное плескалось в глазах неказистого дворянчика, отчего у бедолаги появлялось желание перекреститься. «Откажусь», - решил он про себя. – «Откажусь и не буду брать греха на душу, дьявол с ним, с этим золотом, если что-то случится, граф меня из адова котла вынет и шкуру собственноручно сдерет». С этими мыслями слуга зашел в людскую. - Я из дома графа де Монсоро, месье д’Орильи ждет меня, чтобы передать письмо моему господину, - объяснил он в людской и потребовал кружку холодной простокваши – утолить жажду. Пока служанка побежала докладывать, пока в «благородной» части дома звенел колокольчик и слышались чьи-то суетливые шаги, гость прислонился затылком к прохладной стене и закрыл глаза. Страх, охвативший его на улице, тут немного отступил, разжал когти. Но все равно, разумнее будет отказаться. Да, именно так он и сделает. Служанка вернулась. - Господин ждет. И повела по черной лестнице наверх, с любопытством поглядывая на этого гостя. Болтливой девице очень хотелось порасспросить, как оно там все, в доме графа, и сравнить с тем, как все у них. Девицу привезли из Анжера, и пока что ей жизнь в Париже казалась сказочной, хотя, конечно шумно тут, грязно, и на рынке дерут втридорога. Зато люди хорошие. Приветливые.
Гратин д'Орильи: Пока Орильи уничтожал следы содеянного, в комнату, отведенную под кабинет господина второго виночерпия, заглянула Франсуаза де Сен-Леже. К его изумлению, дочь барона де Сен-Леже была ужасно бледна, губы жены тряслись, тряслись и пальцы, сжимающие письмо. В таком состоянии Гратину д’Орильи видеть свою благоверную еще не приходилось. - Святые небеса, сударыня, да что случилось, что вы так взволнованы? Конфидент герцога Анжуйского заботливо усадил молодую женщину в кресло, сердце его подпрыгнуло, замерло, боясь вспугнуть счастливое предчувствие. Насколько он знал, подруг у Франсуазы не было, а значит и слез по поводу того, что кто-то из них разродился, вышел замуж или отбыл в мир иной быть не должно. Единственным близким человеком для его провинциальной женушки был отец, и только с ним она вела переписку, так неужели старикан отбыл в мир иной? Вот была бы удача. Гратин д’Орильи, барон де Сен-Леже, это то, что негодяй и мерзавец Орильи шептал себе перед сном, как колыбельную, с первого же дня свадьбы. - Батюшка болен, - прошептала Франсуаза, подняв полные слез глаза на мужа. – Очень болен, мне надо ехать в Анжер, как можно скорее! Это все лихорадка… Франсуаза зашлась в рыданиях. Лихорадка! Черная душа Орильи запела. Ну конечно, лихорадка, как же кстати. - Конечно, моя дорогая, конечно, мы обязательно поедем в Анжер. Взгляд лютниста стал острым и жестоким, хотя на лицо легла тень грусти и озабоченности. Он даже нежно погладил жену по растрепавшимся волосам. Барон умрет, невероятно, чтобы в его преклонных летах он остался жить после лихорадки, легко уносящей жизни крепких и молодых людей. Франсуаза единственная наследница. Но так ли уж нужна ему Франсуаза? Орильи честно ответил себе, что нет. Титул, состояние нужны. Сама жена не слишком. Принц, очевидно, не слишком интересуется хорошенькой анжеркой, раз дал своему слуге приказ избавиться от надоедливого мужа прелестной Дианы. - Возьмите платок и вытрите слезы, милочка. Мы поедем нынче же вечером, вы будете ухаживать за бароном, и ваш батюшка обязательно поправится, - ласково пообещал он, с легким сожалением глядя на то, как Франсуаза послушно берет отравленный платок, не подозревая, что берет в руки свою смерть. Хотя, сожаление это было весьма мимолетным и скорее поэтичным. Юность, смерть, красота и вечность. Об этом можно будет сочинить недурной сонет. В дверь постучали. - Месье, там пришел человек, которого вы хотели видеть, - доложила служанка. - Очень хорошо. Я скоро приду, милочка моя, постарайтесь успокоиться и начинайте собираться в дорогу. Орильи поцеловал в лоб жену (последняя ласка, полученная ею от него в этом мире) и, аккуратно завернув оставшиеся платки в специальный вощеный холст, вышел в коридор. У пояса звенел кошель, наполненный золотом, не его золотом, конечно, золотом принца. Тот щедро готов был заплатить за смерть Главного ловчего. - А вот и вы, - радостно приветствовал он слугу графа де Монсоро. – Вы как раз вовремя, милейший. Вот. Это то, что вам нужно подложить своему господину, а это плата за труды! Смерть Франсуазы и смерть Главного ловчего, случившиеся одновременно и с одними симптомами только подтвердят, что и они стали жертвой страшной болезни. Принц, да и сам безутешный вдовец будут вне всяких подозрений!
