Форум » Игровой архив » Что стоят слова » Ответить
Что стоят слова
Екатерина Медичи: 24 сентября 1576 года. Париж, Лувр.
Ответов - 11
Екатерина Медичи: На первый взгляд, беглый, и не слишком внимательный, после отъезда королевы Наваррской и возвращения короля Генриха в Лувр, двор и знать охватило сонное спокойствие, а вслед за ними и простой люд. Лихорадка, терзавшая Францию то тут, то там, пошла на убыль, гугеноты притихли, виды на урожай были хорошими. Что еще нужно? И королева-мать, когда при ней рассуждали о том, что, кажется, Франция, слава Господу, дождалась спокойных времен, кивала и улыбалась своей неприятной, бледной улыбкой. Она-то чувствовала, как под этим спокойствием готовится что-то недоброе. Но все попытки поговорить с Генрихом успеха не имели, похоже, сын всерьез считал, что на мать напала старческая подозрительность, и, выслушивая ее со снисходительной улыбкой, от которой Медичи впадала в ярость. Вот и сегодня Флорентийка пыталась доказать, что письмо, которое Генрих держал в руках, было первой ласточкой, и не предвещало для короля Франции ничего хорошего. - Великолепно, просто великолепно, - саркастически усмехнулась она, когда сын ознакомил ее с содержанием послания от короля Наваррского. Три телеги медоточивых изъявлений братской любви, два воза описаний того, как они с Марго восхитительно счастливы, и под конец маленький сундучок с дурнопахнущим содержимым. Просьба о помиловании дю Плесси-Морнея, захваченного в плен герцогом де Гизом при Дормане. – Вчера жена, сегодня Морней, а завтра? Кого завтра король Наваррский попросит отпустить к нему? Неужели вы так слепы, сын мой, что не понимаете очевидного? Наваррский собирает армию. У него есть Конде, есть младший Монморанси, который опаснее ядовитой змеи, а теперь еще ему потребовался Морней, который почитается едва ли не вторым Монтгомери. Для славы первого ему не хватает лишь короля, которого нужно убить. И что, все они соберутся в Нераке чтобы просто выпить вина, поохотится, и поговорить об урожае винограда? Флорентийка перевела горящий негодованием взгляд на маркиза д’Ампуи, присутствующего при этой беседе. К тому, что Людовик де Можирон являлся тенью Генриха, она уже привыкла, и даже, в глубине души признавала за этим красивым мальчишкой проницательный ум, не говоря уже о преданности королю. Хотя так и не простила маркизу, что по его вине Генрих избегает супружеского ложа и бездетен. Но сейчас речь шла не об альковных тайнах, а о политике, и, возможно, будущей войне, поэтому королева-мать надеялась найти в фаворите сына союзника. - А вы что думаете об этом, маркиз? Вы тоже считаете, что мы должны отпустить с миром тех, кто еще недавно поднимал на нас оружие? Это очень по-христиански, подставить левую щеку, когда тебя бьют по правой, но, господа мои, руководствуясь этим высоким принципом не построить сильного государства и не стать сильным королем!
Henri de Valois: - А, может быть, матушка, для меня важнее быть справедливым королем? Откуда вам могут быть известны мои мысли и намерения? Генрих Александр улыбнулся, чуть поклонившись вдовствующей королеве. Он услышал от доброй матушки Екатерины то, что и ожидал услышать. С того самого дня, как ее величество вернулась из Бордо, она не переставала твердить сыну о том, что Наварра, говоря о мире, готовится к войне, и, если уж говорить начистоту, к ее словам стоило прислушаться. Но так же стоило не забывать о том, что сын Жанны д’Альбре уже давно удостоился чести стать личным врагом Екатерины Медичи. С матушки станется втянуть Францию в войну с Наваррой только лишь затем, чтобы удовлетворить свое чувство ненависти к зятю. - Затем я и позвал вас, чтобы вы помогли мне принять справедливое и взвешенное решение, с учетом всех обстоятельств. Я высоко ценю ваше мнение, мадам, так же, как высоко ценю мнение маркиза д’Ампуи. Только вот, в отличие от мадам Катрин, Луи всегда руководствовался только лишь благом своего возлюбленного, и ничем иным. Но об этом король промолчал, щадя чувства старой женщины, положившей свою жизнь ради блага дома Валуа и ради того, чтобы видеть его, Генриха, на троне. И вот он на троне, она рядом, как государыня и советник, куда больше королева, чем госпожа де Водемон. Анри считал, что этого достаточно. Иначе еще немного, и Екатерина Медичи сможет называться не королевой, а королем. Сделав несколько шагов по кабинету, Генрих остановился рядом с Людовиком. Не для того, чтобы поддразнить мать. Просто он, как все живое тянется к солнцу, тянулся к любимому, находя уверенность и покой в его присутствии. - Как я понимаю, вы, Ваше величество, вы против освобождения Морнея. Маркиз, что скажете вы? Взгляд короля, из непроницаемо-насмешливого, стал нежным, когда его глаза встретились с синим взором Людовика. - Стоит ли нам удовлетворить просьбу нашего брата Генриха, и если да, то на каких условиях? Когда просят об услуге, должны быть готовы в свою очередь ответить тем же, не так ли?
