Форум
Что потеряно в огне, ищи в пепле
Агриппа д'Обинье: 2 мая 1577 года. Париж, вторая половина дня.
Ответов - 26, стр:
1 2 All
Агриппа д'Обинье: - Герцог, да отлепись ты от меня! - смуглокожий лохматый, с черными завивающимися кудрями на голове мужчина в растерянности пытался себя обезопасить от сомнительных ласк кота, который вовсе не был с ним согласен. Четырехлапое мохнатое чудище так и норовило ткнуться в губы мордой. – Барон, не надо сношаться с моей ногой, всяческими способами мужчина, зашедший в хижину у Позорного столба пытался отделаться от проявления любви ее обитателей. Получалось очень плохо – кот, издавая утробное урчание, словно вот прямо сейчас сожрет того, кто под ним, сидел на плече, а черная огромная псина, в порыве чувств пыталась завладеть коленом молодого человека. - Мээээээтр, - взвыл, не выдержав, д’Обинье, огласив своим голосом, полным мольбы и сентожского акцента, лачугу парижского палача. Последнего, впрочем, не наблюдалось в зоне видимости. Но дверь была не заперта, а значит, мастер по пыткам и отрубанию голов был дома. А поскольку скрыться тут можно было только в одном помещении, Агриппа, облепленный домашними питомцами своего старого знакомого, проковылял к двери в мастерскую Кабоша, и без всякого трепета к тому, что там может происходить, отворил ее. Мэтр Антуан был действительно там, и сосредоточенно потрошил очередной труп на своем столе, не слыша ничего вокруг. - Мэтр! – заорал протестант так, что даже Барон шуганулся от него в сторону. Чего нельзя было сказать о Герцоге, невозмутимо впившемся когтями в кожаную куртку д’Обинье, которая повидала на своем веку столько всего, что сложно было сказать, какого она была цвета, когда была новая. Палач обернулся, и Агриппа широко улыбнулся ему. - Ну вот и свиделись, - только сейчас, заглянув в эти почти ничего не выражающие глаза, друг и соратник Генриха Наваррского понял, насколько же он соскучился по Кабошу. А еще по мэтру Рене. Парфюмера королевы-матери он навестит не позднее, чем сегодня вечером.
мэтр Кабош: Палач парижского суда с видом философа вскрывал труп уличной девицы, только сегодня подобранный им в квартале от его собственного дома. Она умерла от ножевого ранения. Должно быть клиент не пожелал платить. Таких случаев на Дне Парижа было предостаточно. Никто не будет искать убийцу шлюхи. Но было в покойнице кое-что привлекательное для пытливого ума бывшего подмастерья Мишеля Нострадама. Раз убита ножом, значит умерла скоро и не от болезни, и можно было не сжигать ее труп в числе многих, которых предавали пламени огня во избежание заразы в столице Франции, коей и так было предостаточно. Кроме того, он не раз сам видел и пользовал девицу, когда хозяйка той просила об услугах врачебных у чистильщика города. И последнее время аженцу казалось, что девка раздалась в теле, и раздалась по причинам естественным и более, чем здравым. - Так и есть, - прошептал он, вскрывая брюшную полость женщины, где покоилось дитя столь же мертвое, сколь и его мать. Извлекая сильно недоношенного младенца из взрезанной матки, Кабош был настолько поглощен своим делом, что не слышал шума в доме. И лишь только вопль, изданный хорошо знакомым ему голосом, заставил палача вздрогнуть и обернуться. На пороге его «мастерской» стоял Агриппа д’Обинье и всячески отбивался от кота и пса, пылавших к нему нежными чувствами. В руках мэтра Антуана все еще был плод, которому уже было не суждено продлить ничью жизнь, не прожить собственную. - Живой-таки, - с особым удовольствием мастер пыток и топора просмаковал эти слова. И относились они к более чем живому во всех отношениях сентонжцу, у которого, как ему сначала показалось, акцент стал больше напоминать гасконский. Но прежде, чем подойти к своему молодому подопечному, Кабош накинул на тело шлюхи кусок холщи, пропитанной раствором, вонь которого было не передать, и в точно такой же кусок завернул ее мертвого ублюдка. Он сегодня же напишет королеве-матери, что нашел голову, которую можно вскрыть, если она жаждет новых предсказаний. Оставив недоноска в одной из кадок, мэтр Антуан ополоснул руки поочередно в уксусе, отваре из трав и воде и только после этого вышел навстречу Агриппе, выталкивая его из мастерской, и закрывая дверь туда поплотнее. - Не слишком приятное зрелище, мой мальчик, для человека с дороги, - это было проявлением крайней заботы, покуда для самого палача все происходящее в его доме было повседневностью.
Агриппа д'Обинье: Агриппа много воевал, он много видел крови, познал боль человеческих страданий и смрад гниющих тел. Он помогал когда-то палачу в его мастерской, когда тот в редкие моменты нуждался в помощи. Ему казалось, что он привык уже ко всякому и сможет взирать спокойно на что угодно. Но увиденное, когда Кабош повернулся и отошел в сторону от своего стола, заставило д’Обинье побледнеть и сделать шаг назад. Более отвратительного зрелища он не видел. С трудом оторвав взгляд от кадки, куда был положен мертвый младенец, он сделал усилие над собой и обнял старого друга в приветствии. Кабош выполнял свой долг, выполнял так, как считал правильным и нужным. Для себя или кого-то – неважно. Работа у каждого своя. - Простите, что без предупреждения, мэтр, но послания – вещь ненадежная, когда их передаешь через чужие руки, а я в Париже, чтобы подготовить все для приезда того, о чьем приезде не должен знать никто, - поэт доверял полностью, человеку, который помог ему организовать побег дю Плесси-Морнея из Бастилии и спас некогда жизнь ему самому. – Его величеству нужно будет где-то остановиться во время своего тайного пребывания в столице. Быть может, у вас найдется на примете какой-нибудь захудалый домишко? Чем проще, хуже и отдаленнее от Гревской площади и Лувра, тем лучше. Пойдет лачуга на окраине, в которой и бездомный побрезгует остаться, - мстительный огонек промелькнул в черных глазах сентонжца. Верный сподвижник и друг Генриха Наваррского, он понятия не имел, что понадобилось этому непоседливому и непутевому монарху в Париже. Если причиной этого безумного влезания в пасть ко льву стала очередная дамская юбка, а точнее то, что под ней, то Агриппа подготовит Анрио для встреч с этой дамой такое местечко, где и клопам будет страшно ночевать. - Но прежде, расскажите, как вы здесь? Как наш повелитель духов и приведений? Все так же пугает народ? Надеюсь, его лавку еще не сожгли? – посмеиваясь своим воспоминаниям о Ренато Биянко, д’Обинье отцепил от своего плеча Герцога и теперь чесал за щекой эту наглую морду.
Флоретт Ла Ферьер: Неприметный портшез остановился около приземистого домика с крышей, покрытой мшистыми пятнами, расположенного на краю площади Позорного столба. Белокурая дама, вышедшая из портшеза, брезгливо поджав губы, оглядела окрестности и прижала к лицу надушенный шелковый платок. Дом палача парижского суда располагался не в самом престижном квартале столицы, и по своей воле фрейлина королевы Екатерины Медичи не посетила бы мэтра Кабоша. Над дверью дома не было ни вывески, ни таблички с именем владельца, но дама не сомневалась в том, что прибыла именно туда куда было нужно. Слуга, сбросив лямку портшеза, поспешил постучать в дверь, а потом и открыть ее перед дамой, убедившись, что та не заперта. Глубоко вздохнув и поборов свою неприязнь, дама в плаще, с накинутым на голову капюшоном, все еще держа надушенный платок у лица, перешагнула порог, внеся в помещение запах фиалковой воды. - Мне нужно видеть мэтра Кабоша, - назвала сходу цель своего визита Флорет де Ла Ферьер, глядя на двух мужчин, находившихся в комнате. Гадать о том кто из них палач молодая женщина не стала. Больше всего ей хотелось выполнить поручение своей госпожи и побыстрее покинуть это ужасное место, но у нее было поручение от Медичи и приходилось смириться с обстановкой. Когда первые впечатления от созерцания того места, где она очутилась, улеглись, то молодая женщина отметила, что в доме палача «бедненько, но чисто». Это примирило Флоретт с необходимостью находиться здесь, и она терпеливо ждала ответа одного из мужчин.
