Форум » Игровой архив » Подслащенная горечь » Ответить
Подслащенная горечь
Луиза де Водемон: 21 января 1577 года, день. Лувр.
Ответов - 11
Луиза де Водемон: К удивлению и огорчению госпожи де Водемон, не все ее дамы пришли в восторг от ее решения отправиться в паломничество. То ли на душе у них не было таких грехов, которые чувствовала за собой королева Луиза, то ли эти грехи не тяготили их, но выяснилось, что Ее величеству придется довольствоваться обществом двух-трех своих дам, вместо того, чтобы отправиться на встречу к богу и его святым большим, торжественным кортежем. - Может быть, отложить паломничество на лето, мадам? Зима не лучшее время для подобных путешествий, - высказала свое мнение одна фрейлина. - Нет, - воспротивилась Луиза. - Я дала обещание, Его величество позволил, поэтому я отправлюсь, как только все будет готово. Господь не ждет, а кроме того, чем тяжелее жертва, которую мы приносим, тем она угоднее Спасителю и его Пречистой матери! В голосе королевы Франции звучало мрачное удовлетворение. Если бы до Суассона можно было дойти пешком, в одной власянице, она бы это сделала, и каждая слезинка, упавшая из ее глаз служила спасению ее души. - Его величество ждет вас нынче вечером на представлении по Аристофану, - напомнила фрейлина. - Королева Екатерина тоже будет присутствовать. - Да-да. Приготовьте платье. Какое угодно. Луиза украдкой вздохнула. Встречаться с королевой-матерью после того, как она рассказала Его величеству обо всем, госпоже де Водемон не хотелось. По сути, это был порыв, мгновение душевного волнения. Но, может быть, ее вели ангелы? Все, чего она хотела, это добиться разрешения отправиться в паломничество. Пока дамы предлагали ей наряды, уместные для вечера, королева пыталась припомнить, кто же такой Аристофан. Она вовсе не была такой образованной, как королева Маргарита, хотя, конечно, помнила о Платоне, смутно слышала об Аристотеле, и горько плакала над участью Сократа, который выпил яд, и тем самым погубил свою бессмертную душу. Наверное, и Аристофан высказывал какие-нибудь возвышенные и благородные мысли.
Флоретт Ла Ферьер: Ароматы готовящихся блюд никогда не привлекали мадам Ла Ферьер, даже когда она сама хозяйничала в своем замке. Ее всегда приводил в ужас вопрос повара, сколько гвоздики или иных пряностей он может положить в то или иное блюдо. Пряности были дороги, по традиции, заведенной еще ее свекровью, хранились у самой хозяйки и выдавались на кухне строго по рецепту. Франсуаза не хотела вдаваться в подробности хозяйства, поэтому беспечно отдала ключ главному повару, наказав не докучать ей с лишними вопросами. Пусть кладет, что хочет и куда хочет, главное чтобы было вкусно. Вот и сейчас вопрос распорядителя на кухне Лувра, с чем приготовить сладкие пирожки для королевы Луизы вызвал, чуть ли не обморок, у вдовы сеньора де Бур-сюр-Шарант. - Откуда мне знать, что предпочтет Ее величество? – Недоуменный взгляд фрейлины говорил о полном невежестве того, кто осмелился спросить у нее про начинку для пирожков. - Или Вы хотите, чтобы я вернулась к королеве-матери и уточнила у нее? – Задумчиво произнесла Флоретт и уже сделала вид, что направляется к двери. Достопочтенный служитель кухни не хотел безвременно лишиться места, поэтому заверил посланницу Медичи, что все прекрасно знает, он хотел лишь удостовериться, не было ли особых распоряжений, что все будет готово не позднее, чем через час с четвертью, а пока не хочет ли мадам Ла Ферьер попробовать свежий мармелад. - Не позднее, чем через два часа блюдо со сладкими пирожками должно быть у меня, а я сама отнесу его Ее величеству, - смилостивилась