Fatalité: Слуга опасливо покосился на сверток в руках придворного Монсеньора, на кошелек. С виду эти вещи выглядели такими безобидными. Особенно притягивал его взгляд кошелек. На те деньги, что были обещаны ему за предательство господина, он мог бы открыть маленькую мясную лавку в Париже, вызвать из провинции старуху-мать и младшего брата, и позвать замуж Адель, которая целых десять лет терпеливо ждала, когда же ее возлюбленный соберет достаточно денег, чтобы они могли начать жить собственным домом. Да, и дом бы тоже был, вторым этажом, прямо над лавкой. Но, протянув было пальцы, он их одернул. Перед глазами маячило холодное, властное лицо графа де Монсоро. Тот никогда не был жесток с верными ему людьми, хотя и наказывал за ошибки. Но наказывал справедливо, в меру вины или оплошности. - Я передумал, сударь, - неловко помявшись, слуга вздохнул и вытер пальцы о штаны. – Простите, но не могу я этого сделать, вы уж сами как-нибудь. Клянусь, я никому ничего не расскажу, но участвовать в этом не буду, простите. Отказывать господам – не шутка, и человек из дома Бриана де Шамб невольно вжался спиной в стену, лопатками чувствуя, как холодит камень кладки, и втянул голову. Кошель был соблазнительно-тяжелым, даже просто на вид. В нем заключалось все, что для маленького человека составляло счастье и смысл жизни, но на другой чаше весов был страх. - Если граф узнает, он меня убьет, - пояснил он, с отчаянием думая о том, что как бы до графа де Монсоро его теперь не убили люди Монсеньора. Не то, чтобы месье д’Орильи прямо дал ему понять, что в деле заинтересован принц, но как-то так сумел намекнуть, что у слуги почти не осталось в этом сомнений.
Гратин д'Орильи: «Я передумал», «я не могу этого сделать», «я боюсь». Сколько раз он это слышал! На языке Гратина д’Орильи это означало лишь: «мне нужно еще больше денег». Глядя в глаза слуге, почти слившегося со стеной, лютнист герцога Анжуйского многозначительно тряхнул кошельком. Раздался приглушенный мелодичный звон, ласкающий слух, справедливо полагая, что он будет куда красноречивее любых слов. - Здесь у меня пятьдесят золотых экю, - вкрадчиво шепнул он, с успехом подражая своему патрону, искусившему в райских садах первых людей. Изначально экю было двести, но Орильи произвел расчеты, и изъял излишек в свою пользу. Но если надо для дела, то он готов был слегка увеличить вознаграждение. Только из душевной доброты, а еще потому, разумеется, что второго такого случая может долго не представиться. Граф де Монсоро, судя по всему, неплохо запугал своих слуг. - Пятьдесят славных, круглых золотых экю. Но я готов прибавить к ним еще двадцать пять. Подумайте! Подумайте хорошенько! Такое по-королевски щедрое вознаграждение, за маленький пустячок. Положить это к вещам хозяина. Кто об этом узнает? Никто! Орильи говорил, и прислушивался к тому, что делалось за дверью. Оттуда доносились приглушенные рыдания и всхлипывания, Франсуаза де Сен-Леже предавалась горю, и наверняка вытирала глаза платком, который он ей оставил, и с каждой слезинкой, которую впитывала в себя отравленная ткань, смерть подходила к ней еще на полшажочка ближе. Картина была такой яркой, что конфидент герцога Анжуйского даже поежился. - Ну, так что скажете, драгоценнейший? Забудете о своих страхах и позаботитесь о своем безбедном будущем? А нет, так идите, идите, мы справимся и без вас!
