Форум » Игровой архив » Жемчуга и жемчужины » Ответить
Жемчуга и жемчужины
Жак де Клермон: 1 июня 1578 года, Отель де Клермон и Сен-Жермен.
Ответов - 18, стр:
1 2 All
Жак де Клермон: Серебристые переливы девичьих голосов в Синей зале заставили Жака де Клермона поморщиться еще на пороге. Хотя при посторонних он любил разыгрывать из себя «счастливого отца прелестных дочерей», называя их «мои жемчужины», в действительности он вовсе не испытывал к этому выводку какую-то особую любовь или нежность. Дочери – это товар, который нужно выгодно продать. Но, чтобы выгодно продать, товар нужно показать в самом лучшем свете. Слуга распахнул дверь перед Жаком де Клермоном. Барон тут же наткнулся взглядом на портрет сына, Луи. Тот висел на противоположной стене, и, хотя насмешливый взгляд покойного бретера больно резанул по сердцу старика (сколько надежд прахом!) все же он улыбнулся, пусть и несколько фальшиво, дочерям. Хотя, право же, тут было чем гордиться. И он гордился. Трое старших дочерей - Рене, Маргарита и Франсуаза, без сомнения должны были произвести впечатление на королевский двор и двор Его высочества принца Франсуа. Все трое были белокурыми красавицами, были молоды, и за каждой заботливый отец назначил хорошее приданое. Если уж быть совсем строгим, то Рене слишком серьезна для молодой девушки, но Жак де Клермон надеялся, что этот недостаток (монастырское воспитание, не иначе) не помешает ей сделать хорошую партию. - Вы готовы? – осведомился он, придирчиво разглядывая трех юных красавиц в поти одинаковых платьях. Нежно-голубой атлас, серебряная парча, тончайшая вуаль жемчужным флером прикрывает распущенные волосы. Не вдруг и различишь, кто из них кто. Но у каждой свои достоинства. У Рене, например, красивые карие глаза, и заботливый отец побеспокоился об ожерелье и серьгах из желтых топазов. Маргарита изящна, как Диана, и изумрудные заколки в светлых волосах сияют подобием короны. Франсуаза – сама свежесть, и каплевидные сапфиры подвесок дрожат на тонкой шейке как капля росы. Дорогое это удовольствие – вывести в свет сразу троих. Но старый интриган все рассчитал. Именно сейчас самое время, когда память об их отважном брате еще жива, именно сейчас, когда ему пожалована должность камергера Его высочества принца Анжуйского. Именно сейчас они не затеряются среди прочих дам и девиц. А при дворе это главное – запомниться. Об остальном заботливый отец позаботится…
Маргарита д'Амбуаз: Окна Синей залы выходили в небольшой сад, но сейчас там было безлюдно, только ветер гулял между кустов сирени, жасмина и роз. К розам Маргарита де Клермон была равнодушна, в монастыре их было достаточно, монахини даже вывели особый сорт белой розы, назвав его Мария Пречистая. А вот драгоценности, дорогие ткани, наряды – это то, по чему она истосковалась среди белых роз, белых одежд и белых стен. Маленькое венецианское зеркальце в эмалевой оправе – щедрый подарок отца, отразил блеск изумрудов в волосах и на шее, да и в переменчивых голубых глазах поселились зеленые искры. Поймав солнечный луч в зеркальный плен, Маргарита шаловливо послала его на лицо старшей сестры, а потом на колени Франсуазы. Жаль, что они так похожи. В будущем придется что-то придумать, чтобы не быть «одной из девиц д’Амбуаз. - Бога ради, Рене, не сиди с таким грустным лицом, - рассмеялась она. - Нас представят ко двору принца. Сегодня Сен-Жермен, а завтра и Лувр! А если тоскуешь по монастырю, попросись на службу к королеве Луизе. Если верно то, что я слышала, то ты даже разницы не почувствуешь. Франсуаза, давай поменяемся плащами? Мне больше нравится твоя пряжка с аметистом, а моя, жемчужная, подойдет к твоему наряду. В отличие от старшей сестры, мечтавшей стать монахиней, Маргарита имела вполне земные мечты. И вполне приличные для молодой девушки ее имени и положения. Замужество. Супруг с состоянием и титулом. Возможность носить красивые платья, бывать при дворе. На этом все. В этих мечтах даже монахини не увидели ничего греховного, разве что упрекнули Марагриту за некоторое тщеславие и недостаточное смирение. А вот отец, напротив, похвалил. Открылась дверь, вошел Жак де Клермон, и девушка прекратила торг с сестрой за пряжку, кланяясь новому камергеру герцога Анжуйского. Рыцарская цепь поверх богато расшитого наряда придавала отцу некую величественность. Хорошо, что с ними нет мачехи…