мэтр Кабош: Кабош не спешил отвечать на вопросы своего молодого друга. Это юность суетлива и любопытна, старость неспешна и мудра, стремясь уже познать лишь самое необходимое. Хотя сил в парижском палаче было еще много, несмотря на морщинистое лицо и седую косматую голову. Его руки еще не раз закрутят механизмы пыточных машин, и занесут топор над головами тех, кто нарушил закон, предал короля или был просто кому-то неугоден, но правосудие осталось слепо. Он молча бросал изучающие взгляды на Агриппу, пока заставлял пламя в очаге гореть ярче. Его мальчик возмужал, раздался в плечах, и прежде резкие черты лица сентонжца стали еще резче, вот только улыбка была все столь же беспечна и в глазах горел огонь, тот самый, который живет в душах людей, истинно верующих, что они борются за правое дело. Было в Жизни нечто такое, что Смерть не могла противопоставить. И не сможет. Удивительно, что вокруг Наваррца собирались именно такие люди. Кабош еще помнил месье де Морнея, в его глазах тоже был свет. Может и прав был мастер Мишель, прав этот флорентийский засранец, позволивший себе умереть, и само Небо вело сына Жанны д’Альбре к престолу, наделяя его сподвижников лучами своего солнца. Отмеченные Господом… Не метками, шрамами, родимыми пятнами, а вот этим Светом в глазах. Не причудливо ли, что теперь Генрих Нааваррский сможет иметь в Париже такое убежище, где его не найдет никто – кто заподозрит, что сына убиенной королевы сокроют стены дома ее убийцы? Но пока Агриппе о том рано знать. - С превеликим удовольствием найду для твоего господина такое обиталище, тем более, что пара подобных у меня есть на примете, - случай избавил палача от необходимости отвечать на вопросы д’Обинье о Ренато Биянко. После стука дверь, которую Агриппа не запер на засов, отворилась, пропуская в дом изящную даму. Женщина расточала аромат духов, но Кабош знал – в его сундуке лежат подобные «сокровища», и за многие из них любая кокетка продала бы душу дьяволу. Такие гости у Кабоша были редкостью и приходили они всегда от одного человека – от Екатерины Медичи. Что ж, на ловца и зверь бежит. Ему тоже есть, что передать Мадам Катарине. - Проходите, сударыня, я вас слушаю. Чем могу быть полезен Ее величеству? – последние два слова были сказаны для Агриппы, чтобы тот не слишком откровенничал в присутствии красотки. Хотя, должно быть, мальчик уже женился на той блондиночке, которая так не нравилась парфюмеру в виде супруги их протеже.
Агриппа д'Обинье: Против своей воли Агриппа вдруг посмотрел на немолодого палача с некоторой ревностью. С чего бы ему так желать помочь Беарнцу? Поэт ожидал, если не осуждения со стороны Кабоша, то хотя бы небольшой нотации, что его «мальчик» опять нашел приключений на свою седалищную опору, и виной этим приключениям Генрих Наваррский. А тут даже не пожурил. Либо мэтр чем-то озадачен, либо уже не столь любит своего спасенного некогда подопечного. Обидно как-то стало. С ранних лет Агриппа знал больше учение, чем ласку и любовь отца, который, несомненно, питал к своему сыну добрые чувства, но протестантская религия учит своих детей воспитывать в строгости, труде и хладе разума, тепло же сердечное надлежит отдавать Господу и сыну его Иисусу, посредством частых молитв. И только от парижского палача и флорентийского парфюмера, отпрыску сентонжского адвоката удалось познать, что такое душевная забота. Но сейчас, казалось, будто мэтр тяготится разговором. Но задать вопросы по этому поводу (может случилось что у друга) д’Обинье не успел. Ему не нужно было лишних предупреждений, он и так сразу понял, у кого должна была служить молодая красивая девушка, не с сутуленными от горя плечами и поникшей головой, зашедшая к палачу. Место встречи не предполагало обязательного знакомства, потому сподвижник галантного Наваррца лишь приподнялся и поклонился даме. Люди, приходящие в лачугу мэтра Кабоша, здесь не для того, чтобы делиться своими тайнами и называть имена. Поэтому д’Обинье счел самым правильным и уместным, уделить свое внимание Барону и Герцогу, и не вмешиваться в разговор мэтра и его посетительницы. Он поглядывал на девушку, а сам делал вид, что ищет под тряпицами, укрывающими плошки на столе, нечто вкусное. Барону повезло – вскоре молодой человек уже скармливал ему обнаруженный ломоть хлеба. - Да, Барон, видишь, какие прелестницы посещают этот дом, - пока пес жевал, брызгаясь слюнями во все стороны, Агриппа чесал его за ухом. – А ты слышал, в Париже говорят, будто самые красивые дамы состоят теперь не в свите королевы-матери, а в свите ее дочери, прекрасной Маргариты? Вот давай лапу, поспорим, что и эта прелестное создание служит у Ее величества королевы Наваррской, - Барон послушно дал лапу лохматому поэту и тот рассмеялся. – Ну хорошо, если я не прав, с меня сахарная косточка, - пожав черную лапу д’Обинье отпустил ее. – Сударыня, разрешите наш спор? Вездесущему протестанту было очень интересно узнать, как устроилась при дворе своего братца жена Анрио, попросту сбежавшая из Нерака. Об этом он еще спросит у Ренато, ну а пока – с миру по нитке, с человека по словцу.
Флоретт Ла Ферьер: Присутствие второго человека в комнате лишь в первое время озадачило молодую женщину, но раз сам мэтр Кабош не попросил того выйти, то не ее дело, что при разговоре окажется посторонний. Или не посторонний. Это вполне мог быть и помощник палача или его ученик. Темноволосый мужчина, на первый взгляд, не проявлял любопытства к происходящему в доме. Поклонившись ей, тот занялся своими делами. Вдохнув еще раз аромат духов, которыми был пропитан ее платок, Флоретт убрала его от лица. Она переживет запахи этой лачуги. На какие жертвы только не приходится идти, служа своей госпоже. - Ее величество просила передать вам это, - мадам де Ла Ферьер достала из расшитого мелким бисером бархатного кошеля письмо, подписанное королевой-матерью. - Как жаль, что человек, о котором идет речь в этой записке, будет подвергнут пыткам. Говорят, они могут длиться не один день и, даже не два и не три. Не все выдерживают, и кто-то погибает в самом начале дознания. Это может считаться везением, поскольку избавляет от мучений. – Если мэтр Кабош буквально с порога понял от чьего имени она пришла, то поймет и то, что она не просто так сказала о гибели заключенного на первой же пытке. Подручный или ученик палача (так для себя Флоретт назвала мужчину помоложе, чем мэтр Кабош) казалось, был всецело занят своим делом, говоря вслух сам с собой или с собакой, которую называл Бароном. Де Ла Ферьер не ожидала, что тот обратится к ней, поэтому изумленно приподняв брови, повернулась в сторону ценителя фрейлин, когда услышала заданный ей вопрос. Поистине, такое простодушие молодого человека заслуживало внимания. - Вы хотите оставить собаку без сахарной косточки? – Флоретт готова была даже улыбнуться, глядя на то, как собака преданно смотрит на мужчину посулившего ей угощение. - Но мне придется разочаровать вас. Во Франции все лучшее принадлежит королю и королеве Франции. – Плутовка-фрейлина выбрала из двух названных ей королев третью. Пусть гасконец не считает, что у королевы Наваррской все самое лучшее, а королева-мать довольствуется тем, что осталось. И почему она назвала его мысленно гасконцем? Может из-за акцента или из-за черт лица?