Fatalité: Семьдесят пять золотых экю. Кто-то скажет, что невелика цена за человеческую жизнь, но когда-то Спасителя нашего продали за тридцать серебряников. Перед глазами слуги пронеслись все мечты о будущем, все чаяния и надежды. Своя лавка, жена и дети, почет и уважение, а затем спокойная старость и собственное место на кладбище, может быть, даже близко к церкви, а не в общей могиле и не в катакомбах. Рука сама потянулась к кошельку, и, как только пальцы ощутили его тяжесть, отпустить его уже не было никакой возможности. - Хорошо, я согласен, - прокаркал слуга пересохшим ртом. – Только все деньги я хочу получить сейчас! Тот, кто обманывает – ожидает обмана, кто предает – ждет предательства. Да и к тому же, кто знает эти господ, им оставить ни с чем простого человека раз плюнуть. Грех он совершает, смертельный грех. Но семьдесят пять золотых экю! Заработал ли его отец, служа егерем в поместье Бриана де Шамб, столько денег за всю свою жизнь? Нет. Лачугу и наказ верно служить хозяину он оставил старшему сыну, среднему же пришлось пробивать в жизни дорогу самому, а что достанется младшему? Трудиться от зари до зари, а в голодный год быть повешенным за браконьерство? - Деньги сейчас, и нынче же вечером дело будет сделано. Сглотнув, слуга заставил себя взглянуть в глаза Гратину д’Орильи, и вздрогнул. Так могла бы смотреть на него ядовитая змея.
Гратин д'Орильи: Ну вот, кто бы сомневался. В тот день, когда ему встретится кто-то, кто не продаст себя и ближнего своего за презренное злато, Орильи облачится во власяницу и пойдет пешком в Святую землю. Конфидент сунул слуге сверток с платками, сверху положил кошель. - Ничего не бойся, - успокоил, похлопывая покровительственно по плечу. – Тебе ничего не грозит, если конечно, ты не вздумаешь вытирать ими лицо. Твой хозяин заболеет, как будто снова подхватил лихорадку. Он же недавно вернулся из Реймса? Ну вот, никто ничего не заподозрит. Стой здесь, я принесу остаток. Повезло тебе, такой пустяк и такая щедрая награда! Конфидента герцога Анжуйского как магнитом тянуло туда, где один на один со своим горем и со своим приговором осталась Франсуаза. К своему удовольствию он убедился, что платок, который дочь барона де Сен-Леже теребила в руках, промок от слез, а на щеках девушки загорелся румянец, предвестник скорой лихорадки. - Как, милочка моя, вы еще не начали собираться? Поспешите, если не будет дождя, мы отправимся в путь сегодня же вечером, а нет, так завтра утром. Идите к себе, я отдам все необходимые распоряжения слугам. Франсуаза неловко поднялась, пробормотав благодарность вышла из кабинета мужа. Похоже, новость о болезни отца совсем лишила бедняжку сил. Руджиери отвел Бриану де Шамб три дня, но тот сильный мужчина, пусть и ослабленный недавней болезнью. Наверное, у Франсуазы и этого времени не будет, хотя, для того, чтобы исповедоваться и причаститься времени вполне достаточно. Умереть девственницей, какая жалость! Достав из ящика стола деньг,и и отсчитав еще двадцать пять монет, Орильи вынес их слуге за дверь - Вот, все, как мы договаривались. Иди же и не подведи меня. А после того, как тот ушел, лютнист и второй виночерпий спустился в людскую. - Отец госпожи Франсуазы тяжко болен. Нынче вечером мы выезжаем в Анжер, начинайте собираться. А я напишу пока Монсеньору, пусть даст нам охрану. Всем все ясно? Всем все было ясно, и придворный герцога Анжуйского, удовлетворенный, поднялся к себе. Оставалось одно, ждать. Ждать вестей из Анжера, вестей от слуги графа де Монсоро и вестей от служанок супруги. Смерть сегодня была самой желанной гостьей в доме Гратина д’Орильи.