Луи де Можирон: Людовик привычно молчал, пока Его величество решал вопросы государственной важности со своей матушкой. Наедине с Анри его придворный не был так воздержан и высказывал свое мнение даже тогда, когда его о том никто не просил. Но в обществе Екатерины Медичи, впрочем, как и в любом ином, Можирон вел себя соответственно требованиям этикета, и старался держать язык за зубами, изображая предмет интерьера, до тех пор, пока государь не изволит к нему обратиться. Сегодня приглашение принять участие в беседе поступило не только от Александра, но и от его матушки, что вызвало мимолетную улыбку на губах миньона. Вопрос об освобождении Плесси-Морнея уже не впервые вставал перед монархом. Филипп принадлежал к благородному роду, чьи связи были довольно внушительны, и это приводило к тому, что у короля Франции уже имелось несколько прошений о помиловании этого дворянина. И теперь к ним, до кучи, присовокупилось просьба Генриха де Бурбона. - Я нахожу, что отвечать сразу категоричным отказом будет неразумно, - осторожно начал высказываться придворный.- Дю Плесси-Морнея, как мы все хорошо знаем, захватил в плен герцог де Гиз под Дорманом, когда этот человек с оружием в руках выступал против королевских войск, и Его величество вправе покарать его так, как сочтет нужным. Но, - маркиз д’Ампуи подбирал слова с большой тщательностью, не желая, чтобы его превратно поняли, - после событий в Реймсе лотарингские дрозды стали еще более популярны среди народа, чем были прежде… Отказ освободить пленного может быть воспринят, как поддержка дома Лотаря, который вовсе в этой поддержке не нуждается. Людовик поморщился, рассуждая вслух. Гизы становились сильнее с каждым днем, обставив даже болезнь герцогини де Монпансье с выгодой для себя. - Я предлагаю продать дю Плесси-Морнея с выгодой для казны. Назначить за него выкуп. У Беарнца никогда не было достаточного количества денег, чтобы покрывать нужды своей короны, и даже его единоверцами будет признано неразумным тратить золото, покупая свободу одного человека. Таким образом, - синий взор маркиза с нежностью скользнул по лицу возлюбленного, - Наваррский не получит отказа, но и цели своей не достигнет. Если же найдется кто способный внести выкуп за этого господина, то мы не останемся в накладе.
Екатерина Медичи: Слов маркиза д’Ампуи были разумны, но Екатерина Медичи не спешила это признавать. Хотя, конечно, во многом Луи де Можирон был прав, если уж отпускать гугенотов, то за выкуп. Причем за такой, чтобы, выпустив на свободу одного врага, можно было купить и вооружить против него троих солдат. - Вы очень ко времени вспомнили о герцоге де Гизе, маркиз, - язвительно кивнула она, но язвительность эта предназначалась не столько синьору де Сен-Сафорин, сколько ее сыну. Уж о Гизе Генрих должен был вспомнить и без напоминания своего фаворита. Становимся беспечными, сын мой! Так вам не стать ни сильным, ни справедливым, ни даже сколь-нибудь почитаемым королем. – Морнея захватил он, таким образом, Морней является не только вашим пленником, сир, но и его военной добычей, и если кому-то требовать выкупа за Плесси-Морнея, так это принцу Жуанвилю. А я, право, сомневаюсь, что наш доблестный Главнокомандующий пойдет на такую сделку с королем Наваррским и собственными убеждениями. Медичи зябко поежившись, закуталась в меховую накидку. Кровь совсем не грела старые кости, и, хотя за лето Лувр избавился от мрачной сырости, все равно ей было зябко, а в покоях Генриха еще не начинали топить камины. Но старость та же болезнь, болезнь – та же слабость, поэтому, Медичи старательно скрывала первое, второе и третье от всех, и в первую очередь от сына. - Боюсь, сын мой, король Наваррский своей просьбой загнал вас в ловушку, и, я уверена, сделал это специально. Либо вы соглашаетесь отпустить Морнея, пусть даже за выкуп, и ссоритесь с Гизом, либо вы отказываетесь, и ссоритесь с ним. И что, вы и сейчас будете сомневаться в том, что Бурбон желает вашей погибели?