Франсуаза, аккуратно подцепляя пальчиками присыпанную рисовой мукой дольку мармелада из груш. - А для меня пришлите этот мармелад, - сказала она на прощанье распорядителю, оставляя после себя легкий аромат духов. Если бы Ла Ферьер спросили – может ли быть королевство в королевстве, то она ответила бы утвердительно. И в своем мнении каждый раз убеждалась, попадая в ту часть замка, где располагались покои королевы Франции. Как же тут все отличалось, по мнению Флоретт, если сравнивать с покоями Екатерины Медичи или Маргариты Валуа. Тут не толпились галантные придворные в ожидании приема или доклада, не звучал приглушенный смех, как дань кокетству, шутке или остроте. В покоях, отведенных королеве Франции стояла благоговейная тишина, похожая на ту, что бывает в храмах. - Благодарю, Вы мне очень помогли, месье, - поблагодарила она придворного, решившего помочь фрейлине донести накрытое крышкой серебряное блюдо. – Нет, нет, Вам туда нельзя, месье, - звонко рассмеялась Франсуаза, нарушая тишину и исчезая за дверью, ведущую в комнату дежурной фрейлины королевы Луизы, - и не стоит меня ждать, - добавила она вместо слов прощания, закрывая дверь прямо перед носом услужливого придворного. - Мое имя мадам де Ла Ферьер, я к Ее величеству Луизе де Водемон по поручению королевы Екатерины Медичи, - доложила Франсуаза дежурной фрейлине королевы и без спроса поставила блюдо с пирожками на столик, возле которого сидела дежурная дама с рукоделием. Несколько минут, пока Флоретт пришлось самой держать блюдо с пирожками, уже утомили ее. - Доложите о моем приходе, - попросила Ла Ферьер с вежливой улыбкой, в душе призывая всех святых на помощь своему терпению, глядя, как дежурная дама чинно откладывает свое вышивание.
Луиза де Водемон: - Дама от королевы-матери? Луиза растерянно отложила шелковые ленты, которые вечером должны были украсить ее волосы, и сжала пальцы, которые сразу же задрожали, как только в ее покоях было упомянуто имя Екатерины Медичи. Оно и раньше приносило госпоже де Водемон сплошные несчастья, чего же ждать нынче? Может быть, сказаться больной? Королева Луиза бросила на двойную дверь, отделяющую ее покои от приемной комнаты испуганный взгляд, словно бы за ней могло таиться нечто страшное. - Ваше величество? Водемон вздрогнула, заметив на себе недоумевающий взгляд придворной дамы. Откуда той было знать, какими страхами терзается ее госпожа? - Да-да, конечно. Сейчас… что-то в груди теснит, здесь и вот здесь. Луиза приложила руку к сердцу. Придворная дама встревожилась. - Вы здоровы, Ваше величество? Может быть, послать за лекарем? - Нет, не надо, все хорошо. Значит, дама от мадам Екатерины? Королева глубоко вздохнула и постаралась улыбаться как можно любезнее. Утешая себя мыслью о том, что если бы свекровь желала с ней ссоры, то не стала бы присылать к ней придворную даму, а пришла бы сама. Нельзя быть такой слабой, боязливой и подозрительной. Что за несчастный характер, право. Может быть, и король Генрих, и Жан-Луи де Ногарэ любили бы и ценили ее больше, будь она смелее и решительнее, как, например, королева Маргарита. Но Луизы всю жизнь жила рядом с деспотичным отцом и двумя мачехами, и просто не могла быть иной. Ее желаний никогда не спрашивали, вот она и не научилась их иметь, и, между-прочим ее духовник одобрял такое смирение, говоря, что в этом ее спасение и прощение перед Господом. - Вероятно, это что-то, связанное с сегодняшним вечером, - предположила она уже более спокойным голосом. - Может быть, мадам Екатерина хочет узнать, в каком я буду платье. Не будем заставлять ее ждать, пусть мадам Ла Ферьер войдет.