мэтр Кабош: Выслушав фрейлину Екатерины Медичи, палач развернул, протянутую ему записку. Ее текст был более конкретным, чем все слова, произнесенные юной девой. Там стояло имя человека, которого еще даже не перевели в Бастилию. И короткая формулировка «Первый допрос». Но, по всей видимости, случай был исключителен, раз мадам Катарина, как ее называл флорентинец, сочла нужным подкрепить свой и без того понятный приказ пояснениями вестницы своей воли. - Передайте своей госпоже, сударыня, что все будет исполнено так, как она того желает, как только указанный в этой бумаге господин попадет в мои руки, - о том, как именно некий Гратин д’Орильи, барон де Сен-Леже окажется в пыточной, не забота Кабоша была ломать голову. Но он не сомневался, что Екатерина Медичи о таком пустяке позаботится сама. – Ее молитвами «повезет» еще одному человеку, - подобное пожелание от матери королей Франции было не первым Он бросил на Агриппу предостерегающий взгляд, чтобы не болтал лишнего. Болтать вообще нужно поменьше – полезней для здоровья. Прошаркав к очагу, мэтр Антуан подобрал с его края тонкий кусочек угля и развернул короткое послание, бывшее смертным приговором, на столе. Прямо поверх чернил он накарябал несколько букв и цифр углем. Их значение могло показаться банальным описанием размеров детеныша скота или сложным шифром, но королеве-матери они будут понятны. - И добавьте к сему ответу еще вот что, буквально следующее: не позднее сегодняшней ночи, - вручив девушке записку, ныне испачканную сажей с огромных ручищ, палач парижского судебного округа потерял всякий интерес к ее персоне. Нужно позаботиться о д’Обинье. Увести его в дом к Рене, чтобы он не остался ночевать в лачуге Кабоша. Если Медичи появиться сегодня ночью… У этой женщины особые нюх и прозорливость – лучше не рисковать. Кабош слышал лукавство фрейлины в ответе Агриппе, но не счел нужным вмешиваться – не его это дело. Однако, было кое-что, что было интересно лично ему. - Почти с год назад в Париже ходили слухи, что в Фонтенбло упала во время прогулки по озеру в воду одна из знатных дам, поговаривали даже будто то сама королева Луиза, - мутные глаза палача не выражали ничего. Он просто рассказывал очередную историю из жизни знати, подцепленную на улицах города. Признал он потом в собственноручно спасенной женщине супругу короля, когда видел ее во время одной из покаянных процессий. – Говорили еще, что чудо спасло ее от гибели. Не знаете, правда ли это, сударыня? И была ли такая дама, благополучна ли она? Или народ опять сплетничает почем зря? – никто не знает, как именно слухи покидают стены дворцов и уходят в народ, никто и не предположит, что аженец сам был при тех событиях. Но королева почти не появлялась на людях. А каждый спаситель в ответе за своего спасенного. И, кроме Агриппы, у Кабоша была еще одна подобная ноша.
Агриппа д'Обинье: Сентонжец мысленно усмехнулся. Такая хорошенькая и так складно врет, а уж вещи, о которых юное создание изволило говорить с парижским палачом, и вовсе портили ее нежный образ. Окинув быстрым взором посланницу одной из королев, д’Обинье подумал, как просто юность рассуждает о смерти. Как мало ценит жизнь других. Вот и эта девушка не дрогнувшим голосом передавала чей-то смертный приговор. Интересно, кто нынче так не угодил Екатерине Медичи, и почему она не прибегает к помощи того «палача», чьими услугами пользовалась долгие годы? Ренато Биянко всегда избавлял ее от неугодных людей, и методы его были ничуть не менее проверенными, чем у Антуана Кабоша. Впрочем, может эта незнакомка не так уж и молода, Агриппа всегда затруднялся угадать верно возраст женщин, особенно блондинок. Не счесть проигранных Генриху Наваррскому пари на этот счет. Уж у того глаз был наметан. - Спасибо, что не остались равнодушны, сударыня, - он так ничего и не узнал о супруге своего короля, но всему свое время. Торопиться не стоило. И выдавать свой особый интерес к королеве Маргарите, тем более. - Вот так вот, мой лохматый друг, ты и обзавелся нежданно-негаданно угощением, а я в очередной раз в убытке, - в каком именно убытке было не понятно никому, но скорбный вздох поэт присовокупил к своим словам. На всякий случай. – Раз дама служит королеве Луизе и здесь, значит, она замужем, - продолжил свое гадание на пустом месте от любопытства молодой человек. В общем, озвученное им предположение было бы верно, не будь исходные данные лживыми – королеве Франции служили только девицы или женщины, состоящие в браке – таков был устав ее двора. И девицы не покидали Лувр, если не сопровождали свою госпожу. И уж тем более не наведывались к палачам с поручениями от своей госпожи. – Но это уже не наше дело, да, Барон? – пес громко гавкнул, то ли выражая восторг по поводу обещанной сахарной косточки, то ли не соглашаясь с тем, что что-то может быть не его делом. С удивлением и вниманием, соратник Бурбона выслушал рассказ своего друга о некой спасенной даме. Истории этой он раньше не слышал ни от кого, и любопытство вновь запрыгало в черных глазах лохматого протестанта.
Флоретт Ла Ферьер: - Я передам ваши слова своей госпоже, мэтр, - Флоретт кивнула головой и посмотрела на второго мужчину, разговаривающего с собакой. Его слова благодарности фрейлина пропустила мимо ушей, не считая нужным обращать на него внимание. Много чести, если она, крестница короля и королевы будет разговаривать с каждым подмастерьем. Мэтр Кабош был исключением лишь потому, что к нему отправила ее Екатерина Медичи. Сама бы она по своей воле даже на пять шагов не приблизилась к этой лачуге. - Хорошо, я добавлю: не позднее сегодняшней ночи, - повторила Франсуаза де Ла Ферьер, аккуратно, двумя пальчиками беря записку из рук палача, опасаясь испачкаться сажей и не стереть того, что было накарябано углем. Сложив записку, Флоретт убрала ее обратно в кошель. Свое поручение она выполнила и больше не намеревалась задерживаться тут дольше, чем следовало, можно было уйти, даже не попрощавшись. Мэтр Кабош что-то стал говорить о слухах, Флоретт рассеянно делала вид, что слушает, но лишь до тех пор, пока палач упомянул имя королевы Луизы. - Несчастья случаются всегда, мэтр Кабош. Ее величество во время прогулки случайно упала из лодки в озеро, и действительно все были рады ее чудесному спасению. Мы очень опасались, что после этого Ее величество заболеет, молились день и ночь, и Господь услышал наши горячие молитвы, - сложив благочестиво руки, Флоретт посмотрела вверх, словно надеясь, что крыша лачуги разверзнется, и они увидят ангелов Господних, согласно кивающих в подтверждение ее слов. - Да хранит Господь Ее величество, - Флоретт осенила себя крестным знамением и развязав кошель, достала серебряную монету. - Помолитесь о благополучии королевы, мэтр, и выпейте за здоровье короля. – Вложив монету в руку палача, фрейлина развернулась и пола к выходу. Самой ей дверь не пришлось открывать. В дом палача пожаловал еще один гость*, по виду простолюдин, а там кто знает, может и переодетый дворянин. Но сегодня Элен Клод де Шабо было не до чужих тайн. Нужно было передать ответ королеве Екатерине и ради всех святых скорее вдохнуть свежего воздуха. Как же на улице было хорошо. Солнце, воздух на площади, показавшийся свежим после дома палача радовали и вызывали улыбку. - В Лувр, - коротко приказала Флоретт, сев в портшез и опустив штору, скрывавшую ее от любопытных глаз толпы. * согласовано
