Форум » Сорбонна » Дуэль » Ответить
Дуэль
Луи де Можирон: Разнообразные материалы о дуэлях. [more]Кстати, граф де Бюсси, делитесь! Я знаю, у вас есть чем)[/more]
Ответов - 6
Луи де Можирон: Хочу выложить здесь пару статей В.Р. Новоселова. Статься из журнала "Одиссей. Человек в истории" 2001 год. Дуэльный кодекс: теория и практика дуэли во Франции XVI века Дуэль относится к разряду популярных исторических сюжетов, привлекающих внимание не только историков-профессионалов, но и широкого круга публики, знакомого с темой дуэли в первую очередь по историческим романам и кинофильмам, которые и формируют определенный стереотип ее восприятия. Можно утверждать, что в современном массовом сознании дуэль прочно ассоциируется с такими понятиями, как благородство, дворянство, честь и справедливость. Дуэль воспринимается как своего рода ритуал, принятый в дворянской и офицерской среде, "честная игра", где равные возможности противников и принцип взаимоуважения заложены в сами правила поединков - дуэльный кодекс. Такое представление о дуэли во многом обязано той модели поединка, которая сложилась в Европе к концу XIX в., когда результатом дуэли все реже становился серьезный физический ущерб, причиняемый участниками друг другу. Сатисфакция подразумевает само обращение к дуэли, а не кровопролитие. Однако дуэль, как любое историческое явление, за свою более чем четырехвековую историю претерпевала существенные изменения, дуэльные правила трансформировались в зависимости от времени и региона. Поэтому в правилах и практике дуэлей можно найти черты, характеризующие конкретную историческую эпоху и страну, выявляющие модель мировоззрения той группы населения, которая имела непосредственное отношение к участию в поединках. В первую очередь речь идет о дворянстве и военных (прежде всего офицерском корпусе), поскольку именно среди этих социальных групп дуэль всегда была наиболее распространенной, а ее традиция наиболее устойчивой. Временем и регионом, где дуэль получила наиболее массовый характер и достигла пика своего развития является Франция рубежа ХVI-ХVП вв. В исторической литературе хорошо известна следующая цифра: за неполных 20 лет правления Генриха IV на поединках по разным подсчетам погибло от 6 до 10 тыс. дворян, было роздано более 7 тыс. королевских прощений дуэлянтам. По свидетельству Франсуа де Ла Ну, в его время от дуэлей во Франции ежегодно гибнет больше дворян и солдат, чем их погибло бы в случае большого сражения 1. Этот феномен "дуэльной лихорадки", поразившей французское дворянство во второй половине XVI — первой половине XVII в., современные исследователи западноевропейского дворянства справедливо связывают с комплексом кризисных явлений, охвативших общество той эпохи. Такие исследователи французского дворянства, как А. Жуанна, Ф. Биллакуа, трактуют дуэль как форму реакции дворянства на происходящие в обществе изменения, как протест против усиления роли государства и возвышения групп элит, связанных с развитием и усложнением функций государственного административно-бюрократического аппарата 2. В обстановке размывания сословных границ и смены ценностных ориентиров общества функция дуэли, ее значение для дворянства - это способ самоутверждения и защиты своего статуса и публичной репутации, метод сведения счетов, средство обратить на себя внимание, в частности знатных особ из карьерных соображений, вид спорта, игра и мода, популярный в среде дворянской молодежи стиль жизни и поведения. В дуэли реализовалась своего рода частная война, заменяя судебный поединок, хотя и на дуэль и на судебный поединок монархией фактически был наложен запрет. В дуэли можно усмотреть и вызов общественным представлениям о морали, и ценностям христианской этики, поскольку дворянская честь ставилась выше не только законов государства, но и заповедей Христовых. А еще дуэль — это вызов новой возвышавшейся элите — людям мантии и их моральным ценностям; вызов самим основам государства, поскольку она ставила под сомнение авторитет монархии и правомочность ее правосудия вторгаться в вопросы чести, являющиеся внутренним делом дворянского сообщества. Мотивация дуэли, какими бы ни были ее конкретные причины и поводы, всегда подразумевала исключительно защиту персональной дворянской чести конкретного индивида 3. Реальные основания дуэли при этом могли варьироваться от таких серьезных поводов, как месть за убитых друзей или родственников, до элементарной мелкой ссоры из-за неосторожного слова или даже жеста собеседника. И в случае смертельной обиды, и в случае ссоры из-за пустяка дуэль велась с одинаковым ожесточением, и смертельный исход являлся скорее нормой, чем редким исключением. Если представить дуэль как своего рода "диалог" между дворянами, то в манере их "общения" на поединке должны были отражаться психологические установки, присущие обычной повседневной жизни. Таким образом, дуэль можно трактовать как модель мировоззрения французских дворян XVI в.; очевидно, в экстремальной ситуации выбора между жизнью и смертью проявлялись наиболее существенные черты ментальности дворян той эпохи. Ганс Талхоффер Hans Talhoffer Судебная дуэль между мужчиной и женщиной 1459 С начала XVI в., когда судебные поединки и единоборства рыцарей на войне случались все реже и реже, был зафиксирован новый вид поединка - bataille à la mazza (поединок в кустарнике) или же bataille en bestes brutes (поединок на манер животного). Все современники, авторы дуэльных трактатов и ревнители рыцарских традиций, каким бы ни было их отношение к этому новому типу боя, едины в определении места его рождения - Италия, Неаполитанское королевство 4. В первом случае название поединка происходит от неаполитанского названия кустарников, образующих заросли, в которых обычно проводили эти поединки. Второе название отражает суть подобного боя: драться так, как дерутся дикие звери - до смерти и без пощады 5. Родоначальниками этого типа поединка в XVI в. считали итальянцев 6. В итальянских городах аристократизация городских нотаблей, формирование неофеодальных кланов, стремление встать вровень с традиционной элитой породили в их среде обостренное чувство чести. И. Клула именно с этим связывает рост в Италии, прежде всего Неаполе и Тоскане, числа стычек между враждующими сторонами, поединков и убийства. Они не имели никакой политической подоплеки, в их основе - месть за нанесенное оскорбление, в частности за уязвленную честь 7. Если сравнить правила поединка à la mazza и предписания наиболее популярных во Франции авторов дуэльных трактатов - Жан-Батиста, Поссевино, Париса де Путео, Андре Алсиато или Джироламо Музио(середина XVI в.), то окажется, что между этой практикой и теорией дуэлей существует весьма значительный разрыв. Например, Музио был вынужден констатировать, что описанные им правила, весьма близкие к рыцарским куртуазным правилам прошлого, выходят из употребления. Прямо о bataille àla mazza и bataille en bestes brutes Музио не говорит, его замечания об этих типах поединка отрывочны, он упоминает о них только в тех случаях, когда налицо явное расхождение их правил с канонами. По сути, для него bataille à la mazza не новый вид поединка,а вульгарное отклонение от нормы, не имеющее никакого отношения к поединку защиты чести 8. Основные отличия новой дуэли Музио видит в следующем: 1. Отказ от публичности - эти поединки ведутся в лесах и иных пустынных местах 9. 2. Отказ от защитного вооружения и изменение оружия поединка.На этом стоит остановиться подробнее. В идеале Музио считал подобающим оружием для поединка исключительно рыцарское, то, которое рыцари используют на войне. Однако совершенствование оружия ставит его в тупик. Например, Музио не знает ответа на вопрос, допустимо ли использование в поединке кабассета (открытого шлема, без задней части) или же тонкого колющего меча. Но что, на его взгляд, абсолютно недопустимо, так это отказ от доспехов. Музио называет две причины отказа от доспехов - техническую и концептуальную. Без доспехов дуэлянт мог легко двигаться и максимально использовать приемы борьбы - это техническая причина. Концептуально - сделать неминуемой смерть одного из участников, в чем Музио видит не просто презрение к смерти, но и добровольный отказ от жизни, что является грехом перед Господом10. 3. Свое внимание к иерархии различных степеней знатности людей чести Музио обосновывает неприятием новой моды - не соблюдать ранги. Особенно это касается военных, которые должны помнить о недопустимости поединка между начальником и подчиненным, - они могут драться только вне службы, например после отставки. Солдат имеет право вызвать на поединок сержанта и капитана, но те имеют право отказаться. Право солдата на поединок Музио обосновывает тем, что оружие аноблирует в том случае, если военная профессия - единственное занятие человека как в мирное, так и военное время. В поединках следует соблюдать иерархию знатности - serenissimes - illustrissimes - illustres. Менее знатный не может вызвать более знатного11. Проблему легитимности таких правильных поединков Музио не затрагивает вообще, поскольку для него приемлем только рыцарский поединок, соответствующий рыцарским нормам. Запреты государей на поединок, по его словам, подвергают рыцарей опасности бесчестья и клеветы. Было бы честнее не запрещать, а требовать, чтобы никто не смел искать поединка без разрешения своего сюзерена. Отказ сюзерена предоставить право на поединок в случае преступления, наказуемого смертью, или же для защиты репутации, согласно концепции Музио, неправомочен, что объясняется следующей логикой. Честь почитается благородными людьми более жизни. Вопрос чести не менее важен, чем гражданский или уголовный процесс. Монарх может восстановить положение человека, дать ему должности, имущество, свою милость, сделать его бедным или богатым, но он не может сделать его хорошим или плохим, поскольку только Бог хозяин человеческой воли. Честь вне власти государя, поскольку у него нет юрисдикции над духом 12. Пожалуй, единственное отступление от древних предписаний, которое Музио допускал, касалось наказания проигравшего в поединке. Наказанием проигравшему служит не его ранение или смерть, а потеря им чести, что уже само по себе гораздо хуже, нежели отсечение члена или потеря жизни. Дети опозоренного не должны нести на себе грех родителя13. Таким образом, для Музио поединок по-прежнему форма восстановления справедливости и правосудия, принятая среди рыцарей и людей чести. Теперь посмотрим, как интерпретирует поединок защиты чести французский мемуарист Пьер де Брантом; он единственный из многочисленных французских авторов дуэльной и антидуэльной литературы XVI в., кто в "Размышлениях о дуэлях" подробно описал сами поединки и комментировал их правила. Большинство этих поединков относятся к периоду от правления Франциска I до начала правления Генриха IV. Часто описания этих дуэлей служили для него иллюстрациями к тому или иному мнению, которого придерживалось "общество" (имелось в виду сообщество дворян и военных), или же, наоборот, - иллюстрациями отступления от общепринятых норм. Поскольку Брантом старался запечатлеть подробности запомнившихся ему эпизодов, хорошо известныхего современникам, он не заботился о хронологии, и далеко не всегда представляется возможным ее установить. Чаще всего они просто привязаны ко времени правления королей или какому-нибудь событию, например военной кампании или сражению. По словам Брантома, он пишет "о том, что слышал по этому поводу (дуэлей. - Н.