Флоретт Ла Ферьер: - Ваше величество, - фрейлина опустилась в реверансе перед королевой. Делать реверанс, держа блюдо, было довольно сложно, оставаться в том положении, пока королева Франции не позволит ей встать, тем более. Сложно, но можно. На то и учат девочек с детства ходить часами с привязанной к спине линейкой, или, держа на голове толстую книгу, тем самым вырабатывая гордую осанку, а еще делать с этими «орудиями пыток» реверансы, оставаясь в таком положении все дольше и дольше. К счастью, держать в это время в руках ничего тяжелее веера не заставляли. - От имени Ее величества королевы Екатерины Медичи мне поручено передать наилучшие пожелания Вашему величеству и эти сладкие пирожки, которые приготовлены специально для Вас, - на правах посланницы королевы-матери Ла Ферьер пояснила причину своего появления в покоях королевы Луизы. Держать полное блюдо перед собой было тяжеловато и непривычно, поэтому руки фрейлины чуть-чуть дрожали, и она искренне молилась, чтобы не уронить блюдо. Это будет ужасный конфуз, этим она опозорит себя. Кроме того, если они попадут ей на платье, то голубой шелк будет безвозвратно испорчен, а это один из ее любимых нарядов. На долю секунды Флоретт уже пожалела, что отказалась от услуг придворного нести блюдо и дальше. Но иначе она не могла поступить. Откуда ей было знать представлен ли тот королеве Луизе. Нет, Медичи поручила ей отнести пирожки, и она мужественно перенесет все неудобства, даже если повар начинил их булыжниками вместо вкусной начинки (иначе, почему же ей так тяжело?). Флоретт решила лучше подумать о чем-нибудь приятном. Например, о грушевой пастиле, что прислали ей с кухни, или о сегодняшнем вечернем представлении. «Лисистрата» Аристофана, название этой комедии было отдаленно знакомо Ла Ферьер, хотя бы потому, что муж не стеснялся говорить с ней на весьма откровенные темы, которые вначале очень смущали Флоретт, а потом она даже находила в том удовольствие. «Не веди себя, словно Лисистрата», - вот фраза, которую порой говорил ей Шарль, когда она не пускала его в свой будуар. Интересно, как при дворе будут обыграны некоторые моменты этой комедии, ведь, наверняка, в зале будут и незамужние дамы. Хотя, живя при дворе, ничего нового они не увидят. Оставаться совсем целомудренной можно было лишь, будучи слепой или глухой. Или быть в числе фрейлин королевы Луизы.
Луиза де Водемон: Дежурная дама поспешила принять из рук фрейлины блюдо, но не потому, что прониклась к ней состраданием, а потому что королева Луиза не сводила пристального взгляда с лакомства. Со стороны, наверное, казалось, что Ее величество мечтает попробовать сладости, но в действительности госпожа де Водемон была испугана. Очень испугана. И было с чего! Никогда раньше королева-мать не проявляла к своей невестке такого трогательного внимания, и надо же было такому случиться именно сегодня, после ее ночной исповеди королю. Истории об отравлениях будоражили Лувр. Среди них были и громкие, и совсем неприметные. Жертвами ядов становились и королевы и служанки. Говорили, у Медичи в потайной комнате есть целый шкафчик таких вот зелий. Некоторые из них способны отправить на тот свет сразу и почти без мучений, некоторые заставят неугодного или предателя мучиться так долго, что он проклянет свою жизнь и творца, ее ему давшую. Неужели мать короля решится убить его жену? Вот так, на глазах у всех? Но, может быть как раз то, что это происходит на глазах у всех, послужит для нее лучшим оправданием. Луиза почувствовала, как желудок сжался от боли, словно отрава уже разъедала его изнутри и прижала к губам платочек. - Благодарю вас, мадам Ла Ферьер, вы очень любезны, - бесцветно произнесла она, с трудом оторвав взгляд от лакомства, которое, она уверена, было отравленным. – Передайте от меня огромную благодарность Ее величеству королеве Екатерине, я тронута ее заботой. Как поживает королева-мать? Здорова ли она? Не скажите ли вы, сударыня, заходил ли к ней сегодня король Генрих? Госпожа де Водемон почти зажмурилась, ожидая ответа. Если нет, то, возможно, она зря беспокоится и надумывает себе лишнее. Может быть Генрих решит поговорит с матерью после отъезда жены, чтобы не ставить последнюю в неловкое положение доносчицы. Да, так было бы лучше всего!