Реми ле Одуэн: Сказать, что смерть графа де Бюсси потрясла Реми ле Одуэна, это означало не сказать ничего. Сколько раз граф рисковал своей жизнью на дуэлях и то не получал таких смертельных ран, как те, что стоили ему жизни. Ле Одуэн когда узнал о гибели храброго де Клермона просто отказывался верить. Отказывался, пока не увидел тело. Он был врач. Врач, который знает о ранах не из книг, а из жизни. Никто из троих, так и не попавших на бал не имел шансов выжить. У Реми не было сил вернуться во дворец Клермонов. Мэтру Бономе пришлось почти неделю терпеть у себя в отдельной комнатке наверху мэтра Реми, который только пил и почти ничего не ел. Но все проходит. Прошла и первая боль от потери не только своего господина, но и друга, как великодушно называл своего слугу сам граф де Бюсси. Расплатившись с хозяином «Рога изобилия» и навестив мадам Полетт, которая становилась день ото дня краше, вновь готовясь стать матерью, Реми ле Одуэн отправился бродить по улицам Парижа. Он хотел вернуться в Сент-Антуанское предместье, где жил раньше, но там все напоминало о прошлом, о том, как он познакомился с графом де Бюсси, как пытался найти прекрасную незнакомку. Слоняясь по Парижу, он оказался на улице Пре-о-Клер, тянувшейся вдоль Сены между улицами Пти-Огюстен и Перевоза. Пре-о-Клер, излюбленное место дуэлянтов! Без клиентов он точно не останется. На улице Пти-Огюстнен нашлась даже сдающиеся внаем две комнаты, которые были пусть небольшими и под самой крышей, но были светлыми и чистыми. Самому Реми не нужно было много. Пусть он и привык к большим комнатам в доме графа де Бюсси, но чем меньше сейчас ему будет все напоминать о прошлом, тем лучше. Кроме того, за последнее время ле Одуэн успел обзавестись изрядным количеством книг по медицине, колбами, ретортами и прочим. Ему просто необходима была отдельная комната, чтобы хранить все там и кто знает, может со временем, он будем сам принимать пациентов. Перевезя свое добро на улицу Пти- Огюстнен, Реми запасся едой на неделю и с головой ушел в работу, делая отвары, составляя мази, изготавливая порошки, сортируя лекарственные травы, приводя в порядок свои записи рецептов. Со временем он познакомился с соседями, булочником, трактирщиком, молочником, зеленщиком и другими обитателями улицы. Весть о том, что на их улице появился лекарь, разнеслась быстро, и Реми обзавелся пусть и не очень прибыльной, но очень обширной практикой. Скопленного жалования, которое он получал у графа де Бюсси, могло позволить ле Одуэну прожить несколько лет вообще не занимаясь лечением, но разве может лекарь по призванию не лечить больных? Читая книги, составленные лучшими врачевателями современности и прошлого, Реми не хватало учителя, того, с кем можно было обсудить ту или иную трактовку симптомов болезни, состав микстур или способов лечения. Прослышав о том, что мэтр Кабош не только исполняет свою работу палача, но и лечит, хоть далеко и не всех, какие бы деньги ему не предлагали, Реми ле Одуэн решил посетить дом у Гревской площади. Он хотел разузнать правду или нет говорят в народе о палаче. Реми сначала постучал в дверь, на которую ему указал уличный мальчишка в ответ на вопрос где можно найти мэтра Кабоша, а потом просто открыл дверь, которая была не заперта. А раз не заперта, то можно и зайти. «Хм, а у мэтра тут гости», - констатировал факт ле Одуэн, увидев, что палач не один в комнате. Правда, скоро гостей стало меньше. Дама ушла, оставив после себя аромат духов. «Тут определенно есть фиалка и что-то еще», - занимаясь сбором трав, изготовлением лекарств, Реми помнил применение трав, их аромат был для него лишь на десятом месте. Так фиалку, например, применяли при кашле или зубной боли. Толченый корень или отвар можно было применять и от воспаления ран. - Простите за беспокойство, мэтр Кабош, но мне нужно поговорить с вами, - Реми безошибочно узнал фигуру палача, так как не раз видел его за работой на Гревской площади. - Мое имя Реми ле Одуэн, я лекарь. – Представился эскулап, снимая шапку. - Добрый день, сударь, - ле Одуэн поздоровался и со вторым мужчиной. - Надеюсь, я не очень помешал вам?
мэтр Кабош: Мэтр Антуан с вниманием выслушал рассказ девушки, но нового для себя ничего не услышал. Что ж, болтушки долго не служили у Флорентийки. - Мой поклон Ее величеству, - проговорил он вслед фрейлине и повертел в руках монету. – Сегодня определенно твой день, Барон, - крякнул палач, собираясь потратить полученную ни за что плату не на себя, а на домашних мохнатых обитателей. Он не любил дармовых денег, но за труд свой брал золотом с богачей и добрым словом с бедняков, когда дела те не касались его прямого ремесла. За то ему платил только король Франции. Екатерине Медичи он был обязан многим, благодарности ее не гнушался, но и платы за свои услуги не просил. Он видел и любопытство Агриппы ко всему происходящему в маленькой лачуге близ Позорного столба, и сам недоумевал, с чего бы это у него столько посетителей сегодня? Не иначе погода изменится. Обычно домик палача люди обходили стороной, заглядывая сюда лишь по особой надобности. - Сударь, оторвитесь уже от ушей пса и сделайте милость, закройте дверь на засов, а то, того и гляди, к ночи тут половина Парижа побывает, - палач буркнул недовольно в сторону Агриппы и обратил свой взгляд на того, кто назвался лекарям. - Не очень, но уже помешали, месье, - достав из-под стола бутыль с вином, по обыкновению в этом жилище больше напоминающее уксус, он не предложил его ни одному из двух мужчин, присутствующих в комнате, будущей и спальней, и столовой, и кухней в единых стенах. – Лекарь, - хмыкнул он, отпивая глоток из глиняного горлышка. – Нет, ты слыхал, мой мальчик, он лекарь…- в хриплом тоне парижского палача послышалась насмешка. – Всяк, кто ни попадя, теперь называет себя лекарям, а люди, как дохли, так и дохнут. И от их стараний обычно на тот свет отправляются еще быстрее, чем промыслом Божьим единым или моим посредничеством. Вот кто истинные палачи. Один этот Паре в Лувре сколько душ загубил, что … - отхаркнув с языка вязкую кислятину, мэтр сплюнул в угли очага, - тьфу, одним словом. Врачующую братию он искренне не любил, и не скрывал этого. Лучше бы у жаровни больше времени проводили, да у трупов, прежде, чем своими ручищами к живым людям лезть. - Ну говори, Реми ле Одуэн, раз надобность в том есть, - юноша был молод, но что-то в его глазах заставило Кабоша передумать выставлять его за дверь сразу с порога, как он это сделал с любым бы назвавшимся лекарем.
Агриппа д'Обинье: - Так ты лекарь? – сентонжец улыбнулся, беспечно, как умел только его король. И не счел нужным ни отрываться от ушей Барона, ни закрывать дверь. - Надо было просить меня о том, пока девица была здесь, а сейчас-то к чему? – за свой вопрос Агриппа получил две передние лапы на черного пса на колени и облизывание лица с поскуливанием. Казалось, он вовсе позабыл о девице, что была тут и о том разговоре, что случился меж ней и палачом парижского суда. Но свят был тот, кто думал, что д’Обинье хоть что-то забывает. Король Наваррский, к примеру, хорошо знал, что его соратник все счета подбивает, как заправский казначей. Он запомнил хорошо и ручки, и те черты незнакомки, что ему довелось увидеть. - Хорош брюзжать и шипеть, как перекипевшая кастрюля, мэтр Антуан, парень с добром и за советом к тебе, - вмешался в диалог Агриппа, едва удалось ускользнуть от языка дворняги, - помоги ему. Скинув с колен, впрочем, весьма аккуратно, Барона, протестант с любопытством взглянул на парня. - Раны колотые и резаные врачевать умеешь? – обтертый и потасканный дорогой вид молодого человека никак не выдавал в нем дворянина. Разве что шпага, засунутая куда-то вбок. - Но об этом ты расскажешь нам по дороге, да мэтр? Или я иду один к мосту святого Михаила, - поднявшись, Агриппа подошел к двери и окинул взглядом всех. – Идем или как? Первым готов был идти, разумеется, Барон, на что кот палача посмотрел с откровенным презрением.