Henri de Valois: Король Франции не любил пророчества матери, слишком те были мрачны, пусть и имели неприятное свойство сбываться. При всей вере в бога, Анри был фаталистом, и это давало ему ключ к пониманию кальвинистской морали и даже делало ее в чем-то привлекательной для Генриха Александра. Жаль, в протестантстве нет место красоте, утонченности, любви, а без этих вещей Его величество не мыслил своей жизни. Но, что должно быть, то будет, так зачем же тревожить себя видениями будущих несчастий? А рисовать мрачные картины мадам Катрин умела, как никто. - Дорогая матушка, я всемерно люблю вас, и уважаю, но вам не кажется, что вы приписываете нашему зятю слишком хитроумный, прямо-таки макиавеллевский, план, - едва заметно поморщился он. – Мне кажется, Наваррский сейчас занят Маргаритой и делами королевства, которые пришли в упадок за время его отсутствия, а не замышляет нашу погибель. А с Морнеем так или иначе все равно надо было бы что-то решать. Мы либо принимаем протестантов, как своих добрых поданных, либо держим их в заточении, как врагов. В раздумье Генрих походил по кабинету, играя крупными жемчужинами подвесок, неспешно оценивая слова матери и совет, данный ему любимым. В словах Людовика было достаточно здравого смысла и предусмотрительности, чтобы король по достоинству оценил их. Но и напоминание королевы-матери о герцоге де Гизе пришлось кстати. С Лотарингцем требовалось вести себя с предельной осторожностью. Генрих Александр лелеял мысль о том, что когда-нибудь все изменится. Когда-нибудь Жуанвиль захлебнется своим властолюбием и совершит ошибку, за которую заплатит всем, в том числе и собственной жизнью. - Коли уж Морней схвачен Гизом, но содержится в королевской тюрьме, то мы можем настоятельно попросить герцога назначить сумму выкупа за этого пленника, - рассудил он. – Таким образом, и у герцога не будет причин жаловаться на нас, и просьба нашего зятя не останется без внимания. А осилит Наварра выкуп за Плесси-Морнея, или нет, это уже трудности Генриха. Что скажете, матушка? Маркиз? Если же герцог заупрямится, ему всегда можно напомнить, что он Главнокомандующий королевской армией, а не личной армией принца Жуанвиля, а значит, военная добыча принадлежит королю, а не вышеназванному принцу.