Рене д'Амбуаз: Каждый раз, когда Рене заходила в Синюю залу, она с трудом сдерживала слезы. Здесь все напоминало о брате, все дышало им. Казалось, безупречный храбрец Бюсси лишь ненадолго покинул Отель де Клермон, чтобы скоро вернуться. Но он не вернется. Ни сегодня, ни завтра… никогда. Ее любимый брат убит. Разбойники, устроившие засаду на дороге в предместье. Их поймали и повесили, но разве десяток никчемных жизней могут оплатить ту, одну-единственную, бесценную? Нет, конечно, нет. Когда Рене узнала о случившемся, то заболела от горя, а придя в себя, обнаружила, что мир для нее потерял свои краски. Это было неудивительно… куда удивительнее было то, что остальные сестры, хотя и горевали о смерти брата, быстро утешились. То, что нанесло Рене глубокую незаживающую рану, казалось, даже не поцарапало сердца Маргариты. Это было выше понимания девушки, и в глубине души она преисполнилась неприязни к сестре, с которой никогда особенно не ладила. Куда легче ей было с Франсуазой. Когда она попыталась указать отцу на недостаток почтения к памяти брата у Маргариты, он ее осадил, и довольно резко: - Мертвые мертвы, Рене, и Маргарита права, что думает о будущем. И тебе тоже следует. Ты не будешь монахиней, смирись, я выдам тебя замуж. А если твоя совесть требует молитв о брате – то молись! И Рене молилась. - Если тебе не нравится мое лицо, Маргарита, не смотри. Голос молодой девушки был сух и сдержан, только пальцы нервно касались топазов. Это были не драгоценности матушки, те лежали запертыми в родном доме. Что-то новое и от того особенно блестящее. Рене предпочла бы надеть ко двору старинный крест, усыпанный жемчугом, но отце был непреклонен, а спорить с Жаком де Клермоном у Рене не хватало решимости. Отец всегда был суров, а мачеха безразлична. Возможно, поэтому его дочери выросли такими разными… - Франсуаза, не поддавайся ей. Это твой плащ вот и носи его. Наша демуазель Маргарита обойдется и жемчугом. А если она… Однако отчитать Маргариту как следует, Рене не успела, пришел отец. - Мы готовы, батюшка, - ответила она за всех.
Франсуаза де Клермон: После суровых стен монастыря, строгих одежд монахинь, постоянных молитв и занятий, жизнь в Отеле Клермон казалась раем. Мягкие кровати под пологом, теплая вода по утрам для умывания, вкусный завтрак, быстро вернули румянец на щечки Франсуазы, избавив ее от неприхотливого быта сестер. И разве можно было сравнить бархат, шелк и парчу с грубым нарядом, который носили все в монастыре. Франсуаза с азартом, граничившим с жадностью, выбирала себе ткани для платьев. Ей хотелось все и сразу. И голубой, словно весеннее небо, шелк и серебряную, словно морозные узоры на окнах, парчу, медово-золотистый гладкий бархат, рытый бархат цвета кармина или нежную, словно облачко, вуаль. Она с тщеславной придирчивостью примеряла украшения, которые достались ей с сестрами от покойной матери. Сначала робко, а потом смелее просила отца купить ей жемчужные серьги из крупных жемчужин каплевидной формы. Отец был строг, но редко отказывал в просьбах, когда дело касалось нарядов для выхода в свет. Солнечный зайчик, скользнул по ее коленям и девушка, засмеявшись, попыталась его поймать. Солнечный блик скользнул дальше по стене и затерялся. Ах, как же хорошо опять иметь возможность смеяться, радоваться жизни, не опасаясь сурового взгляда сестры Терезы. - Не дразни ее, Маргарита, - заступилась за старшую сестру Франсуаза. - Как можно при дворе вести монастырский образ жизни? – При этих словах она встала, сделала несколько танцевальных па. - Ты думаешь, что аметист пойдет больше к твоим изумрудным заколкам, чем жемчуг? – Франсуаза задумалась над выгодой такого обмена. Жемчужная пряжка была тоже красива, и теперь Франсуаза не знала какая ей нравится больше. Как порой мучителен выбор. Жемчуг или аметист? Подумать только, еще недавно у нее и не было никакого выбора. Кипарисовый крестик и четки – вот и все что могло считаться украшением. - Возьми аметист, - миролюбиво согласилась Франсуаза после недолгого раздумья и с укором посмотрена на Рене. - Мы же сестры и не должны ссориться из-за таких пустяков, - пояснила она старшей сестре и обернулась на звук отрывшейся двери. - Отец! – обрадовано воскликнула она, но тут же по примеру Маргариты, чинно склонилась в поклоне.