Реми ле Одуэн: Хвала Архангелу-целителю Рафаилу, да хранительнице от душевных болезней - Кристине Чудесной королевский палач не попросил его прийти на послезавтрашней неделе, а продолжая заниматься своими делами готов был его выслушать. - Мэтр, видите ли, я всего лишь могу называть себя лекарем, а не врачом. Мой учитель умер, не успев до конца передать свои знания. С тех пор мои учителя – книги по медицине, да практика, которая дает мне заработок, - начал Реми излагать причину своего посещения. Но, не успел он изложить мэтру Кабошу с чем пришел и зачем пожаловал, как темноволосый мужчина задал ему вопрос, который вызвал даже растерянность у Реми. Умеет ли он врачевать колотые да резаные раны? Лучше бы спросили, умеет ли он отличать день от ночи. - Это мой хлеб, сударь. Я могу врачевать как колотые, резаные раны, так и рубленые, - спокойно ответил ле Одуэн. Обижаться тут не полагалось, ведь он не врач, чтобы предъявить диплом или свидетельство об окончании академии или университета. - Я могу и рассказать вам о различиях этих ран, и о способах врачевания, а могу и на деле показать, коли в том нужда есть, - добавил ле Одуэн уже выходя на улицу вслед за мэтром Кабошем и другим человеком. Он не горд, может и на ходу поговорить. - Простите, я не знаю, как обращаться к Вам, сударь, но в первую очередь надо обратить внимание на силу кровотечения и наличие инородных предметов в ране, цела ли кость. При резаных или рубленых ранах лучше всего останавливать кровотечение наложением тугой повязки… Пока они шли, мэтр Реми, припоминая свою практику, рассказывал самые интересные случаи, описывая те или иные ранения (без упоминания кому и кем они были нанесены) отдавая должное мастерству того кто их нанес и особенностям организма пострадавшего. Путь был недолгим. Вскоре все трое остановились у дома на мосту Святого Михаила. Мэтр Кабош стал открывать ключом неприметную калитку сбоку, а Реми не без удивления прочел вывеску на доме «Парфюмер Ее величества Екатерины Медичи». Это заинтересовало ле Одуэна. О парфюмере Ее величества ходили легенды. Неужели он увидит сейчас Великого Флорентийца? Поговаривали в Париже, что парфюмер то ли умер, то ли уехал во Флоренцию, но чего только не болтают на рынках да в трактирах. Через черный ход с заднего двора они вошли в лавку, и лекарь не без любопытства стал осматриваться и даже принюхиваться к запахам, которые не выветрить, хоть держи окна настежь днем и ночью. Некоторые химикаты и реагенты впитываются в стены, мебель и прочую домашнюю рухлядь. К удивлению Реми помещение выглядело нежилым, чувствовался запах затхлого воздуха. Зачем же они пришли сюда, раз тут никого нет? Задавать вопросы королевскому палачу лекарь не осмелился. В конце концов, у него есть глаза и уши, а чем меньше говоришь, тем больше видишь и слышишь.
Изабель де Лаваль: Первый майский день, по старинной традиции, двор и Франция праздновала вокруг Майского Дерева. В Лувре вместо него был поставлен позолоченный шест с лентами, сладостями и золотыми монетами, а которыми придворные объявили охоту. Веселье продолжалось до утра, так что не мудрено, что к вечеру второго дня только самые воздержанные или самые стойкие оказались на ногах. Маркиза де Сабле относила себя, скорее, к числу первых, а, поскольку ходить по сонному Лувру, где трезвыми до сих пор были только гвардейцы, желания не было, она отправилась к своему поверенному. С которым, в согласии и удовольствии, провела время до позднего вечера, просматривая счета, отчеты из поместья, с виноградников и из замка в Сабле-сюр-Сарт. Поверенный вздыхал над записками портных и ювелиров, но больше для вида. - Драгоценности – те же земли, - резонно возразила ему белокурая дама Екатерины Медичи. – Я покупаю только те, что подорожают со временем. На лбу и на висках, над светлыми волосами, горели три сапфира цвета морской травы, такие же глубокие, спокойные и холодные как глаза маркизы де Сабле. Сожалеть причин не было. Виноградная лоза, купленная ею в Бордо, прекрасно прижилась и дала урожай, вино из него вышло отменным, и, дай бог, это лето ее так же не разочарует. - Что это? – спросила она, вскрывая серебряным ножичком следующий конверт с незнакомой печатью. - Рекомендательные письма, мадам. Вы искали управляющего в поместье. - И? - И я нашел. Младший сын хорошей семьи, вынужденный сам устраиваться в жизни. У него еще семь братьев, у старшего он служил управляющим с юности, пока это место не понадобилось кому-то еще. Хотите, я приглашу его в Париж и вы сможете лично побеседовать? Иазабель равнодушно пожала плечами. - Нет, к чему? Если вы, мэтр, считаете, что он подходит – пусть принимается за дело. Так, за беседами о делах насущных, прошел вечер, и маркиза спохватилась лишь когда дочь поверенного второй раз пришла в кабинет переменить свечи. - Может быть, послать с вами слуг, мадам маркиза? Уже темно, а после вчерашнего на улицах много горячих голов, - заботливо предложил он. Подумав, Изабель согласилась. Так и отправились в путь, она в портшезе и четверо дюжих слуг с факелами и дубинками из дома мэтра Марселя. Дорога в Лувр проходила мимо моста святого Михаила, и это место навевало грусть на маркизу де Сабле. Слишком много воспоминаний. Забыть не трудно, было бы желание и время забыть, но обычно темные окна дома флорентийца Рене отзывались печаль в сердце. Но сегодня в окнах его дома мелькал свет. То тут, то там, словно кто-то бродил по комнатам. Маркиза приказала носилкам остановиться. - Я хочу проверить, кто это забрался в дом парфюмера Ее величества. Должно быть воры, поэтому, будьте наготове. Слуги поежились, хотя вечер вовсе не был холодным. - А вдруг это призрак проклятого Рене, госпожа? Говорят, он так и не упокоился, ходит и ходит по дому. Изабель де Лаваль приподняла изящную бровь и решительно вздернула подбородок. - Призрак? Глупости. Но если это призрак мэтра Рене, то я куплю у него духи… мне он не откажет. И решительно постучалась в дверь.
мэтр Кабош: Кабош прислушался к речам Агриппы и молодого лекаря, пока они шли от его лачуги до моста св. Михаила. Изредка во взгляде его пустых, как у дохлой рыбы, глаз можно было заметить нечто отдаленно сходное с теплом. В те моменты, когда подрагивание морщин вокруг поджатых и плотно сомкнутых губ, могло сойти за улыбку. В этом человеке, назвавшимся опрометчиво лекарем было много того, что он еще не растерял сам. Жажда познания. Он не хвастал – рассказывал о себе. Просто и без напыщенности. Что ж, у д’Обиньи нюх на путевых людей, как у Барона, весело бегающего вокруг и заглядывающего в корзинки к запоздалым горожанкам, идущим с рынка, нюх на свежие телячьи кости. Пропустив в дом своих спутников и пса, Кабош пошаркал к неприметной лестнице у стены, и стал подниматься на второй этаж, внизу успев поджечь и прихватить в руку лампаду, стоявшую на стойке у входа. - Ты, Реми ле Одуэн – лекарь самоназванный, ступай прямо в дверь и сиди в лавке, пока не позовут, и Барона с собой прибери. Да смотри, чтобы он там не порушил ничего! Света много не жги, хватит там тебе одной свечи. Найдешь на полке за прилавком, - старый палач сварливо проворчал что-то об экономии чужого добра и преодолел еще две ступеньки, прежде, чем обернуться снова. - Не стой столбом, аки посреди площади, а ступай за мной, сударь, - дождавшись сентонжца наверху, Кабош прошел к постели, где провел последние свои часы флорентийский отравитель. - Теперь это все твое, Агриппа. Рене умер, - без всяких предисловий огорошил своего юного друга парижский палач. – Он оставил тебе все, что имел. Вот бумаги, - из-за пазухи мэтр Антуан достал свитки, кои успел прихватить, когда молодые люди и пес резво выскочили на улицу из его лачуги, подтверждающие, что дом на мосту св. Михаила, лавка, лаборатория, и все содержимое этих стен, товары, сбережения, книги - все является полной собственностью господина Агриппы д’Обинье. - Я забрал отсюда все золото, векселя и самые дорогие и ценные из творений Ренато. Этот дом могли сжечь в любой момент праведные парижане. Все заберешь у меня, когда понадобится. Но тут много добра, и за ним нужен пригляд. У тебя есть кто на примете, кто мог бы за имуществом и домом присмотреть? Опустившись на давно ни кем не согреваемую постель, Антуан провел по подушке рукой. - Он умер достойно для своего возраста. Дай Бог и мне почить также, как придет срок. Не в слишком сильных муках, но и не без оных. Как думаешь, страдания пред смертью облегчают груз грехов, что мы тащим на тот свет? – и сам же крякнул. – Тогда все мои подопечные являются на тот свет чистыми, аки агнцы. Кабош говорил, давая Агриппе возможность принять смерть их друга, перевести дух и осмотреться, но у этого молчаливого человека было не столь много слов, и он смолк. В наступившей тишине явственно слышался стук снизу. - Стучат в двери. А может решили, что тут призраки и уже раскладывают сено вдоль стен, - сообщил он, словно д’Обинье был глухой.
