Форум » Игровой архив » Бог простит, Гизы не прощают » Ответить
Бог простит, Гизы не прощают
Катрин де Монпансье: 12 ноября 1576 года. Франция, Париж, особняк герцогини де Монпансье. Вторая половина дня.
Ответов - 21, стр:
1 2 All
брат Горанфло: Брате был готов постоять в углу, но с корзиной, в которую вцепился, расставаться был вовсе не готов! Вместе с ней он и отошел в сторону к дверям, стараясь встать так, чтобы некто этот, кто назвался Арно де Физ, прикрывал своей тощей фигурой если не самого Горанфло, то его добычу. Взгляд монаха с вожделением смотрел на вторую корзину. Жаль, что он не успел схватить и ее, оттуда живописно вырисовывались горлышки бутылок. Но Бог бы с вином, от которого, конечно, Жак-Непомюссен не отказался бы во веки веков, главное, у него в руках была то, что издавало такой дурманящий аромат. Пока молодой человек говорил, женевьевец незаметно, как ему казалось, запустил свои толстые пальцы под салфетку, и уже нащупал восхитительную хрустящую корочку. Это определенно был пирог! В брюхе Горанфло заурчало с такой силой, что он чуть было не прослушал слова, в дальнейшем произнесенные дарителем благодати в двух корзинах. Монах едва не выпрыгнул из рясы от возмущения. Что значит лично для приора??? - Святая братия рада любым дарам, и готова разделить даже тонкую краюшку хлеба друг с другом, не так ли святой отец? – палец монаха уже отколупнул маленький кусочек от пирога в корзине, но донести до рта его не успел. Ибо язык наш – враже наш первейший, заговорил раньше, чем вкусить те добытые крохи, и заговорил тогда, когда его вовсе о том не просили. Нет, он, конечно, оратор от Всевышнего, удостоенный чести слышать сам Глас с Небес, но почему же этот дар вечно просыпается в Жаке-Непомюссене так не вовремя? - Тем более, что Господь нам всем завещал делиться друг с другом, - если Фулон надеялся, что ему удастся единолично насладиться даром от этого молодого человека, то он сильно ошибался. Горанфло откинул, наконец, салфетку и узрел, что она скрывала под собой. С его губ чуть не сорвался стон восхищения и предвкушаемого блаженства. Он совсем потерял контроль над собой и отломил кусок от пирога, но вкушать всухомятку вредно для чрева. Потому, окончательно обнаглев, он протопал ко второй корзине, и выудил оттуда бутылку вина. Глаза его горели неистовым блеском. Вино нужно было откупорить, и зубы монаха привычным движением обхватили пробку.
Жозеф Фулон: - Арно де Физ… Брат Горанфло, запомните это имя, а лучше запишите. Брат Горанфло! Львиный рык кроткого настоятеля заставил даже дворового пса за окном замолкнуть на пару мгновений, а из-за двери выглянул любопытный монашек, желающий своими глазами лицезреть, как наказывают обжору, выпивоху и враля Жака - Непомюссена Горанфло, которому, видите ли, являлся Господь в каждой винной бочке. Жозеф Фулон глубоко вздохнул, призывая себе на помощь всех святых. Нет, сначала он как должно проводит такого любезного и воспитанного гостя, как этот дворянин, а уж потом… В голубых очах настоятеля отразилась дальнейшая судьба толстого монаха, и была она отнюдь не радостна. - Проводите гостя к нашим реликвиям, брате, - величественно кивнул он монашку. – Идите сын мой, идите, да снизойдет на вас благодать, а мы за вас помолимся. Вы всегда желанный гость в нашей обители. Идите. Собственноручно закрыв за гостем дверь, выждав немного, чтобы его крики не смутили доброе сердце прихожанина, Жозеф Фулон, наконец, дал волю гневу праведному: - Брат Горанфло, негодный ты служитель Господа, пятно на светлом лице обители нашей, ты, грешник, ты, пропащая душа, немедленно на колени! Ты, ведомый своим чревом, а не любовью к Господу, кайся! Кайся, ибо пришел твой последний день в этих стенах, и иссякло терпение мое! И нет более места человеколюбию в сердце моем! Вырвав из рук монаха бутылку и корзину с пирогом, настоятель отнес это в другой конец кельи, можно сказать, спас от загребущих рук монаха, да сгноит его Господь за тот позор, которым он покрыл честную обитель в глазах доброго католика Арно де Физа. Что он теперь подумает об аббатстве? Что они тут день и ночь услаждают свои грехи? В голове настоятеля крутились наказания одно другого страшнее. Посадить брата Горанфло в погреб на цепь? Так он своими рыданиями превратит в уксус все вино. Приказать бить его палками? Так он так толст, что не почувствует ударов. Нет, тут нужен был иной урок. Такой, который заставит страдать не только его тело, но и душу. От волнения горло Жозефа Фулона пересохло, и он налил себе вина. Никогда бы он не позволил себе вкушать благородный напиток из бутыли, это оскорбление божьему дару, посланному нам в утешение и радость! Вино было сливовым и радовало небо сладким вкусом и бархатистостью. Проследив за жадным взглядом монаха, отец настоятель понял… о да, он понял! Этот урок брат Горанфло никогда не забудет. - Стойте на коленях и читайте Benedicite Dominum, брате. Громко! Сам настоятель неспешно освободил стол, достал из корзины пирог, полюбовался на него, наслаждаясь, как истинный гурман, не только видом, но и дивным запахом. Поставил рядом бутыль с вином. Все это неторопливо, с любовью. Так же неторопливо разрезал щедрый дар Арно де Физа (воистину, какой добрый, заботливый молодой дворянин), положил щедрый ломоть пирога себе на блюдо. А затем и вкусил яство, запивая его вином, испытывая ни с чем несравнимое удовольствие. Ликовала его плоть, наслаждаясь заслуженным угощением, сердце – ибо сейчас восстанавливалась справедливость, и душа, внимавшая звучной латыни молитвы.