Луи де Можирон: - Пока все, чего хочет Генрих Наваррский, так это мирного решения вопросов, которые он мог бы задать, позвякивая оружием, - маркиза всегда удивляла та ненависть, с которой мадам Екатерина относилась к своему зятю. Генрих Бурбон был далек от совершенства, но, в отличие от Гиза, он никогда не был пойман на злых умыслах против короны Франции. Может и ловок черт, а может, и к этой версии Луи был более привержен, он просто не желал лезть на трон королевства, пока не наступит тот час, что был ему предсказан мэтром Мишелем Нострадамом. - И это он пока еще нас просит только о Морнее, а мог бы спросить и о другом. Вы все золото выплатили ему, которое было обещано за вашей дочерью, мадам? А сколько крепостей пообещал гугенотам ваш сын Карл, сватая Маргариту Валуа? Я бы поднял те документы и сыграл в кости на то, какую из них первой потребует малыш Анрио. Но он пока просит всего лишь за дю Плесси-Морнея, - маска придворного лентяя слетела с лица Можирона, что бывало крайне редко. Он встал рядом с Генрихом и положил свою руку на его плечо. - Сир, вы правы, любой пленный, захваченный королевскими войсками, принадлежит вам. И мы не обязаны спрашивать принца Жуанвиля согласия на его продажу, - фаворит короля заглянул с нежностью в бесконечно любимые темные глаза. Обнять Александра, спрятать от всех и вся, увезти в глушь лесов и заставить забыть обо всех тревогах. - Но не стоит надеяться, что Лотарингец пропустит такое событие и не использует его к своей выгоде. Это он сейчас еще не поднял голову, приходя в себя после событий в Реймсе, но он поднимет. И скоро мы вновь услышим его поступь в коридорах Лувра. Киньте ему в лицо, как подачку, решение судьбы его пленного, а когда он о чем-то еще попросит, скажите, что сегодня он уже свое получил. Синьор де Сен-Сафорин не понимал одного, слушая старую Флорентийку. Почему эта мудрая женщина пылала такой ненавистью к Бурбону, и забывала о том, что у ее сына есть враги, которые гораздо ближе и опаснее, чем король Наварры. О том, что стоит Генриху де Лоррейну топнуть в Париже ногой, и Лувр сожгут вместе с ней и ее двумя пока еще живыми сыновьями. Вот кто был истинными врагами Анри, по мнению миньона. Гиз и Франсуа Анжуйский. Орел и змея. - Кстати, мадам, а вы не хотите спросить герцога Франсуа, что он думает по этому поводу? – Луи резко обернулся, глядя в глаза итальянки. – У Монсеньора, как у любого труса, отличное чутье. По нему всегда можно безошибочно определить, кто сегодня опаснее всех. Словно бы опомнившись, что позволил себе много лишнего, маркиз д’Ампуи согнулся перед королевой-матерью в глубоком поклоне.
Екатерина Медичи: От руки маркиза д’Ампуи на плече сына Екатерину Медичи передернуло, как от удара. Еще одно напоминание о том, что станет несчастьем для всего дома Валуа. Дети Генриха, которые не появятся на свет. С какой благодарностью Небесам Флорентийка взяла бы их на руки, с каким удовольствием воспитывала бы из них будущих правителей, и любила бы, конечно, куда больше, чем детей, вышедших из ее чрева и сразу попавших в руки Дианы де Пуатье. Но этого не будет, пока рука Людовика де Можирона лежит на плече короля Франции. И пока король Франции смотрит на своего фаворита с такой всесокрушающей любовью. - Сир, скажу вам следующее, - живо откликнулась она. – Не играйте с герцогом де Гизом, такие игры закончатся плохо! И не позволяйте своим поданным говорить в таком тоне о вашем брате. Какие бы ошибки Франсуа не совершал, он первый принц крови и ваш наследник. Которому, кстати, давно пора подобрать супругу. Так почему бы не юную инфанту Катрин? Это весьма подходящая партия для герцога Анжуйского. Инфанта была богатой наследницей, потому как именно ей Жанна д’Альбре завещала все, посчитав, что сыну будет достаточно королевства. А, кроме того, если брак Генриха и Марго останется бесплодным (а у Медичи были основания подозревать, что после перенесенной болезни дочь ее не способна зачать), то наследовать королевство Наварру сможет Франсуа, как муж инфанты и брат короля Франции. Чем не выгодная комбинация, причем, для всех? Даже у Наварры не должно быть возражений. Франциск Валуа, если понадобится, легко перейдет в протестантскую веру. Да Монсеньор уверует во что угодно, если это будет служить его интересам! - Воспользуйтесь просьбой вашего зятя о Плесси-Морнее, и попросите его о руке инфанты для Франсуа. Тогда и станет ясно, друг он вам, или враг, - закончила она, поджав губы и не глядя на Людовика де Можирона.