Жак де Клермон: Кто-то обвинил бы Жака де Клермон в душевной черствости, и был бы прав. В том, что он недостаточно любит своих детей – и возможно, тоже не ошибся бы. Дети сначала слишком малы, потом неожиданно вырастают, особенно сыновья, и их следует держать в узде. С дочерьми пока что было меньше хлопот. Но де Клермон всегда хотел для своих детей лучшего (в том смысле, в каком он это понимал). Положения при дворе, связей, выгодных браков. Старший, Луи, поднялся очень высоко и барон им гордился. Но, увы, звезда, горевшая так ярко потухла. Значит ли это, что нужно предаваться печали? Нет. Это значит, что пришло время зажигать другие звезды. - Носилки подали. Рене, ты поедешь со мной, во вторых повезут Франсуазу и Маргариту. Постарайтесь показать себя в самом лучшем свете при дворе принца, девочки мои, тогда при ближайшем же празднике я возьму вас с собой в Лувр. Кивнув дочерям, Жк де Клермон проследовал во двор, сделав знак дочерям усаживаться. Рене он выбрал не случайно. С большим удовольствием он бы провел время с Маргаритой – она была умна и почтительна, или с Франсуазой – младшая из троих сестер была мила и ее общество никого не утомляло. Но именно потому, что в Рене он видел скрытое неодобрение, возможно даже непокорство, он не отпустит ее далеко от себя. Непокорство в своих людях и своих детях Жак де Клермон пресекал жестоко и беспощадно. В полумраке носилок Рене казалась очень хрупкой, почти ребенком, и барон удержал резкие слова, вертевшиеся на языке. Для первого раза он будет мягок. - Дочь моя, мне сказали, что ты расспрашивала слуг о брате и просила принести тебе его вещи. Это правда? Жак де Клермон знал о горячей любви Рене к Луи, знал, что она всегда смотрела на него, как на полубога. Но у всего должны быть границы. Подобная одержимость памятью покойного в молодой девушке непонятна и неприятна, и может ей навредить в глазах света.
Рене д'Амбуаз: Слуги, два пажа, вооруженная охрана. Как много людей вокруг. В монастыре было гораздо тише, и, конечно, не было мужских взглядов. Рене чувствовала их, даже если они касались ее как бы вскользь. Все равно, на коже оставался словно неприятный липкий след. А сколько таких взглядов будет сегодня! женская красота есть орудие дьявола. Так говорили в монастыре. Если уж выпало несчастье родиться красивой, нужно делать все, чтобы не вводить своей красотой в искушение. Держаться скромно, одеваться просто. прятать волосы, плечи, грудь. особенно волосы! Рене нервно коснулась своих. Служанка подкрутила их горячими щипцами и теперь пряди лежали на плечах аккуратными локонами. Вопрос отца заставил ее сначала недоуменно поднять глаза, а потом опустить их, покраснев. Ну да. Она просил слуг найти ей вещи брата. Не важно, что. Пряжку от плаща, рубашку, книгу, которую он любил читать. Молитвенник. Все, чего касалась его рука. Все, что помогло бы ей почувствовать его, пусть даже их разлучила смерть. - Простите, батюшка. Я не думала, что поступаю плохо, - прошептала она. – Мне жаль, если я огорчила вас. Беда в том… беда была в том, что Рене никак не могла угодить своему отцу. Как бы ни старалась, она всегда чувствовала его неодобрение. Маргарите повезло несказанно больше, но старшая сестра не завидовала. Много лет не завидовала, потому что у нее была любовь брата. А сейчас только память о нем.