Агриппа д'Обинье: А славный малый был этот ле Одуэн! Как человек недурно владеющий шпагой, д’Обинье с интересом и пониманием внимал рассказу о ранах, полученных в дуэлях и стычках. Но он отметил, что лекарь не только знал толк в делах врачебных, но при всей своей охочей разговорчивости ни разу не назвал ни одного имени. Даже для того, чтобы прибавить себе веса в глазах своих слушателей. А это говорило о многом. - Зови меня месье де Бри, - Агриппе было не впервой называться именем, полученным от отца. - И, если ты никому не служишь, то может я тебя озабочу своей персоной. Жалования большого платить не смогу, а потому, в качестве основной платы, получишь науку от этого старика и того, кто живет в этом доме, - за всеми разговорами и знакомством делегация из трех мужчин и собаки достигла хорошо знакомого сентонжцу обиталища старого флорентийца, чьим учительством он распоряжался, как король Наваррский несуществующими деньгами. Легко и с удовольствием. Тем не менее, Агриппа был уверен, что сможет уговорить и Кабоша, и Рене, позаботиться о лекаре и поделиться с ним своими знаниями и мастерством. Кто знает, может оно все это и д’Обинье когда сгодится. - Ба, да здесь темно, как у лошади в заду, - не вдаваясь в пояснения о своих познаниях в столь щекотливых вопросах, молодой человек замолчал. Темнота и тишина, а главное полное отсутствие знакомых запахов: смесей дистиллятов, плавленого воска, тертого кармина, залитых смолой дров в жаровне и множества других, которыми некогда был наполнен дом у моста св. Михаила, их не было. Только едва уловимый аромат пустоты. Гнетомый дурными предчувствиями, Агриппа, тем не менее ободряюще кивнул ле Одуэну, сглаживая строгий тон и ворчание палача. Ренато Биянко был не только другом для соратника Генриха де Бурбона Наваррского, он был его учителем. И он не раз повторял, что нет ничего естественнее, чем смерть в старости. Сыны должны хоронить своих отцов, а не отцы детей. Д’Обинье не был ошеломлен его смертью, хотя казалось иногда, что эта дама не властна над парфюмером Медичи. Скорее, он заставлял ее служить себе и своей королеве. Но, видимо, пришел час платить по счетам. Невообразимым и непонятным было совершенно иное: почему мэтр Рене оставил именно ему все, что имел? - Что значит мое? – непонимающе взглянув на Кабоша, Агриппа принял бумаги из его рук. Разворачивая свитки один за другим, он бегал по строчкам взором, написанным хорошо знакомым почерком и совсем не улавливал суть, что они в себе заключали. Он снова и снова подносил листы документов к свету лампады и читал все заново. - Я слышу, что стучат, - откликнулся он на замечание палача. – Может я ослаб разумом, но не слухом, - сжав свитки в кулак руки и сминая их поперек, он подошел к лестнице и крикнул вниз: - Реми, пошлите всех к черту, кто бы там ни был! А если не послушают, спустите Барона! - Что все это значит, мэтр? – Агриппа потряс бумагами в воздухе. – Ренато совсем тронулся умом перед смертью? Что мне со всем этим делать? Я же не торговец! И не парфюмер. Пресвятое чрево, я дворянин! Я служу тому, кого ненавидит его любимая мадам Катарина! Мне что, воспользоваться его ядами и поскорее отправить королеву-мать к нему, на тот свет? В этом посыл его деяния? Но я не отравитель! – выплеснув первый шквал раздражения, порожденного непониманием, д’Обинье уселся на кровать рядом с Кабошем, свободной рукой взъерошивая черные кудри, которые и без того плакали по гребню.
Реми ле Одуэн: Реми ле Одуэн, как ему и было велено, направился в лавку. Даже вечернего света, проникавшего через окна, было достаточно, чтобы найти на полке за прилавком коробку со свечами. Пошарив на полке, ле Одуэн нашел и огниво, кремень и сухой трут. Немного стараний и вот уже весело потрескивает свеча, закрепленная в небольшом оловянном подсвечнике. - Вот так то, брат, - кивнул он собаке, которая хоть нехотя, но пошла за ним, а теперь легла на полу около двери. А все же любопытно было тут. Как-то раньше Реми не удосужился посетить лавку великого парфюмера, зато теперь у него теперь была возможность все здесь рассмотреть без всяких помех. Хотя смотреть было тут не на что. Стены и мебель. Полки и прилавок были пусты. Чья-то заботливая рука все убрала. Одиночество было на руку Одуэну. Ему нужно было подумать. Месье де Бри предложил ему работу. Предложение и впрямь было заманчивым, тем более что обещанная плата была щедрой. Хорошего наставника сыскать тяжелее, чем щедрого на жалование господина. Кое-какие деньжата у него и так были скоплены, а вот дуэлянты с Пре-о-Клер сегодня есть, а завтра выйдет еще один королевский указ о запрете дуэлей и добрые французы найдут другое местечко для дуэлей. Соседи, идущие к нему за помощью, чаще расплачивались всего булкой хлеба или кувшином молока, чем деньгами. Только, похоже, что обещанных знаний некому ему передать. - Ну, что, Барон, кажется, удача была рядом, а теперь, вот осталась только пыль, - Реми провел ладонью по прилавку и потом отряхнул руки. Собака навострила уши и негромко гавкнула. Следом послышался с улицы стук в дверь. В призраков Реми не верил, значит, кто-то из парижан еще не забыл дорогу к флорентийцу. - К черту, так к черту, - услышав распоряжение месье де Бри покорно согласился ле Одуэн, которому было все равно кто решил заглянуть сюда в столь поздний час. - Пойдем, глянем, кто там пожаловал, - Реми поманил за собой собаку и, взяв свечу, направился к двери, пытаясь разобраться с хитроумным запором. Наконец он распахнул дверь и увидел даму, закутанную в плащ. Чуть позади нее стоял слуга и еще факельщик. Света было довольно, чтобы Реми ле Одуэн смог увидеть, что дама молода и принадлежит если не к знатной, то богатой семье. - Госпожа кого-то ищет? – Спросил лекарь, понимая, что послать к черту, как ему и было велено, нежданного посетителя он не сможет. -Должен Вас разочаровать, если Ваша милость в лавку к парфюмеру, то его тут нет. Захлопнуть дверь перед носом благородной дамы, которую к тому же сопровождали слуги, Реми не посмел. Оставаясь надеяться, что увидев темноту лавки, она сама уйдет покупать мыло, пудру и духи в другом месте.
Изабель де Лаваль: Прошло некоторое время, прежде чем дверь лавки парфюмера королевы-матери открылась. И, нет, на пороге стоял совсем не призрак мэтра Рене, а человек из плоти и крови. Рядом с незнакомцем нюхал воздух пес – насторожено, словно решая, приветствовать тех, кого видит, дружелюбным лаем или злым рычанием. Маркиза де Сабле оглядела пса и его хозяина долгим, задумчивым взглядом, таким же теплым и ласковым, как зимняя метель. - Я знаю, чья это лавка, - негромко, но властно проговорила она, и двое слуг сделали шаг вперед, добавляя весу словам своей госпожи. Алый отблеск факелов упал на сапфиры, обрамляющие лицо придворной дамы Флорентийки, заставив их вспыхнуть искрами, на светло-голубой плащ, окрасив его багрянцем. В ночи Изабель казалась неправдоподобно-хрупкой, красивой, но красота эта казалась торжественной, мрачной, и скорее подходила Лилит нежели Еве. - Я так же знаю, что по приказу королевы Екатерины она должна быть закрыта и опечатана, а следовательно, сударь, вам придется ответить мне на вопрос – кто вы? И что вы здесь делаете? И лучше это сделать побыстрее, пока я не решила, что в лавке мэтра Рене хозяйничают люди бесчестные, желающие нажиться на том, что осталось здесь после хозяина. Екатерина Медичи ни словом, ни жестом не выдала своей скорби от потери мэтра Рене, столь верного слуги и друга, но Изабель, в жизни которой было достаточно потерь, чувствовала эту скорбь в своей госпоже. И уважала ее молчаливый траур по тому, кто был рядом с ней в течении стольких лет. - Второго такого друга не пошлет мне небо, - как-то обронила Флорентийка, и маркиза де Сабле почтительно склонила голову, соглашаясь со словами Ее величества. Флорентиец Рене был удивительным человеком, и наверняка, пришел бы в гнев, узнав, что кто-то вторгся в его святая-святых. Словно отвечая на эти мысли Изабель де Лаваль, с Сены налетел легкий ветер, с запахом ила и водорослей, заставил факела плясать, а широкий шелковый плащ взметнуться над тонкой фигурой светловолосой дамы, сбивая с головы капюшон. Бархатную полумаску маркиза оставила в носилках, так что, явись сейчас к ней призрак парфюмера, он бы без труда узнал ту, для которой когда-то составлял духи, пудру и помаду, добиваясь самых нежных запахов и самых чистых цветов. И кто сказал, что это не благороднейшее из искусств, делать красивое прекрасным, а прекрасное совершенным?