В.) в разговорах между собой великих капитанов, сеньоров, бравых солдат". Больше всего их интересовало, насколько должна практиковаться куртуазность и должна ли она вообще присутствовать в дуэлях, сражениях, судебных поединках, стычках и вызовах 14. Поэтому у Брантома в описании конкретных поединков и в комментариях к ним мы, на мой взгляд, можем обнаружить ту картину дуэли, которая виделась самим дворянам-дуэлянтам (многие из них были его друзьями или хорошими знакомыми). Историограф Генриха IV Сципион Дюплеи посвятил правилам поединков трактат. В нем много внимания уделено принципам, которыми дворяне мотивировали те или иные положения дуэльного кодекса 15. Коллективные представления дворян о правилах поединка в изложении Брантома и Дюплеи весьма близки друг другу, оба опирались на сложившуюся во Франции практику, а не теоретические воззрения итальянских авторов дуэльных трактатов. По признанию Дюплеи знакомство французов с bataille àla mazza и bataille en bestes brutes, в том числе интересовавшихся дуэлью потенциальных авторов мемуаров, в частности Брантома, произошло во время походов в Италию Людовика XII, а затем Неаполитанских экспедиций Одетта де Фу а, сеньора Лотрека (1527-1528) и Неаполитанского похода Франсуа де Гиза (1557)16. Этому знакомству способствовало и то, что контингент итальянских наемников во французских войсках в Италии составлял весьма значительную часть. Новый тип поединка быстро и широко распространился во Франции уже в начале 30-х годов XVI в., о чем свидетельствуют ордонансы Франциска I 1532 и 1539 гг. о правилах ношения оружия в королевстве; дуэли стали повседневным элементом военного и дворянского быта.Несмотря на то что при Франциске I судебный поединок был абсолютно легитимен, множилось число дворян, выбиравших более простые методы сведения счетов в бою. В своих ордонансах Франциск I пытался напомнить дворянству, что "если его подданные ввязались в ссору, защищая честь, и ссора эта не может быть улажена правосудием, они должны обращаться к королю с соответствующим ходатайством и получить от него разрешение на поединок"17. Тем не менее благие королевские пожелания относительно того, "чтобы каждый мог чувствовать себя уважаемым и пребывать в безопасности в своем доме и вне его без оружия так же хорошо, как с оружием"18, остались только на бумаге. Почти все описываемые Брантомом дуэли периода Итальянских войн со времени правления Франциска I до конца правления Генриха IIвелись в большем или меньшем соответствии с новыми итальянскими правилами. Дух этих поединков был уже весьма далек от рыцарского куртуазного единоборства и идеи восстановления законной справедливости. Середина XVI в. стала периодом динамичного развития дуэли, этапом формирования традиций и норм, которые без серьезных изменений просуществовали в дальнейшем вплоть до середины XVII в. Брантом стремился понять, чем дуэль отличается от прочих разновидностей поединка. При этом влияние на дуэль новых правил, весьма схожих с правилами ведения войны, было для него очевидно: "Есть ли различие между поединком церемониальным, обусловленным и торжественно обставленным судьями, распорядителями поля, секундантами и конфидентами, и поединком, который проводится с нарушениями и без публики, в полях - здесь, где все от войны"19. Главную отличительную особенность первого он склонен видеть не столько даже в его легитимности и публичности, сколько в куртуазности: «Как в боях "до крайности", о которых я писал ранее, мало куртуазности, так в боях à la mazza и вызовах ее тоже мало"20. Как и на войне, в поединке чести понятие"куртуазность" - это вполне конкретный неписаный свод правил, регулирующих действия противников в отношении друг друга. Есть то, что дозволено и то, что запрещено, - этим нормам все участники дуэли обязаны подчиняться. Какова же модель поведения дуэлянта в интерпретации Брантома и других авторов, как эта модель соотносится с моделью поведения дворянина и военного? Как законы чести реализовались непосредственно в дуэли? Первое, что резко отличает французские дуэли от поединков прошлого и даже дуэлей итальянцев - это цель. Согласно Брантому, когда неаполитанские поединки вошли в практику французов, ни о какой пощаде не могло быть и речи: следовало либо убить противника, либо самому пасть на поле боя. Часто изранив друг друга, но не прекращая поединка, оба участника погибали, "поскольку, когда идут на это дело, настолько входят в раж, движимые азартом, досадой и местью, что часто либо одного убивают с первого удара, либо оба остаются на поле мертвыми"21. Вполне допустимым считалось убийство обезоруженного, упавшего или раненого противника. Исход поединка должен был быть очевидным и не вызывать сомнений в победе. Таких поединков — со смертельным исходом и без пощады - Брантом, по его собственным словам, может назвать сотни 22, но его интересует куртуазность, поэтому от описания подобных поединков он все время стремится перейти к тем, где, по его мнению, она присутствует. Однако приводимые им примеры свидетельствуют скорее об обратном.В частности, поединок, произошедший в окрестностях Рима во время Неаполитанского похода де Гиза между гасконским и итальянским капитанами. Поводом послужило оскорбление: гасконец заявил, что все итальянцы плуты. Во время поединка итальянец нанес гасконцу удар, считавшийся тогда весьма подлым, - по колену. Единственной причиной, побудившей его оставить своего противника в живых, был страх мести со стороны солдат гасконца. Брантом не советует дуэлянтам хвастать своей победой, устраивать триумфальное шествие или относить в церковь свое оружие: после этого победитель рискует не прожить и двух дней 23. Куртуазность Брантом не причисляет к соображениям, по которым противнику в поединке даруется жизнь: одни не добивают лишь потому,что не вполне умеют это делать, другие страшатся призраков убитых,у кого-то просто не хватает отваги прикончить, некоторые боятся Бога или короля с его правосудием, но большинство опасается мести родни и друзей убитого24. Вероятность последней была весьма велика. Даже после поединка Жарнака - Шатеньере, проводившегося по всем правилам и под королевским надзором, более 500 солдат, служивших под началом Шатеньере, были готовы тут же, на месте поединка, напасть на Жарнака и его секундантов. Единственный комментарий Брантома поэтому поводу: "Ха! Вот если бы уже в те времена французское дворянство было так же хорошо обучено и опытно в бунтах и возмущениях,как оно это продемонстрировало в первых гражданских войнах!"25
Луи де Можирон: Подарить противнику жизнь, позволить упавшему встать, поднятьвыбитую шпагу или взять новую взамен сломанной - такие примеры благородного, с современной точки зрения поведения, Брантом в своих описаниях дуэлей приводит. Другое дело, как подобные поступки воспринимались обществом XVI в. Во времена Франциска I Джаннино Медичи, будучи на французской военной службе, решил положить конец давней вражде двух своих капитанов: он дал им по шпаге, по половине своего плаща и запер в зале, заявив что не выпустит их до тех пор,пока они "не уладят свои разногласия". Капитаны Сан Петро Корсо и Жан де Турин взялись за дело. Жан де Турин ранил соперника в лоб,и тот не смог продолжать бой, так как кровь заливала ему глаза и лицо.Тогда Жан де Турин предложил прервать бой с тем, чтобы Сан Петро перевязал рану. После чего бой был продолжен, и уже Сан Петро выбил шпагу из рук де Турина, позволив затем ему ее поднять. В конце концов они изранили друг друга до такой степени, что были не в состоянии продолжать поединок. Но мнение всех военных обратилосьпротив Сан Петро, который не воспользовался удачей и не убил безоружного противника, а подарил тому жизнь и тем самым презрел своюпобеду 26. Многие авторитеты того времени считали, что победитель должензабрать оружие противника27, особенно если он только ранен или признал свое поражение: это и трофей, свидетельствующий о победе, и гарантия того, что проигравший в отместку за унижение не воткнет своеоружие в спину противника, как это сделал в 1559 г. Ашон Мурон, племянник маршала Сент-Андре, предательски убив победившего в честном поединке капитана Матаса. Капитан, старый вояка, пожалел юнца, выбил у него из рук оружие и прочитал нотацию о том, что нехорошонападать на опытных людей, едва умея владеть клинком. Когда он, повернувшись к противнику спиной, стал садиться на лошадь, тот воткнулему в спину свою шпагу. Дело замяли, учитывая родство Мурона, а придворные, в том числе Франсуа де Гиз, не столько порицали предательский удар, сколько возмущались глупостью капитана, презревшего фортуну и оружие 28. Точно так же всеобщее мнение осудило графа де Грандпре, "доблестного, как шпага", капитана пехоты, проявившего излишнюю куртуазность в поединке с квартирмейстером легкой кавалерии де Гиври (дело относится к войнам Лиги в 80-е годы XVI в.). Когда у де Гиври сломалась шпага, граф предложил ему взять другую, на что де Гиври заявил, что ему хватит и обломка, чтобы убить противника, тогда де Грандпреопустил свою шпагу и прекратил поединок. Обсуждавшие эту дуэль дворяне и военные сочли, что граф был обязан убить соперника, который не хотел получить милость от врага. Но было бы еще лучше, если бы де Гиври убил графа за чрезмерное безрассудство и браваду 29. Дарование жизни порой воспринималось как изощренное дополнительное оскорбление и унижение, многие дворяне считали, что проиграть и остаться в живых - это позор 30. Именно так было расценено поведение де Сурдеваля, который погрузил своего тяжело раненного противника на собственную лошадь, отвез к цирюльнику и заботился о нем до полного его выздоровления. Дело произошло во время выполнения де Сурдевалем дипломатической миссии во Фландрии, куда он, будущий губернатор Бель Иля, был послан Франциском I к Карлу V. Брантомособо отмечает, что, узнав об этом поединке, император принял француза при своем дворе и одарил его золотой цепью скорее за доблесть,чем за куртуазность. Многие в такой ситуации, по его словам, предпочитали умереть, чем быть облагодетельствованным подобным образом — слишком