Маргарита д'Амбуаз: - Наша святая Рене может сколько угодно ходить с грустным лицом, но ты, Франсин, согласишься со мной: как хорошо, что мы больше не в монастыре! Маргарита, довольно улыбнувшись, устроилась в носилках, заботливо оправив складки платья. Носилки подняли, понесли, у дверцы пристроился паж с гербом дома на груди, совсем мальчик лет двенадцати, кто из родственников знакомых, или знакомых родственников. Вторая дочь Жака де Клермон рассеяно играла веером. Особенного волнения она не испытывала. Маргарита не любила отдавать что-то на откуп случаю, поэтому в тайне отрепетировала все – и поклон, и взгляд и даже интонацию, если вдруг к ней обратится принц или кто-нибудь из гостей. И, конечно, выражение лица. Скромное, но ни в коем случае не испуганное. Чуть сдвинув в сторону шелковую занавеску, девушка взглянула на улицу. Париж притягивал ее, что было неизбежно после стольких лет благочестивого заточения в монастыре. Да, там она научилась петь, вышивать, читать и писать и ей даже доверяли раскрашивать глиняные статуи Мадонны. Раскрашивать и покрывать плат или платья тончайшим листом сусального золота, такого легкого, что может улететь от дыхания… Маргарита же предпочитала золото иное. - Жаль, что матушкины драгоценности остались дома, - заметила она, больше отвечая своим мыслям, чем поддерживая разговор с Франсуазой. Помнишь сетку для волос с крупными жемчужинами? Она бы очень подошла тебе… или мне. Милая улыбка смягчила это заявление, свидетельствующее о том, что молодая д’Амбуаз была особой весьма себялюбивой. Маргарита, когда хотела, могла быть очень милой.
Жак де Клермон: Огорчила… У Рене был воистину удивительный дар делать и говорить не впопад. Нельзя было отрицать, что руководствовалась она самыми лучшими намерениями, но что толку? Возможно, монахини были правы, утверждая, что Рене создана для отречения от мира, но дьявол и преисподняя, он сейчас не в том положении, чтобы разбрасываться дочерями. Смерть двух сыновей - уже достаточно сильный удар по семейному древу Клермонов. Раздумывая об этом, новый камергер Его высочества герцога Анжуйского хмурился. Пальцы поглаживали тяжелую золотую цепь, лежащую на груди. - Ты действительно меня огорчила, Рене, - холодно кивнул он. – Мне казалось, я ясно дал тебе понять, на что теперь должны быть направлены твои мысли. Разве нет, девочка? Все, о чем ты должна сейчас думать – это о том, как произвести хорошее впечатление при доре и удачно выйти замуж. Большего от тебя не требуется. Жак д’Амбуаз едва сдержался. Хотелось обвинить Рене в неблагодарности, в том, что девчонка не понимает своего счастья. Портшез мерно покачивался. За занавеской слышались голоса прохожих, смех, выкрики уличных торговцев. Кипела жизнь. Барон одернул занавесь. - Посмотри, Рене. У каждого из этих людей есть свои потери. У кого-то умер муж, у кого-то сын. Жена, сестра, любовница, черт возьми! И никто из них не ложится в могилу до срока. Оплакали – и живут дальше. Помни, чему тебя учили в монастыре, дочь моя, все показное, чрезмерное есть лицемерие – и грех. Если я еще раз увижу, что ты впала в этот грех, мне придется тебя сурово наказать. Я отправлю тебя в провинцию, к мачехе. Найти тебе мужа я могу и без твоего присутствия при дворе. Ты этого хочешь?