Арно де Физ: Сказать, что Арно был изумлен нахальством монаха, значит не сказать ничего. Нда, не слишком успешно противостоит смертным грехам рекомый брат Горанфло, неудивительно, что от щедрот Божьих достиг такой внушительной комплекции. Он сделал невольное движение в его сторону, но тут рык приора разом успокоил его возмущение. Судя по голосу, аббат Фулон вознегодовал не на шутку. Что ж, похоже достанется святому брату за столь явное небрежение к монашеским обетам, ну так туда ему и дорога. Сам же Арно, выполнив все что от него требовалось, и не испытывая более потребности находиться в этом благословенном уголке обители, где сейчас, судя по всему разгорятся нешуточные пантагрюэлистические страсти - почтительнейшим образом поклонился настоятелю, сочувственно посмотрел на монаха, и, попрощавшись, вышел за монашком, который то и дело оглядывался назад, точно намереваясь увидеть сквозь закрывшуюся дверь кару, долженствующую обрушиться на брата Горанфло. Осмотр реликвий не занял много времени. Оставив молодого человека у могилы Хлодвига, монашек исчез, а де Физ, которого сейчас гораздо более интересовали дела мирские, нежели заботы о спасении души, не счел нужным слишком углубляться в благочестивые размышления, и поспешил обратно, в особняк герцогини де Монпансье, с замирающим сердцем предвкушая новую встречу с ней.
брат Горанфло: От крика Фулона, брате, не ожидавший от вечно благостного аббата такого напора страстей, аж выронил уже отломленный кусок пирога обратно в корзину, а саму корзину на стол настоятеля, благо успел подойти к нему достаточно близко. Пальцы-колбаски одной руки предательски дрожали от страха, что в Фулона вселился демон, но пальцы другой крепко держались за бутылку, а рот был заткнут извлеченной из горлышка бутыли пробкой. Глаза Горанфло в панике завращались, он инстинктивно перекрестил отче сосудом с вином, сделал шаг назад и плюхнулся на колени, вознося мысленно молитвы к Всевышнему. Да еще и этот достойный молодой человек по имени Арно де Физ, которое уж теперь сборщик подати монастыря святой Женевьевы вовек не забудет, покинул келью настоятеля аббатства, оставив несчастного страждущего на погибель от гнева властелина ада. А в пасторе их обители, и взаправду, словно поселился сам дьявол, он с жестокостью оного издевался над бедным голодным монахом, вкушая те яства, на которые тот сам положил глаз. И, Боже, какая это была мука! В необъятном брюхе начался мятеж – желудок посылал разуму ультиматумы один за другим, но суеверный страх, обуявший Жака-Непомюссена, не давал ему возможности пошевелиться, а пробка в зубах мешала должным образом читать Benedicite Dominum. Пока отец Жозеф смаковал пирог, брате извлек пробку изо рта и начал читать молитву. Вот только вслух он проговаривал одни слова, а про себя, свято веруя во свою связь с Небесами (ведь недаром ему именно явилось чудо, и он слышал Глас Господень), молился, чтобы пирог этот дареный встал поперек горла Фулону, чтобы обрушил Всемилостивейший на этого бессердечного человека кару неведомой силы, а его, брата Горанфло, пожалел и наградил за страдания.