Fatalité: Возвращаясь в дом Главного ловчего со свертком, в котором лежали отравленные платки, слуга несколько раз порывался выбросить их в сточную канаву, а потом бежать, прихватив, разумеется, полученное золото. Останавливал его страх, въевшийся в кости с самого рождения, страх, переданный с молоком матери, страх перед могущественными господами, самый бедный и незнатный из которых все же был сильнее, чем те, кому выпала доля быть чуть больше, чем рабами. Отчего-то верилось, что поступи он так, и его найдут, даже на краю света, и тогда он пожалеет о том, что появился на свет. А была еще старуха-мать, младший брат, и Адель. Что-то ответив на вопросы «где был» и «зачем уходил», заданные в людской, слуга прокрался наверх. Чем скорее платки окажутся среди белья хозяина, тем лучше. Положить, забыть, а, главное, спрятать золото подальше. Теперь ему везде мерещились завидущие глаза и вороватые руки, готовые высмотреть и забрать его сокровище, заработанное честной сделкой с дьяволом и своей совестью. Конечно, до смерти графа де Монсоро уйти из дома не получится, слишком это будет подозрительно. Но, если верить Гратину д’Орильи, ждать не так уж долго. А пока золото лежало за пазухой, приятно грея своей тяжестью пропащую душу анжерца. Воровато озираясь слуга прокрался в гардеробную Его сиятельства, осторожно развернул ткань, выкладывая поверх чистого белья носовые платки. И замер, заворожено глядя на белоснежную ткань, изящно расшитую по краям. Белая, мягкая, как крылья ангелов. И такая же смертоносная как черная болотная гадюка.
Бриан де Монсоро: Спустя два дня. - Мадам графиня, если вы хотите, я могу купить дом поближе к Лувру, - утром этого дня Бриан де Шамб появился на пороге комнаты его жены в их домике не улице Сен-Антуан, держа в руках несколько носовых платков, обнаруженных им сегодня утром среди другого белья. Монсоро был тронут заботой Дианы. За ее холодностью к нему скрывалось волнение, и, быть может, девичья стыдливость. Сейчас, когда двор короля Генриха вернулся в Париж, Главный ловчий королевства и фрейлина королевы Луизы поселились вновь в своем жилище на окраине города. Ночи они проводили пока раздельно, но Диана не могла не слышать, как иногда ее супруг исходит в приступах сухого надрывного кашля. Они становились все реже, но оставлять совсем дворянина словно бы и не собирались. - Ездить каждое утро на службу в носилках через весь город, наверно, утомительно. И мне хотелось бы сделать для вас что-то, сударыня. В благодарность за это, - положив перед Дианой белоснежные платки, барон де Поншато мягко, почти нежно, улыбнулся дочери барона де Меридор. - У вас чудесный вкус, графиня, - его взгляд упал на тонкое кружево подарка жены, - и я не буду возражать, если вы сами займетесь отделкой нового дома. Я слышал, что Ее светлость, герцогиня де Невер собирается провести пару следующих месяцев в Париже, а вы, насколько мне помнится, завязали с ней знакомство этим летом. Мне кажется ее светлость не откажет вам в паре советов, где можно обзавестись недурной мебелью. Самолюбию Монсоро было бы лестно, если бы Генриетта Клевская с дружеским расположением отнеслась к графине. Насколько он успел заметить в Реймсе и под Шатоденом, в расположении войск, принц Жуанвиль с особым вниманием относился к этой даме. Подойдя к жене ближе, Бриан склонился и с почтением прикоснулся к плечу жены поцелуем.