Франсуаза де Клермон: - Как говорила сестра Агнесса, то монашеский постриг – это рождение ангела. – Франсуаза довольно ловко скопировала тихий и бесцветный голос монахини. – И монашеский обет предполагает куда больше смирения, чем в мирской жизни. Если наш отец считает, что мы нужны семье, то Рене это нужно принять с таким же смирением, как и послушание в монастыре. Отец так добр к нам. Эти наряды и поездка в Сен-Жермен, - девушка мечтательно посмотрела в даль, улыбаясь пока еще несбывшимся мечтам, - могли мы раньше мечтать об этом за стенами монастыря? - Признаться, я рада, что покинула монастырь раньше, чем предполагала. Пусть наша старшая сестра мечтает о женихе небесном, а я хочу здесь, на земле иметь свой дом, мужа и детей. Франсуаза никогда не помышляла о постриге, она знала, что ее нахождение в монастыре это часть ее воспитания, и она была даже рада, что не осталась в имении под опекой мачехи. Пусть она, в силу возраста, меньше остальных сестер помнила свою мать, но она очень ревностно отнеслась к тому, что отец женился вторично. Поэтому и слова Маргариты о матушкиных драгоценностях напомнили ей о том, что возможно они их больше не увидят. Какая-то часть драгоценностей передавалась из поколения в поколение д’Амбуаз и должна была перейти к жене старшего сына, какая-то была частью приданого Катрин де Бово и вот уже их могли получить ее дочери. - Да, я помню ту сетку из золотых нитей, с крупными жемчужинами. Теперь, когда наши братья ушли в мир иной так и не женившись, боюсь, как бы дочь Жана де Ромекура, наша достопочтенная матушка не прибрала их себе, - слово «матушка» Франсин произнесла язвительно, благо отец ехал в других носилках. В присутствии отца она предпочитала молчать, если разговор касался из мачехи. - Это просто несправедливо! – Франсуаза в досаде нахмурилась и поджала губки, - Зачем они ей в провинции? Она уже замужем, тогда, как мы … А они едут в Сен-Жермен, где было бы кому оценить их украшения, тогда, как мадам д’Амбуаз может сколько угодно наряжаться ради сбора базилика в саду или любования розами. Порой и Франсуаза умела негодовать, когда дело касалось ее интересов. - Матушкины драгоценности лишь обратили бы внимание на наш древний род и были бы неплохим дополнением к нашему приданому. Носилки мерно покачивались. Шаг за шагом они приближались к цели и Франсуаза немного волновалась. Еще немного и десятки оценивающих глаз устремятся на сестер Клермон. Это было приятное волнение, куда большее, чем перед исповедью или причастием.
Маргарита д'Амбуаз: - Обойдется наша достопочтенная матушка, вот что я вам скажу, Франсуаза д'Амбуаз, - отчеканила Маргарита, в прекрасных глазах которой промелькнула удивительная, для столь юной двушки, решимость. О, да, когда средняя дочь Жака де Клермон видела цель, она шла к ней весьма решительно, хотя иногда и признавала, что окольный путь предпочтительнее, чем прямота. Прямота хороша у мужчин, женщинам приходится скрывать свои мысли и желания за улыбкой и скромно опущенными ресницами. - Если бы госпожа Жанна родила нашему отцу сына... Но на все воля божья. У нас еще одна сестра, а драгоценности матушки по-прежнему ждут своего часа. И я постараюсь уговорить отца дать нам что-нибудь из них, хотя бы к осенним балам. Подумай, может быть, уже осенью мы будем помолвлены, Франсин! Маргарита сладко зажмурилась, как кошка, представляющая большую, вкусную птичку, которую она с удовольствием поймает и съест. Брак... Достойный брак. Вот что ей нужно. А любовь... любовь это то, о чем в песнях поют, к реальной же жизни она не имеет ровным счетом никакого отношения. Тем временем носилки слегка тряхнуло, а потом они и вовсе остановились. Впереди слышались какие-то крики. Маргарита нахмурилась, прислушиваясь. Ничего не разобрать, только голоса какие-то... недобрые. Конечно, с ними охрана, но все равно, стало как-то неуютно.
Жак де Комон: Во Франции не было мира. Похоже, и не будет. Такой вывод сделал Жак де Комон. Но, конечно, его цель была не в том, чтобы совершить невозможное, надо было узнать о судьбе принца Конде и по возможности устроить его возвращение. И снова, уже не в первый раз, протестанты обратились к герцогу Анжуйскому. А герцог Анжуйский был великим мастером ничего не обещать. Сегодня Жак де Комон уже в третий раз ехал в Сен-Жермен. Решив для себя, что этот третий раз будет последним. Либо он добьется освобождения Конде, либо пусть в Париж едет новый посол. Именно об это раздумывал Жак, когда его лошадь остановилась. Сплошной людской поток двигался, тек, бурлил. А впереди, под стражей, шел человек. В него бросали камни. - Что происходит? - Это фальшивомонетчик. Его забьют камнями, а если останется жив сварят в масле заживо.