Флоретт Ла Ферьер: Дежурной даме, принявшей блюдо с пирожками, досталась искренняя улыба мадам Ла Ферьер, отметившей для себя как она заботлива и предупредительна, не то, что фрейлина в приемной. Теперь, освобожденная от тяжелой ноши, Флоретт могла обратить все свое внимание и на королеву Луизу и на ее дам. Показалось ли ей это или нет, но Ее величество поднесла платочек к губам, словно ей было дурно, хотя смотрела на принесенный гостинец внимательно и без неприязни. Франсуаза не придала значения этому жесту. Мало ли у женщин бывает причин, чтобы чувствовать недомогание. Напротив, она еще раз подумала, что как добра и внимательна Медичи по отношению к супруге своего сына, посылая специально заказанные для нее сладкие пирожки. Ла Ферьер сочла честью, что королева Луиза де Водемон удостоила ее несколькими вопросами, а не ограничилась словами благодарности в адрес королевы Екатерины. Голос королевы Луизы был ровный и спокойный, не выражал никаких эмоций. Если бы эти слова произносила не королева Франции, то Флоретт назвала бы этот тон, лишенный полностью любых эмоций, равнодушным или бесцветным. А так, по мнению крестницы Медичи, королева Луиза лишь выражала беспристрастность и ровное отношение к любой из подданных. - Я передам королеве Екатерине слова Вашего величества, - заверила фрейлина королеву, делая легкий реверанс. - Ее величество, да хранит ее Пресвятая Дева Мария, в добром здравии, и, насколько я могу судить, ничего не нарушает ее ежедневных дел и забот. – Флоретта не стала вдаваться в подробности дел своей госпожи. На вежливый вопрос был дан вежливый ответ, как и предписывал этикет. - Король Генрих, как всегда, внимателен к своей матери. Сегодня он нанес ей визит с утра, не дожидаясь, когда она навестит его. Его величество поприветствовал и осведомился о здоровье королевы Екатерины. – Ла Ферьер не без гордости в душе за свою госпожу говорила о знаках внимания короля к королеве-матери. А если бы королеву Луизу действительно волновало здоровье своей свекрови, то она могла бы нанести ей визит лично или послать одну из своих дам. Хотя, может быть, так оно и было. В Лувре желательно, но невозможно все знать. - Его величество пожелал королеве-матери хорошего дня и выразил надежду увидеть ее вечером, напомнив о выступлении актеров из Бургундского отеля. – Флоретт прислушалась, как звучали ее слова, не сказала ли она чего-то лишнего. Нет, как ей казалось, все сказанное было уместно.
Луиза де Водемон: Слова фрейлины лишили бедняжку Луизу последней надежды. Теперь не осталось никаких сомнений. Король рассказал матери о жалобах жены, та ответила на них со свойственной ей быстротой и жестокостью. Если бы Луиза не стала осторожнее за эти годы, прожитые в Лувре и, как она искренне считала, умнее, она бы, ничего не подозревая, угостилась этим лакомством и умерла. - Его величество очень добр и очень внимателен, - вздохнула она, подумав не без грусти, что добр ко всем, кроме своей жены. Нет. Злым он не был, но все же, за столько лет, ни капли тепла. – Еще раз благодарю вас, мадам Ла Ферьер. Не задерживаю вас более. Госпожа де Водемон улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка была теплой и ласковой. Но, наверное, у нее это плохо получилось. Но это и не важно. - Прикажете подать эти пирожки вам на ужин, мадам? Дежурная фрейлина откровенно любовалась на творения королевского повара, и лелеяла надежду, что и ей удастся их попробовать. Королева обычно клевала как птичка, а сладостей, лежащих на блюде, хватило бы на пятерых. Королева, обычно не отличавшаяся проницательностью, на этот раз словно по велению свыше сразу поняла надежды девушки, и испугалась. - Нет. То есть да. Вот что, унесите их в мою опочивальню, а комнату закройте на ключ. И, видя недоумение в глазах фрейлины, пояснила. – Моя любимица, Радость, ужасная сластена. Если она доберется до пирожков, то съест их, а потом ей станет плохо! Радость, лежащая в ногах королевы, недоуменно подняла глаза, недоумевая, как может стать плохо с того, что так хорошо пахнет. Луиза де Водемон погладила ее дрожащей рукой. Надо будет придумать, как незаметно и надежно избавиться от этого ужасного подарка.