уж большую славу обретает победитель. Кроме того,жизнь тяжело раненному противнику могла дароваться из желания убить его в следующий раз, когда он поправится, что было благороднее,нежели бить лежащего или безоружного. Именно так собирался поступить брат Брантома Жан де Бурдель, который во время пьемонтскихвойн дрался на мосту в Турине с гасконским капитаном Кобио. Как пишет Брантом, среди лиц опытных до тонкости знающих законы дуэли,считается куртуазным подарить противнику жизнь в том случае, если он лежит на земле с тяжелым ранением 31. То есть речь идет исключительно о том, чтобы не добивать того, чьи шансы на смерть и без того уже велики. Пощада противника могла стать причиной повторных поединков,как это случилось с капитаном Отфором. Во время боевых действий в Шотландии (1548) он был вынужден трижды драться с сеньором Дюсса, который трижды был ранен и всякий раз снова рвался в бой. Если противника пощадили в первом поединке, то в повторном, согласнообщепринятым правилам дуэли, следовало его прикончить, даже если он лежал на земле без оружия с тяжелым ранением и молил о пощаде,ибо не стоит искушать судьбу и Бога, отказываясь от дарованной им победы32. Вообще же считалось, что вызывать вторично на поединок человека, который подарил тебе жизнь в бою, все равно что убить своего благодетеля и второго отца. Это допускалось только в том слу-чае, если победитель грубо оскорблял помилованного или заявлял, что тот вымолил у него жизнь или вел себя как трус33. Наилучший же способ пощадить противника — это искалечить его так, чтобы он более никогда не мог драться: лучше всего отсечь ему руку или ногу. Ачтобы он никогда не мог отрицать, что жизнь ему подарили, можно на память изуродовать ему лицо и нос 34. Об этом свидетельствует и Франсуа де Ла Ну, заявляя, что у французов считается за честь отрубать руки и ноги, калечить одних и убивать других35. Причину того, что поединок по итальянским правилам у французов стал по большей части смертельным, Брантом видит в том, что итальянцы, несмотря на свою кровожадность, более осмотрительны и осторожны36. В мемуарах маршала Таванна в связи с описанием Неаполитанского похода де Гиза есть даже своего рода инструкция французам,как следует вести поединок, если ваш противник итальянец. Итальянцы более искусны, ловки и субтильны, они соглашаются на поединок только в том случае, если владеют каким-нибудь хитрым приемом, который позволит свести на нет храбрость противника. Французы, по мнению Таванна, превосходят итальянцев храбростью и доблестью. Поэтому с итальянцами французам, если выбор оружия принадлежит им, надлежит сражаться пешими и в рубашках, т.е. без доспехов. В этом случае,без сомнений, победа достанется им легко 37. Следствием стремления к убийству противника стало изменение арсенала дуэлянтов. Употребление доспехов еще встречается при описании поединков времен Итальянских войн, но постепенно они полностью выходят из употребления. Причин, видимо, было две: доспехи имели не все военные, и доспехи у всех были разными. Их высокая стоимость могла препятствовать установлению паритета в вооружении. По словам Брантома, поединок в доспехах мог полностью разорить одну из сторон, особенно если одна из сторон преднамеренно назначала для боя вооружение, которое вторая сторона не могла приобрести38. Отказ от доспеха "демократизировал" поединок, облегчал процедуру согласования условий дуэли и позволял сократить время от вызова до боя, так как на подбор нужного оружия стало уходить меньше времени. Оружием дуэли чаще всего служили шпага и кинжал, которые в XVI в. носили дворяне и военные независимо от своей военной специализации. Считалось, что дворянин должен прибегать к тому оружию, которое было при нем в момент вызова и которое он постоянно носил при себе, а только это оружие военные и дворяне имели право носить вне службы и находясь в городе39. Обычно на дуэли сражались не только без какого-либо защитного вооружения (кольчуга или кираса), но зачастую и без камзолов и колетов, в одних рубашках или обнаженными по пояс. С одной стороны, это должно было свидетельствовать о том, что никто не прибегнет скрытно к доспехам, чтобы создать себе преимущество перед противником. С другой стороны, это демонстрировало намерение смертельного боя. Стремление обозначить свою готовность победить или умереть стало второй и главной причиной исчезновения защитных доспехов.И здесь мнение Брантома прямо противоположно мнению Музио, который писал, что человек, идущий на войну уважаем настолько, насколько он позаботился о своей безопасности, облачившись в надежные доспехи. Поэтому для него загадка, что заставляло дуэлянтов драться без них40. Для Брантома здесь нет никакой загадки. Победить или умереть - стремление похвальное и хорошее, но этот принцип одинаково успешно можно реализовать в доспехах и без них. Но большего уважения заслуживают те, кому защитой в бою служит только храбрость и кто не навешивает на себя груду доспехов41. С третьей четверти XVI в. (в период правления Карла IX) во Франции вошла в употребление рапира с длинным и легким клинком, часто пригодная только для нанесения колющих ударов, а с конца XVI в. колющая шпага и рапира стали основным дуэльным оружием, поскольку дворяне предпочитали умереть от точного удара, оставляющего маленькое отверстие, чем остаться в живых, но стать калекой или ходить обезображенным глубокими и длинными шрамами от рубящих ударов мечом или тяжелой шпагой 42. Не случайно некоторые противники дуэлей и сторонники их ограничения, например маршал Таванн, в качестве меры, способной существенно сократить число поединков, рекомендовали запретить пользоваться шпагами и рапирами, пригодными для колющих ударов, и применять вместо них широкие тяжелые мечи и шпаги, пригодные исключительно для того, чтобы рубить, а также запретить поединки без шлемов и лат 43. До появления рапиры никаких различий между боевым и дуэльным оружием не было: на поединке использовали то же оружие, что и на поле боя - шпаги, одинаково пригодные для нанесения уколов и рубящих ударов. В XVII в. с развитием и совершенствованием огнестрельного оружия (появлением пистолета с колесцовым, позднее кремневым замком) распространяется дуэль на пистолетах, чаще всего между всадниками. Шпага и рапира еще долго оставались основным дуэльным оружием: Брантом вспоминает только несколько дуэлей на пистолетах, и пишет о них как о совсем недавно появившемся и мало распространенном новшестве последних лет 44. Кардинально мнения сторонников и противников дуэли разошлись в вопросе оценки искусства фехтования, которое Ла Ну считал первой и главной причиной дуэлей 45. Все авторы единодушно признают, что фехтование бесполезно, к нему почти не прибегают на войне 46. Но при этом вопреки собственной неприязни к этому искусству ни Ла Ну, ни Таванн не отвергают фехтование как таковое. По словам Таванна, фехтование развивает отвагу и ловкость, позволяет защитить себя и свою честь, дворянин просто обязан уметь фехтовать по причине распространенности дуэлей. Но это искусство вселяет в человека надежду убить и не быть при этом убитым, поскольку у хорошего фехтовальщика огромное преимущество над противником, а в этом, по мнению Таванна, мало чести для дворянина - он должен беречь себя для войны. Парировать и драться для собственного удовольствия умеет любой солдат и убийца, для которых это дело привычное 47. Ла Ну тоже считает фехтование занятием полезным, а стремление добиться в нем совершенства - похвальным. Но и он подчеркивает, что чувство превосходства, ощущение силы и ловкости приводят к тому, что много возомнившие о себе молодые люди начинают бравировать своим мастерством и, как показывает практика, превращают фехтование в средство завоевания репутации неуязвимого храбреца 48. Кроме того, добиваясь в этом искусстве совершенства, они постоянно ищут поединков для того, чтобы доказать свое превосходство над другими. Авторы антидуэльной литературы, например Прессах и Габриэль де Треллон, склонны видеть в фехтовании некую магию, которая позволяет слабому сердцем одержать верх над более доблестным. Победа фехтовальщика приравнивается ими к победе, одержанной при помощи чар, к своего рода трусости, наподобие использования на войне амулетов и заговоренных рубашек, которые призваны спасать от аркебузных пуль. Тот, кто занимается фехтованием, не обладает доблестью 49. Мишель Монтень тоже был уверен, что научить храбрости невозможно, успехи в фехтовании - следствие ловкости, а не природной смелости: "В годы моего детства дворяне избегали приобретать репутацию искусных фехтовальщиков, ибо она считалась унизительной, и уклонялись от обучения этому искусству, которое основывается на ловкости и не требует подлинной и неподдельной доблести"50. Брантом, отношение которого к фехтованию наиболее близко к ощущению самих дуэлянтов, категорически не согласен с теми авторами дуэльных трактатов, которые пишут, что победа одерживается только доблестью и достоинствами. Сам Брантом учился фехтованию в Милане и Риме у мастеров Таппа и Жака Феррона из Асти 51. При описании дуэлей его среди прочего интересует уровень фехтовального мастерства их участников. Если ему что-то об этом известно или об учителях фехтования кого-либо из лиц, упоминаемых им в связи с поединком, он не забывает при этом сообщить. Для Брантома, как и для дворян-дуэлянтов, в поединке одинаково важны и доблесть и оружие 52. Признание того, что исход поединка во многом зависел от уровня владения оружием, по сути, означает, что смысл дуэлей был весьма далек от идеи Божьего суда. Побеждал более искусный, а не тот, на чьей стороне была правда. Кстати, в XVI в. полностью исчезает обычай вызывать соперника брошенной перчаткой или капюшоном - важнейшая ритуальная часть судебного поединка, символизировавшая готовность дуэлянта отстаивать правое дело собственным телом, залогом предоставления которого для Божьего суда и являлась перчатка 53. Отказ от этой традиции, на наш взгляд, далеко не случаен: никому уже и в голову не приходило, что в бою он отстаивает свою правду перед лицом Всевышнего, а не свою честь в глазах общества себе подобных. От поединка прошлого, прежде всего судебных, дуэль XVI в. отличалась и изменившейся ролью секундантов. Теперь это не наблюдатели, призванные следить за соблюдением правил поединка, а дублирующие пары бойцов, своим оружием поддерживающие в бою двух противников. Именно такая дуэль нескольких пар сражающихся находит во Франции наибольшее распространение, при этом победитель в одной из пар мог присоединиться к одному из своих компаньонов, после чего они дрались вдвоем против одного. Поединок мог превратиться в небольшое сражение - от 10 до 20 и более участников с каждой стороны. При этом секунданты могли не испытывать друг к другу никакой вражды, а