Жозеф Фулон: Аббат не торопился. Во-первых, вкушать такое изысканное лакомство следовало не торопясь, во-вторых, чтобы внушить брату Горанфло правильные принципы, нужно время. Сразу до него не дойдет даже удар дубиной, прости Господи. А еще следовало подумать о дальнейшей судьбе негодного брата, и мысли эти очень приятно ложились на трапезу, которую позволил себе Жозеф Фулон. Так и получилось, кусочек пирога, глоточек вина, и картина будущего изгнания брата Горанфло. Еще кусочек, еще глоточек, и вот уже в фантазиях отца Жозефа толстый монах бредет по дорогам Франции, сирый и бесприютный. - Я буду молиться за вас, брате, - с искренней заботой пообещал он своему духовному чаду. Стоящему на коленях и бубнящему молитву. – Молиться за вашу пропащую душу, пусть Господь и Пречистая Его мать будут добры к вам и простят вам ваши прегрешения. Спаситель наш привел вас в монашество, чтобы вы выкупили душу свою из геенны огненной постом, молитвами и покаянием. А вы? Отвечай, брат Горанфло, что сделал ты для спасения своей души? Жозеф Фулон так увлекся, что закашлялся. Крошка от пирога попала не в то горло, но он поправил это с помощью чудесного сливового вина, и снова ощутил порыв вдохновения. Правда, вино оказалось крепче, чем он думал, потому что мудрые мысли, теснящиеся у него в голове, прямо-таки перлы красноречия, не желали быть внятно изложенными. Может быть, их стоит записать? Аббат потянулся к листам бумаги и чернильнице, но она отчего-то убегала от него, пряталась то за корешок толстой книги, то за подсвечник. Какое коварство. - Спасение души, - бубнил под нос аббат. – Спасение души, absque omni exceptione, является ad extra, но кроме сего, братия и сестры, не будем забывать, что fd cogitandum et agendum homo natus est. Est, да… Finis coronat opus. Глухой стук возвестил о том, что тело аббата упало на пол, но сам аббат этого уже не ощущал. Finis coronat opus.
брат Горанфло: Брат Горанфло хотел было задуматься над ответом отца Жозефа, искренне хотел, но не успел, ибо отвечать через несколько мгновений стало некому. Туша аббата Фулона упала под стол и брате сам видел, как в конвульсиях бились его торчащие из-за стола сбоку ноги в мягких туфлях. Он на коленях, со сложенными молитвенно руками, нечаянно опрокинув отставленную в сторону бутыль с вином, прополз к телу настоятеля и заглянул в его помертвевшие глаза, уставленные куда-то в потолок. Жак-Непомюссен в любопытстве посмотрел туда же, но ничего интересного там не обнаружил. - Господи Всемогущий, спаси и сохрани, - окрестил он себя трижды, и припал губами к деревянному кресту, болтавшемуся на веревке на его могучей груди. – Что сила молитвы делает-то! Что значит, когда ты любимчик Господень, - глаза монаха в этот момент горели неистовым огнем, который, впрочем, быстро угас. Горанфло быстро, все также на коленях подполз к небольшому окошку и выглянул через него на небеса. - А ты что не мог его попозже покарать? Когда меня тут не будет? – обратился он снизу-вверх, тыча пальцем в тело Фулона, будто Боженька и правду смотрел на него в этот момент. И в голосе его было столько детской обиды, что ребенку, у которого отняли игрушку, было далеко до этого великовозрастного и великообъемного служителя божьего. – Ты не понимаешь, да, что сейчас вся наша паства сочтет меня виноватым? – Горанфло никогда не отличался глубоким умом, но, когда дело касалось его собственной шкуры проявлял удивительную сообразительность. Братья-женевьевцы с него с живого не слезут, поскольку наверняка уверовали во все рассказы сборщика подати о его могущественной связи с Всевышним, и сочтут, что это он обрушил кару на их настоятеля. В общем-то правильно сочтут, но вот попробуй их убеди, что Боженька просто так никого не слушает, и раз прибрал Фулона к себе на суд, значит тот заслужил. Подумав обо всем этом брате, которому уже не хотелось ни вина, ни пирога, быстроногим оленем метнулся к столу аббата, и быстро написал короткую записку. Сжав ее в своем необъятном кулаке, он три раза вздохнул, мысленно плюнул в лицо отцу Жозефу, и выбежал из его кельи. - Братья! – завопил он, что есть сил. – Горе то какое! Настоятель-то наш преставился! – в голосе слышались хрипы от надрыва и слезы от горя лились ручьем из наивных глаз. Пока публика собиралась и выясняли, что к чему, он сунул свою записку в руку самому юному у них в аббатстве монашеку и быстро наказал ему: - Беги в «Рог изобилия», отдай это мэтру Бономэ, он знает кому передать дальше, - как только мальчонка скрылся, Горанфло принялся надрываться еще громче, готовясь молиться небесам еще пуще, чтобы не только аббат, но и вся эта паства с голодными глазами преставилась. Эпизод завершен
полная версия страницы