Жак де Клермон: - Не выходите из носилок, Рене. А я посмотрю, что происходит. Непредвиденная задержка спасла девушку от серьезного внушения со стороны отца. Жак де Клермон вылез из портшеза проклиная непредвиденную задержку, ругая слуг, хотя, по правде сказать, слуги тут были невиноваты – плотный людской поток тек по улице, медленный, зловещий. И вряд ли кто-нибудь рискнул бы встать у него на пути. Оставалось только ждать. - Кто это? – кивнул барон на существо, едва идущее по улице. Ноги, голова, тело – все это было одним сплошным кровавым месивом. - Жан Жемен, ваша милость, - охотно ответил кто-то, по одежде – богатый торговец. – Проклятый фальшивомонетчик! Барон покачал головой. Грех этого человека был велик, но все же, для него будет лучше не добраться до Гревской площади живым. Лучше смерть от камня, брошенного из толпы, чем от кипящего масла. Размышления барона прервал крик Маргариты...
Маргарита д'Амбуаз: Крики становились все ближе и носилки уже не казались надежным убежищем. А где толпа – там и те, кто любит и умеет поживиться за ее счет. Маргарита не видела, как охрану аккуратно и незаметно оттерли от носилок с девушками, а когда пажи хватились – до них было не меньше трех шагов, но что такое три шага в плотной парижской толпе, работающей локтями, старающейся разглядеть осужденного, бросить ему вслед, если не камнем, так хоть оскорблением? Маргарита громко вскрикнула (и этот крик услышал отец) когда в носилки наполовину влез оборванец с ножом. - Не ори, - грубо приказал он. – Снимай с себя свои камешки, быстро! И ты тоже, - кинул он на Франсуазу. Глаза горели алчностью и предвкушением богатой добычи. Две беззащитные девицы – что они могут? Сорвать с них украшения – дело нескольких секунд, а слуг удержат подельники. А потом ищи-свищи их по подворотням! Дочь барона возмущенно воззрилась на разбойника. Было страшно, но еще больше жаль драгоценностей. Очень жаль… отдавать их? Ну, уж нет. К тому же, вряд ли этот негодяй ожидает от них сопротивления. скорее, слез и обморока. - Сейчас, сейчас, - всхлипывала она, слабо теребя драгоценную застежку плаща, тот самый аметист, который она обменяла у Франсин на жемчуг. И вот уже она даже подалась и улыбка разбойника стала шире, переложив нож в левую руку он протянул правую за драгоценностью. Тогда Маргарита что есть силы хлестнула по его лицу плащом…
Жак де Комон: Женский крик отвлек дворянина от фальшивомонетчика и праведного гнева толпы. Он обернулся и увидел, как какой-то негодяй почти залез в носилки. Уж наверняка не за тем, чтобы пожелать тем, кто внутри, доброго дня. Жак де Комон раздумывал недолго. Развернув коня, он направил его сквозь людское море, рассудив так: кто захочет позаботиться о себе, тот это сделает. - Негодяй! Ты смеешь угрожать женщинам? Голос у Жака де Комон был громкий, на слух грабитель не жаловался. Рассудив, что проще потерять добычу чем жизнь, скрылся в толпе вместе со своими помощниками. Жак спешился у носилок, обеспокоенно заглянул внутрь. - Сударыни, с вами все в порядке? Этот мерзавец не успел причинить вам вред? В носилках сидели две молодые особы, испуганные но очень красивые. Жак подумал, что на месте их родственников позаботился бы о более достойной охране.
Рене д'Амбуаз: Рене осталась в носилках, когда отец вышел посмотреть, из-за чего на улице толпа. Ее, привыкшую к тишине монастыря и отеля де Клермон пугали звуки Парижа. Все эти грубые голоса, оскорбительные выкрики. Носилки казались хрупкой скорлупкой, которую вот вот раздавит людское море. Пальцы молодой девушки болезненно ощущали отсутствие таких привычных четок. Перебирая их, Рене успокаивалась, но, конечно, отец счел их неуместными сегодня, как будто что-то, касающееся бога и веры, могло быть неуместным. Слова барона о потерях глубоко задели девушку, ей показалось, что отец обвиняет ее в лицемерии. Но это было не так, совсем не так! Рене не лицемерила, она действительно не понимала, как можно было так спокойно принять известие о смерти старшего сына? Не потребовать от короля расследования, удовольствоваться заявлением, что виновные наказаны... разбойники пойманы и повешены... Как всегда, при мыслях о графе де Бюсси на глаза Рене навернулись слезы. Она их поспешно вытерла платком. Если отец увидит, что она плакала — опять будет ей недоволен... опять...