Диана де Меридор: Отложив в сторону вышивание, Диана взглянула на принесенные мужем платки, сначала равнодушно, затем недоуменно. Да, она вела дом графа де Монсоро, как и положено его супруге. Хозяйственные хлопоты лучший способ скрыть, что у тебя на душе, поскольку, стоило графине остаться в праздности хоть на мгновение, и мысли ее уносились к Луи де Клермону, вызывая на щеках нежный румянец, а на губах мягкую улыбку. Но супруга Главного ловчего хорошо помнила, что никаких платков она мужу не дарила, тем более, сшитых с таким изяществом, и еще несколько дней назад, когда ей пришлось составить вместе с прачкой опись его белья (что Диана сделала превозмогая неприязнь, переносимую ей на все, что принадлежало Бриану де Шамб), никаких платков в его гардеробной не было. Правы те, кто говорит, будто жизнь при дворе быстро лишает людей наивности и доверчивости. Пусть ее служба у госпожи де Воемон была необременительна и спокойна, но все же до ушей Дианы доносились слухи и сплетни, в которых нет-нет, да упоминались таинственные яды, от которых люди внезапно умирали. Или не слишком внезапно, но довольно мучительно. Почему она вспомнила об этом сейчас? Может быть, потому, что в памяти засели полные ненависти взгляды Монсеньора, которые тот бросал на ее мужа. - Благодарю вас за похвалу, граф, но я ее не заслужила, - Диана заставила себя взглянуть прямо в лицо тому, кого считала самым большим своим несчастьем. – Эти платки принесены не мной, и не мной заказаны для вас. Но признаю, они очень красивы. Возможно, у вас есть тайная обожательница, месье? Очень красивы, и работа весьма дорогая. Вышивка, отделка, тончайшее полотно. Подобные недавно доставили королеве Луизе из монастыря урсулинок. Графиня де Монсоро закусила губу в растерянности. В груди теснились подозрения, но озвучить их, не будет ли глупым? Если она не права, то будет выглядеть смешной, если права… Если права, то это, возможно, ее свобода, потому что пока жив Бриан де Шамб, он не отпустит ее. Но если она права, если платки присланы недругом графа и несут в себе какую-то опасность, не станет ли она сообщницей преступления, просто промолчав? Сможет ли она жить с таким грузом на душе, сможет ли ее любить Бюсси, этот благороднейший из мужчин? - Послушайте, Бриан, я не знаю, как эти платки попали в наш дом, - тихо проговорила она, впервые, пожалуй, назвав мужа по имени. Голубые глаза анжерки потемнели от внутренней борьбы, в которой дочь барона де Меридор одержала над собой победу. Она не запятнает себя предательством, даже если на другой чаше весов будет лежать ее свобода и счастье. – Возможно, я ошибаюсь, дай бог, чтобы я ошибалась… но, граф, скажите, у вас есть враги? Я боюсь. Вспомните о перчатках королевы Наваррской!
Бриан де Монсоро: Внимательно выслушав речь жены, с которой, порой, за неделю обменивался меньшим количеством фраз, чем было сказано только что, Монсоро опустил взгляд на изысканное кружево. Его имя, произнесенное устами Дианы, все еще звучало в ушах сладкой музыкой, ее волнение, которым в мгновение пропитался воздух, обволакивало, как мягкая перина уставшее тело, Главный ловчий готов был отдать несколько лет своей жизни только, чтобы вновь ощутить эту магию пусть не любви, но и не равнодушия. Чуть корябнуло сердце то, что вновь его надежды оказались ложными, и платки подарены не Дианой, но недовольство тут же растворилось в той заботе, которую он мимолетно почувствовал. - Нет, сударыня, у меня нет ни тайной, ни явной воздыхательницы. Я не даю повода к такой легкомысленности, - задумчиво проговорил де Шамб, не сводя напряженного взгляда с белоснежной ткани. Если опасения графини де Монсоро верны, а иногда стоило доверять женскому чутью, то ему следовало разобраться с тем, как эти платки оказались в его гардеробе, и кто позаботилсям, чтобы сжить его со свету. Сохраняя хладнокровие на лице и мягко улыбнувшись жене, он подошел к кувшину и тазу для умывания. Мелькнула мысль попросить Диану слить ему воду на руки, но Монсоро удержался, не торопясь прибегать к просьбам. Он сам поочередно полил себе из кувшина на обе ладони, а потом на одну из чистых салфеток, которой отер ручку серебряного сосуда, а потом и собственные пальцы. Он сразу уверовал в то, что модный нынче аксессуар был подкинут в дом не супругой. Об ином было думать невыносимо. Да и не за чем ей бы тогда было говорить, что это не ее подарок. Неужели Франсуа Анжуйский решил избавиться от него? Но