Henri de Valois: - Здесь нет подданных, мадам. Улыбка Генриха, обращенная к матери была доброй и всепрощающей, но доброта эта была опасной. Доброта эта была, как предупреждение перед последним рубежом, за которым начинается превращение сына в короля, доброты в гнев. - Здесь есть вы, моя высокочтимая матушка, чью мудрость я столь высоко ценю, и маркиз д’Ампуи, которого я люблю, и к советам которого, когда он берет на себя труд их мне давать, я прислушиваюсь. Ибо они, как вы уже сами убедились, весьма хороши. Генрих Александр, обладая натурой тонко чувствующей, артистичной, умел вложить в слова любые оттенки чувств. В слово «люблю» он вложил всю нежность своего сердца, всю глубочайшую привязанность, которая жила в его душе к Людовику де Можирону. Если слышать это будет больно и неприятно для матери, то пусть сначала научится сдерживать свою неприязнь. Там, где есть любовь, не может быть королей и подданных. Но что может знать об этом старая королева, молодость прожившая в тени соперницы, а зрелость – во мраке вдовства? Совет матери относительно женитьбы Франсуа Генрих выслушал со смешанным чувством. В чем-то, несомненно, матушка была права. Женить братца было необходимо, хотя бы для того, чтобы тот озаботился наследниками для французского трона. С другой стороны, жена и дети придадут герцогу Анжуйскому определенный вес в глазах знати и простых людей, а уж брат сумеет этим воспользоваться к своей выгоде. По правде сказать, Анри мечтал о том, чтобы отправить Монсеньора подальше, и женитьба вполне могла ему в этом помочь. - Отчего же вы нынче метите так мелко, матушка? Инфанта Катрин еще очень молода, наверняка Генрих не захочет так быстро расставаться со своей сестрой. К тому же у нас уже есть Марго в Наварре, разве этого не достаточно? Отправьте портрет нашего Франсуа в Англию, в германские княжества, ко дворам италийских герцогов. Только проследите, чтобы портрет был не слишком схож с оригиналом. Не все женщины мечтают лечь в постель с ехидной. Генрих весело улыбнулся. Образ ехидны с лицом двуносого братца оказался весьма живописным, хоть заказывай тут же такое нравоучительное полотно. - Решено, мадам, вы займитесь портретом своего младшего сына и сватовством, а мы займемся дальнейшей судьбой дю Плесси-Морнея. Слегка поклонившись матери, Его величество дал той понять, что аудиенция закончена.
Екатерина Медичи: «Неблагодарный мальчишка». Эти слова можно было прочесть в глазах королевы Екатерины, в ее поджатых губах, даже в наклоне головы. Неблагодарный мальчишка, который не ценит того, что она для него сделала, не ценит ее жертв, бессонных ночей и тревог за его будущее и будущее дома Валуа. Где она так ошиблась? Когда из ее любимого, изящного, любящего принца Генрих превратился в жестокого тирана? Увы, королева-мать знала, когда. Когда в его сердце вошла эта немыслимая, невозможная любовь к Людовику де Можирону. Но Флорентийка честно признавалась себе – этот враг ей не по силам. Если только Господь смилостивится над ними, и пошлет случайность, одну из тех роковых случайностей, что меняют ход человеческих судеб… Горько усмехнувшись, вдовствующая королева выплыла из покоев сына. Не будем тратить время и силы на то, что невозможно изменить. Будем пытаться играть с теми картами, что есть у нас на руках. - Пригласите ко мне мастера Дю Валя, - распорядилась она. – И портных! Этот художник, прибывший в Париж из Наварры, умел создать нечто органичное из сана модели, ее титула и ее натуры, не отступая при этом от портретного сходства, чем часто грешили придворные художники, приглаживая лица до такой степени, что принцы и принцессы переставали быть похожими на себя самое. Достаточно вспомнить Гольбейна, придворного художника короля Генриха VIII Тюдора, изобразившего на портрете принцессы Клевской воздушное создание вместо не слишком красивой и не слишком стройной Анны. Слова Генриха задели материнское самолюбие. Он считает Франсуа такой негодной партией? Он, выбравший в жены бледную лотарингскую немочь, способную только ныть и блудить? Посмотрим, сын мой, посмотрим, на что способен брат короля, если ему окажет помощь поддержку его родная мать, которую вы так не цените!