Флоретт Ла Ферьер: Пока королева Франции говорила вежливые и вполне обычные для такого случая слова, Ла Ферьер исподволь разглядывала присутствующих с королевой дам. Почти каждая из них могла быть той дамой, что устояла против знаков внимания герцога Анжуйского. Да, возможно, Екатерина Медичи не просто так отправила к королеве Луизе пирожки. Нужно найти виновницу случившегося в Сен-Жерме и Медичи велела не сидеть ей без дела. Пусть королева упомянула лишь об исповеднике, но ведь не должна она ей растолковывать каждый шаг. Сколько драгоценных минут упущено, пока она говорила с королевой. Виной всему тяжелое блюдо, которое ей пришлось нести и вкусный грушевый мармелад, ждущий в ее комнате. Злиться на саму себя было некогда. Ла Ферьер оставалось лишь сделать реверанс на слова Луизы де Водемон о том, что она больше не задерживает фрейлину королевы-матери, и покинуть комнату. В приемной королевы была все та же придворная дама, и она опять была занята рукоделием, которое спешно отложила, лишь только открылась дверь из покоев королевы Франции. В этот раз Флоретт обратила внимание на вышивку. Это был незамысловатый сюжет с парой голубей на ветке, венком из незабудок и роз. Вышивка могла стать и чехлом на подушку и частью одной большой работы. - Какая милая вышивка, - почти пропела Флоретт, словно ничего никогда не видела великолепнее. – Эти голуби напоминают мне о вечной любви. Я так любила Шарля, - чуть с дрожью в голосе, трогательно прошептала фрейлина Медичи. – Я говорю о муже, - поспешила пояснить Франсуаза на вопросительный взгляд фрейлины королевы Луизы. – Вы знаете примеры такой же верности и любви, как у этих голубков? – нет, она не ожидала исповеди дежурной фрейлины с перечислением примеров, но ей хотелось найти повод поговорить с этой дамой позднее, и у нее был даже предлог. - Я сейчас так спешу, но позвольте мне на днях переснять рисунок. – В ответ на свое щебетание Флоретт получила и ненужные ей слова соболезнования, и нужное приглашение сделать копию с рисунка. Из покоев супруги Генриха Валуа выпорхнула в самом радужном настроении. Она выполнила поручение своей госпожи и до вечера совершенно свободна.
Отец Жан: Отец Жан посторонился, пропустив даму подле покоев королевы, посторонился уже машинально, не отрываясь от своих размышлений, как машинально делал многое при этом дворе. Выслушивал исповеди, назначал покаяния, отчитывал за грехи, кланялся одним и сурово глядел на вторых. Искренней осталась лишь жалость к Луизе де Водемон, это несчастной королеве, оставленной собственным мужем, да месса, в которую он вкладывал весь пыл своей души. Душа эта стремилась к Господу, и все чаще отец Жан сожалел, что оставил стены аббатства, променяв их на стены дворца. Он писал в Рим, Рим отвечал ему. Но сводный брат герцогини Пармской чувствовал, как все течения политики папской курии проходят стороной. Может быть, через дворец То в Реймсе? - Ваше величество, рад вам сообщить, что ваши дары доставлены в монастырь Сан-Паоло, и аббатиса Джованна горячо благодарит Ваше величество за вашу доброту. В ответ она позволила себе прислать вам Евангелие с миниатюрами тонкой работы, и… Что случилось, мадам? Отец Жан прервал свою речь и нахмурился. Подождет монастырь Сан-Паоло, что в Парме, куда по его совету королева отправляла дары и милостивые письма. Подождут ответные подарки. Королева Луиза была бледна и взволнована. Да, королеву редко видели веселой, улыбающейся и никогда не видели смеющейся и счастливой. Но все же ее исповедник не разделял мнения многих придворных, считающих госпожу де Водемон немного не в себе. Этой молодой женщине пришлось многое вынести, но больше всего на ее плечи давит тяжесть ее прегрешения, за которые, считал отец Жан, Господь ее уже простил. Взглядом он приказал дамам выйти в приемную, и те подчинились, зная суровый нрав исповедника и то, какое влияние он имеет на королеву. - Ваше величество, что произошло? Вы чем-то расстроены? На низком столике стояло блюдо со сладостями, вокруг крутилась любимица королевы, Радость, поглядывая влюбленно на пирожки. Отец Жан разломил один и протянул кусок неаполитанской собачке. Так проворно схватила его, и проглотила, почти не жуя.