Франсуаза де Клермон: Франсуаза даже поморщилась от мысли, что их мачеха может подарить роду де Клермон сына. Разве может кто-то заменить их погибших братьев? - На все воля Божья, - почти привычно отозвалась Франсуаза на слова Маргариты, однако вложив в слова свой смысл. Она не желала появления братьев. – Пусть у госпожи Жанны рождаются дочери. Размышлять о детях Жанны было неприятно. Куда лучше было думать, как и сказала Маргарита о собственной помолвке. Не о браке, который немного пугал Франсуазу, а именно о помолвке. Это означало и ухаживания, и подарки, и определенное положение в обществе. Когда носилки тряхнуло и раздались крики, то Франсуаза испугалась. Испугалась, интуитивно вспомнив, что именно по дороге в Сен-Жермен погиб их брат, а носилки не спасли ехавшую туда же графиню де Монсоро. Она в ужасе прижала руку к губам, с которых вот-вот должен был сорваться крик, когда в их носилки наполовину влез разбойник. Может и не разбойник, но как еще назвать было оборванца, велевшего снять им украшения? Поступок Маргариты восхитил ее младшую сестру, и Франсуаза внезапно перестала бояться. Она не закричала, не упала в обморок и даже нашла в себе силы подумать об отце и Рене. Что же с ними? Грабитель исчез так же внезапно, как и появился, вовсе не успев ничем поживиться. Если бы Франсуаза де Клермон и мечтала о рыцаре, который, как в романе, спасет ее, то безусловно бы обрадовалась бы появлению их спасителя. Могла бы даже отметить его молодость и учтивые манеры, но вместо всего этого спросила об отце. - Лишь благодаря Вам, месье, тот человек не успел даже забрать драгоценности, но ради всего святого, скажите, что случилось? Вторые носилки целы? Там все живы? В волнении она взяла Маргариту за руку и сжала ладонь. Кто знает, не остались ли они с Маргаритой совсем одни в этом мире?
Жак де Комон: Девушки были невредимы. Можно считать, что им повезло, в такой толпе хватает негодяев, не желающих упустить свою выгоду. Срезают кошельки, воруют драгоценности, случается, даже убивают за пару монет. - Я Жак де Комон, сударыни. Сожалею, что вам пришлось пережить столь неприятные мгновения. Я вижу вторые носилки с таким же гербом – они принадлежат вашей семье? Ели так, то не волнуйтесь, с ними все хорошо. Столпотворение случилось из-за одного преступника, которого ведут на казнь, но все уже расходятся. В самом деле, толпа редела. Жаку можно было и самому откланятся и продолжить свой путь в Сен-Жермен, но он почему-то стоял у носилок, оправдывая свое промедление тем, что хочет дождаться отца девушек, или опекуна, словом, убедиться, что они в безопасности.
Жак де Клермон: Барон сначала недобро прищурился, оглядев молодого человека (слишком молод, слишком смазлив, такие как раз любят кружить голову юным девицам) но потом сменил гнев на милость. Судя по всему, его девочкам он помог, а потому Жак де Клермон снизошел до кивка и легкого поклона. - Судя по всему, я перед вами в долгу, сударь, - проворчал он, убедившись, что дочери в носилках хотя и перепуганы, но целы. – Барон д’Амбуаз, к вашим услугам. Могу я быть чем-нибудь вам полезен? Последний вопрос был лишним. Скряга барон тут же представил, как этот юноша (судя по одежде – провинциал) просит у него денег. Или протекции. Или напрашивается жить к нему домой. И улыбка стекла с лица, сменившись привычной недовольной гримассой. -Но простите, мы спешим. Нас ждут у герцога Анжуйского. Но я буду рад принять вас у себя… как-нибудь. Еще раз кивнув головой (поклоны он приберегал только для короля, Монсеньора и тех, кто пользовался при дворе каким-то влиянием) барон поспешил к носилкам с Рене. Толпа уже разошлась. Слуги, боясь гнева господина, резво подняли портшезы, торопясь покинуть столь неприятное место и надеясь на то, что прием во дворце пройдет удачно и барон все забудет. - С твоими сестрами все в порядке – бросил он Рене, читая в ее глазах невысказанный вопрос. Девчонке определенно повезло – теперь у него не было ни малейшего желания читать нотации, да и Сен-Жермен был уже близко. Каким бы ни был этот день, барон надеялся, что вечер будет лучше. Эпизод завершен
полная версия страницы