напротив, быть друзьями. Описание поведения такого секунданта мы можем найти одновременно и у Брантома, и Монтеня. Речь идет о поединке в окрестностях Рима в 1581 г. между французскими дворянами, гасконцем Эспереза и Ла Вилатом. Секундантом первого был родной брат Монтеня Матекулон. С Эспереза - виновником ссоры и своим напарником по поединку Матекулон был едва знаком, в то время как его противником и секундантом Ла Вилата был его друг барон Салиньи. Матекулон первым убил своего противника, а затем и противника Эсперезы - последний явно проигрывал 54. Законов чести Монтень, по его собственным словам, не понимает, поскольку они часто противоречат разуму и здравому смыслу. Но поведение брата тем не Менее находит у него оправдание: Матекулон не имел права быть справедливым и великодушным, подвергая риску успех лица, в распоряжение которого он себя предоставил 55. Точно так же барон Бирон в начале 80-х годов на поединке с Каренси сперва убил своего противника, а затем прикончил двух его секундантов 56. Объяснение подобного поведения кроется, по мнению Сципиона Дюплеи, в обычаях военных: если по обычным законам преступником является не донесший о дуэли сторонник одного из ее участников или случайный свидетель противозаконного акта, то по военным правилам нельзя оставаться безучастным, когда сражается твой товарищ по оружию, - для военных уклонение от секундантства считается позором 57. Военный должен либо разнять дерущихся 58, либо удалиться, либо прийти на помощь другу. По законам Марса, в поединке надо поддерживать товарища по оружию "до последней капли крови"59. Тем не менее судить о своеобразной внутрикорпоративной этике в поединке можно исходя исключительно из общей ситуации исследуемого периода. В 1547 г., сразу же после своего вступления на престол, Генрих П был вынужден издать специальный ордонанс с весьма показательным названием "Против убийств, которые ежедневно происходят в нашем королевстве"60, посвященный в первую очередь убийствам из засады (guet-apens) и внезапным вооруженным нападением (riхе). По существу, эти убийства стали своего рода заменой частной войны и могли быть вызваны самыми разными причинами - от мести за убийство доустранения более удачливого соперника в любви. По свидетельству Брантома, ежедневные вооруженные стычки между многочисленными сторонниками враждующих кланов стали обычным явлением для городов Италии, Испании, Франции середины XVI в., в итоге нередко - десятки убитых и тяжелораненых с обеих сторон 61. Эти стычки порой перерастали в небольшие сражения с использованием всех видов защитного и наступательного оружия, включая огнестрельное, а ремесло наемного убийцы - брави (bravi) в Италии62 или эспадасена (espadassin) во Франции и Испании - стало весьма доходным и широко востребованным дворянством. Брантом вспоминает, как дворян разоряла необходимость содержать за свой счет целые армии наемных убийц 63. В этих условиях дуэль, определявшая рамки дозволенных средств и предоставлявшая сторонам, хотя бы теоретически, равные возможности, была большим прогрессом, позволявшим создать механизм улаживания конфликтов между людьми, имевшими обыкновение пускать в ход оружие,и избежать как всеобщего беспорядка, так и лишних жертв. Можно целиком и полностью согласиться с мнением А. Корвизье, что дуэль — это всего лишь одна из форм сведения счетов, род вендетты, принятый в отношении друг друга у людей чести64. Необходимость мести и физического преследования обидчика ни у кого из дворян или военных не вызывала сомнения. Вопрос состоял исключительно в выборе методов. Во Франции процедура вызова на дуэль постепенно упрощалась; с 70-х годов XVI в. дело все чаще сводилось к устной договоренности без использования письменного вызова с изложением причин дуэли (картеля) или обмена посредниками, призванными договориться об условиях боя. Промежуток между вызовом и самой дуэлью мог занимать несколько минут. Возобладало мнение, что дуэль, следующая сразу же за оскорблением и вызовом, пока еще не остыли чувства, более благородна и честна, чем поединок, отложенный на некоторое время,что дает возможность улечься страстям и позволяет воспринимать ситуацию, руководствуясь разумом; но это будет уже хладнокровное и осмысленное убийство. Как пишет Брантом: "Кровь ... не может лгать и приказывает нам свершить месть каким бы то ни было образом. Но такие удары надо наносить сразу, а не хладнокровно"65. Благотворное влияние дуэлей на предотвращение обычных убийств никто не отрицал, но дуэли трактовались многими как нечто аморальное. Де Треллон даже сожалеет о том, что Макиавелли не написал трактат о дуэлях, поскольку эта практика очень подходит для его измышлений 66. Для Брантома поединок гуманен: на дуэли погибает один, двое, в крайнем случае несколько человек, в то время как при нападениях из засад дворяне "гибнут как мухи", чему он не раз был свидетелем 67. Однако грань между поединком и обычным вооруженным нападением была весьма зыбкой. Часто поединку не предшествовала никакая договоренность: либо обе стороны в гневе сразу хватались за оружие, либо одна из сторон своим нападением вынуждала противника к защите. Подобные поединки назывались rencontres. Участие в подобном столкновении осуждалось обществом значительно менее строго, нежели дуэль, если только это не было подлое убийство, когда противнику не предоставляется возможность защищаться. По словам Брантома,наиболее подлый вид нападения - внезапная атака без предупреждения,когда противника, не дав вынуть оружие, ранят, отсекают руку, протыкают насквозь, а потом, оставив полумертвым, говорят, что подарили ему жизнь. Подвергшийся такому нападению вправе отомстить любым способом и любым оружием, убить своего врага хоть из пистолета, хоть из пушки68. Хуже таких убийств только подсовывание противнику на поединке специально сломанного или некачественного оружия 69. Если попытаться нарисовать себе психологический портрет французского дворянина-дуэлянта эпохи религиозных войн, то первое, что резко бросается в глаза, это полное отсутствие в случае конфликта желания примирения без обращения к оружию, т.е. насилию. Любое единоборство или поединок можно отнести к одной из трех категорий: бой до уничтожения, бой до поражения и бой до соглашения. Дворяне XVI в. явно предпочитали первое. Характерной с этой точки зрения является попытка примирения королем Генрихом III графа де Сен-Фаля и барона де Бюсси, прославленного А. Дюма, в качестве образца дворянского благородства. Луи де Клермон, барон де Бюсси, по словам современников, был готов драться по поводу, который уместился бы и на лапке мухи. Когда король прислал к Бюсси маршала де Ретца, чтобы добиться их с Сен-Фалем примирения, Бюсси холодно ответил: "Король хочет примирения? Я его тоже очень хочу, но скажите мне, умрет ли тогда Сен-Фаль?" В ответ на отрицание маршала Бюсси сказал: "Но какое жетогда это будет примирение? Я не хочу примирения, если он не умрет!"70 "Гибкое" восприятие куртуазности дуэльного поведения весьма знаменательно: та легкость, с которой одобрялось любое действие, помогающее добиться победы или превосходства, далеко выходит за рамки собственно дуэльной тематики. Война, борьба - это общий закон жизни; дуэль - это модель войны, а война - модель самой жизни.По мнению Ла Ну, полностью избежать дуэлей и войны невозможно именно потому, что мужчины всегда остаются мужчинами, по своей природе склонными к ярости и мести 71. К этому присоединяется представление дворянства и военных об оружии как "наиболее достойном инструменте, который поднимает человека к чести"72. И коль скоро честь ставится в прямую зависимость от силы оружия, обращение к насильственным методам решения абсолютно любых вопросов становится неизбежным. Как пишет Брантом, дворянину надлежит отомстить или умереть самому, но "забывать обиды, как велит Бог и его заповеди,хорошо для отшельников, а не для... истинного дворянства, носящего набоку шпагу, а на ее конце - свою честь. Следствие этого обращения к силе и оружию - неразборчивость в средствах. Сципион Дюплеи констатирует, что на войне для сбережения своих людей годится любая подлость - там она называется военной хитростью; для победы все средства хороши. Этим же принципом многие дворяне руководствуются в решении своих частных конфликтов 74. Но наиболее ярко и откровенно эту точку зрения выразил Блез де Монлюк: "Против своего врага стрелы можно делать из любого дерева. Что до меня лично, то если я мог бы воззвать ко всем духам ада, чтобы проломить голову моему врагу, который хочет проломить голову мне, я сделал бы это с чистымсердцем, да простит мне это Господь"75. Победа и поражение - дело случая, фортуны. И глупцом будет тот, кто упустит свой шанс, помогая противнику выйти из затруднительного положения (падение, поломка или потеря оружия, ранение). Дуэльный кодекс французских дворянXVI в. полностью отражает их представления о "праве" оружия и силы как последнем доводе не только в делах чести, но и в повседневной жизни, при решении любых конфликтов. Стоит отметить, что итальянские и испанские дуэльные трактаты с1585 г. перестали переиздавать во Франции. Во многом это объясняется не столько ослаблением интереса общества к теме дуэли, сколькополной оторванностью этих трактатов от современных реалий и правил поединка. Что касается французских авторов, то, пожалуй, за исключением сочинения Сципиона Дюплеи, среди более чем 30 книг на дуэльную тематику, вышедших во Франции с 1585 по 1650 г., нет трактатов, посвященных дуэльным кодексам и иллюстрирующих дуэльную практику. Более того, среди авторов "дворяне шпаги" составляют меньшинство; нет ни одного апологета или защитника дуэли. Дворяне - приверженцы дуэли не оставили никакого следа в литературе конца XVI - начала XVII в., т.е. в период максимального распространения дуэли воФранции. Ф. Биллакуа объясняет это необразованностью большей части дворянства и отсутствием в целом дворянской культуры 76. С этим можно в целом согласиться, тем более что для человека, ведущего "диалог" посредством шпаги, перо и литературная полемика редко становится средством ведения дискуссии. Тем не менее в устной традиции существовал реальный дуэльный кодекс. На наш взгляд, он уже не нуждался в письменной фиксации. Во-первых, потому, что дуэль к последней четверти XVI в. становилась все более нелегальной и начинала преследоваться законом. Во вторых, дуэль сама по себе была уделом избранных, почитающих себя истинными дворянами и нуждающихся именно в этом средстве защиты чести. По сути, дуэль всегда была достоянием той части дворянства и тех категорий населения, которые считали оружие нормой своего существования. В этом случае уже само знание законов чести, дуэльного кодекса и умение следовать им - знак принадлежности к этой категории избранных.