Луиза де Водемон: Жан ван дер Дейк всегда был желанным гостем в покоях Луизы де Водемон, хотя, с не меньшей радостью она проводила часы в исповедальне, беседуя со священником сквозь темную решетку, поверяя ему свои мысли и горести и слыша в ответ его тихий голос. Этот голос вел ее, наставлял, подбадривал в тяжелые часы сомнений. Вот и сегодня ее исповедник будто бы почувствовал, что именно сейчас нужен своей королеве, и пришел. - Отец мой, благословите, - привычно начала она, но в голосе прорвалось отчаяние. Нет, не до привычных благословений ей сейчас. Ей нужно подобрать слова, чтобы объяснить отцу Жану все, что случилось, а это непросто. Эти сладости, что стоят на столике в ее покоях, лишь финальное звено одной длинной цепи. Сен-Жерме, вчерашний ее разговор с королем и вот… Но, пока она подбирала слова, случилось непоправимое, Дан ван дер Дейк дал Радости кусок пирога. Испуганно вскрикнув, Луиза упала на колени возле собачки, обнимая ее, ожидая, что та немедленно испустит дух в страшных мучениях. - Что вы наделали! Отец Жан! Он же сейчас умрет, в этих сладостях яд! Но Радость, опровергая страхи ее величества, только нетерпеливо вывернулась из рук, всем видом выпрашивая добавки. Луиза прижав к губам ладонь, наблюдала за резвящимся, жизнерадостным существом, ни в чем, впрочем, не убежденная. Отрава могла быть в каком-то одном пирожке, не обязательно, да и рискованно, тратить яд на все блюдо. - Это принесли по приказу королевы-матери, отец мой. Понимаете? Королева Екатерина решила на этот раз избавиться от меня окончательно, я знаю. Все потому, что я рассказала королю Генриху… рассказала кое-то важное. Воображение нарисовало королеве Луизе картину дальнейших преследований коварной и жестокой Флорентийки и ей стало дурно. Конечно, узнав, что невестка избежала ее ловушки, она предпримет еще что-нибудь. И что ей делать, у кого искать защиту, у мужа? Но поверит ли он ей? Он проявил к ней справедливость и некое подобие доброты этой ночью, будет ли так же милостив, если она снова придет к нему с жалобами на его мать? Луиза в этом сомневалась, приметив еще по своему отцу, что мужчины не любят бесконечных слез и просьб.
Отец Жан: - Яд? Отец Жан, нахмурившись, понюхал лакомство и даже откусил кусок, но ничего, кроме вкуса ягод и орехов в меду не почувствовал. Конечно, яды бывают разные, но у одних есть вкус чеснока, у других горького миндаля, у третьего вишневой косточки. Правда, поговаривали, что именно Медичи владеют секретом яда без вкуса и запаха, прозрачного, как вода. Но, хорошо, даже если это так (а жизнерадостная псина королевы умирать не собиралась, а лишь выпрашивала добавки), то зачем королеве Екатерине так открыто, даже можно сказать, нарочито, травить невестку? - Мадам, расскажите мне все и с самого начала, - попросил он, вытирая руки платком. Королева заговорила*. Спустя некоторое время Жан ван дер Дейк, внимательно ловивший каждое слово госпожи де Водемон, обрел дар речи. - Мадам, моему изумлению нет предела. Но скажите, бога ради, на что вы надеялись, открыв королю Генриху всю правду о вашем похищении? О чем думали? Нет, не говорите мне о справедливости. Не лгите. Это грех. Священник предостерегающе поднял руку, показывая королеве Франции на небо, предостерегая от лжи, за которую все равно придется ответить. - И не говорите мне о справедливости. Если бы вы хотели справедливости, вы бы сразу предали это дело огласке. Отец Жан печально покачал головой. Беда госпожи де Водемон была в том, что она не думала, а чествовала. Королева жила сердцем там, где все прочие жили разумом. Несомненно, Господу ближе такие души, но как же трудно им, должно быть, на Земле. - Мадам, я уверен, что эти сладости совершенно безвредны. Но вы правы, они должны вас напугать. Это предупреждение, Ваше величество. Безобидное, но весьма красноречивое. Священник поднялся, мимолетно приласкав Радость. - Я постараюсь узнать намерения королевы-матери относительно вас, мадам. Сомневаюсь, что мне это удастся, но как знать. А вы молитесь, Ваше величество. Молитесь! Я не могу судить вас за ваши тайные мысли, но Господь может. Возвращаясь к себе, отец Жан мысленно пообещал себе сделать две вещи. Переговорить при случае с мадам Ла Ферьер, фрейлиной королевы, и побеседовать с Его высочеством принцем Франсуа, когда тот вернется из Англии. Он это сделает ради Луизы де Водемон, чье сердце было полно сладости, но куда уже попала горькая отрава обид, разочарований и преступных желаний. Увы, так ангелы теряют крылья и становятся обычными людьми. *согласовано Эпизод завершен
полная версия страницы