Луи де Можирон: - Что-то мы давно не видели твоего лотарингского тезку, Анри, - как только королева-мать оставила молодых людей вдвоем, Людовик привлек к себе короля Франции и улыбнулся, прикасаясь к его губам поцелуем. Но Екатерина Медичи была права, с Гизом следовало быть осторожными. Забирая у него что-то, нужно было обязательно кинуть ему другую кость. И, пока он будет увлечен новой добычей, утащить у него из-под носа прежнюю. - Но скажу честно, - неохотно выпустив Генриха из объятий, маркиз д’Ампуи уселся на королевский стол, за которым часто подписывались бумаги, вершащие судьбу всей страны. – Хоть у Лоррейна физиономия и поприятнее, чем у твоего братца, я по нему вовсе не соскучился. Женить Франсуа, по мнению придворного, было блестящей идеей. Сватовство может затянуться, а путешествия по потенциальным невестам будут держать Монсеньора вдалеке от Жуанвиля и его козней. Только нужно будет позаботиться о том, чтобы принца сопровождали в таких дорогах не его люди, а люди короля, которым можно было бы доверять. Разделяй и властвуй. - Однако же, вряд ли герцог посчитается с моими чувствами, если решит показаться при дворе, - болтая ногами, Можирон взял один из чистых листов бумаги и задумчиво вгляделся в его белизну. – А я сюрпризы не люблю, - соглядатае монарха докладывали, что Его светлость нынче занят семейными делами в Шато-Рено с супругой, но это не значило, что уже сегодня он может быть совсем в ином месте. Полиция государя Франции работала из рук вон плохо, за что надо было бы устроить нагоняй Крильону. Но это успеется. - Давай напишем сами герцогу и пригласим его ко двору? Поинтересуемся, как обстоят дела с Лигой, о которой он так ратовал, - синьор де Сен-Сафорин был уверен, что Лоррейн не пустил дела католического Союза на самотек, и ему было очень интересно узнать, как там все обстоит ныне. И потом, всегда лучше держать своих врагов поближе к сердцу. Напоминать о своей доброте, чтобы показывать зубы – чем плоха такая политика? - Заодно и спросим его насчет выкупа за Плесси-Морнея, - отпустить этого господина очень хотелось, но, опять же, тут стоило прислушаться к мнению мадам Катрин насчет реакции главы дома Певчих Дроздов. С другой стороны, наместник Лангедока уж больно обнаглел, требуя себе провинцию Салуццо. Это можно было пообещать, а вместе с обещанием ему усилить стан протестантов Морнеем. И пусть себе занимаются друг другом на юге Франции.
Henri de Valois: - Ты прав, любовь моя. Лучше спросить герцога Гиза о Лиге, чем дожидаться, когда он решит напомнить нам о сем богоугодном деле, - согласно кивнул Генрих, отметив про себя, что матушка изволила покинуть их общество в весьма недобром расположении духа. С одной стороны, будет жаль, если между ним и вдовствующей королевой опять пробежит черная кошка. С другой, Его величеству было хорошо известно о властолюбии матери. После смерти отца и старшего брата, которым правили Гизы, она, наконец, обрела действительную силу, и не желала выпускать ее из рук. Но беда была в том, что власть – как пирог. Чем больше достанется кому-то, тем меньше останется тебе. - А поговорив о Лиге, поговорим и о Плесси-Морнее. Анри поднес к губам ладонь любимого, благодаря Луи в своем сердце за то, что тот всегда рядом. За то, что делит со своим Александром не только часы радости и неги, но и такие вот минуты, когда приходится извиваться угрем между католиками и протестантами, Гизами и Бурбоном. При этом ни на мгновение не забывать о том, как хрупко королевское достоинство и как легко к сверкающему золоту короны пристает грязь недоверия и насмешек. Он король. Но как бы он хотел быть просто возлюбленным Людовика де Можирона. Самый желанный титул. И самая желанная привилегия – быть рядом с маркизом д’Ампуи и днем, и ночью. Его величество, вздохнув, пододвинул к себе чернильницу, пощекотал пером нос Луи, любуясь, как по-кошачьи жмурятся его глаза. - Не стоит откладывать на завтра то, что не хочется делать вообще, - продекларировал Гнрих-Александр, и на бумаге стали появляться слова, выводимые изящным почерком Его величества. «Его светлости герцогу де Гизу, принцу Жуанвилю, Нашему Главнокомандующему приветствия и пожелания здравия»… Старательно выводились буквы, украшаемые виньетками. Излишества, призванные прикрыть неприязнь, прочно воцарившуюся меду двумя товарищами детских игр. Но детство давно закончилось, и от прежней дружбы остались слова, только слова, и ничего кроме слов. Но все же, и у них была своя ценность. Человеческие жизни, судьбы провинций, кровь, золото… Анри бросил быстрый, любящий взгляд на Людовика де Можирона. Им слова были не нужны. То, что бесценно, цены не имеет. Эпизод завершен
полная версия страницы