Луи де Можирон: Сноски по вышеизложенной статье: 1 La None F. Discours politiques et militaires. Basel, 1587. P. 244. 2 Jouanna A. Histoire des elites en France du XVI au XX siecle: 1'honneur, le merite, 1'argent. P., 1991. P. 38; Billacois F. Le duel dans la societe francaise des XVI-e-XVIII-e siecles. Essai de psychosociologie historique. P., 1986. P. 394—397. 3 В данной статье мы не трактуем дуэль как социальное явление, а ее роль в дворянской среде как средство социально-групповой дифференциации, поскольку этому аспекту была посвящена другая статья (см.: Новоселов В.Р. Дуэль и социальная репутация во Франции XVI в. // Право в средневековом ми- ре. СПб., 2000). 4 Brantome. Oeuvres completes. La Haye, 1740. T. XI. P. 111, 113; Muzio Girolamo.Le combat de Mutio lustinopolitain avec les responses chevalresses, traduit nouvelleinent d'ltalien en Francoys par Antoine Chapuis. Lion, 1561. P. 167; Du Pleix Scipion. Les loix militaires touchant le duel. P., 1602. P. 114. 5 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 111. Matta (исп), buisson, haye mazza (неаполит.) — кустарник. Bataille en bestes brutes - qui se vont precipitter a la mort comme bestes. 6 Стоит отметить, что итальянцев (лангобардов) считали родоначальниками и судебного поединка. 7 Cloulas I. L'ltalie de la Renaissance. P., 1993. P. 347-349. 8 Muzio Girolamo. Op. cit. P. 99. 9 Ibid. P. 167. 10 Ibid. P. 99, 105. 11 Ibid. P. 154-157, 159-160. 12 Ibid. P. 43, 58, 144-145. 13 Ibid. P. 129, 144-145. 14 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 1: "J'ai entrepris ce discours sur ce que j'ay veu souvent faire cette dispute parmy de grands capitaines, seigneurs, braves soldats, scavoinon, si 1'on doit pratiquer grandes courtoisies et en user parmy les duels, combats,camps clos, estaquades et appels". 15 Du Pleix S. Op. cit. 16 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 111, 113; Muzio Girolamo. Op. cit. P. 167; Du Pleix S. Op. cit. P. 114; Collection des memoires relatifs a 1'histoire de France. P., 1822. T. XXIV. P. 199. 17 Fontanon A. Les edicts et ordonnances des rois de France. P., 1585. T. 1. P. 644. De la defense du port des armes, § LXVI: "...si lesdicts subjets ont aucunes querelles d'honneur les uns centre les autres, qui ne se puissent vuider par justice, se retirent par devers pour nous en faire remonstrance, et en obtenir de nous telle permission qu'il nous plaira leur octroyer". 18 Ibid. T. III. P. 644-645. 19 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 133: "Aussi y a-t-il difference en un combat ceremonieux conditione et solemnise de juges, de maistres-de-camp, de parrains et confidans, et celuy qui se font a Fescart sans aucuns yeux, et au champs, la out tout est de guerre". 20 Ibid. P. 113: "Si aux combats a outrance precedens que j'ai dit s'exercoient peu de courtoisies, en combats de la mazza et d'appels, il s'en est trouve et veu aussi peu et se sont peu pratiquees'. 21 Ibid. P. 177. 22 Ibid. P. 157. 23 Ibid, P. 67-70, 187. 24 Ibid. P. 209-210. 25 Ibid. P. 71-72: "Ha! Que si de ce temps.ha noblesse francoise fust este aussi bien apprise et experte aux esmeutes et seditions, comme elle 1'a este depuis les premieres guerres". 26 Ibid. P. 162-163. 27 Du Plex S. Op. cit. P. 185. 28 Brantome Pierre de Bourdeille de. Op. cit. T. XI. P. 211. 29 Ibid. P. 167. 30 Du Plex S. Op. cit. P. 167-187. 31 Ibid. P. Р. 157-158, 160, 178. Интересно, что противник дуэлей Сципион Дюплекс в этом вопросе гораздо категоричней Брантома, допускающего эту "куртуазность". Дюллекс пишет, что если строго следовать законам поединка, то в бою надо пользоваться любым преимуществом: поражать противника, еслитот случайно упал или если у него сломалось оружие. Если противник явнослабее, но при этом отказывается сдаться и отдать оружие, он должен бытьубит (Ibid. Р. 183-184, 186). 32 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 159, 81: "...tels coup d'espargne pour la premiere fois, mais nullement pour la seconde, ou 1'on doit fermer les yeux a tout mercy et misericorde". 33 Ibid. P. 189; Du Pleix S. Op. cit. Р. 142. Сам Дюплеи не рекомендует вообще оставлять противника в живых, иначе это обязательно спровоцирует новый поединок или просто убийство. 34 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 209-210. 35 La Noue F. Op. cit. P. 245. 36 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 209. 37 Collection des memoires relatifs a 1'histoire de France. P., 1822. T. XXIV. P. 199. 38 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 80-82. 39 Ibid. P. 112; Fontanon A. Op. cit. T. 1. P. 644. Francois I et 1532. De la defense du port des armes. § LXVI; T. III. P. 109. § X. 40 Muzio G. Op. cit. P. 100, 105. 41 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 112. 42 Тяжелый, широкий клинок рапиры XVI в., заточенный наподобие наконечника стрелы, обладал большой пенетринальной силой (силой проникновения). Удар таким оружием (как колющий, так и рубящий) в случае поражения часто был смертельным, вызывая обильное кровотечение, обширное повреждение тканей тела и жизненно важных внутренних органов, сильный болевой шок. Заживление ран от такого оружия протекало крайне тяжело и долго. При оценке военных медиков XIX в., характер ранений, наносимых рапирой и широкой шпагой XVI в., аналогичен ранениям кавалерийской саблей. В XIX в. дуэль на саблях считалась наиболее опасной и была мало распространена по сравнению с дуэлями на пистолетах, шпагах и рапирах. Дуэль на саблях практиковалась почти исключительно в среде армейских офицеров. Не случайно число смертей и тяжесть ранений на дуэлях во Франции резко сократилась после того, как в первой половине XVII в. в обиход вошлилегкие дуэльные рапиры и шпаги с граненым или узким, не заточенным полезвию плоским клинком. 43 Collection de memoires relatifs a 1'histoire de France. T. XXIV. P. 31,33; Billacois F. Op. cit. P. 107. 44 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 98. 45 La Noue F. Op. cit. P. 245. 46 Collection des memoires relatifs a 1'histoire de France. T. XXIV. P. 29; Монтенъ М. Опыты. М., 1997. Т. 1. С. 820-821; GDT. Discours des duels avec 1'arret de la Cour de Parlement de Tolose, fait sur iceux. Tolose, 1602. P. 54. 47 Collection des memoires relatifs a 1'histoire de France. T. XXIII. P. 174; T. XXIV. P.28,29. 48 La Noue F. Op. cit. P. 245. 49 Pressac, seigneur de. Le Cleandre ou de 1'honneur et de la vaillance. Rouen, 1604. P. 177; GDT. P. 25. 50 Монтенъ М. Указ. соч. Т. 1. С. 819. 51 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 146, 225. 52 Обучение в школах фехтования XVI в. было строго индивидуальным, подбирались и отрабатывались приемы, подходящие для психофизических возможностей конкретного ученика. Брантом пишет, что у мастеров фехтования существует давняя традиция, по которой во время занятий никто не только не допускается в комнату или зал, где они проводятся, но и тщательно следят за тем, чтобы никто не мог подсматривать. Учителя фехтования не продают за деньги своих секретов и не рассказывают по дружбе о тех приемах,которым они кого-либо обучили (Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 93, 98). 53 De Pleix S. Op. cit. P. 171-172. 54 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 131; Монтень М. Указ. соч. Т. 1. С. 818. 55 Монтень М. Указ. соч. Т. 1. С. 817-818; Гендриков В.Б. Понятие чести у Монлюка и Монтеня // Средние века. М., 1989. Вып. 52. С. 240. 56 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 121-122. 57 Du Pleix Scipion. Op. cit. P. 177, 179. 58 Разнимать дерущихся Брантом считает абсолютно недопустимым. Во-первых, "ничто так не приводит в ярость доблестного и бравого человека, ничто так его не оскорбляет, как то, когда ему прерывают удар и препятствуют намерению сражаться", а, во-вторых, обычно это заканчивается тем, что дерущиеся совместно обращают оружие против разнимающих (Brantome P. Op.cit. T. XI. P. XI. P. 173: "...bien souvent a tout de meme a aucunes ce queje viens de reconter, et s'entreaccorder a tuer le separant; n'estant rien si fascheux a un vaillant et brave homme et offence, que qund on lui rompt son coup et son desseing d'armes"). 59 Du Pleix S. Op. cit. P. 179; Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 123. 60 Henri II "Centre tous les meurdres et assassinements qui se commettent joumellement" 15juillet 1547, Paris, j. Andre, noripagine (-in-12). 61 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 224-225. 62 Cloulas I. Op. cit. P. 347-348. 63 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 224-225, 226. 64 Corvisier A. Armee et societes en Europe de 1494 a 1789. P., 1976. P. 14. 65 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. VII. P. 128: "Sang... ne peut mentir et y commende la vengeance en quelque facon que ce soit. Mais, tels coups se doivent faire a la chaude en non de sang froid". 66 GDT. P. 32. 67 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 224-225. 68 Ibid. P. 190. 69 Ibid. P. 96: "Supercheries d'armes sont cent fois pires que celles qu'on fait assassinant les personnes aux cantons des rues, ou en coing de bois, et ne sont nullement pardonnables". 70 Ibid. T.X. P. 214-218. 71 La Noue F. Op. cit. P. 247. 72 Ibid. P. 197: "...1'universelle disposition de la noblesse, qui de toute anciennete a mer- veilleusement celebre les armes, comme les dignes instrumens qui 1'elevent aux grandes honneurs". 73 Brantome P. Op. cit. T. XI. P. 413: "Les plus reformez chrestiens et reserrez religieux... disent qu'il faut oublier les offenses', selon Dieu et sa parole. Cela est bonpour des hermites et recolets, et non pour ceux qui font profession de vraye noblesse et de porter une espee au coste, et leur honneur sur sa pointe". 74 Du Pleix Scipion. Op. cit. P. 180. 75 Monluc B. Commentaires 1521-1576. Lyon, 1593. T. 1. P. 396: "...centre son ennemy on peut de tout bois faire fleches. Quand a moy, si je pouvoy appeller tous les esprits des Enfers, pour rompre la tete a mon ennemy, qui me veut rompre la mienne, je le feroy de bon coeur, Dieu me le pardoint". 76 Billacois F. Op. cit. P. 193, 218.