прежде, чем выяснять это, следовало поискать предателя в собственном доме. - Не волнуйтесь, мадам, и ничего не бойтесь. Мы все выясним гораздо скорее, чем кто-то мог себе представить. При помощи салфетки граф положил платки на видное место, избавил их от шелковой упаковки, и попросил недоумевающую Гертруду приглашать в комнату к графине всю домашнюю челядь. По одному. У хозяев, дескать, накопилось немало вопросов по хозяйству. Каждому, кто заходил, барон де Поншато задавал несколько ничего не значащих вопросов, а потом, невзначай, просил унести платки в его комнату. Однако приказ этот отменял сразу же, словно бы решив, что и сам отнесет. Со всеми все прошло гладко и по одному сценарию, пока не появился слуга, помогающий кухарке носить продукты с рынка, да делающий по дому тяжелую работу. Его взгляд уперся в словно бы искрящееся от своей белизны кружево. Монсоро весь подобрался внутренне, поняв, что это именно тот, кого он искал. - Возьмите эти платки, и отнесите в мою комнату, - ни у кого из слуг этот приказ не вызывал никаких эмоций, и де Шамб теперь внимательно следил за лицом того, кто стоял перед ним.
Fatalité: За эти три дня слуга прожил три жизни. Пробраться в покои графа, чтобы проверить, нашел ли хозяин платки, он не мог. Его дело было заниматься черной работой, а не отираться в комнатах господ. Вот он, при каждом удобном случае, и вглядывался в лицо Бриана де Шамб, боясь и надеясь увидеть там следы действия яда. Иногда ему казалось, что лицо главного ловчего бледнее обычного, и блеск в глазах какой-то лихорадочный, и предатель облегченно переводил дух, и тут же начинал молиться за спасение души того, кого сильные мира сего решили спровадить на тот свет. Он как раз принес на кухню дрова, когда его позвали наверх. Животные чуют, когда их ведут на убой. Бог его знает как, но чуют. Вот и он почувствовал сразу же, только переступив порог господских комнат, что его позвали на смерть. Граф де Монсоро все знал. Как, каким образом, откуда – это было не важно. В горле сразу же пересохло, руки задрожали, только где-то в душе, уже пропащей, билась слабая надежда на то, что все обойдется. Надежда на чудо. Но чуда не случилось. Выслушав четкий и ясный приказ, слуга подошел к столу на негнущихся ногах. Может быть, ели быстро взять платки, нести осторожно, а потом тщательно отмыть руки едким мылом, то ничего страшного не произойдет? Но сильнее разума был страх, сродни тому, что охватывает нас при виде ядовитой твари. - Да, господин граф, - прошептал он пересохшими губами. Протянул руку к платкам, и тут же одернул, не в силах заставить себя к ним прикоснуться. Взглянул затравлено на хозяина, и умоляюще на хозяйку. – Простите, господин граф, но у меня грязные руки, боюсь испачкать. Для пущей убедительности, предатель вытянул ладони вперед, демонстрируя действительно грязные пальцы. Которые дрожали так. Что, держи анжерец сейчас в руках чашку с водой, то расплескал бы на пол не меньше половины.
Диана де Меридор: Поймав умоляющий взгляд слуги, Диана отвела глаза. Если кто-то и вырыл сам себе яму, так это он. Вырыл собственными руками, и нет сейчас такой силы, которая спасла бы несчастного. Какое бы решение не принял граф, он будет в своем праве, потому что смерть сегодня прошла с ним рядом, разминувшись лишь чуть. Смерть страшная и, возможно, мучительная. Да, эта смерть освободила бы ее, но принесет ли счастье свобода, обретенная такой ценой? Графиня отошла к окну, задумчиво глядя сквозь мутные цветные стекла. Слуга не сам купил эти дорогие и красивые платки, не сам догадался подложить их графу де Монсоро. За этим стоял кто-то, достаточно могущественный, чтобы не бояться за себя даже при неудаче, и достаточно трусливый, чтобы прибегнуть к такому вот способу устранить неугодного. - Если вы честно признаетесь во всем, и назовете имена тех, кто приказал вам сделать это, я буду просить графа за вас, - тихо проговорила она, проведя пальцем по чуть запотевшему стеклу. Бриан де Шамб был человеком решительным и беспощадным, Диана это хорошо знала. И вряд ли он прислушается к чьим-то просьбам. Но попытаться стоило, хотя бы ради спокойствия собственной души. Дочь славного и честного барона де Меридор с отвращением взглянула на белоснежную ткань платков, до которых слуга так боялся дотронуться. Она была пропитана не только ядом, но и человеческой подлостью, предательством, трусостью, и бог его знает, какими еще из грехами и пороками.