Реми ле Одуэн: Дама, явившаяся в столь поздний час, держалась уверенно и властно, что только подтвердило предположения Реми, в том, что перед ним аристократка. Платье то можно надеть какое хошь, а вот манеру держаться, стать и уверенность в своем праве повелевать – не купить. Произнесенное имя королевы-матери не испугало эскулапа. Кроме того служба у графа де Бюсси научила его с почтением относиться к громким именам и фамилиям, но без раболепия. - Я Реми,- честно и просто ответил ле Одуэн, которому не было смысла скрывать свое имя или уворачиваться от такого простого вопроса. Он не вор и не мошенник. Да пусть зовут хоть стражу со всего Парижа. Тот, с кем он сюда пришел, знал куда и зачем идет. Раз мэтр Кабош привел сюда их, значит, так было нужно, в этом Реми был уверен, как в единстве Отца, Сына и Святого Духа. Дверь тот открыл ключом, и что-то на дверях не было заметно никаких печатей. - Мой господин, посылая меня открыть дверь, велел послать к черту любого, а коль не будут слушать, то спустить собаку. Он дворянин и у Вас нет оснований, сударыня, называть его бесчестным человеком. Эскулап не стал добавлять, что разжиться в этой лавке можно только старой мебелью, да полудюжиной свечей с огнивом, которые он видел на полке. Больше в лавке ничего и не было. Наклонившись, погладил пса за ухом, а тот лишь недоверчиво посмотрел на Реми, а потом сел у его ног принюхиваясь к воздуху. Хоть ле Одуэн и не дал месье де Бри прямого согласия на службу, но был сейчас рад сослаться на его слова. Противоречить даме, которая запросто упоминает королеву Екатерину, не каждый решился бы. Знала бы эта дама, что открывший ей Одуэн, соблюдая интересы своего пациента, как лекарь графа де Бюсси смог сказать «нет» самому герцогу Анжуйскому.
Изабель де Лаваль: Чудные дела творились нынче ночью в лавке мэтра Рене! Настолько чудные, что Изабель никак не могла удовлетвориться далеко не исчерпывающим ответом этого Реми. Но, судя по всему, для того, чтобы получить ответы, которые удовлетворят ее любопытство, маркизе придется беседовать не со слугой, с господином. - Есть основания, нет оснований, судить я буду об этом сама, Реми, - мягко, но непреклонно ответила придворная дама Екатерины Медичи. При всем своем очаровании, маркиза умела быть настойчива, сурова и даже жестока, если требовали обстоятельства, иначе не выжить в этом лучшем из миров. Но вымещать гнев или обиду на слугах – это было бы недостойно. Слуги выполняют приказы. Тот, кто стоял перед ней тоже всего лишь выполнял приказ и старался делать это на совесть. Это заслуживало похвалы. - Позовите сюда вашего господина, милейший, и пусть он сам попробует послать меня к черту… или спустить собаку. Если осмелится. Иначе я велю моим людям запереть эту дверь, и ту, вторую, что на заднем дворе, а потом пошлю в Лувр, за стражей. И слово маркизы де Сабле, Реми, не пройдет и четверти часа, тут будет очень людно. Изабель не угрожала и не злорадствовала, она лишь перечисляла то, что собирается сделать и сделает. Слуги за ее спиной молчали, как то и положено хорошим слугам, но можно было не сомневаться, они выполнят ее приказ. Некоторые женщины умеют приказывать так, что и в голову не придет выказать непослушание. Например, королева-мать. Маркиза не один год провела с тени ее черного траурного трена, и многому научилась. И многое стала лучше понимать.
Реми ле Одуэн: Реми ле Одуэн пожал плечами, поклонился маркизе и с чистой совестью закрыл дверь лавки прямо перед ее носом, запирая ее на засов. Барон возмущенно заворчал от того, что ему не дали обнюхать незваных гостей, а потом залаял на дверь, самым честным образом охраняя дом, где находился его хозяин. - Кажется, Барон, мы уже наломали дров, еще не начав службы месье де Бри. Но, наше дело маленькое, пойдем наверх и сообщим дурную весть, надеюсь, что с нами не поступят как с гонцом, приносящим дурные вести в Древнем Риме. А может быть Греции или Персии, кто их разберет. Выйдя из комнаты, Реми остановился в коридоре, разбирая куда ему идти. Ага, вон дверь, в которую они вошли с улицы. Дальше он помнил, что мэтр Кабош и месье де Бри поднялись наверх, но где же ради всех святых эта лестница? Посветив себе свечой и оглядываясь по сторонам, Реми наконец увидел неприметную с первого взгляда лестницу, ведущую на второй этаж. - Месье де Бри! Мэтр Кабош! – Крикнул лекарь, решительно стуча в дверь, предупреждая о своем присутствии и привлекая внимание. - Месье де Бри, там маркиза де Сабле грозиться послать в Лувр за стражей. Лучше сразу сообщить по какой причине он нарушает их разговор, чем ждать, когда ему откроют дверь. А кто знает, что у дам на уме. А вдруг ей надоест ждать, и она пошлет за стражей до того, как месье де Бри спустится вниз. А почему, собственно говоря, он? Ну, кто велел спускать собаку? Не мэтр Кабош же. Да и потом он же дворянин, пусть и говорит с маркизой.
мэтр Кабош: - Это значит, мой мальчик, что Ренато тебя любил. Как и я тебя люблю, - грубая мужская длань, взъерошила и без того спутанные черные вихры на голове сентонжца. – Мы бездетны оба, Агриппа, и ты каждому из нас заменил сына. Нет ничего удивительного, что прохиндей-флорентинец оставил все свое добро тебе. Для меня нет, - веско добавил палач. – Но, предполагаю, что эта новость многих удивит. Только твое дело – обнародовать, что теперь ты хозяин этого дома и всего имущества, или нет. Я бы не стал, - еще более значимо подчеркнул Антуан. – Никто не станет искать твоего короля в доме покойного верного слуги королевы-матери. Да и тебя тоже. Если бы Кабош был молодым жеманным щеголем, которых так много стало на улицах Парижа (в се потому, что последний подмастерье стал желать блистать изяществом и носить парчу, как юноши при королевском дворе), то он непременно бы закатил глаза, выказывая тем свое отношение к новости, принесенной ле Одуэном. Но мэтр не отличался куртуазностью манер, а потому лишь крякнул, да харкнул в потухший очаг вязкой слюной с языка. И еще он не жаловался никогда на плохую память. - Зачем так орать? – недовольно проворчал он в сторону Реми. – Ты решил всем жильцам моста сообщить, кто гостить нынче в доме Рене? - Де Сабле, эта та мадама, с которой ты крутил шашни в Нераке, малыш? – в пустых глазах, обращенных вновь к д’Обинье, появилось едва заметное любопытство. – Изабель ее зовут, кажется, - ему не казалось, он помнил точно, покуда все, что касалось Агриппы, было важнее всего остального. - Я могу спуститься к ней, женщины не слишком жалуют мое общество, если их не зовут Екатерина Медичи, и им не нужно от меня нечто, что могу сделать только я, - завтра еще предстояло обрезать язык некоему куренку Орильи. Кабош поднялся с кровати и направился к дверям, собираясь встретиться с назойливой дамочкой.