Луи де Можирон: В.Р. Новоселов Королевский арбитраж в вопросах чести. Антидуэльное законодательство французских королей: бой с тенью Между второй половиной XVI и первой четвертью XVII в. во французском обществе, то ослабевая, то нарастая, не прекращалась дискуссия о праве дворянства на благородный поединок — дуэль. В этой дискуссии столкнулись две идеи: идея торжества королевской власти, закона, правосудия и государственной целесообразности над столь явным и вызывающим "пережитком" дворянской вольницы, как смертоубийственный поединок, и идея существования дворянского кодекса чести, следование заповедям которого благородный человек должен предпочесть своему долгу законопослушного верноподданного. Безусловно, в этом смысле то была только часть идеологического конфликта между формирующимся французским абсолютизмом и дворянством, пытающимся сохранить свои сословные привилегии, права и, в конце концов, самоидентификацию, в основе которой во многом лежали средневековые этические нормы и идея рыцарства. Идеологическими противниками дуэлей, в первую очередь королевскими юристами, осуждалось понимание дуэлянтами природы чести как качества, независимого от воли монарха и стоящего выше интересов отечества, законов государя, естественного желания сохранения жизни и материальной выгоды 1. В этом усматривали угрозу не только общественному порядку, но и государству в целом: предназначение и честь дворянина в том, чтобы служить королю, а не поступать против его приказов 2. Дуэль — это неповиновение монарху, а следовательно, мятеж против своего государя. Некоторые авторы вовсе отказывали дворянству в праве на какую-то особую честь, ибо для человека нет высшей чести, чем быть настоящим христианином (как писал Бертран де Лок: "Хочешь жить с честью? Живи как христианин" 3). Наиболее частые и общие эпитеты, употребляемые авторами антидуэльных трактатов рядом со словами "честь" и "доблесть" дворян и военных, — "ложные" (fauses) и "пустые" (vains). Первое, что их не устраивало в том, как понимали эти качества благородные особы — они полагали себя единственной категорией лиц, обладающих честью, отказывая в этом магистратам и прочим людям длинной мантии 4. Второе: дворянством отрицалось происхождение чести от государя. По мнению многих юристов того времени, например Габриэля де Треллона, честь должна подчиняться государю и его правосудию 5. И если люди шпаги ошибочно полагают, что такая честь — это скорее честь философа, клирика и человека длинной мантии, то им следовало напомнить, что защищать родину, государя и веру — их обязанность 6. Доблесть служит нравам, нравы служат законам, законы служат государству, и не может быть честью и доблестью то, что идет во вред государству 7.Соответственно этому, юристы отказывали дворянству в праве на особый порядок разбирательства дел чести и в случае оскорбления требовали от дворян обращения к обычному судопроизводству. Дуэль была абсолютно чужда идеологии зарождавшейся государственной бюрократии. Она навязывала дворянству собственный идеал чести — чести служащего, обязанного монарху своим положением, должностью, а следовательно, и честью. Дворянству шпаги отводилась роль чиновников, занимающих военные должности, чей долг — быть готовыми умереть за религию, родину, короля и магистратов, т.е. гражданских чиновников 8. В среде королевской бюрократии рождается новый идеал дворянина — верноподданного, религиозного и смиренного служащего, покорного воле монарха и не имеющего иных интересов, кроме интересов государства. Подобное понимание социальной роли дворянства и чести было несовместимо с дуэлями. Ведь вопрос чести имеет личностный характер, только сам дворянин способен защитить и восстановить свою честь. То, что для дуэлянтов честь дворянина не зависит от короля — верховного правителя, для бюрократии было опаснее, чем смертельный характер поединков. Именно поэтому обычная стычка со смертельным исходом преследовалась и каралась куда менее строго, чем пусть бескровная, но назначенная по всем формальным правилам дуэль. То, что кодекс чести ставится дворянством выше, чем публичная власть, расценивалось как настоящий мятеж. Дворянство оставалось высшим привилегированным сословием, из которого монархия в первую очередь рекрутировала административные и военные кадры, воспринимая дворянство как свою основную социальную опору. Строптивость дуэлянтов была опасна не сама по себе, а как идеология, заражавшая все дворянство в целом духом независимости и исключительности, поскольку дуэль — это еще и требование сохранения за дворянством права на собственное правосудие, независимое от королевских судов. Более того, если поединок позволяет судить о дворянских достоинствах и благородстве, то признание дворянского статуса определяется наличием доблести и также не зависит от короля, поскольку в случае поединка признание за дворянином его права называться таковым определялось бы не монархом, а всем дворянским сообществом. В этом случае дворянство получало бы право само регулировать свои сословные рамки. Таким образом, признание за дворянством права на дуэли грозило монархии подрывом ее устоев, поскольку примат дворянской чести над интересами монархии служил идеологическим препятствием к созданию нового государственного аппарата, подконтрольного исключительно королю. В этом конфликте французские монархи оказались между собственным правосудием и собственным дворянством, одинаково нуждаясь и вынужденно считаясь с их интересами. Причем наследники Франциска I стали жертвой политической пропаганды этого монарха-рыцаря. Политика консолидации дворянства на основе возрождения рыцарской идеи стала своего рода идеологическим капканом: представление о монархе как о первом дворянине своего королевства, свято соблюдающем все нормы рыцарской этики и чтящем законы рыцарства, неминуемо вело к тому, что корона в своих взаимоотношениях с собственным дворянством должна была считаться с законами чести благородного сословия и традицией защиты чести в виде поединка, сложившейся во Франции уже к 60-м годам XVI в. В современной французской историографии подрыв роли монарха в качестве третейского судьи в делах чести своего дворянства связывается с закатом процедуры судебного поединка. К XVI столетию поединок Божьего суда во Франции превратился в крайне редкий театрализованный спектакль, где вмешательство монарха в качестве судьи-арбитра было обыкновением, резко снижавшим значение поединка в качестве экстраординарной судебной процедуры. К тому же вынесение королем заведомо сомнительных и предвзятых решений серьезно влияло на подрыв как авторитета монарха в качестве арбитра, так и самой легитимной процедуры поединка. Классическими примерами таких поединков стали поединок между сеньорами де Сарзэ и де Веньером, состоявшийся 17 февраля 1538 г. в городе Мулене, а также хрестоматийный поединок между Ги Шабо де Жарнаком и Франсуа де Вивон де Ла Шатеньере, прошедший 10 июля 1547 г. Последний поединок некоторые историки видят не только финальной точкой судебного поединка во Франции, но и моментом, начиная с которого французские монархи самоотстраняются от своей роли арбитра в делах чести, отказывая дворянству при своем вмешательстве в дела чести в санкционировании поединков. Дальнейший ход событий во многом был определен началом религиозных войн. У французской короны длительное время не было реальных рычагов влияния на дворянство. Гражданские войны, мятежи грандов, династический кризис, вечное отсутствие денег и войск препятствовали установлению контроля монархии не только над благородным сословием, но и над страной в целом. Парадокс заключался в том, что чем более массовым явлением становилась дуэль, тем труднее было наказать дуэлянтов, поскольку поединок по вопросу чести стал частью благородного образа жизни, делом долга дворянина. Французский король, как первый дворянин своего королевства, не мог пойти против законов чести, не уронив при этом собственного авторитета в глазах своего воинственного дворянства. Кроме того, Франция, ревностно охраняя суверенитет галликанской церкви, отказалась принять постановления Тридентского собора, среди которых был полный запрет поединков, как судебных, так и дуэлей по вопросам чести. В этих условиях инициатива идеологической и законодательной борьбы с дуэлями исходила от королевских юристов и судебных палат, в первую очередь Парижского парламента. Первыми свою четкую позицию в отношении поединков сформулировали юристы Верховной судебной палаты в Париже. 26 июня 1599 г. было издано постановление Парламента, целиком и полностью посвященное поединкам, которые впервые в законодательных актах были названы дуэлями. В этом постановлении дуэлянты были приравнены к мятежникам, а поединки квалифицированы как преступление против его величества 9. Эта правовая оценка дуэли полностью порывала с предыдущей традицией, в рамках которой незаконной номинально признавалась несанкционированная дуэль и сохранялось право обращения к королю и его уполномоченным за разрешением на поединок. Таким образом, юристы пошли дальше короля и первыми заняли твердую позицию против дуэлей. Вслед за этим постановлением последовал и королевский эдикт против дуэлей, изданный в апреле 1602 г. В нем дуэль была названа достойным порицания обычаем, существующим "среди некоторых дворян и других наших подданных, чья профессия носить оружие". Поединки были квалифицированы как преступление против его величества, поскольку дуэлянты узурпировали королевское право на суд. Мерой наказания за дуэли была определена смертная казнь и конфискация имущества, при этом судебному преследованию должны были подвергаться и убитые дуэлянты 10. Однако уже в 1609 г. потребовался новый эдикт о дуэлях, в тексте которого хорошо объяснялось, чем именно вызвана необходимость повторного указа: несмотря на обещанное суровое наказание дуэлянтов, поединки не стали реже и покончить с дуэлью совершенно не удалось 11. Однако положение Генриха IV требовало от короля большей осторожности во взаимоотношениях как с собственным дворянством, так и с Парламентом, поэтому эдикт, опубликованный в июне 1609 г., был более двойственным по сравнению с предыдущим королевским актом. С одной стороны, в нем было определено, что все дела чести подлежат рассмотрению обычным судебным порядком 12. С другой стороны, из-за того что дуэли "происходят ежедневно с большим пренебрежением к нашим законам и авторитету, отчего рождаются столь частые беспорядки и убийства", король счел необходимым дать некоторое послабление и в виде большого исключения дозволить обращаться за разрешением на поединок к королю, коннетаблю и маршалам, и если они сочтут это необходимым для защиты чести, такие поединки будут дозволены 13. Для правоведов и юристов оскорбление чести было преступлением, рассмотрение которого должно было находиться в компетенции обычного правосудия. То есть судебные власти не усматривали в преступлениях против чести особого характера и не признавали за дворянством права на особую процедуру рассмотрения дел об оскорблении чести благородного лица другой благородной персоной. В этом дворяне, даже весьма далекие от дуэлей, видели прямое ущемление исконных прав своего сословия, они были вправе опасаться дальнейшего наступления королевских юристов на дворянские права и привилегии, в том числе и судебного характера. Дискуссия о дуэлях для многих дворян была только острием полемики о положении во Франции благородного сословия, поэтому появление антидуэльных эдиктов спровоцировало не только возникновение полемических сочинений в защиту легализации дуэлей, но и самый настоящий саботаж этих актов, тем более что применение некоторых законодательных норм на практике было сильно затруднено. Возможность обращения дворян в случае оскорбления чести в обычный суд осложнялась по целому ряду причин. Во-первых, это означало, что благородные дворяне или военные должны в вопросе чести подчиниться мнению судей — лиц, профессионально не связанных с оружием, зачастую неблагородного происхождения, т.е. тех, кто "не обладает честью". А как могут судить о чести те, кто не знает ее и отказывается признавать неписаные законы дворянского кодекса чести? Дворяне считали лиц неблагородного происхождения неправомочными разбирать дела чести. Во-вторых, это означало публичную огласку тех обстоятельств дела, которые могли скомпрометировать участников или третьих лиц, что также было недопустимо. В-третьих, этому препятствовал сам характер судопроизводства: на мнение судей можно было повлиять через могущественных покровителей, друзей или родственников, так что исход судебного процесса мог быть столь же несправедлив, как и результат поединка. Кроме того, судебный процесс требовал немалых средств на оплату услуг адвокатов, щедрые подарки и взятки судьям и свидетелям. Это общеизвестное обстоятельство было едва ли не решающим для дуэлянтов: многие предпочитали пролить собственную кровь, чем заплатить деньги 14. В этом случае дворянин должен был надеяться только на себя и свою шпагу — его честь зависела только от него самого. Причины, по которым дворяне отказываются от обращения по делам чести к королю, маршалам или губернаторам, весьма подробно объяснил в своем сочинении Рене де Мену. Первой причиной он назвал длительность этих разбирательств и то, что решения, принимаемые судьями, не адекватны нанесенным оскорблениям: они не способны удовлетворить задетую честь; кроме того, все то долгое время, пока не вынесен приговор, дворяне вынуждены ходить с пятном несмытого оскорбления или подозрения в преступлении или неблагородном деянии. Особенно тяжелым автор считал положение провинциальных дворян, которым для защиты чести рекомендовалось обращаться к маршалам, королевским наместникам и губернаторам 15. Простому дворянину было затруднительно получить у них аудиенцию и пробиться к ним на прием. Кроме того, столь высокопоставленные лица чаще всего находились не на местах, а при королевском дворе. В свою очередь, поездка ко двору требовала расходов, просто непосильных для большинства дворян, ведь это не только дорожные расходы на дальний путь, но и представительские затраты.