Бриан де Монсоро: Бриан де Шамб бросил на супругу, отошедшую к окну, удивленно-испытующий взгляд. Если Диана обратиться к нему с просьбой, пусть даже заключающейся в том, чтобы помиловать такого негодяя, как тот, что дрожал от страха сейчас, он будет милостив. И даже пощадит это убогое орудие чьего-то хитроумного замысла, приказав не сечь его до смерти, а вспороть ему попросту брюхо. Дочь барона де Меридор с, как всегда, гордо расправленными плечами, стояла и смотрела за стекло на улицу, и, казалось, была безучастна к тому, что происходило за ее спиной. Нет, он не верил, что эта женщина снизойдет до просьбы ради того, чтобы облегчить муки того ничтожества, что готовило смерть в ее доме. То, что именно этот человек принес под их кров белоснежную дрянь и подложил ее своему господину под видом подарка графини (а большего Монсоро и не мог бы предположить, если бы не признание Дианы), было написано у него на лице. - Грязные руки? – презрение, которое испытывал Главный ловчий к этому маленькому человечку, порождало жестокость. Негодяй имел наглость еще и юлить. Но в целом он был прав – руки его действительно были грязны. И еще немного и они были бы перепачканы убийством. – Ну что ж… Угроза мелькнула в глазах анжуйского дворянина, а рука потянулась к плети, заткнутой за пояс. Но он остановил сам себя и не дал права выбора своему слуге. Монсоро взял злополучные платки за уголок, держа их так, чтобы пальцы касались только шелка обертки. - У вас и физиономия испачкана, друг мой, - улыбка коснулась уголка губ хозяина дома на улочке Сен-Антуан, и в то же мгновение рука, держащая смерть, занеслась над бедолагой. Кружево шаркнуло по его щекам, векам, губам. И снова, снова, снова… Хлесткие удары не должны были причинить боль, но если ткань отравлена, то боль придет потом, а за ней и гибель. - Кто приказал тебе принести их сюда? Кому ты продался? – шипел Монсоро в лицо, приговоренному им к казни.
Fatalité: Слуга страшно вскрикнул, и закрыл руками лицо, пытаясь защититься от ударов отравленными платками, и этот жест красноречиво признавал его вину. С каждым мгновением, с каждым взмахом руки, отступало в небытие благополучное, достойное будущее, которое он собирался купить на золото, полученное за предательство. И ближе, ближе приближалась смерть. И, как часто бывает, погибать в одиночку предатель не захотел. - Гратин д’Орильи, - выкрикнул он имя, падая на колени. Не столько затем, чтобы выманить прощение, сколько потому, что ноги уже не держали. – Я человек маленький, что я мог? Мог. Например отвергнуть предложение Гратина д’Орильи. Или взять деньги и честно рассказать обо всем хозяину. Но за этим неприметным с виду дворянином стояла фигура куда более могущественная, чье имя не произносилось, но подразумевалось. Вот только слуга не мог, даже если бы захотел, кивнуть на Монсеньора герцога Анжуйского. Даже если бы видел своими глазами, как тот приносит к Орильи отравленные платки. Язык бы к небу примерз. - Госпожа графиня, вы обещали! Помилуйте, - простонал он, простирая руки к супруге хозяина. Но понимая, что ему, возможно, уже ничто не поможет. – Позовите священника. Не хочу умирать так… без исповеди.
полная версия страницы