Агриппа д'Обинье: Слова Кабоша, такие простые и такие искренние, стерли с лица сентонжца всю злость непонимания происходящего. Он действительно позабыл, что его могут просто любить, по-человечески, как сына, как брата. И хоть его одаривал своей привязанностью король Наварры, но Анрио всегда был господином, а д’Обинье слугой. Пусть они и ели часто один хлеб на двоих, и хлебали вино из одной бутыли, и укрывались одним плащом, другой постелив на землю, Генрих называл Агриппу своим другом и братом, но поэт понимал, что все это лишь до тех пор, пока не встанет между ними что-то, что станет для государя важнее их дружбы. Власть, политика, вера, женщина. Впрочем, первые три тоже были дамами, а сын Жанны д’Альбрэ был страстным их поклонником. А тут два стариковских сердца были преданы ни за что. Просто так. И одно из них уже не бьется. - Я понял, мэтр, - тихо прошептал он, глаза протестанта затуманили непрошенные слезы, в груди как-то резко стало тесно, и дышать тяжело. Так глупо – не понять, а почувствовать то, что уже потеряно. Загрубевшие от поводьев и эфеса руки с узловатыми жесткими пальцами, бережно расправляли смятые свитки завещания мэтра Ренато Биянко. Большой палец молодого человека с нежностью огладил витиеватую подпись и печать старого парфюмера, а губы прошептали тихое «Спасибо». - И вы правы, не стоит оглашать мое наследие шумно, хотя, рано или поздно, все равно придется, но пока рано, - вытерев глаза тыльной стороной ладони, Агриппа хотел было сказать палачу Парижа, что тоже привязан к нему и ценит все, что тот делает, когда снизу раздался быстрый и приближающийся топот ног, стук в дверь. Повернув голову, д’Обинье обнаружил в дверях несколько взволнованного молодого лекаря (все же славное лицо у этого парня). Поэт поднялся и привычным движением руки положил длань на эфес своей шпаги, готовясь защищать теперь уже свой дом с оружием в руках, когда услышал имя той, кто посмел их потревожить здесь. - Если эта женщина угрожает, можете не сомневаться, она сделает в два раза больше, чем то, о чем говорит, - странно, но тяжелые мысли отступили и Агриппа даже смог негромко рассмеяться. Как говорил Ренато, Судьба все равно нас сводит все время с одними и теми же людьми, если их имена начертаны в жизни ее пером. - Не стоит, - сентонжец положил руку на плечо палача, сделав Реми знак следовать обратно вниз, - я поговорю с ней сам. Она не «мадама», она женщина, и поверьте мне, прекрасная женщина. Отнюдь не предатель, - сколько они не виделись? Время меняет многое, и людей тоже, но, если не верить в лучшее в людях, то к чему тогда вообще жить? – Подождите меня здесь, может это займет время, но я вернусь, чтобы договорить… - уже на выходе из дверей, Агриппа добавил: - Вы тоже стали мне, как отец, мэтр. Он быстро спустился по ступеням вниз, где застал невозмутимо стоящую в центре лавки Изабель де Лаваль, сидящего рядом с ней Барона (не то караулившего гостью, не то ожидающего ласки), и ле Одуэна, который уже успел слиться с обстановкой и быть почти незаметным. - Реми, заберите, пожалуйста, Барона и поднимитесь наверх. Мэтру есть, что вам показать. Думаю, что вам понравится, - лукавая улыбка лохматого протестанта сейчас, в свете одной свечи, могла поспорить с улыбкой Искусителя. - Ну здравствуйте, сударыня, - д’Обинье галантно поклонился маркизе де Сабле, предполагая, что явление его здесь могло бы быть не столь удивительным, ведь Изабель доводилось с ним встречаться уже в этом доме, если бы не сейчас, когда Ренато мертв. – Я счастлив видеть вас, но зачем нам стража для этого свидания, или вы полагаете, что я опасен для вас? – взор Агриппы быстро скользнул по облику придворной дамы Медичи, но все же, он предпочитал смотреть ей в глаза, находя их все столь же опасным омутом, ка и прежде.
Реми ле Одуэн: Если уж месье де Бри решил поговорить с маркизой де Сабле, то Реми поспешил вниз, чтобы открыть дверь. - Месье сейчас спуститься, - коротко буркнул ле Одуэн, чувствуя себя не на своем месте. Пришел поговорить об одном, нежданно получил предложение о службе, а теперь вот бегает тут, как лакей, открывая двери в заброшенной лавке парфюмера. Ворчал Реми про себя, скорее чтобы заглушить свою совесть, ведь не надо было закрывать дверь перед носом такой красивой и знатной дамы, которая не пожалела своего времени, чтобы поинтересоваться кто хозяйничает в лавке. Взяв Барона за ошейник, ле Одуэн направился к лестнице, но не торопясь. Во-первых, заботясь, чтобы собака не нервничала, а во-вторых любопытство, если и не родилось вперед Реми, то зачастую было сильнее разума. Вот, как в тот раз, когда он пошел искать загадочную даму, пригласившую его к раненому. По обрывкам фраз, которые он мог услышать не спеша поднимаясь по лестнице, Реми сделал вывод, что разговор будет мирный, а может даже амурный. Грех мешать свиданию, будь оно деловым или встречей двух любящих сердец. Реми едва слышно поскребся в дверь, прежде чем войти в комнату, пропуская вперед собаку. Барон был рад видеть своего хозяина, начав тут же вертеться вокруг ног, махая хвостом. Мэтр Кабош, месье де Бри сказал, что вы хотели меня видеть. Вернее он сказал, что вам есть что мне показать. Если я могу быть Вам чем-то полезен, то я к Вашим услугам, мэтр. Ле Одуэн, прикрыв за собой дверь, так и остался стоять у дверного косяка, не торопясь, вопреки своему любопытству (или любознательности) рассматривать комнату, в которой оказался.
Изабель де Лаваль: Изящно очерченная бровь молодой женщины взлетела вверх, выдавая то изумление, которое почувствовала маркиза де Сабле при виде месье д'Обинье. Друг Генриха Наваррского умел удивлять, но сегодня, можно сказать, он превзошел себя. Если бы Изабель не была дамой весьма трезвомыслящей, даже слишком (прагматичность убивает женское обаяние, разве что вы научитесь его скрывать под маской нежного, воздушного создания), она бы, пожалуй, решила, что дело тут не обошлось без нечистой силы. Но не следует винить врага рода человеческого во всех странностях, происходящих с людьми, по большей части, все, что случается на этой грешной земле — дело их рук. И только их. - Месье д'Обинье... Париж несколько далековат от Нерака, чтобы можно было забрести сюда во время прогулки... Значит ли это, что своей настойчивостью я помешала вашим делам и делам короля Наваррского? Бог мой, конечно, Флорентийка величает Генриха Бурбона не иначе, как «наш возлюбленный сын», но сколько в этом желчи и яда. Узнай она, что Агриппа д'Обинье тайно прибыл в Париж, наверняка, найдет, как этим воспользоваться к своей выгоде. Благополучие Агииппы д'Обинье больше не было ее заботой. Но все же Изабель была взволнована, думая о тех опасностях, которым вечно подвергал себя неугомонный сентонжец. Лавка мэтра Рене хранила много воспоминаний. Они впитались в стены, в темное дерево шкафов и прилавка, в переплеты фолиантов. Были среди них и те, что принадлежали Изабель де Лаваль, были и те, что тянулись теперь призрачными тенями к Агриппе д'Обинье. Но призраки и воспоминания не имеют власти над живыми... до тех пор, пока живые не дают им такую власть. - Надеюсь, у вас все хорошо, Агриппа, - мягко проговорила она, чтобы развеять его сомнения относительно стражи. - Если бы я знала, что это вы хозяйничаете в лавке мэтра Рене, то не стала бы поднимать шума... Почему-то мне кажется он был бы рад вашему визиту в эти стены, хоть они и пусты без него. Удивительно, как уход одного человека может оставить после себя чувство утраты даже у тех, кто не считал его своим другом.
полная версия страницы