Луи де Можирон: Ведь бедный дворянин, который явился бы ко двору требовать сатисфакции от богатого и знатного сеньора, был бы просто-напросто осмеян за простоту и бедность своей одежды 16. Тут, как и в обычном судебном процессе, перед дворянином вставал вопрос: разориться и все равно потерпеть поражение от более богатого противника или же положиться на свою шпагу и в этом случае, вне зависимости от исхода поединка, смыть позор оскорбления, доказав свою готовность исполнить долг дворянина. Что же касается использования в качестве арбитров в делах чести маршалов Франции, то против этого порой выступали и сами юристы. По их мнению, военные, даже столь высокого ранга, сами были приверженцами законов чести, нередко и на их счету были поединки, поэтому они откровенно симпатизировали дуэлянтам и, "примиряя ссору, хвалили вольность и смелость тех, кто шел на поединок"17. Это в полной мере относилось ко всем судьям трибуналов чести, принадлежавшим к военным: "Маршалы Франции и другие судьи-хранители этого вопроса чести, примиряя стороны, намекают как военачальники, исполненные воинственным духом, что они судят только для того, чтобы удовлетворить закон, и что они не требуют отказаться ни от храбрости, ни от злости, ни, наконец, от других путей, которыми можно получить сатисфакцию"18. То, насколько дворянство было не готово отказаться от поединков, хорошо демонстрирует случай, произошедший в 1611 г. вскоре после издания нового указа против дуэлей. Королева Мария Медичи собрала принцев, маршалов Франции, чиновников короны с тем, чтобы те дали совместную клятву отказаться от дуэлей. Эта клятва не была принесена, так как более половины присутствовавших отказались сделать это 19. Поединки не прекращались, ив 1613 г. последовала новая королевская декларация. С этого момента королевские эдикты и декларации, а также постановления судебных палат против дуэлей сыплются как из рога изобилия, в них ужесточение санкций в отношении дуэлянтов неизменно сменяется признанием бессилия принимаемых мер, а обещания впредь не выдавать дуэлянтам помилований — новыми прощениями. Королевская декларация Людовика XIII от 18 января 1613 г. запрещает губернаторам и наместникам провинций рассматривать дела чести, для защиты своей чести дворянам повелевается обращаться к обычным судьям и в провинциальные судебные палаты 20. В той же декларации король впервые угрожает не выдавать более помилований дуэлянтам, отказывается подписывать им помилования любого рода 21. Жесткость текста этой декларации обманчива. Об этом свидетельствовали и сами современники, и отсутствие реальных процессов над дуэлянтами с вынесением приговора и его исполнением. Королевская декларация от 1 октября 1614 г.: Людовик XIII подтверждает свой отказ от помилований 22. Королевский патент о соблюдении антидуэльных эдиктов и деклараций от 14 июля 1617 г.: король вновь напоминает, что не намерен прощать дуэлянтов, однако при этом он выражает обеспокоенность участием в поединках "большого числа персон высокого положения и большого достоинства" — сеньоров и дворян. При этом дуэлянтам помимо принятых ранее определены новые меры наказания. 29 августа 1623 г. король подписывает новый эдикт против дуэлей, в котором вновь (уже в четвертый раз) обещает казнить дуэлянтов и больше не давать никаких помилований за дуэли. Интересны два пункта этого эдикта: в одном король запрещает суверенным судебным палатам выносить решения, расходящиеся с антидуэльными эдиктами, во втором причиной безнаказанности дуэлянтов называется отсутствие свидетелей поединка, препятствующее проведению расследования и наказанию участников 23. Эти пункты показывают, что помимо королевских помилований дуэлянты избегали наказания прямым воздействием на судебные органы: процесс можно было сначала затянуть, а затем и вовсе закрыть по тем или иным "весомым" причинам. Делалось это не без помощи высокопоставленных покровителей и посредников, и этот факт был отражен в новом королевском акте от 26 июня 1624 г., которым король запрещал сеньорам покровительствовать дуэлянтам и укрывать их в своих владениях и замках 24. В феврале 1626 г. последовал новый королевский эдикт. В нем Людовик XIII был вынужден признаться в том, что "некоторые из тех, что имеют честь приблизиться к нашей особе, часто допускают вольность докучать нам, чтобы умерить строгость по разным обстоятельствам", т.е. дуэлянты находят себе защитников при королевском дворе. Король сам сознается в том, что, несмотря на все свои клятвы, подписывал помилования дуэлянтам: "Это привело к тому, что виновные благодаря этой милости и рассмотрению добились наших писем-помилований за дуэли и остались вопреки нашему намерению полностью безнаказанными" 25. Тем не менее по случаю свадьбы королевы Великобритании и по ее просьбе даруется полное прощение всем ранее виновным в дуэлях. Король вновь клянется в своей решимости покончить с дуэлями и предупреждает дуэлянтов о том, чтобы впредь они более не рассчитывали на его милость, и вводит новые наказания за поединки, среди которых лишение всех дуэлянтов дворянства и исключительно смертная казнь любого дуэлянта, повторно нарушающего эдикты 26. Секундирование в поединке отныне также должно было караться исключительно смертной казнью 27. Сохраняя обычный судебный порядок рассмотрения дел чести, король тем не менее сделал важную уступку. В провинциях создавались своего рода трибуналы чести: губернатор мог разбирать ссору между дворянами, привлекая к этому двух-трех наиболее почитаемых в этой провинции дворян 28. Тем не менее обещания более никогда не давать помилований дуэлянтам вновь повторились в декларации от 29 мая 1634 г. (в ней заступники дуэлянтов были названы врагами королевской репутации) и королевском письме Парламенту Парижа от 7 декабря 1640 г., в котором объявлялась полная амнистия дуэлянтов по случаю рождения дофина. Частая повторяемость королевских запретов свидетельствует в первую очередь об их несоблюдении. Современники объясняли логику поведения монарха следующим образом: "Королева-мать начала то, что король Людовик XIII завершил: давать клятву и торжественно брать обязательство не давать никаких помилований дуэлянтам, применять к виновным конфискацию имущества в пользу бедных. По правде говоря, эти меры ни к чему не привели; болезнь не только не исчезла, но и не уменьшилась, поскольку разум тех, кто ставит свою честь выше собственной жизни, уже полностью поглощен только той опасностью, на которую они решились, и их совершенно не заботит риск бесчестья от правосудия, от которого они надеются спастись. И поскольку на такое идут персоны весьма прославленные и любимые, то Его Величество был принужден нарушить свои обещания и даровать им помилование, и с тех пор произошли некоторые убийства"29. В 1627 г. Людовиком XIII была предпринята попытка демонстрацией силы и суровым наказанием остудить горячие головы дуэлянтов. 22 июня 1627 г. в Париже на Гревской площади были обезглавлены два дуэлянта, принадлежавшие к знатнейшему дворянскому роду Франции: Франсуа де Монморанси граф де Бутвиль и его секундант-кузен Франсуа де Росмадек граф де Шапель. Однако казнь Бутвиля не остановила дуэль и не смягчила ее правила. Спустя всего три недели после его казни на дуэли был убит сын поэта Франсуа де Малерба, а несколько месяцев спустя, при осаде Ля Рошели, в лагере королевских войск и дня не проходило без поединков между дворянами 30. Пример толерантности к дуэлянтам подавал не только король Людовик XIII, который после обнародования указов о дуэлях осмеивал при дворе тех, кто отказывался от поединков 31. Даже сам кардинал Ришелье, когда дело касалось близких к нему дворян или гвардейцев его личного полка, был склонен прощать дуэлянтов. Так, в 1631 г. кардинал лично примирил двух ранивших друг друга на поединке дворян, порвав при этом попавший в его руки письменный картель, а когда на дуэли был ранен лейтенант его гвардии, Ришелье представил дело как стычку и избавил своего подопечного от наказания 32. Наиболее частым наказанием дуэлянтов становилось предание казни их изображений; после этого символического акта правосудие прекращало преследование. После поединка, как правило, дуэлянты, пробыв некоторое время за границей или спрятавшись в отдаленных владениях друзей, родственников или покровителей, спокойно возвращались обратно. И даже если за время изгнания ими не было получено официальное помилование, они жили, нисколько не опасаясь правосудия. Обращаясь к дуэлянтам, Гийом Жоли писал: "Вы, быть может, ответите мне, что, хотя дуэль и непростительна, вы хорошо знаете, как получить за нее помилование, обладая достаточным опытом скрываться и во время вашего отсутствия через посредничество сильных мира сего очаровать слух королей, обуздать правосудие и, если это необходимо, подкупить судей, чтобы умерить их пыл и обезопасить себя от законов"33. Разумеется, позволить себе подобное поведение могли далеко не все, а только те, кто рассчитывал на высокое покровительство и власть своих денег: "Судебные палаты вешают, публично предают позору и лишают дворянства несчастных бедняков, у которых нет влиятельных друзей, чтобы защитить их, и слова не говорят другим, богатство и достояние которых позволяет им и более преступные деяния"34. Позорному поношению и лишению церковных обрядов обычно подвергались остававшиеся на месте поединка тела погибших дуэлянтов; обычно это были незнатные дворяне или солдаты, о которых некому было позаботиться. Преследование живых было редким. Уголовное преследование или вовсе не начиналось, или затягивалось до тех пор, пока дуэлянт не получал помилования, или прекращалось за недоказанностью преступления, переквалификацией дуэли в стычку. После смерти Людовика XIII (1643) Франция вновь оказалась охваченной внутренней смутой, затянувшейся на пять лет новой гражданской войной, так называемой Фрондой. Утрата страной управляемости привела в том числе и к новому пику роста дуэлей. При малолетнем Людовике XIV в 1643 г. был издан новый эдикт о запрете дуэлей 35, а в 1644 и 1646 гг. за ним последовали столь же безрезультатные королевские декларации 36. Еще в правление Мазарини в 1651 г. был издан новый королевский эдикт о дуэлях, устанавливавший в королевстве трибуналы чести, состоявшие из наиболее уважаемых дворян провинций 37. От дворян стали требовать официального подписания текста декларации об отказе от дуэлей 38. Был издан регламент маршалов Франции, в соответствии с которыми трибуналы чести должны были выносить свои решения. По нему в случае, если поединок происходил между дворянином, подписавшим декларацию об отказе от дуэлей, и лицом, не сделавшим это, зачинщиком считался последний. Решения трибуналов чести должны были выполняться прево провинций, вице-бальи, вице-сенешалями и криминальными лейтенантами. Не поступаясь своим запретом на дуэли, "король-солнце" в то же время предложил механизм арбитража, выводивший дела об оскорблении дворянской чести за рамки обычного судебного разбирательства. В 1679 г. был опубликован новый, весьма подробный эдикт против дуэлей, устанавливавший строжайшую отчетность должностных лиц в провинциях о поединках на подведомственных им территориях, порядок уголовных процедур и санкций в отношении виновных 39. В литературе XIX в. меры Людовика XIV в отношении дуэлянтов часто характеризовались как драконовские. Однако эти меры предусматривали те же наказания, что и эдикт 1651 г. Современники превозносили "короля-солнце" не столько за жестокость наказаний, сколько за суровость в соблюдении этих эдиктов и неотступном следовании намерению карать дуэлянтов. Казалось бы, это действительно так. Дуэлянты-придворные отлучались монархом от двора, а в 1676 г. король дал согласие на уголовное преследование за поединок двух ближайших друзей своего брата, которые всего лишь обменялись вызовом и были остановлены друзьями на месте дуэли еще до того, как успели скрестить свои шпаги 40. Официальная пропаганда провозгласила Людовика XIV победителем дуэли, изгнавшим этот варварский обычай из своего королевства. Однако последние исследования судебных архивов показали, что в правление "короля-солнца" за время между 1661 и 1700 гг. был казнен всего... один дуэлянт, да и тот был маляром темного происхождения, убившим конюха. Из оставшихся 36 дуэлянтов, против которых было начато судебное разбирательство, 15 были отпущены на свободу, 14 преданы позорному поношению и казнены в виде изображений, 3 помилованы, наказаны 3 тела погибших дуэлянтов и 1 отпущен до более полного изучения дела 41. Еще ранее, в 1660 г., Людовик XIV по случаю своей женитьбы даровал полное прощение 218 дуэлянтам 42. Да и сам Людовик XIV, с одной стороны, сурово наказывал за поединки военных, но когда дело касалось полка его лейб-гвардии, безжалостно изгонял из него тех офицеров, которые отказывались от участия в дуэли, предпочитая ей закон и дисциплину; кроме того, он сам же во время войны за испанское наследство бросил вызов на поединок императору Священной Римской империи Леопольду I 43. Некоторые современники "короля-солнца" писали, что во Франции в год происходит до 300 дуэлей 44. Каков же итог? Дуэль, даже теряя свою массовость, становясь менее смертоносной, все же сохраняется, а в дальнейшем благополучно переживает старый режим, все антидуэльные меры оказываются малоэффективными и редко применяемыми на практике, но в момент окончательного утверждения абсолютной монархии при .Людовике XIV она вдруг совершенно теряет свою актуальность как для властей, так и для самого дворянства. В чем же дело? Видимо, в том, что в этот момент между властью и обществом был достигнут определенный компромисс, в достижении которого идеология чести сыграла важную роль. Победа абсолютной монархии над дворянской вольницей оказалась пирровой: знать подчинилась лишь для того, чтобы стать вечным нахлебником короны. В конечном итоге дворянство сохранило и приобрело больше прав и привилегий, нежели потеряло, не превратилось оно и в служилое сословие. Борьба вокруг дуэлей наглядно демонстрирует этот итог: король сначала теряет роль арбитра вместе с потерей королевской властью своей силы и авторитета, затем корона закрывает глаза на эпидемию дуэлей; как только монархия получает больше контроля над страной — на дуэль наступает закон, новая смута — новый всплеск дуэлей, новые антидуэльные эдикты и санкции, их саботаж знатью, редкие наказания чередуются с массовыми помилованиями, затем, как по уговору, и дворянство, и король забывают о дуэли, — когда поединки случаются, все делают вид, что их нет. На самом деле была как бы негласно установлена граница, которую не переходит знать и за которую не переходит монархия. И эта граница вовсе не в области законов чести, а в области тех благ, которые теперь мог получить двор в обмен на свою лояльность.
Луи де Можирон: Сноски к вышеизложенной статье: 1 Basnage J. Dissertation historique sur les duels. Amsterdam, 1720. P. 10. 2 Boissat P. Recherches sur les duels. Lyon, 1610. P. 59. 3 Loque B. Deux traitez, l'un de la guerre, l'autre du duel. [S. 1.], 1588. P. 97. 4 Du Pleix S. Lesloix militaires touchant le duel. P., 1602. P. 67, 85-86, etc.; Pressac, seigneur de. Epistres de Seneque s?nateur romain traduites en francois par le Seigneur de Pressac, Gentilhomme ordinaire de la chambre du Roy. Avec le Cleandre du mesme auteur. Rouen, 1604. P. 171, 175, 180; GDT. Discours des duels avec l'arr?t de la Cour de parlement de Tolose, faict sur iceux. Tolose, 1602. P. 34, 36. 5 GDT. Op. cit. P. 37. 6 Ibid. P. 38, 42. 7 Ibid. P. 37. 8 Ibid. P. 42. 9 Aires de la cour de parlement contre les duels. 26 juin 1599 // Recueil de diver-ses pi?ces touchant les duels et rencontres. P., 1663. P. 2. 10 Edict du roy pour le d?fense des duels. A Blois, avril 1602 // Ibid. P. 4—10. 11 Edict du roy sur la prohibition et punition des querelles et duels. A Fontaine-bleau. Juin 1609 // Ibid. P. 13. 12 Ibid. § IV. P. 16. 13 Ibid. §V-VI. P. 17-18. 14 "...ils craignent plus de despendre leur argent que d'espandre leur sang" (Du Pleix S. Op. cit. P. 250). 15 Menou R. La pratique du cavalier ou l'exercice de monter a cheval... ensemble un traite des moiens d'emp?cher les duels et bannir les vices qui les causent. P., 1650. P. 216. 16 Ibid. P. 217. 17 Audiguier V. Le vray et ancien usage des duels. P., 1617. P. 14. 194 18 Basnage J. Op. cit. P. 86. 19 Cuenin M. Le duel sous l'Ancien R?gime. Presses de la Renaissance. P., 1982 P. 46. 20 D?claration du roy sur les edicts des duels, portantconfirmation et augmentation d'iceux // Recueil de diverses pi?ces touchant les duels et rencontres. P., 1663. P. 34-36. 21 Ibid. P. 33. 22 D?claration du roi sur les edicts de pacification. Des duels, combats et rencontres. 1 octobre 1614 // Ibid. P. 49. 23 Edict du roy sur la deffense des querelles, duels, appels et rencontres: portant confirmation et augmentation des peines contenues aux edicts, d?clarations et arrests faits cydevant sur mesme subjet. Saint-germain en Laye, auguste 1623 // Ibid. P. 62-66. 24 De par le roy. Deffenses aux seigneures de favoriser les duels. Paris, 26 juin 1624 // Ibid. P. 75. 25 Edict du roy sur le faict des duels et rencontres. Paris, f?vrier 1626 // Ibid. P. 79. 26 Ibid. P. 80-86. 27 Ibid. P. 90. 28 Ibid. P. 95-96. 29 Tavannes G. M?moires. Collection des m?moires relatifs a l'histoire de France. P., 1822. T. XXIV. P. 33. 30 Billacois F. Le duel dans la societe francaise des XVIe-XVIIe siecles. P., 1986. P. 273. 31 Рео T. ge. Занимательные истории. Л., 1974. С. 120. 32 Billacois F. Op. cit. P. 189. 33 Joly G. Anty-duel ou discours pour l'abolution des duels. P., 1612. P. 31. 34 Audiguier V. Op. cit. P. 14. 35 Edict du roy sur la prohibation et punition des Duels. Paris. Juin 1643 // Recueil de diverses pieces touchant les duels et rencontres. P. 152—159 36 Ibid. P. 190, 194. 37 Edict du roy contre les duels et rencontres. Paris, septembre 1651 // Recueil de diverses pieces touchant les duels et rencontres. P., 1663. P. 205. 38 Ibid. P. 1-2. 39 Billacois F. Op. cit. P. 298-299. 40 Ibid. P. 301-302. 41 Ibid. P. 302-303. 42 Ibid. P. 116. 43 Ibid. P. 305. 44 Ibid. P. 303.
полная версия страницы